Текст книги "Марафон длиною в бесконечность…"

Каппель точно не был орлом-защитником, однако рядом с ним Маргарита чувствовала себя… самой. Будто ей позволяли быть такой, какой её создала природа. Например, она признавалась, что не любит стирать, и Каппель говорил, что побаивается стиральных машин: "они мне кажутся орудиями инквизиции". Он уверял, что любит мыть посуду, и Маргарита продолжала его мысль: "холодная вода смывает с души копоть". Он утверждал, что Вагнер величайший композитор современности, она соглашалась, но поправляла, говоря, что чувства Вагнера ярче всего выразил Густав Малер в своей пятой симфонии.

– Малер? – вспыхивал Каппель. – Нонсенс! В пятой симфонии? Парадокс! Это совсем другое настроение…

Спор длился часами, незаметно перетекая в любовь и возвращаясь обратно в беседу.

"Мама не поймёт, – Марго положила трубку. – Другое поколение. Другие взгляды. Если её спросить, любила ли она отца, мать, не задумываясь, ответит, что да, любила. Однако если спросить, что это такое любовь, ответить не сможет".

Была ещё подруга Герта. Гертруда. Она тоже работала на комбинате; секретарём директора. Они давно дружили, сплетничали, ходили вместе в спортзал.

Маргарита предложила сходить в ночной клуб, обмыть удачно сданную сессию. Герта без колебаний согласилась, она вообще-то чуралась глупых сомнений. Любила высказывание Ленина о интеллигентском лже-гуманизме. "Дают – бери, бьют – беги" – вот основное правило. Первое время после знакомства такая прямота телеграфного столба смущала Маргариту, потом она узнала, что имя Герта происходит от немецкого Эрта. Эрта, значит земная. "Рождённая быть земною, не полетит. Рождённый ползать, не побежит".

Разница в темпераментах не мешала их дружбе.

– Я познакомилась с одним человеком.

– Да? – Герта искренно удивилась, как будто впервые узнала, что люди знакомятся. – А зачем? Он богат? Или известен?

Вопрос попал в самую точку. "Зачем? – Маргарита смотрела в зелёные наивные глазищи подруги. – Если бы я знала. Легко живётся вам… простым, как ситцевые труселя. Всё вы знаете: откуда, почему и зачем. Далеко вам видно, из окон директорского кабинета".

Рассказывать расхотелось.

Меж тем, Константин Антонович Каппель сделался чем-то почти материальным. Появлялся здесь и там, казалось, он работает в соседнем отделе, и живёт неподалёку. Он только что был (в кабинете, в комнате), но вышел, и через минуту вернётся.

Мысленно Маргарита беседовала с ним, и даже не заметила, как Константин Антонович сделался Костей, а после и вовсе превратился в Костика.

Звонила Гершону. Евсей Аронович долго не снимал трубку, а потом осторожно и тихо осведомился: "Аллё?" Будто разведчик-конспиратор.

Марго спросила, что он думает о дипломе? Не станет ли Каппель "вставлять палки в колёса"?

– Брось! – Гершон оживился. – Он взрослый человек. Лучшее… то есть худшее на что ты можешь рассчитывать, это его "фи".

– Думаешь?

– Уверен. И потом, мы всегда сможем прижать его. У тебя есть свидетель.

– Кто? – не поняла она.

– Я! Мать, не тупи! Пусть только дёрнется, и мы прижмём его по полной.

Марго представила себе невысокого полноватого Гершона, агрессивно настроенного и всклокоченного. Боевой хомячок. Невольно улыбнулась.

– Ладно, бывай. Привет домашним, – и дала отбой.

Пугала неопределённость. Маргарита не могла понять, что с ней происходит. Она боится? Нервничает? Сходит с ума?

Полгода пролетели незаметно. Задождило, и минувшие жаркие дни уже не казались такими несносными. Марго (она любила солнце и лето) куталась в платок и мечтала о южном море: «Так, чтобы закат пылал, багровый шар тонул за горизонтом, тёплая волна лизала берег… а по песку в белых брюках идёт он, как забытый судьбою странник…»

До защиты остаётся два часа. Маргарита нарочно пришла пораньше, чтобы унять волнение. Прошла через холл – медленно ступая, вслушиваясь в эхо – звуки коридоров дореволюционного здания успокаивали.

У дверей аудитории стоит группа преподавателей, среди них Каппель – взгляд выхватывает его безошибочно. Один из мужчин (высокий блондин с богатой шевелюрой и лицом Джима Керри), что-то рассказывает. Очевидно, что-то забавное, поскольку, когда он закончил, все смеются. И Каппель смеётся.

– Здравствуйте, Константин Антонович, – Маргарита подходит ближе.

Каппель резко оборачивается, по лицу его бежит волна, будто из ковша окатили холодной водой: смесь радости, испуга и удивления.

Он берёт её руку своими руками и замирает; кажется, Всевышний нажал паузу. Кто-то кашляет, и преподаватели тактично втекают в аудиторию. Они вдвоём. Каппель оглядывается и, не выпуская её руки, движется вперёд.

Вперёд. Куда глаза глядят. Направление не имеет значения. Так ходили наши предки, когда случалась холера или долго не было дождя: люди собирались в колонну, брали в руки иконы и шли. Шли бесконечно, покуда ноги двигались, а сердца толкали по венам кровь. Это называлось крестный ход.

Каппель плутал, поворачивал наугад, поднимался по лестницам – Маргарита безмолвно двигалась следом. Это был их крестный ход.

Наконец, они остановились в тупике, на верхнем этаже, под самой крышей, у дверей заброшенной (так казалось) лаборантской. Между немытыми рамами спит муха, на подоконнике стоит баночка для окурков, а на стене листок бумаги: "Место для курения". Какой-то остяк приписал снизу: "обезьян".

– Как ты? Откуда? Почему? – он осыпал её вопросами, потом хлопнул себя по лбу: – Ах, да… защита! Ты сегодня защищаешься. Извини, я ошарашен и несколько отупел.

Она согласна извинить, спрашивает, не сердится ли он на неё? В глазах – тревога.

– За что? – Он искренно не понимает. – За тот экзамен по механике? – Лицо просветляется. – Ты совратила меня, чтобы получить экзамен, я это понял, но…

Он говорит долго и жарко. Говорит, что много думал в эти месяцы: "И, кажется, понял, как отличить главное от второстепенного". Говорит, что многое в этой жизни – "из разряда важного" – просто не имеет значения. Экзамен, зашита, диплом – это исключительно важные вещи.

– Но они не имеют никакого значения, – глаза его искрятся. – Человеку нужен человек. Кровь мужчины разгорается от женщины. Эти полгода я жил тобою. – Она смотрит на него, как на сумасшедшего. Он глупо смеётся, просит не удивляться: – Де-факто, ты стала моей женой. Это так. Я просыпался с твоим именем и засыпал, вспоминая наши встречи.

Такая откровенность ошеломляет. Маргарита чувствует себя внутри торнадо: всё вокруг вертится, летит… и непонятно останешься ли в живых.

Она что-то говорит в ответ. Рассказывает про себя, про комбинат, про лето – слова льются сами собой. Кажется, она скинула с себя неудобный парадный костюм и надела любимое платье. Мягкое и облегающее.

Время летит незаметно. Каппель смотрит на часы и говорит, что уже пора. Экзамен давно начался и "коллеги станут нервничать и сочинять сплетни по поводу моей отлучки".

Они опять идут за руку, но теперь это другое движение. Для него холера прошла, эпидемия отступила. Для неё тучи застили солнце, но дождя ещё нет. Душа в смятении. Она не может понять, что счастье – вот оно. Только руку протяни.

Защита и весь последующий день – в тумане. Маргарита отвечает на вопросы, водит указкой по блок-схеме, горячо объясняет комиссии и ему, но… всё это происходит как-бы не с ней. Она руководит молодой женщиной с красивой причёской, а сама думает о другом. О его признании в любви. Таком странном и таком волнительном.

За стенкой веселье. Слышно, как стучат стаканы, Гершон произносит тост – голос хмельной и бесшабашный. «Неужели он тоже защитился? – думает Марго. – Колесо сансары таки провернулось». Она склоняет голову. В комнате непроглядная ночная тьма, она скорее чувствует, чем видит лоб и губы. Проводит по губам пальчиком – Каппель морщится и сопит. Что-то бурчит во сне.

Марго кажется, вся Вселенная собралась в одной точке, в этой комнате, а она – Маргарита – напротив превратилась в миллиард звёзд и раскинулась до самых дальних галактик.

На следующий день Каппель познакомил её с мамой, Елизаветой Фёдоровна. Это была сухонькая старушка с тонкими аристократическими чертами лица. Что-то болезненное читалось в этих чертах.

Познакомил с собакой: – Немецкий курцхаар, зовут его Иван.

Услышав имя, пёс поднялся со своего места, подошел внимательно обнюхал хозяина, затем гостью. Вопросительно взглянул на Каппеля, тот кивнул. Пёс подал Маргарите лапу.

– Он очень старый. Плохо видит, плохо слышит.

Чай пили в столовой – одну из комнат квартиры переделали в столовую.

– В прежние годы мы часто принимали гостей, – сказал Каппель. – Отец много ездил по стране, а когда возвращался, устраивал посиделки.

– Балы, – исправила Елизавета Фёдоровна. – Он называл это балами.

Сквозь высокие, почти до самого пола окна проникало много света. На подоконнике лежал снег, синица подошла к стеклу и заглянула в комнату любопытным глазом, она ожидала подачки. Маргарита улыбнулась.

Через два дня она уехала.

Каппель провожал. Было видно, что он хочет что-то сказать, но не решается. Или стесняется, или – что вернее всего – боится услышать ответ. В итоге, уже перед самой посадкой в поезд, он спросил: "Что теперь?" и Марго вспомнила, как однажды он уже задавал этот вопрос. Обещала звонить-писать.

– Мы можем поболтать через "Скайп". Это удобно.

– Но я не смогу тебя коснуться. – Он поднял воротник, зябко кутался в пальто. С небес спускался снег, очень медленный и бесконечный. – Ты мне нужна.

– А ты мне.

Он несколько раз пытался приехать к Маргарите, но это оказалось крайне неудобно. Часто болела Елизавета Фёдоровна (у неё случались пароксизмы какого-то наследственного заболевания), приходилось хозяйство брать на себя, хлопотать над Иваном.

– Он очень хорошо воспитан, – Каппель говорил о собаке, – и ничего не требует для себя. Старость для преданного пса унизительна. Он утратил способность служить.

Стала приезжать Маргарита. Два раза в месяц на выходные, иногда чаще, если удавалось взять командировку или случались праздники.

Первое время это забавляло. "В юности, – думала Марго, – на свидания бегают в кинотеатр. Жены декабристов ехали в Сибирь. У меня получается нечто среднее". Ей было интересно и легко.

Своё положение они не обсуждали, и только вначале, примерно через два года после знакомства произошел короткий разговор. Маргарита уезжала после очередной "побывки", чемоданчик (формальный полупустой; все необходимые вещи были давно куплены, и висели в шкафу, в комнате – в их комнате) чемоданчик стоял в коридоре, рядом с лежанкой Ивана. Тихо играла музыка, в подсвечниках горели свечи, Елизавета Фёдоровна испекла пирог и, испросив прощения, ушла в "старческую" – так она называла свою комнату.

Каппель задал свой фирменный вопрос, имея в виду, когда они поженятся? Марго ответила, что это невозможно:

– У тебя кафедра, диссертация, студенты.

– Ну и что?

– У тебя дом, больная мама.

– Это так, но…

– У тебя, наконец, собака. Куда ты денешь Ивана? Усыпишь? Пристрелишь?

Оба притихли. Потом она сказала, что у неё комбинат, что через год-другой она станет главным инженером, и что она долго стремилась к этому.

– Трудно прожить на оклад профессора? – с намёком спросил он.

Она обняла его вместо ответа.

– Обстоятельства сильнее нас! – заключил Каппель и тоже обнял Маргариту. Она беззвучно глотала слёзы, так чтобы он не заметил.

У женщин сильно развита интуиция, вероятно, это шестое чувство подсказывало Маргарите, что ничего хорошего из этого не выйдет. Из всего этого: из встреч, из любви через города, из бесконечных расставаний.

Впрочем… трудно понять, что мы счастливы, пока мы находимся внутри своего счастья.

Весной Каппеля пригласили в Венецию. «На совсем?» – воскликнула Маргарита, когда узнала. В её голосе смешались восторг и испуг. Каппель подумал, что две эти эмоции имеют одну природу. И ещё подумал, что ему нравится исследовать свою женщину.

– Нет, что ты. Короткая и очень бестолковая конференция. Полагаю, европейские коллеги устраивают междусобойчик, чтобы отдохнуть и поболтать в неформальной обстановке. Я каким-то непостижимым образом попал в список приглашенных. Вероятно, моя статья кого-то заинтересовала…

– Да? – Маргарита смотрела подозрительно. В её голове поток мыслей смешивался с потоком эмоций. Получалась адская, взрывоопасная смесь.

– Принимающая сторона берёт на себя все расходы, – сказал Капель и развёл руками. В жесте читалось: я не виновен.

– Тогда я поеду с тобой! – решила Маргарита. Тон не предполагал возражений.

Однако Каппель и не собирался возражать. Ему очень хотелось поехать с женой: "Как говорится, и в горе и в радости".

"Будут некоторые сложности… – подумал рассеяно. – Хотя… не сезон, едва ли мы кого-нибудь стесним".

Это был "самый волшебный "не сезон" в моей жизни!" – так сказала Маргарита, когда они вернулись.

Отель – небольшое и неказистое с виду здание – располагался на побережье. "На побережье" в этом случае означало на самом-самом берегу. Из окон комнаты виднелось море – руку протяни, – узкий хмурый пляж в пятьдесят шагов, а далее – солёная вода до горизонта.

– В это время года не купаются, – извиняясь, сказал Каппель.

По пляжу ходили люди. Женщины в этом сезоне носили цветастые шелковые платки и огромные черепаховые очки, мужчины запахивали пальто и придерживали от ветра шляпы. Каппель с сожалением подумал, что в России прошла мода на шляпы: "А ведь это замечательный головной убор. Его можно поднять при встрече с уважаемым человеком. А можно, – он улыбнулся, – положить на мостовую…"

– Чего смеёшься? – спросила Марго.

– Представил себя на паперти с протянутой рукой. Вернее, с протянутой шляпой.

– Я буду танцевать рядом, – откликнулась Марго. – Или спою. Двоим подают охотнее.

В отеле был огромный холл. Он занимал едва ли не большую часть первого этажа. Перед ужином постояльцы спускались сюда…

– На тусовку, – подсказала Марго.

– Пусть будет так, – согласился Каппель.

Играл скрипичный квартет, в центре зала в фарфоровой кадке росла пальма, между группами кресел стояли ширмы и цветные витражи. Торшеры, настольные лампы, букеты цветов… кажется, даже стол для бильярда. В этом зале можно было танцевать, или играть в карты, или выпить вина, или прочесть газету… или просто пройти наперерез, как линкор, в вечернем платье, демонстрируя себя (Маргарита так и поступила), чтобы сорвать восторженный мужской взгляд и укоризненный женский.

Из таких "разрозненных" кусочков складывалась удивительная атмосфера, когда большое количество знакомых, малознакомых и совсем не знакомых людей находятся вместе, но остаются как-бы сами по себе. Притом, правилами приличий не возбранялось обратиться к незнакомому человеку с вопросом или присоединиться к чужому разговору.

Гарсон предложил аперитив, Каппель, выбрал мятный ликёр, и, взяв с подноса рюмку, повернулся, отыскивая глазами место, где уместно будет выпить (неудобно при всех). Увидел её – юную девушку (совсем ещё ребёнка) лет около шестнадцати. Подумал, что она невероятно красива.

"Она испанка… или мексиканка. Определённо".

Однако девушка не была красива в традиционном понимании красоты. Она имела широкие мальчишеские плечи, развитые крепкие руки. Груди не было совсем – лишь только намёк (принадлежащий скорее платью) намерено или случайно созданный толковым портным.

А ещё густые волнующиеся чёрные волосы. Правильно было бы сказать "волнистые", но Каппелю нравилась эта игра слов: "Волнующиеся. А ещё точнее: волнующие волосы".

В следующий раз он увидел Эспаньолу (это имя закрепилось, пристало само собой) на пляже.

Дул сильный ветер, шарф Маргариты развевался далеко позади, словно стяг. Марго сказала, что они – две маленькие яхты в открытом море – шли, держась за руки, – Капель ответил, что после такого ветра случается шторм.

Навстречу шла Эспаньола, ела клубнику – утром приезжал рабочий из деревни, привёз огромный ящик клубники и вино в пыльных дремучих бутылках. Встречать машину вышел главный повар отеля – маленький тщедушный итальянец с крючковатым носом и громким пронзительным голосом. Что-то долго кричал, горячился, тыкал в клубнику пальцем. В конце концов, швырнул одну ягоду на землю и раздавил. Вероятно, она не устраивала повара по качеству… или по свежести, что, в сущности, одно и то же.

Вечером устраивали прощальный банкет.

"Эспаньола работает на кухне, – предположил Каппель. – Или родственница кого-то из работников отеля".

Когда девушка прошла мимо, Каппель увидел её пальцы, перепачканные в соке. Эспаньола без стеснения их облизала.

– Ты на кого стойку сделал? – спросила Маргарита. – Терьер!

– Так… – пространно ответил Каппель. – Эта девушка, я видел её в отеле. Очень интересное лицо.

– Ты находишь? – Марго почувствовала уколы ревности. – Быть может, это синдром Лолиты? Зрелый мужчина видит молодую ягодку… испытывает желание её сорвать.

– Перестань, Марго! – попросил Каппель. – Ты знаешь, что это не так. Если тебе неприятно, я перестану смотреть на эту девушку.

– Да нет, – Марго равнодушно повела плечами и собиралась ответить, что ей глубоко безразлично, что вокруг девушек тысячи, и он может смотреть на любую.

А потом вдруг – как волна накатила – решила: какого чёрта? Сказала, что ей, действительно, неприятно:

– И если ты будешь пялиться, я… я… я не знаю, что сдобой сделаю!

Каппель обнял её и поцеловал.

Той ночью у них был восхитительный секс, долгий и безумный, как весь этот город на воде, которого быть не может и не должно, однако он есть.

Каппель лежал потом с открытыми глазами, слушал море и думал, что это замечательно – кому-то принадлежать. "И знать, что она принадлежит тебе".

Они поссорились лишь однажды. Был канун нового года; зима стояла бешеная, с морозами и снегопадами. Каппель сказал, что грешно не пользоваться «дарами природы» и предложил поехать в Норвегию.

– Отыщем Деда Мороза, покатаемся на лыжах.

Она согласилась – так у них повелось, и, подтрунивая над Каппелем, сказала, что он будет комично смотреться на горе: "Профессорский диплом там не котируется!"

– Я первоклассный лыжник! – хвастливо уверил он.

Ехали поездом. Где-то в Ленинградской области попали в метель. Окна моментально залепило снегом, в проводах свистал и выл ветер.

– Я устала, – вдруг сказала Маргарита. – Этот поезд пробивает себе дорогу грудью. Вокруг – сугробы. Давай поможем ему.

– А как?

– Сойдём…

И они сошли на первой попавшейся станции. Попали в какой-то маленький, отставленный Богом городок, долго плутали, отыскивая гостиницу. Казалось, жители впервые узнали, что здесь есть гостиница и что к ним можно приехать вот так, безо всякого тяжкого повода, по маленькой женской прихоти.

В номере было холодно, так, что пар шел изо рта. Дама за приёмной стойкой сказала, что "это пройдёт" и обещала потепление к утру. "На улице? Или в номере?" – переспросил Каппель и схлопотал презрительный взгляд в качестве ответа.

Марго легла на кровать, не снимая вязаного свитера, Каппель смотрел в окно, вспоминал Пушкина: "В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, – закричал ямщик, – беда: буран!»"

– У меня есть подруга, – сказала Маргарита, – Герта. Она недавно вышла замуж.

– Тебя что удивляет? – весело откликнулся он. – Что замуж, или что подруга?

– Не перебивай, дослушай до конца. Её муж работает на комбинате, во втором отделе. – Каппель неопределённо пожал плечами. – Они живут в одной квартире, спят в одной постели, вместе завтракают, едут на работу, на работе видятся по десять раз на дню… понимаешь? – Каппель не понимал. – Слишком плотный контакт.

– Это плохо?

– Наверное. Герта проговорилась, что они каждый день ругаются. Устают друг от друга.

– Это спорно. В чём причина? Не подходят друг другу и потому ругаются, или ругаются из-за…

– Знаешь, – перебила Маргарита, – я думаю это хорошо, что мы редко видимся. Мы оставляем друг другу самое лучшее, что в нас есть.

Каппель промолчал, потом побледнел, лицо его остановилось, будто на него накинули маску. За вечер он не произнёс и пары слов, а утром вышел из комнаты лишь только рассвело. Вернулся к обеду, в одной руке держал бутылку шампанского, в другой большую банку ананасов. Сказал, что в этом городе не найти роз, а потому он заменил их ананасами. Ещё сказал, что отыскал дивную горку:

– Местные называют её Химал, вероятно, это вольная транскрипция от индийских Гималаев. Для нас будет самое то.

Они оделись, вышли из гостиницы. На улице, действительно, потеплело. Метель унялась, природа притихла, словно уработалась за ночь. Снег сверкал и искрился, как платье невесты.

О вчерашнем разговоре не вспоминали.

Маргарита получила повышение. Большой оклад и новый просторный кабинет. Первым делом она заказала в точности такие портьеры, какие висят в их комнате в Н-ске.

Через шесть лет она объявила Каппелю, что выходит замуж.

– Мне нельзя дальше откладывать, – объяснила своё решение. – Я не смогу родить.

Когда родился ребёнок (девочка) Каппель стоял под окнами родильного дома. Он не решался войти, но каждый день приходил под окна (они выходили на бульвар) и ходил взад и вперёд. Здоровался с незнакомыми людьми, глупо улыбался, поднимал лицо и смотрел в небо. Странным образом ему казалось, что Юлька (девочку назвали Юлией) это его ребёнок. Он даже сказал об этом маме и Елизавета Фёдоровна поверила.

Когда Марго вместе с дочкой впервые приехала в Н-ск, бабушка была на седьмом небе от счастья. Заявила, что теперь имеет "полное моральное право умереть".

Каппель ответил, что это нелепо: – Это присуще только русским, желание умереть счастливыми. Счастливыми нужно жить.

Он смотрел на своих женщин – на трёх своих девчонок – и думал, что это неправда. Не редкость встреч их связывает, и не ощущение тайны: "Да и тайны-то никакой нет. Всё на виду. Просто мы созданы друг для друга. Оказывается, так взаправду случается".

Ему хотелось разобраться, глубже проникнуть "в суть проблемы", и тогда, может быть он сможет развязать гордиев узел: жениться на Маргарите, удочерить дочку, собрать семью в своей большой квартире, чтобы никогда больше не расставаться. Однако не каждую задачу можно решить силой разума. И тогда Каппель понял, что это их послушание: "Не нужно противиться судьбе, нужно принимать действительность такой, как она есть. Где-то на небесах произошла ошибка – они случаются даже в небесной канцелярии, – но она обязательно исправится. Нужно только подождать…"