Текст книги "Франция. Большой исторический путеводитель"

Натиск варваров. Кризис III века

Римляне были не из тех народов, которым свойственно успокаиваться. Они без всяких законов диалектики знали, что покой в нашем мире всегда относителен. А потому непрерывно укрепляли свой знаменитый оборонительный вал. Вдоль него была проложена широкая военная дорога для ускоренной переброски легионов.

Применялись и меры иного характера. Большинство земель в междуречье Рейна и Дуная были объявлены «императорскими вотчинами» и на них стали устраиваться колонии поселенцев. Туда приглашали малоимущих обитателей Галлии, селили захваченных во время восстания бриттов, туда просились многие германцы из-за вала. Все эти люди получали помощь, на десять лет освобождались от налогов, их наделы становились наследственными. Здесь происходил оживленных торговый и культурный обмен вчерашних варваров с жителями сопредельных внутренних территорий. Германцы «учились у римлян прививать плодовые деревья, сажать виноградную лозу, удобрять землю, устраивать большие мельницы, печь хлеб, возводить каменные постройки, употреблять в доме столы, скамьи и шкапы» (Р.Ю. Виппер).

* * *

Но не все за Рейном и Дунаем горели желанием приобщиться к такой идиллии. Первыми пришли в недоброе возбуждение восточные германцы, чьи земли лежали между Балтийским морем и Карпатами. Жажда завоеваний и наживы заставила их набраться решимости и презреть грозные римские преграды. Племена объединялись, выдвигали предводителей, военных вождей – герцогов или конунгов. Людей, как правило, знатных, прославленных боевыми подвигами. В случае успеха их титул мог стать пожизненным, а то и наследственным – так зарождалась королевская власть.

Первыми около 160 г. проломились через дунайский заслон маркоманы. Позлодействовали в Норике (нынешней Австрии), в Паннонии (западной Венгрии), даже перевалили через Альпы и проникли в северную Италию. В конце концов римляне отбросили варваров, но на это ушло целых 15 лет, и Марк Аврелий написал большую часть своей прекрасной книги на походных привалах.

Империя встревожилась не на шутку. По Дунаю возвели стену наподобие китайской, в легионы были включены воины из германских пограничных отрядов.

Ничего не помогало. Следуя заразительному примеру, в наступление пошли западные германские племена. В 213 г. защитную линию преодолели алеманны (швабы) – они вторглись на ухоженные галльскими и германскими поселенцами земли между Рейном и Дунаем (французы до сих пор зовут алеманнами тех, кого мы называем немцами). Франки (обратите внимание на их появление!) со среднего Рейна проникли в Галлию. «К 260 г. римляне потеряли все свои владения на правом берегу Рейна, все, что они отняли у варварского мира со времени Траяна, что разработали при помощи цепкого труда колонистов, привлеченных из разных концов империи» (Р.Ю. Виппер).

Теперь уже можно было говорить скорее не о романизации, а о начавшемся противоположном процессе – варваризации римской окраины. Чтобы как-то приручить нахлынувших германцев, им разрешили селиться большими сообществами в пограничных областях. От этих незваных новоселов требовали лишь одного – чтобы они поставляли солдат в римскую армию.

Римляне времен упадка (Т. Кутюр)

Германцы все больше наводняли и глубинные районы, но уже не по своей воле. Началось с того, что Марк Аврелий раздал пленных маркоманнов латифундистам – как полуподневольных сельских рабочих. Таких «гастарбайтеров» становилось все больше, но к земле у них душа не лежала – искали любую возможность записаться в солдаты.

Главная слабость империи перед лицом внешнего врага – у ее защитников не было чувства патриотизма. Кто держал оборону? Легионы все больше наполнялись галлами и германцами, конница в еще большей мере была фессалийской и сирийской. Эти люди не были носителями «римского мифа» – исторического предания о славе предков. Скорее, они хоть и служили империи, но помнили о недавних обидах. И в современной им окружающей реальности они вряд ли могли найти почву для любви к своему новому отечеству. Солдаты же из природных римлян прониклись убеждением, что их услали на дальние границы по соображениям скорее политическим: чтобы такой беспокойный элемент не обретался около центров власти.

Что было делать – объявить всеобщую воинскую повинность? Правящее сословие этого боялось. С одной стороны, попробуй, вооружи плебеев, обучи их воинскому мастерству – глядишь, вскоре небо с овчинку покажется. С другой – люди состоятельные не хотели, чтобы в армию шли и их дети. Этого не хотели и многие из простонародья. Когда все же объявлялись массовые призывы – были случаи, что отцы отрубали пальцы своим сыновьям, лишь бы те не попали под славные знамена (настанет время, когда в строй погонят и калек, но это будет признаком последних времен). В общем, абсолютное большинство населения не хотело браться за оружие, да и не знало, как с ним обращаться. Люди куда охотнее отрешались от действительности, погружаясь в мистические религиозные культы, в большом количестве проникавшие с Востока. Что толку было ломиться в их души с официозной державной идеологией?

* * *

Под напором с разных сторон империя затрещала, и началось нечто кошмарное – то, что историки назвали «кризисом третьего века».

В Месопотамии эллинизированных парфян сменили персы, очень гордившиеся своей иранской чистотой крови («иран» – от «арья», «чистый». Отсюда же «арии». Как видим, претендентов в самые чистые арийцы немало). Они сразу выказали намерение вновь создать азиатскую сверхдержаву, к которой не прочь были присоединить римские Малую Азию и Сирию.

На северо-востоке империи все настойчивее давали знать о себе готы.

Путь их туда был замысловатым. Во II в. эти восточногерманские племена совершили впечатляющий марш-бросок с берегов Вислы (куда они незадолго до того перебрались из Скандинавии) к северному Причерноморью. За ними увязались некоторые другие германские племена: герулы, лангобарды, вандалы, бургунды и прочие помельче. Обычно племя двигалось не всем скопом: в путь отправлялись те роды или общины, которые пожелали. Оставшиеся тоже долго на месте не задерживались, но могли двинуться совсем в другом направлении – поэтому иногда обнаруживаем одноименные сообщества в местах весьма отдаленных друг от друга. Большинство бургундов, например, с готами не пошли, а перебрались на берега Майна (в западной Германии). Мы их еще встретим – на этот раз в Галлии.

Кстати, то же самое можно было наблюдать и у славян. Так, потомков когда-то единого хорватского племени видим и на берегах Адриатического моря, и в Западной Украине (в нашем некорректном просторечии это «бендеровцы», а в более мягком восточно-украинском варианте – «захидные»). Склавены частью ушли к нижнему Дунаю и на Балканы, а другие под именем славян (словен) достигли Ильмень-озера и основали Новгород.

Есть предположение, что на среднем Днепре, примерно там, где теперь Киев, произошло разделение готов на две ветви: западную и восточную, на вестготов и остготов (согласно легенде, днепровская стремнина вдруг снесла наведенную переправу – поэтому они и разъединились. Но это по легенде – в действительности такие процессы могли растянуться на года).

В Причерноморье готы нашли общий язык с сарматами – кочевыми индоевропейскими племенами. Во всяком случае, свидетельств крупных столкновений нет. У них германцы заимствовали много полезного. По европейским меркам, готы считались неплохими всадниками, но рядом с сарматами они выглядели неумелыми учениками. Однако учились они прилежно, и вскоре освоили шпоры и седла (античность не знала их до самых последних своих веков). Без этой экипировки старинный наездник чувствовал себя отчасти акробатом, вынужденным постоянно думать о сохранении равновесия. Теперь же можно было позаимствовать и тяжелые сарматские доспехи – прототип рыцарских лат. Из оружия – мощный дальнобойный лук (предмет гордости всех степняков), длинный меч – благодаря ему сарматы восторжествовали над скифами.

Быстро освоились готы и с водной черноморской стихией: очевидно, были с ней на «ты» еще в скандинавскую эпоху своей истории. На небольших парусных судах стали разбойничать сначала по ближнему побережью, потом по всему Черному морю. Нашли себе верных соратников по этому промыслу среди некоторых славянских племен: у тех уже был опыт, и места знакомые.

* * *

И настало время всерьез побеспокоить Римскую империю. Позади Босфор, Мраморное море, Дарданеллы – и вот уже море Эгейское. Эллада, острова Великой Греции, богатейшие малоазитские города…

При императоре Валериане (правил в 253–260 гг.) готы на большом протяжении разгромили побережье Малой Азии – в то время как их пешие сородичи сообща с бургундами разоряли Фракию. При Галлиене (правил в 253–268 гг.) добрались до Афин, Спарты, Коринфа. При захвате Эфеса спалили прекрасный храм Артемиды, одно из семи чудес света. В него уже пускал красного петуха за шесть веков до этого небезызвестный выродок Герострат – но греки отстроили святилище в прежней красе. И вот новых принесло богомольцев…

Возможно, именно во время этих походов готы первыми из германцев приняли христианство. С сутью новой веры их познакомили пленные греки, и они приобщались к ней, но не в ортодоксальной (православной, или католической – тогда это было одно и то же) форме, а в арианской.

Арианство позднее было признано ересью – по его догматам, Иисус Христос родился простым человеком, и лишь позже на Него за праведность сошла благодать Божья. Но при их уровне посвященности – готам, вчерашним язычникам, где было рассуждать о тайне богочеловеческой природы Спасителя, нераздельной и неслиянной? Что услышали, тому и поверили, а кто учил – с того и спрос.

* * *

Еще раньше готы в союзе с другими германскими племенами и сарматами – аланами все ожесточенней стали вторгаться со стороны нижнего Дуная в Дакию и на Балканы. Были и другие инициаторы вторжений – кто угодно мог отправиться в набег и за компанию, и сам по себе. Жителям и защитникам тех областей империи некогда было разбираться в таких деталях. В их глазах складывалась одна огненная картина страшного нашествия.

В 240 г. имперские войска были разгромлены под Филиппополем (ныне Пловдив в Болгарии), варвары захватили Фессалонику (греческие Салоники).

Потом новый акт трагедии. Немолодой уже император Деций (правил 249–251 гг.) собрал все наличные силы, чтобы дать отпор нашествию. Он детально продумал широкий план действий, начал уже его осуществлять: перекрыл готам пути отхода в степь. Но те обрушились на римскую армию внезапно, и Деций стал первым императором, погибшим в бою с варварами – в сражении при Абритте.

В самом его начале был убит его сын – стрела поразила юношу в глаз. Это было дурное предзнаменование, но полководец, превозмогая свои чувства, успокаивал воинов: это всего лишь его личное горе, не стоит обращать внимания. Но битва была проиграна, император Деций погиб – вероятно, утонул в болоте.

* * *

На севере империи – новое нападение алеманнов и франков. Жестоко разорена Галлия, потом Испания. Алеманны вторглись и в Италию, но император Галлиен разбил их при Медиолане (Милане) в 258 г.

Дальнейшее не будем разбирать подробно. Так продолжалось непрерывно, из года в год, на всех фронтах. Были оставлены дунайские провинции, даже Галлия долгое время оставалась в полной изоляции: там местная власть и военные командиры образовали «Галльскую империю», просуществовавшую 15 лет (259–274 гг.).

В осажденном лагере под названием Римская империя творилось что-то сумбурное и страшное – как она выстояла в тот раз, просто непонятно. Легионы, во всеоружии своей несравненной выучки и солдатской спайки, не забывали о своей профессиональной воинской чести и бились во всех областях империи, защищая их. То терпели поражения, то одерживали победы. Но они уже не думали об империи как о каком-то сообществе ее граждан. Им совершенно было наплевать и на сенат, и на кого угодно – они уверились, что теперь они и есть высшая власть. Набранные преимущественно из воинственных приграничных племен и народов – из германцев, дакийцев, армян, малоазиатских исавров, арабов, мавританцев – римской армией они были только по названию.

Кого там считают нужным видеть на верху имперской пирамиды столичные заправилы – какое до этого дело. Солдаты сами провозглашали своего полководца или другого подходящего ставленника императором, – а прежнего властителя безжалостно устраняли. И если где-то объявлялся конкурент, точно так же поднятый на щит их собратьями по оружию – немедленно бросались в междоусобную битву, забыв о своей зоне ответственности на границе. Рядовые бойцы разбитой армии еще имели шанс встать в новый строй под насмешки победителей, ее предводитель – никогда, его ждала неминуемая смерть. Но и для восторжествовавшего повелителя – если вдруг оказывался не люб, если не награждал вовремя своих верных воинов или еще чем не угождал им – дни были сочтены.

Кто только не обряжался тогда в пурпурный плащ императора. В 235 г. государство возглавил Максимин Фракиец. Личность уникальная хотя бы по внешним данным. Рост два сорок, на большом пальце носил как перстень браслет жены. Соответственно – чудовищная сила, вдобавок – неукротимый вспыльчивый нрав. Уроженец фракийской деревни, начинал простым солдатом. Человек смышленый, но не то слово, что малограмотный – он плохо даже понимал по латыни. Ненавидел сенат (который, в конце концов, объявил его вне закона), ненавидел аристократов – безжалостно казнил их или обирал до полушки. Полководцем был неплохим – но какой из него правитель? Деньги на свои нужды, на жалованье легионам добывал ограблением храмов и городов: мог выгрести из городской казны последнее, то, что было припасено на хлеб для несчастных жителей. Убили же его вместе с сыном собственные солдаты, недовольные климатом той местности, где им пришлось вести долгую осаду вставшего на сторону сената города.

Император Максимин Фракиец

Побывал в императорах Филипп Араб (правил в 244–249 гг.), сын арабского шейха. Девятнадцатилетний император Гордиан назначил его командовать войсками, но у коварного араба было свое на уме: он знал, чем привести в возбуждение солдат и куда направить их гнев. Приказал перебросить хлебные припасы подальше от пути следования армии, а внутри ее развел агитацию: мол, чего ждать хорошего, если император – мальчишка. Мальчишка сам по себе был человеком неплохим, и из него мог выйти толк – но его свергли, а водрузившийся на его место Филипп приказал вскоре его убить. Сенату же отправил донесение, что юноша сам нежданно скончался, и предложил его обожествить.

Император Филипп Араб

Филиппа хватило на 5 лет – по тому времени немало, ведь за 35 лет сменилось 11 императоров, не считая еще большего числа правивших «параллельно». Но опять солдатский бунт, и не стало Филиппа, его сына тоже.

После гибели в бою с готами Деция довелось поправить пару лет и уроженцу Галлии – Требониану Галлу (251–253 гг.). Правил неудачно: военные поражения, а тут еще чума. И этого убили собственные солдаты. По закрепившейся уже традиции мятежей – опять вместе с сыном.

* * *

Все вышеприведенное – случайные фрагменты тогдашней военно-политической жизни. А каково приходилось при всем при этом мирным жителям империи? Страшно подумать. Вот что рассказывают немногие дошедшие до нас свидетельства.

Торговля замерла, лишь на местных рынках шел какой-то товарообмен. Образ жизни людей стал примитивным донельзя. Главной заботой горожан было обеспечение обороны при внезапном нападении. А напасть мог кто угодно, хотя бы проходящий мимо легион – чтобы пополнить походную казну. Мрамор, порфир роскошных дворцов и театров шел на укрепление стен. Водопроводы забросили. Какая уж тут культурная жизнь, люди знали только насущные заботы и страхи сегодняшнего дня. Библиотеки, книги, школы, произведения искусства – все это стало ни к чему.

Галльский город Бурдигала (чудом доживший до того, чтобы стать Бордо) после очередного разгрома кое-как отстроился из собственных развалин и стал меньше в пять раз. А бывало и такое: все уцелевшее население переселялось на арену городского амфитеатра или цирка, возведенного в прежние счастливые времена. Его стены превращались в крепостные, а на арене и на трибунах наскоро возводились какие-то лачуги, в которых и теплилась жизнь.

Большинство полей было заброшено, крестьяне, чтобы как-то спастись от голодной смерти, нищенствовали или сбивались в разбойничьи шайки. Но такие способы добычи спасительными оказывались не для всех, и от голода и болезней мерло народу больше, чем от военных погромов.

Доминат – твердая власть на пепелище

Империя все-таки устояла – ей было отмерено еще два столетия. И не все они были агонией, такой длительной муки никакой народ не выдержит.

Около 270 г. появились признаки некоторой стабилизации. Победоносный полководец Аврелиан (правил в 270–275 гг.) отбил-таки варваров от большей части провинций, вернул в лоно империи Галлию и Сирию. «Восстановитель Вселенной» – таким титулом сопровождался его портрет на отчеканенных тогда монетах.

Уроженец придунайской Иллирии, живший во время жестокой борьбы, время всеобщего огрубления нравов – он был чужд условностей и культурной утонченности прежних веков. Он мыслил понятиями громкими и яркими. Звание принцепса (вроде как «первенствующего», президента), – реликт республиканских времен, долгое время служивший синонимом «императора», – ему не годилось. Новый повелитель нарекся «владыкой и богом»: «dominus et deus». Поэтому начавшая складываться при нем система власти получила название домината.

Аврелиан облачался в сияющие бриллиантами и жемчугом одеяния сказочных восточных царей, носил золотую корону в виде солнца с расходящимися лучами. Он и верховным божеством объявил Непобедимое Солнце, почитавшееся до этого только в Сирии (за исключением краткого правления полоумной памяти Элагабала) – теперь огромный храм возводился в Риме.

При нем его не достроили, и неизвестно, довели или нет до конца вообще – восстановитель вселенной опять-таки стал жертвой армейского заговора. Но массивные крепостные стены вокруг Рима, тоже начатые при нем, завершили.

Потом – снова, как бы по инерции, череда недолговечных императоров: то довольно удачно отбивающих варваров, то гибнущих или от рук собственных на что-то обидевшихся солдат, или в схватке с заждавшимся очередным соискателем.

* * *

И вот, наконец, в 284 г. утверждается сын вольноотпущенника Диоклетиан, иллирийский земляк Аврелиана и продолжатель его дела. Утверждается всерьез и надолго (правил в 284–305, жил в 243–313 или 316: можно сказать, долгожитель той эпохи). Мнение о своей персоне имел не меньшее, чем Аврелиан, – нарек себя «воплощенным богом». Завел, на манер персидского царя, земные поклоны, на тот же манер было и одеяние владыки.

Военный командир до мозга костей, он и всю жизнь империи обустроил по привычным ему понятиям. Теперь смысл существования державы и ее обитателей был прост, как параграф устава: поддержание стратегических дорог и крепостей, снаряжение легионов всем необходимым для войны и быта, продовольствование армии и обеспечение ее фуражом.

Проведенная налоговая реформа тоже была уникальна по своей мудрой простоте. Ее творцы всякими финансовыми прикидками утруждать себя не стали. Был исчислен в натуральном выражении размер пайка, потребного каждому солдату. Сколько хлеба, мяса, соли, вина, оливкового масла и прочего необходимо рядовому воину, чтобы в его здоровом теле был здоровый (в смысле боевой) дух. Для лошадей и прочего войскового скота тоже определили размер довольствия.

С должностными окладами вышестоящих военнослужащих тоже не мудрили. По мере продвижения человека по служебной лестнице росло число отпускаемых ему пайков. Со всей имперской чиновной бюрократией поступили точно так же, только им вместо военной амуниции положены были цивильная одежда, столовое серебро, посуда – все в строго определенном количестве.

Просуммировав, получили расходные статьи этого натурального бюджета. А приход должны были обеспечивать все жители империи, которые не военные и не чиновники. Единицей налогообложения стала «голова» – caput (от этого слова наша капуста). Но не просто голова живого человека, не личность, а то количество акров пашни, виноградников или пастбищ, которое было посильно обработать или производительно использовать некоему абстрактному носителю головы. По всей империи составили кадастр недвижимого имущества, причем не абы как: земли были разбиты на категории согласно их качеству. Так что чем большим количеством земли владел человек, тем он оказывался многоглавее. Кроме того, натуральным налогом обложили рабов и рабочую скотину – но тут уж за голову принимали то, что реально болтается на плечах. Аналогично поступили с горожанами – купцами, ремесленниками, лавочниками.

Чтобы сбор продуктов и изделий шел оперативнее и проще было вести складской учет – прежние провинции разделили на множество административных округов (отчего еще больше расплодилась чиновная братия).

Базовые величины каждые пять лет пересматривались, в связи с чем издавались специальные императорские эдикты, и все подъяремное население великой державы с ужасом ожидало их появления.

* * *

В своем отношении к религии Диоклетиан тоже был верен себе. Она должна быть сцепляющей силой, а потому предпочтительно, чтобы она была традиционной и единообразной. Но некоторое затруднение было в том, что сам император в вопросах духовных разбирался неважно, он только слепо верил всяким предсказателям и гадалкам. Однако такие учения, как манихейство и христианство, однозначно претили ему своим отрицанием старых языческих богов. С манихеями, как выходцами из постоянно враждебной Персии, повелитель разобрался круто: религию запретил, ее проповедников сожгли вместе с их священными книгами. С христианами было сложнее: общины их существовали уже давно, отличались сплоченностью и налаженными взаимосвязями. В склонности к бунту не замечены, в армии служат исправно.

Но повод для репрессий вскоре нашелся, и вызван он был суеверностью императора. В целях обеспечения классового мира в подвластной ему империи он издал «закон о максимуме» – о предельных ценах на основные продукты потребления. И тут-то ему нагадали, что успеху нововведения будут препятствовать крестные знамения, которыми осеняют себя христиане.

Устрашенный и разгневанный Диоклетиан издал три эдикта. Согласно первому, христиане не могли находиться на государственной службе, подлежали разрушению их молитвенные дома, уничтожались книги, рабы-христиане не могли быть отпущены на свободу. По второму эдикту священники подлежали аресту, а по третьему все остальные церковные служители (клирики) под страхом мучительной казни должны были принести жертвы языческим богам.

Начать решили с восточной столицы империи, Никомедии, где обосновался тогда Домициан. Там торжественно сровняли с землей большое здание христианских собраний. Так случилось, что сразу вслед за этим в императорском дворце случился пожар, а в Сирии вспыхнуло восстание. Суеверному владыке не составило труда установить причинно-следственные связи, и епископ Никомедии был обезглавлен, а многие не покорившиеся указу христиане брошены в огонь. Террор пошел вширь по всей империи.

С тех пор церковь постоянно прославляет память святых мучеников, жертв «диоклетиановых гонений». Но не все оказались твердыми до конца: многие, не выдержав пыток или под страхом мучительной казни, отрекались от веры, совершали требуемое идолослужение (жертвоприношение). Были и такие, что давали взятки чиновникам, а те ложно свидетельствовали факт свершения обряда. Но непреложно и обратное: в тех сумерках, которые воцарились над подвластной Диоклетиану землей, у людей все чаще возникало стремление обрести истинную жизнь на небе. Множество верующих бесстрашно шло на казнь, и все больше становилось христиан в империи.

Почему Никомедия оказалась восточной столицей империи – разговор особый. Доминат замышлялся как система власти, доселе невиданная. Сохраняя свое несомненное первенство, Диоклетиан выбрал себе в соправители такого же, как и сам, «человека из народа»: крестьянина по рождению Максимиана, довольно успешного полководца. Оба верховных владыки титуловались «августами», себе в помощники и «на смену» назначили правителей рангом пониже – «цезарей». Ими стали Констанций Хлор («Бледнолицый») и Галерий – бывший дакийский пастух.

Империя была разделена на четыре части – опять же, по соображениям в первую очередь военным: чтобы каждую из опасных границ – рейнскую, верхнедунайскую, нижнедунайскую и евфратскую, – опекал один из государей. Одной из столиц и стала Никомедия.

В 305 г. Диоклетиан оставил власть и удалился в свое роскошное имение на берегу Адриатики. Где мирно выращивал цветы и овощи, и где почил своею смертью.

По ранее составленному плану, уйти на заслуженный покой полагалось и Максимиану, а имперские бразды правления должны были перейти к теперь уже августам Констанцию и Галерию. Но поначалу вроде бы так и сделав, Максимиан вскоре передумал следовать примеру старшего товарища. Он снова стал претендовать на верховную власть.