Текст книги "Франция. Большой исторический путеводитель"

О города, о нравы…

Город – это то, что за его крепостной стеной. Когда он перебирается через нее, раздаваясь в плечах, строится новая, а старая забрасывается, ветшает и растаскивается на стройматериалы. В новой стене – новые городские ворота, иногда с подъемным мостом. В них стоит бдительная стража, которая десять раз спросит, зачем пожаловал путник и что такое в возах у торговца. Если все в порядке – взыщет положенную пошлину за право входа или въезда.

Уже за старыми стенами быстро стал вырисовываться специфический городской уклад, народилась и сразу же стала расти вширь и вглубь городская культура. Та, на которой до сих пор зиждется великая цивилизация Запада.

Города, при всей их несхожести, в чем-то были однотипны. Тот рынок, на который когда-то окрестные крестьяне привозили снедь для прокорма обитателей призамковой слободы, превратился в центральную площадь (а нынешний городской рынок теперь на соседней). Замок сеньора по-прежнему громоздится поблизости на холме, но это уже не сердцевина города, а скорее довесок к нему – от которого никуда не деться и который надо терпеть.

На центральной площади высятся собор и ратуша – здания, на которые денег не пожалели. Они, как и городские стены, главные предметы гордости и свидетельства благополучия горожан.

Средневековые соборы огромны, их строительство иногда не укладывалось и в столетие. В одной части храма давно уже служили мессы, а в это время рядом, за стеной, каменщики копошились на лесах. До XII века соборы строили в романском стиле – суровом, грубоватом, без особых излишеств. Его храмы похожи на римские базилики, в плане они образуют крест. Из средокрестия в небо устремляется колокольня (по-итальянски кампанилла). Как можно выше – чтобы и к Богу поближе, и еще издали, при подъезде к городу было виднее.

Руанский собор

Привлекает декор романских храмов. Скульптуры не очень-то изысканны, но они как бы соприсутствуют нам, дышат рядом с нами живой жизнью – и в то же время понятно, что они посланцы мира иного. Отчасти такое ощущение может быть вызвано тем, что это не просто декоративные элементы: если статуя напряжена, то, скорее всего, она действительно несет на себе огромную тектоническую нагрузку, она работает, а не имитирует давящую на нее тяжесть.

На стенах можно было любоваться фресками, изображающими сцены из Священной истории или из житий святых. На стене, противоположной алтарю, как правило, призывал к покаянию и предостерегал от излишних упований на блага мира сего Страшный Суд.

Обычай этих живописных изображений был заимствован у византийцев: наряду с художественными достоинствами, они служили наглядным повествованием для неграмотной паствы.

В XII веке появляются готические храмы. Здесь к небу рвется все, что может. Стрельчатые арки, стрельчатые своды. Даже контрфорсы стен – они как разбег крутой волны, без которого та не взметнулась бы ввысь. Внутри, в отличие от романского полумрака, царствует свет. Он проникает через огромные вытянутые окна – но это не просто проемы, это изумительные витражи из цветного стекла. Густые, насыщенные тона, выразительные силуэты фигур. Поражаемся и мы с вами – а что должен был чувствовать средневековый крестьянин, в кои-то веки добравшийся до городского храма Божьего поклониться мощам святого угодника?

Нотр-Дам-де-Пари

Сен-Шапель в Париже

Все утрачивает тяжесть, все переплетено, как кружево. Никак не верится, что эта причудливая гармония поверена строгой алгеброй. Так что создателям этих храмов, архитекторам и каменщикам, секреты их собственного мастерства казались чем-то мистическим: неудивительно, что это они основали первые братства «вольных каменщиков» – масонов. В Нотр-Дам-де-Пари, в соборах Реймса, Шартра, Страсбурга, в других прославленных шедеврах готики в старых городах – действительно есть нечто такое, что задумаешься: может быть, их создателям и впрямь открылись какие-то сокровенные тайны мироздания? Ведь храм Божий – это подобие Вселенной, а, возводя его, человек становится со-Творцом.

Готическая культура, несмотря на то, что она порою очень натуралистична в передаче чувств, по сути своей глубоко потустороння: позы напряжены, по земным меркам неестественны, резкие складки одежд скорее тяготеют к горизонтали, чем ниспадают вниз, как следовало бы. Изображенное не проникает «оттуда» в наш земной мир, подобно романской скульптуре – оно уводит «туда».

Вокруг собора – городское кладбище, где в обычные дни не зазорно было непринужденно прогуляться, но в дни поминовения усопших надо было обязательно навестить могилы близких и помолиться о спасении их душ.

* * *

По противоположную от собора сторону площади – ратуша. Это здание тоже должно было внушать почтительный трепет: горожанам недешево стоило, чтобы появилось это средоточие их власти, символ их свободы. Поэтому красивое здание ратуши венчала высокая башня с колоколом – в него звонили, созывая горожан по разным поводам (или предупреждая о том, что в городе чума).

На первом этаже был склад городских припасов. Основное помещение находилось на втором: украшенный гербами, резьбой по дереву, картинами зал заседаний и торжественных церемоний. Здесь же городские судьи разбирали дела и выносили приговоры, а непременное изображение Страшного Суда напоминало, что и им тоже придется держать ответ, насколько они были справедливы. В этом же зале заключались брачные контракты между женихом и отцом невесты, а по окончании юридической процедуры договор спрыскивали. По праздничным дням здесь устраивались танцы для избранных.

В подвале содержались преступники и ожидающие суда. Они могли находиться и в подземелье какой-нибудь крепостной башни – специальные тюремные здания были редки. Содержались все скопом, мужчины и женщины, некоторые были прикованы к стене. Пропитание и одежду должны были приносить родственники. Если же позаботиться об узниках было некому – стражники водили их днем по улицам испрашивать подаяние. Но подолгу в каземате задерживались редко – разве что несостоятельные должники маялись до тех пор, пока не уплатят все сполна (отсюда – «долговая яма»). Обычно следствие велось быстро, а к содержанию под стражей приговаривали немногих.

Кому-то после суда могла выпасть горькая дорога на ту же городскую площадь. Если город имел право на смертную казнь – там стояла статуя рыцаря с мечом. Осуществлял казнь палач, с которым город заключал договор. Его называли «мастером острого меча», уважали и сторонились – хотя проживал он среди прочих горожан, обычно в домике неподалеку от тюремной башни. Для него большой проблемой было выдать замуж своих дочерей: по традиции многих городов, зять палача тоже должен был стать палачом или его подручным.

Способы лишения жизни были разные, от довольно безболезненного отсечения головы (хотя, кто знает) до сожжения живьем – за колдовство, например. Преступника могли колесовать, повесить, фальшивомонетчиков погружали в кипящую воду – но распространяться на эту тему не хочется. Тогда же народ собирался на зрелище, как на мероприятие шоу-бизнеса, и в подобном же возбужденном состоянии, с явным удовольствием, созерцал торжество правосудия.

Готический витраж

Часто казни и прочие наказания осуществлялись не на главной площади, а на месте менее престижном: неподалеку от городских ворот. Но обязательно в пределах городской стены – права карать за нею у города не было. Тела преступников в назидательных целях оставляли на несколько дней неубранными, и по ночам они становились объектом нездорового интереса. Частицы грешной плоти использовались в колдовских обрядах, были ценным сырьем для разных снадобий. Так, палец повешенного очень интересовал безнадежно влюбленных девушек – он шел на изготовление приворотного зелья, которое помогало возлюбленному получше разобраться в своих чувствах. Изредка под виселицей вырастало загадочное растение – мандрагора. Его корень напоминает маленького человечка, и существовало поверье, что оно зарождается от спермы казненного, излившейся в последние мгновения его жизни (такой физиологический феномен действительно отмечен). Корень был поистине драгоценен для всех знатоков черной магии.

Впрочем, смертная казнь – это мера крайняя. Для подавляющего большинства сбившихся с пути дело обходилось штрафами, плетьми, розгами, другими способами причинения физических страданий. Или страданий нравственных. Осужденного могли выставить у позорного столба. Была еще клетка, в которую сажали проветриться пьяниц и всяких мелких дебоширов – на потеху благонравным горожанам (если помните, в Праге еще во времена Швейка пьяных увозили прочухаться в большой корзине).

* * *

Обычно на главной площади устраивался фонтан с чистой водой, и собиравшиеся у него женщины вместе с полными кувшинами и ведрами растаскивали потом по всему городу сплетни и слухи из самых компетентных источников.

На площади же располагались аптека и школа. Аптекарь, помимо снадобий растительного происхождения, имел в продаже и такие панацеи, как порошок из сушеных лапок жабы или яд скорпиона. Ему обычно соседствовал лекарь. Но хотя бы эскулап и был выпускником университета или знаменитой салернской школы (в южной Италии) – толку от него было мало. Практического обучения почти не было, препарировать трупы церковь категорически запрещала – науку постигали преимущественно по древним трактатам, греческим и арабским. Так что к лекарю обычно обращались, когда больше пойти уже было не к кому. Бедняга служил объектом постоянных насмешек, был персонажем анекдотических историй, а во время мора его могли порешить.

Казнь

Если медикам не доверяли, то дать своим детям образование многие считали необходимым. Школы устраивались при главном соборе, иногда и при других городских церквях – содержались они на средства городского совета. Учили грамоте и счету, основам религии. Преподавали, как правило, монахи и священники – человеку нецерковному требовалось заручиться разрешением епископа, а это было нелегко. Нельзя достоверно утверждать, что эти школы посещали и девочки, но то, что грамотные горожанки не были редкостью, – факт.

Были школы рангом повыше (по нашим понятиям – средние). Там преподавали еще и латынь. На ней давно уже не говорили, это был язык мертвый, но без знания ее стать клириком или чиновником высокого ранга было невозможно: это был язык богослужения, а долгое время еще и делопроизводства и науки.

Больной и врач

Педагогика была в понятиях того времени: наказывали за любую провинность, а в положенные дни учеников пороли всех подряд. Но так же строго обращались тогда с учениками в мастерских, и домашнее воспитание было зачастую не слаще. Преобладало представление, что ребенок – это маленький взрослый, только упрямый и глупый, и обращаться с ним надо, как с нерадивым подчиненным.

Но уже складывалось, особенно в городах, воззрение на детский возраст как на качественно своеобразный этап жизни человека, а на мир ребенка – с его радостями и бедами, играми и игрушками как на особый, заслуживающий уважения и внимания мир. Ребенок не маленький взрослый, это будущий взрослый. А пока – «дух детства» наполняет его.

Детские забавы

Сторонники такого взгляда считали, что дитя – существо безгрешное и чистое («устами младенца глаголет истина»), даже наделяли его высшими способностями, недоступными многогрешным взрослым. Вот почему юный пастушок Этьен Вандомский получил от папы благословение возглавить детский крестовый поход в Святую землю (одна из самых печальных трагедий средневековья).

Но каким бы ни был взгляд на детство – кончалось оно очень рано. Девочки считались достигшими половой зрелости в 12 лет, мальчики – в 14. Начиная с этого возраста уже можно было устраивать их браки. Надо было спешить жить – век человеческий был недолог.

* * *

Вокруг площади располагались и жилые дома – добротные, высокие, красивые. Такие могли принадлежать только именитым горожанам – патрициату, как называли городскую знать. Земля в таком престижном месте была очень дорога.

Патрициат – богатейшие купцы, верхушка ремесленных цехов, а также те бывшие чиновники сеньора (и их потомки), которые когда-то участвовали в управлении от его имени, нащупали все ходы-выходы, понакупили недвижимости – и заняли подобающее место и в новых условиях, например, в ратуше.

Власть в городе – в их руках. Они и держатся обособленно от других, как бюргерский высший свет. Их общая задача – удержать свое привилегированное положение и передать его по наследству. А это нелегко, это тебе не мужиками командовать из замка. Горожане – народ вольный, сообразительный и горластый, поэтому, если хочешь соблюсти свой интерес, – надо и об их интересах не забывать.

Между патрициями тоже бывали нелады: как повелось, не утихала подковерная борьба в органах городского управления, а иногда так завраждуют в открытую – что твои Монтекки и Капулетти. Так что жизнь – не соскучишься. Ухо надо держать востро, а голову ясной.

Патриции в первую очередь старались дать своим детям хорошее образование, в том числе университетское (когда таковое появилось). Чтобы заняли их место или стали видными юристами, королевскими чиновниками, церковными иерархами. Чтобы из поколения в поколение шла в гору коммерция. И не только коммерция: патриции скупали земли у окрестных сеньоров и сами начинали уподобляться им.

* * *

На рядовых городских улочках картина другая. Они узкие и неимоверно грязные. В городе тесно, земля дорогая – и дома стоят впритирку друг к другу, а поэтому тянутся ввысь. Обычно они трехэтажные. Сначала строили деревянные, но после нескольких больших пожаров уяснили, что надо переходить на камень. Крыши крыли черепицей.

В первом этаже – лавка торговца или мастерская ремесленника, кухня. На втором – жилые помещения. В гостиной на виду стояла дорогая посуда: фаянсовая, из венецианского стекла; прочее, что попривлекательнее и попрестижней. Другие комнаты куда скромнее – тяга к роскоши распространилась только к XV в. Зимой в доме холодно – топили редко, старались одеться потеплее. Кстати, археологические раскопки показали, что неверно было мнение, сложившееся в надменную эпоху Просвещения – будто бы средневековые люди были неряхами. Судя по множеству обнаруженных разнообразных умывальных посудин, они тщательно следили за чистотой своего тела. Третий этаж – это склад.

На городской улице

Установленная ширина улицы – не меньше длины копья, но и при соблюдении нормы двум телегам не разъехаться. Впрочем, закон писан для первых этажей, поэтому каждый следующий нависал над предыдущим. Высунувшись из верхних окон, можно было обменяться через улицу рукопожатием.

А грязь – не только от дождей, не только потому, что улицы не мощеные, и лишь у богатых домов деревянные или каменные настилы (в королевском Париже, и то – разорились на булыжное покрытие только двух улиц). Все отходы, все нечистоты летят и льются из домов прямо наружу, и горе незадачливому пешеходу или всаднику. Но гадят не только люди, гадят и свиньи, и другие домашние животные – многие держали их в примыкающих к первому этажу сараях, а выпасали за городскими стенами, на принадлежащих городу лугах. Там же находились городские виноградники.

Про родную уличную грязь горожане рассказывали анекдоты: что в ней чуть рыцарь не утонул с конем вместе, а мужицкая телега – так и сгинула навсегда. Шли однажды нарядные знатные господа – уляпались так, что им стали милостыню подавать, принимая за нищих. Без всякого анекдота: после дождя улицы переходили на ходулях или в специальных деревянных башмаках.

* * *

Обитали на таких улицах в таких домах по большей части ремесленники и торговцы не из крупных – те, чьим трудом и держался город.

Людям свойственна потребность чувствовать локоть товарища. Ремесленники реализовали эту общечеловеческую потребность через цеховые объединения по профессиям. И относились к этим своим товариществам так серьезно, что даже искали для них небесной поддержки. Покровителем плотников считался святой Иосиф, сапожников – святой Криспин, оружейников – святой Георгий, живописцев – апостол Лука.

Ядром цеха, хранителями секретов своего искусства были владельцы мастерских, мастера. Из своей среды они избирали цеховых старшин, в распоряжение которых отводилось особое здание – там проходили заседания, там же хранились цеховое знамя, казна, резервные запасы сырья.

На руководство цеха были возложены закупки сырья для всех мастерских, отчасти и сбыт продукции. Мастера торговали своими изделиями прямо из окон мастерских, но всякое зазывание при этом было запрещено. Реклама была допустима только во время городской ярмарки.

Старшины следили и за соблюдением распорядка дня, и за тем, как протекает трудовая деятельность в каждой мастерской. До либеральной модели экономики люди еще не доросли, преобладало как раз обратное стремление – по возможности не допустить конкуренции. Чтобы все изготовляли продукцию примерно одного качества.

Но обязательно высокого – чтобы поддерживалась марка цеха, чтобы город славился данным изделием – ведь продавать хотелось не только своим согражданам, но и по всему белу свету. Чтобы у всех был примерно равный объем производства, и Боже упаси играться с ценами – они тоже должны быть на одном уровне.

Продолжительность рабочего дня устанавливалась одна для всех, обычно от восхода до заката – что составляло до 9 часов зимой и до 16 летом. Работа по ночам считалась серьезным нарушением, и за это штрафовали. Были ограничения на число подмастерьев и учеников в мастерской.

Особая проблема – конкуренция извне. В город могли завозить аналогичную продукцию окрестные крестьяне. Горшки, грубо сколоченную мебель и прочее – качества невысокого, но и за ценой мужики не гнались. Этим кустарям поставить препоны было довольно легко: можно было добиться запрета от городской администрации, а можно было и отправить своих подручных парнишек учинить на рынке небольшую заваруху.

Сложнее обстояло дело, когда конкурирующий товар завозили иногородние купцы. Они могли действовать через городские торговые корпорации как члены ганзы, объединяющей несколько городов. В таких случаях добиться запрета было трудно, и приходилось либо снижать свои цены, либо, опять же, брать умением – повышать качество. В этом средневековые мастера преуспели: изделия их и сейчас поражают своим совершенством.

Цех не бросал своих в беде. Устраивал умершим достойные похороны, помогал сиротам и вдовам. И более веселые дела – тоже были в ведении цеховых старшин. В честь праздника святого покровителя, в ознаменование приема нового мастера устраивались торжественные шествия, а потом пирушки.

На общегородских праздниках или во время встречи короля цеха выступали своими отдельными колоннами и старались не ударить лицом в грязь. Шли под яркими, искусно вытканными цеховыми знаменами: на них были «свои» святые, а рядом – предметы профессиональной гордости, изделия цеха. Все нарядно одеты, у всех приподнятое настроение, все поют религиозные гимны. Это были памятные события и восхитительные зрелища.

Цехи различались «старшие» и «младшие» – побогаче и победнее. Больше всех преуспевали обычно ювелиры – понятно, с каким заказчиком и с каким материалом они работали и какое требовалось от них умение. На золотых дел мастеров и учились дольше всего – восемь лет.

На высоте положения были пекари и мясники: этим можно было обойтись и без экспорта, свой брат-горожанин сам любил поесть от пуза. В мастерских поденщики, и те – если не баловались разносолами, то пива и пищи какой попроще имели от хозяина досыта.

Среди старших цехов числились оружейники и прочие специалисты по металлу. Портные, сапожники – тоже. Уже в те столетия принарядиться любили пышно и со вкусом, особенно жены и дочки состоятельных буржуа. Эти не прочь были перещеголять и феодальную знать – а чем мы хуже? В мужской одежде наиболее изысканными считались сочетания черного, зеленого и фиолетового цветов. И все отчетливее проявлялась привязанность к голубому – национальному цвету Франции. Иногда городские власти вынуждены были даже вмешиваться: под страхом больших штрафов вводились запреты на излишества в нарядах.

Статус старших цехов выражался не только в их богатстве – они имели и лучшее представительство в городском совете. Вот бондарям, плотникам, гончарам жилось потруднее. Их труд был не очень квалифицированным, это в их сферу деятельности упорно старались вклиниться деревенские умельцы.

Женские наряды

Со временем все больше стала развиваться внутрицеховая специализация, профессии дробились. Мастера по металлу стали подразделяться на медников, оловянщиков, кузнецов. Оружейники расслоились по предметному признаку: на тех, кто производил мечи, щиты, латы, копья. Кузнецы тоже пошли разными путями внутри своих железных дел: шпоры, уздечки, подковы, стремена изготовлялись особыми специалистами. Были даже мастера по иголкам и наперсткам.

Суконщики разделились по многочисленным этапам технологического процесса: от валяльщиков шерсти, промывальщиков, шерстобитов до раскройщиков готовой одежды. Венчавшие дело раскройщики больше всех и преуспевали.

На некоторых стадиях, особенно подготовительных, суконное производство было очень грязным, вонючим и ядовитым. Такие мастерские, как и прочие экологически вредные, выдворялись на самые окраины и поближе к реке. Куда дальше потекут вобравшие отраву воды – горожан не интересовало. Да и, по правде сказать, силенок, индустриального уровня было еще маловато, чтобы испакостить природу капитально.

* * *

На нижней ступеньке цеховой иерархии стояли ученики. Семилетними мальчуганами отцы приводили их к мастеру, и если тот соглашался – в основных чертах их дальнейшая судьба определялась на всю жизнь.

Отец вносил оговоренную плату за обучение, мастер обязывался кормить ребенка, одевать и, разумеется, ввести в курс дела. Процедура передачи мальчика с рук на руки иногда происходила торжественно, в ратуше. Но дальше тянулись дни и годы будней и редких праздников. Жилось мальчикам если и не как Ваньке Жукову, то все же не сладко. Они и по дому были за все про все, и на посылках, и на ком же еще сорвать злость подмастерьям или хозяйской жене? За вину тоже наказывали сурово – мы уже говорили о педагогических понятиях того времени применительно к школярам. «Ухо мальчика – на его плече».

Но ученик был втянут в рабочий процесс, он все видел, все пробовал руками, приобщался к премудростям мастерства. И через несколько лет он становился подмастерьем, а это уже другая статья. Парень начинал получать жалованье, мог сменить хозяина. Была даже категория подмастерьев, имеющих склонность менять города и страны. То ли мир посмотреть, то ли приискать, где полегче.

Улучшить свою долю пытались и дома. Подмастерья объединялись в союзы, добивались повышения жалованья – хотя это запрещалось цеховыми уставами. Но на такое нарушение обычно смотрели снисходительно. Как терпимы были бюргеры и к тому, что парни устраивали по ночам развеселые пирушки и гулянки, бузили, дрались, горлапанили. Понятно, возраст-то какой…

Но подмастерьем можно было остаться и до лысины, и до седых волос, и до смерти. Получить статус мастера, открыть свою мастерскую было ох как нелегко.

В ранний цеховой период еще куда ни шло. В первую очередь надо было исполнить образцовое изделие, которое называлось шедевром (вот откуда пошло слово). Назначенная правлением комиссия мастеров обсуждала поделку и выносила решение: годен – не годен, созрел – не созрел. Если шедевр был принят благосклонно – выстави коллегам угощение, и ты свой, можешь открывать мастерскую.

Но чем дальше, тем больше возникало проблем. Увеличивались расходы на пиршество – на него собирался теперь весь многочисленный цех; рос взнос в общую кассу. Все дороже обходилось обзаведение домом и мастерской, появлялись другие препоны – и в конце концов дорога в мастера становилась совсем труднопреодолимой. Звание мастера становилось наследственным, статус подмастерья – пожизненным. Вот если только жениться на хозяйской дочке… Это не было редкостью. Если у мастера не было сына, или он был никчемным балбесом – стоило приглядеться к смекалистому, работящему, незагульному пареньку. Намекнуть ему – для начала не очень прозрачно, но так, чтобы обнадежить. А там все уже в курсе, к чему дело идет, и как надо относиться теперь к скромному подмастерью. Что ж, совет им да любовь.

Увы, был и другой вариант – доступ к высокому званию открывался через женитьбу на хозяйской вдове.

* * *

Украшением городской жизни были праздники. Число больших церковных праздничных дней, которые были одновременно и днями отдыха, на протяжении средневековья постоянно росло. Если церковным собором 813 г. было установлено 13 таких дней, то к 1140 г. их было уже 41. Главнейшие из них: Рождество, Пасха, Благовещение, Крещение, Вознесение, Троица и другие праздники, отмечающие земной путь Спасителя и Девы Марии. Также праздники в честь наиболее чтимых апостолов и святых. В 1264 г. был установлен праздник Тела Господня.

После мессы происходило торжественное шествие. Возглавляло его духовенство, за ним следовали власти города, далее – цеховые и торговые корпорации со своими знаменами и хоругвями. Замыкали многолюдную процессию остальные горожане и сошедшиеся ради такого случая крестьяне. На перекрестках улиц устраивались временные алтари, шествие останавливалось, чтобы установить возле них раки со святыми мощами и статуи святых. Во время таких остановок могло совершаться причастие.

Особенно красочен был праздник Тела Господня, отмечаемый летом, на одиннадцатый день после Троицы. У женщин на головах были венки из роз, цветами украшались алтари, церковные здания, дома горожан. Повсюду звучали торжественные гимны.

Народ очень любил шествие на Вербное воскресенье, в котором принимали участие все жители. Во время него происходило освящение границ города по всему его периметру. Военные победы, заключение мира, встреча короля тоже были поводами для торжественных шествий.

Театральные действа

В праздничные дни на папертях церквей устраивались литургические представления. Это были инсценировки на темы шествия пророков, Благовещения, Рождества, явления ангела Женам-Мироносицам у гробницы Спасителя, Вознесения. Цеховые корпорации во время своих праздников заказывали миракли, представляющие жизнь их святого покровителя. Со временем на наспех сколоченных подмостках стали разыгрываться целые спектакли.

* * *

Особая статья – карнавал, устраиваемый накануне Великого Поста, «праздник дураков», «праздник осла» и другие им подобные массовые забавы. Они были результатом мудрого компромисса между церковью и ее простонародной паствой, которой нелегко жилось на этом свете, и ей надо было иногда предоставить возможность посмеяться над тем, пред чем она на следующий же день склонялась в благоговейном трепете. Или хотя бы в шутовском условном мире карнавала пожить жизнью, в которой все повседневные социальные установки вывернуты наизнанку.

Церковь запрещала только ношение во время карнавала масок животных и переодевание мужчин в женщин и женщин в мужчин. Но во время всеобщего веселья и разгула – кто вспоминал о запретах?

В карнавале охотно участвовали и клирики низших рангов. Они были просто незаменимы в пародийных церковных процессиях, которые шествовали не из врат храма, а наоборот – к вратам.

По всему городу передвигались шутовские ватаги, снаряженные на средства цехов и городских властей. Молодежь, да и бюргеры постарше с хохотом присоединялись к ним. Шуточки, песнопения очень двусмысленного или попросту фривольного содержания, дурачества. Выходки – которые в обычный день могли бы счесть оскорбительными, но сейчас на них никто не обижался. Разве что когда учинялась насмешливая катавасия под окнами немолодой вдовы, сочетавшейся законным браком со смазливым юнцом.

Битва карнавала и Великого поста

Знаковое событие праздника – «битва карнавала и Великого поста». «Карнавал» воплощался толстяком, взгромоздившимся на винную бочку, его оруженосцы олицетворяли всякие пороки и излишества – греховные, но соблазнительные. А «великий пост» был тощим монахом, скачущим на палке, ему сопутствовали не менее унылые добродетели. И вот между ними разгорался смехотворный рыцарский поединок. Толстяк, конечно же, побеждал, а поверженного доходягу швыряли в воду. Хотите увидеть все это воочию? Посмотрите на картины Питера Брейгеля.

Конечно же, от всего этого веет духом язычества, духом дионисийства. Но ведь это была благотворная отдушина. С первым ударом соборного колокола, призывавшего к вечерней службе, лица менялись – начинался Великий Пост.

* * *

Без маленьких радостей не обходились и будни – иначе что за жизнь?

Игры были незамысловаты, но и люди простодушны, и предавались им со всей страстью. В наследство от древнего мира достались метание оружия, игры в шары, в мяч. Что делали с мячом – подробности до нас не дошли, но известно, что для игры «же де пом» кожаный мяч требовался больших размеров и был очень тяжелым. Его так туго набивали шерстяными или шелковыми оческами, что он резво отскакивал от земли, а игроки из предосторожности надевали толстые рукавицы.

Источником засасывающего азарта были кости. В Париже их изготовляли целых семь мастерских! Играли в них и по простейшим правилам – у кого сколько очков выпадет за раз, и по усложненным алгоритмам. Но правила четко зафиксированы не были, каждый трактовал их, как хотел, к тому же находились мухлевщики (например, несимметрично утяжелявшие кубики) – и часто возникали драки.

Карты появились сравнительно поздно, лишь в конце XIV столетия. Гораздо раньше добрались из Индии шахматы. Сначала это было развлечение сугубо аристократическое, фигурки вытачивались из ценных пород дерева или слоновой кости. При этом произошли метаморфозы: визирь на европейской почве стал королевой, слон – судьей или епископом (а к концу средневековья – дураком). Вскоре к шахматам пристрастилась и буржуазия. Помимо костей и шахмат, бытовали и другие настольные игры.

Городские власти пытались бороться с азартными играми, потому что эти забавы часто заканчивались разорительными проигрышами и поножовщиной – но безуспешно.

Конечно же, проблему не обошло стороной и духовенство. Церковь ввела классификацию игр: спортивные (разрешенные), умственные (допустимые), азартные (запрещенные). Но и ей в конце концов пришлось ограничиться запретом на азартные игры для клириков.

Игра в шахматы

Чего-то удалось добиться королю Людовику Святому (XIII в.) – при нем было запрещено изготовление костей. А еще он выбросил в море шахматы, которые завидел у своего брата во время плавания в крестовый поход. Но больше святых королей не было.