Текст книги "Темное Дело"

Я знаю что делать… Без дела сидеть не будем… Бабульки будут такие, какие тебе не снились, грины пачками… Но прежде ты должен доделать дело… Сам будешь себя уважать… Увидишь, на что годен… Первый раз всегда сложно… Это как на войне… На деле сквасишься, сробеешь и все, кранты… Первый раз лучше всего делать спокойно, без суеты… Навык во всяком деле требуется… Так что, робеть нечего… Я рядом… Кому нахрен он нужен, кто его хватится?.. Сдох и слава богу… Людям легче и тебе польза… Никто не пикнет, не пожалеет… Темная – дело не хитрое… Подушкой прижал, слегка придавил он и не дернется…».

Ближе к рассвету Иван Моисеич погрузился в короткий сон. Но из него его выдернул возбужденный шепот Федора. В его голосе чувствовалось отчаянье и злость:

«У меня не получилось… Он Айзы на меня вытаращил, падла, и лыбился… У меня атас ноги вспотели… Я не смог… Подушка выпала… Я ни на что не годен… Я не смогу это сделать…»

На что спокойный голос Михаила ободрил:

«Не ссы, все получиться… Ты сможешь… Все прошли через это… Сегодня не смог, завтра сможешь… Я же говорил, первый раз всегда трудно… Ложись спать и не дрейфь… Завтра разберемся…».

* * *

Утром дежурная сестра, как обычно рассовала под каждое одеяло градусники и привычным речитативом сообщила Ивану Моисеичу, что на его имя поступила очередная продуктовая передача. Её, мол, принесли еще вчера вечером под самое закрытие и, поэтому в отделение она поступила только утром.

Ничего необычного в передачах не было. Подобные знаки внимания являются вполне ожидаемыми, например, от озабоченных делами друзей или коллег по работе. Единственно, что слегка удивило, так это частота засыпавшихся на него «витаминов». Ладно, одна, две, но третья за два дня?.. Это, пожалуй, многовато. Столько ему одному не съесть, учитывая каждодневные обильные Сонины рационы. Тем не менее, было приятно. Он не ожидал к себе такого внимания и внутренне радовался, когда шел на пост получить ее.

Простая картонная коробка весом килограмма на три. Аккуратным почерком выведена его фамилия и номер палаты.

Внутри оказался контейнер с крупной спелой клубникой, пачка печенья, коробочка импортных конфет, два йогурта и конверт. Короткая записка, выведенная тем же незнакомым почерком и находившаяся в конверте, гласила:

«Мой милый друг, я рада, что с тобой все обошлось. Я так долго тебя ждала не для того, что бы потерять. Ты ошеломил меня с первой встречи. Я не в силах сопротивляться. Надеюсь, что скоро мы снова будем вместе. Но больше я не отпущу тебя; ни за какими сигаретами.

Выздоравливай. Твоя Клавдия».

Холодный пот покрыл Ивана Моисеича с головы до ног. Она, Ведьма! Нашла его здесь в больнице. Из записки следовало, что больше она его в покое не оставит. Снова желает, призовет и добьется своего, как уже было. Второй раз пройти через это он будет уже не в силах. Необходимо срочно что-то предпринять. Но что?.. Он еще так слаб…

Иван Моисеич понял, что находится в смертельной опасности, и запаниковал.

Во время утреннего обхода он в категорической форме потребовал от врача срочной выписки. Ему настоятельно рекомендовали не делать этого.

– Вам необходимо вылежать десять дней. У вас сильнейшее сотрясение головного мозга, внутренние кровоизлияния. Кто станет колоть магнезию на дому? А назначенные процедуры? Их невозможно проводить амбулаторно, – возразил врач, – Если настаиваете, мы готовы перевести вас в другую палату. Сегодня освобождается место в тройке. Там совершенно иные условия.

– Плевать мне на это, – грубо отрезал пациент, – Я хочу побыстрее покинуть больницу. Мне здесь плохо. Я настаиваю на своей выписке.

– Что ж… это ваше здоровье. Мы не смеем вас задерживать. Распишитесь в истории болезни о том, что мы предупредили вас о возможных последствиях. Мы снимаем с себя ответственность за все дальнейшие осложнения. Но в больничном листе мы отразим нарушение больничного режима. Сестра, готовьте больного к выписке, – сухо отдал распоряжение врач, и покинул палату.

«Бежать, скорее бежать, – думал Иван Моисеич, – Но куда?.. Она знает мой адрес. У нее остались мои вещи, моя записная книжка, ключи от квартиры… Я погиб…»

С одной стороны, находясь здесь, в больнице, он оказывался полностью в ее власти. Если она сумела околдовать его там, то сумет и вывести отсюда так, что никто этого не заметит. А когда схватятся, то будет уже слишком поздно. С другой стороны, дома он сможет поменять замки, отключить телефон и, наконец, все рассказать Соне… Но, что можно рассказать Соне? Как трахался всю ночь с незнакомой бабой? Или, что какая-то ведьма заявляет на него свои права? Или, как волочился за молоденькой блондинкой через весь город с намерениями далеко не отеческими?..

А если просто занять глухую оборону?.. То как долго можно ее выдержать?.. Неделю, две, три… а что потом?.. Потом все равно придется давать объяснения, после чего его, скорее всего, примут за сумасшедшего, вызовут санитаров, а те церемониться не станут. Диагноз будет поставлен быстро и точно. Нет. Этого рассказать Соне нельзя.

Тогда что?.. Про некую преследующую его банду?.. Отобрали портфель, избили и теперь хотят добить?.. Тогда, кто такая Клавдия? Если она явится к нему домой, то их встреча с Соней станет неизбежной. И что тогда?.. Вся эта галиматья сразу рухнет. Все выплывет наружу. Кроме того, под ударом окажется сама Соня и их будущий ребенок. Что будет с ними?.. Нет, домой он возвращаться не может. Если он придет домой, то следом придет и Она. Следовательно, союзника в лице Сони он не найдет. Скорее врага. Тогда что остается?..

Может, уехать к Алексею в Урюпинск? Сбежать из города. Бросить работу, жену, дом… Начать все сначала. Но выход ли это? Если она ведьма, то все это бесполезно. Через вещи она наведет порчу, вернет его обратно и снова он окажется в ее власти… Сначала необходимо забрать вещи, а потом… но как?..

Без помощников в таком деле не обойтись. Алексей… Если бы приехал Алексей… Он единственный кому можно все рассказать, спросить совета, помощи. Он работает в прокуратуре, имеет власть. Он сможет оказать действительно неоценимое содействие, найти достойный выход из всей этой неприятной истории. Если бы Алексей оказался сейчас в городе… Необходимо срочно ему написать, вызвать… А до этого, сидеть за закрытой дверью и ждать. Но где?.. Дома – нельзя. Значит нужно оставаться больнице, на людях. Тем более, что в палате один человек ее знает. Знает, кто она и на что способна. Это, пожалуй, сейчас единственный союзник. Если она явится в больницу, то только Афоня сможет оказать реальную помощь и защиту. Он сам потерпел от нее и пылает местью. Хорошо, если бы он оторвал ей голову. Все проблемы сразу бы разрешились автоматически. Это, пожалуй, сейчас единственный друг и даже сам не подозревает об этом. Как ему об этом сказать?.. А стоит ли говорить? Не проще ли просто держаться с ним рядом. Если она придет, то он подумает, что она пришла по его душу и, таким образом, сам того не понимая, начнет оказывать деятельное сопротивление, если, конечно, у него духу на это хватит… Вот тогда и он подключится, поможет, если, конечно, это будет необходимо. А пока, следует держаться ближе к Афоне, завести с ним знакомство, тем более, что тот сам липнет как лист банный.

Решение определилось. Ни на какую выписку, ни на какой перевод в другую палату он не пойдет. Он останется здесь, на своем месте, лежать напротив Афанасия, и готовиться к встрече.

К полднику пришла бомжиха Ольга. Она осторожно заглянула в палату и, не обнаружив возле кровати Ивана Моисеича его деятельной супруги, вошла внутрь.

– Постой, – окликнул ее Иван Моисеич, – Подойди сюда. Это тебе, – протянул ей полученную от ведьмы передачу, – Возьми. Тебе это нужнее. У меня есть.

Её не пришлось долго уговаривать. Жадно схватив протянутую коробку, с благодарностью типа – «Спаси Христос», она мышкой проскользнула к койке своего друга.

– Васька, ты не представляешь, что у меня есть, – затараторила ему в ухо, активно разрывая руками содержимое полученной коробки, – Ты не представляешь, кого я встретила. Это чудо. Это огроменная удача. У нас все будет. Смотри, какая спелая клубника. Ешь. Ешь и слушай, – она старательно заправила в рот Василия пару сочных ягод, облизала свои грязные пальцы, – Один старец, Макар, пригласил нас к себе в общину. В деревню. Это, сказал, недалеко от города. Он сказал, совсем рядом. У него там хозяйство, коровы, овцы, куры и еще всякая скотина. Он сказал, народу не много. Все при деле. Живут хорошо. Природа. Свобода. Хочешь – молись, хочешь – не молись. Главное – не пить. Главное – работать. Ты только оклемывайся. Сам увидишь. У нас получиться. Этот Макар ждет нас в любое время. Я ему о тебе как следовает все рассказала. Кто ты, кем был, как жил, что делал, что с тобой сталось. Он все слушал, не перебивал. Он все понял. Он такой умный. Ему все равно, что у тебя было. Для него главное, чтобы больше не пил. Он готов в этом помочь. Община у него там небольшая, как он сказал. Говорит, нас встретят с радостью. Нас – с радостью. Ты помнишь, что бы нас кто встречал с радостью? Нам будут помогать. Если что не так выйдет. Он ничего от нас не хочет. Никаких условий. Только – не пей. Работай, как все. Все вместе. Помогай общине и все. Это просто везение. Мы сможем жить, как хотели. Мы сможем остаться там, у него, если захотим. Он так и сказал: вместе построим дом. Ты представляешь? Для нас – дом. Мы сможем ребеночка… взять. Васенька… Ты только выздоравливай.

– Не могу, – тихо ответил Василий, – Погиб я… Не могу не пить… Не могу работать… Не умею… Разучился… Ничего не могу… Зачем я такой?.. Никому не нужен.

– Васька, дурак, ты меня слушай, – напирала подруга, – Главное, меня слушай. Увидишь, у нас получится. Мы сможем. Жри больше и поправляйся. Ты же умный. Ты сможешь. Что-нибудь придумай, чтобы нам остаться. Что нам нужно? Ты сумеешь придумать. Ты придумал этот прибор. Сделаешь его снова. И пить не будешь. Там никто не пьет. Там нечего пить. Быстро отвыкнешь. Только выздоравливай, Васенька. А когда оклемаешься, увидишь, как все будет хорошо, как все изменится.

– Я алкоголик… Оленька, – сопротивлялся Василий, – Это… душевная болезнь. Меня тянет к водке… Я не могу без водки… Душа просит волки… Это от безысходности… От пустоты… От никчемности… Это наркотик… От нашей животности… Что ты можешь?.. Как это вынешь?.. Чем душу наполнишь?..

– Я не знаю этого ничего, – ответила Ольга снова заправляя ягоды ему в рот, – Но этот старец, Макар, говорит, что у него там все такие, как ты с поворотами, образованные. Все раньше пили. И ни чего, отвыкли. Больше не пьют. Работают. Все довольны. Уходить от него никто не хочет. Ты понимаешь? Это такой шанс. Он никого не зовет. Только нас. Я ему про нас рассказала. Он сжалился и позвал. Приходите, говорит. Вижу, вы люди хорошие. Только несчастные очень. Я ему так и сказала, очень говорю мы несчастные. Да еще беда у нас. Тебя, мол, сшибло. Помираешь. Он и говорит, выздоровет, приходите. Что тут теперь? Больше никто не позовет. А так, вместе будем. При доме. Ну, ее водку. Помнишь, без нее три недели прожили и ничего. Вот и опять будет ничего. Я буду рядом. Я теперь всегда буду рядом. Ты только оклемывайся, не дури.

– Хорошо, Оленька, – согласился Василий, – Я постараюсь… Спасибо тебе… Я правда, постараюсь… Не волнуйся… Когда ты придешь… в другой раз… я буду лучше. Вот увидишь… Честное слово… Поверь алкоголику.

Тем временем пришла Соня, чмокнула Ивана Моисеича в небритую щеку, грозно смерила взглядом приютившуюся бомжиху, измазанную клубникой, и гаркнула:

– Это какую наглость надо иметь, чтобы в больницу вваливаться в грязной одежде! В уличной обуви! Здесь люди больные лежат. Это кто же ее сюда пустил? Заразу заносить. Куда охрана смотрит?

– Я к мужу пришла, – огрызнулась Ольга, вскочив на ноги, – У меня муж здесь лежит.

– Скажите, пожалуйста, кто здесь у нее муж?

– Вот он у меня муж, – ткнула она грязным пальцем в Василия.

– Так и забирай его, если он муж. А нет, так переоденься и тогда приходи. Нечего грязь уличную по больницам разносить. Где здесь охрана? Куда смотрят на посту? Где дежурная сестра?

– Оставь их в покое, – вступился Иван Моисеич, но Соню уже понесло:

– Немедленно выведете ее отсюда. Почему допускается нарушение больничного режима. Кто пропустил ее сюда?

– Вот это правильно. Вот это по-нашему, – поддакивал Афоня.

– Закусила удила, понесла затопчет, – откомментировал Михаил.

– Затрындела белочка дупная, – улыбнулся Федор.

Ольгу как ветром сдуло. Один шлейф спертого запаха давно немытого тела указывал в каком направлении она скрылась.

Соня, отдышавшись после столь блистательно одержанной победы и, как ни в чем не бывало, завела очередную историю о том, с какими трудами ей удалось добыть грилеванного цыпленка в местном универсаме. Однако, Иван Моисеич прервал ее трогательное повествование, заявив, что утром, почувствовав себя лучше, хотел было выписаться и пойти вместе с ней домой, как, вдруг, ему стало настолько плохо, что он решил остаться в больнице еще на несколько дней. А потому, не уладит ли Соня этот вопрос, а то ему сейчас принесут вещи.

Дважды объяснять супруге проблему не пришлось. Со словами, «да как это можно выписывать такого больного человека», деятельная Соня ринулась в недра больницы разыскивать лечащего врача или, на худой конец, заведующего.

Вскоре она вернулась с потрясающей новостью. Ни о какой выписке не может идти и речи. Их переводят в третью палату, со всеми удобствами, душем, холодильником и телефоном. Никаких соседей, круглосуточный уход, полный комфорт. Просто санаторий.

Каково же было ее удивление, когда Иван Моисеич ответил категорическим отказом.

– Я, понимаешь, привык здесь. Мне здесь удобнее, – пояснил он.

Явилась дежурная сестра. Для нее перевод кого-либо из общака в индивидуалку еще пока не укладывался в сознании. Следом за ней из сумрака коридора проявился врач. И все остались в полном недоумении.

– Да что тут с ним говорить! – резюмировала Соня, когда все ее аргументы в пользу перехода оказались по третьему разу не восприняты упрямым супругом, – Что тут говорить? Он головой стукнутый. Он же ничего не понимает. Что мы тут пытаемся ему объяснить? Утром он просил выписку, а сейчас ему нужен бульдозер. Ну, так я таки буду ему этим бульдозером. Где его вещи? Пошли.

Никакая призрачная ведьма со всем арсеналом своих зловредностей не может сравниться с деятельной супругой, когда та точно знает, что может быть лучше для ее мужа, и уж, тем более, тогда, когда она убеждена в этом. Поэтому стоит ли удивляться тому, что не успел Иван Моисеич отрефлексировать возможные последствия предстоящих перемен, как уже оказался в отдельной изолированной палате, где хоть режь его заживо, никто не услышит.

– Вот это прямо для тебя местечко, – удовлетворенно заявила Соня, пристраиваясь в уютное гостевое кресло возле кровати, – Скажи спасибо дяде Якову. Это он позвонил. Вот тебе холодильник, телефон. Обязательно позвони мне после ужина. И когда будешь укладываться тоже. Телевизор долго не смотри. Тебе это вредно. Я сестре приплатила, так что, если что будет нужно, она сразу придет. Вызывай, не стесняйся. Здесь, это тебе не там. Здесь даже белье белое. Помни, главное выздороветь. В холодильнике я тебе оставлю поесть. До утра хватит. Утром принесу свежее. Тебе что приготовить?

– Не знаю, – отмахнулся Иван Моисеич, – Все равно. Скажи, мне никто не звонил?

– С работы звонили, – ответила жена, – Да еще какая-то женщина тебя спрашивала. Недавно. Вчера днем, кажется.

– И что ты ответила? – насторожился верный супруг.

– Сказала, что ты в больнице. А что я еще могла ответить? – пояснила она.

– И все? – уточнил он.

– Сказала в какой. А что не нужно было? – насторожилась она.

– Не знаю, – тяжело вздохнул перемещенный, – Думаю, что не нужно было.

– А кто это? – заинтересовалась Соня.

– Так, наверное, один из авторов, – выкрутился Иван Моисеич.

– Ну, так ни чего с ним не случится. Подождет, пока ты не выздоровеешь. Если хочешь, я буду давать твой больничный номер. Будут сюда звонить, – предложила она.

– Нет, – решительно отверг он, – Не нужно. Без них голова болит.

– И то верно, – согласилась жена, – И не забудь побриться, зарос, как мужик.

Довольная произведенными переменами Соня на прощанье поцеловала мужа в колючую щеку и глухо защелкнула за собой входную дверь.

Наступила жуткая тишина. Поролоновым рулоном скрутилась она вокруг головы Ивана Моисеича, холодным камнем вдавила в узкую койку и застыла бездонной массой, заполнив собой тесную комнату.

«Вот так, верно, и в гробу будет», – подумал он.

По шее пробежал легкий ветерок. Слегка колыхнулась занавеска. Скрипнула форточка. Пронзительно каркнула над самым окном ворона, и шелест листвы пушистым клубком вкатился в светлую палату. Сразу стало легко и радостно. Леденящая пустота рассыпалась яркими брызгами, и давящий сердце камень плавно перетек в низ живота, желая покинуть натруженное место естественным порядком.

Иван Моисеич сел, запустил ноги в теплые тапочки и тут прямо из под кровати, как ни в чем не бывало, вышла черная кошка, потерлось мягкой шелковой шерсткой о его икры и муркнула.

– Это еще что такое? – удивился он, – Ты здесь откуда?

Он взял ее на руки. Она оказалась чрезвычайно похожа на его личную, домашнюю кошку. Просто одна морда. Хвост, лапы, размер, цвет – буквально все совпадало. Но каким образом она здесь очутилась? Неужели ее принесла Соня? Но как?.. Зачем?..

Кошка смотрела на него своими неподвижно-зелеными, холодно-жестокими глазами. Или это ее удивительный двойник?

– Катька, это ты? – спросил Иван Моисеич, – Что ты здесь делаешь?

В ответ кошка издала глухой утробный звук, затем злобно зашипела и резко полоснула его по щеке когтистой лапой. Словно ошпаренный он отбросил от себя противное существо, тут же растворившееся во тьме где-то за холодильником.

– Какая гадина, – возмутился Иван Моисеич, встал и подошел к зеркалу, висевшему на стене возле двери, – До крови расцарапала. И откуда она тут взялась?

С этим вопросом он открыл дверь и побрел к сестринскому посту, расположенному совсем рядом, можно сказать, в двух шагах, дабы йодом прижечь в ране заразу, наверняка занесенную туда грязной, противной тварью.

Гробовая тишина стояла в больничных коридорах. Он оказались пустынны и темны.

– Там у вас кашка… – обратился он к сестре, сидевший спиной к нему, – Поцарапала мне лицо, вот… чем-то прижечь бы надо…

Сестра обернулась и он обмер. Перед ним сидела она, ведьма. Он сразу ее узнал. На ней был одет медицинский белый халат и чепчик, а на столе лежала его история болезни. В ней она что-то записывала.

«Как? Неужели она здесь работает?» – промелькнула в мозгу.

– Нашла я тебя, Ванюша, нашла… – сладостно пропела она и протянула к нему правую руку, – Иди ко мне. Обними меня, мой сладенький. Мой миленький. Тут нам с тобой никто не помешает.

Раскатистым эхом прокатился по бесконечным коридорам его отчаянный вопль, полный ужаса и безысходной тоски.

Он сел на кровати и обтер с лица капли холодного пота.

«Приснилось, – пронеслось в голове. Он облегченно вздохнул, – Всего лишь приснилось, – он провел рукой по щеке. Она оказалась колючей, но целой, – Приснится же такое».

– Мяу, – донеслось откуда-то с пола, – мяу…

Он повернул туда голову. Кошка сидела возле холодильника и смотрела на него своими наглыми круглыми глазами.

Рука его медленно потянулась за тапком. Но на месте их не оказалось. Он заглянул под кровать. Пусто. Только чистый ровный пол, застеленный светло-коричневым линолеумом.

– С этим безобразием пора кончать, – произнес он и нажал кнопку вызова дежурной сестры.

По коридору послышались легкие шаги, щелкнула дверная ручка, но дверь не открылась. Кто-то постучал в нее снаружи. Снова дернул за ручку. Дверь осталась на месте.

– Откройте. Немедленно откройте, – потребовал женский голос.

– Наверное, жена случайно защелкнула, – прокричал он, вскакивая с кровати, – Подождите, я сейчас открою.

– Зачем вы заперлись? – словно не слыша его, спросил тот же голос, – У нас запрещено запираться.

Кто-то еще раз дернул на себя дверную ручку и пошел прочь.

– Подождите, куда вы? – воскликнул он, босиком подбежав к двери и легко открыв ее на себя, – Она вовсе не запета. Она внутрь открывается, – крикнул он, но уже в пустоту.

На дежурном посту никто не находился. В длинном коридоре царила тишина и сумрак. Ни единого звука, шороха, скрипа. Словно все вымерли.

Он шел босиком по холодному полу к своей прежней общей палате. Почему-то захотелось увидеть Афоню, спросить его, не видел ли он, куда делать сестра?

Пол обжигал пятки ледяным холодом. Все двери палат оказались открыты, и из распахнутых окон сквозняком тянуло осенней сыростью. Но никого это не беспокоило, потому что никого не было. Все палаты были пусты и койки в них аккуратно заправлены.

«Куда они все подевались?» – недоумевал он.

– Эй! Есть кто-нибудь? – крикнул он в глубину коридора, но лишь услышал, как прокатился по голым стенам его голос и утонул где-то далеко в окружающем сумраке.

«Как то это все странно», – подумал он.

Его прежняя палата так же оказалась пуста. Только на койке Василия лежало что-то длинное, завернутое в белую простыню.

Он подошел ближе, и по очертаниям определил, что это тело. Наклонился, приоткрыл край покрывала и вскрикнул. Соня!

– Господи, не уберег, – вырвалось из груди, – Прости меня!

Он опустился перед ней на колени и, рыдая, воткнулся лбом в металлический край койки.

Она открыла глаза, повернула к нему заостренное белое лицо и положила холодную руку на его голову. Он вздрогнул.

– Не печалься, Ванюша. Жива я, – произнесла мертвенным голосом.

– Ты жива, – воскликнул он, вскакивая на ноги, – Жива! Но что ты здесь делаешь? Почему не дома?

– Соскучилась по тебе, Ванюша. Одиноко мне без тебя, – ответила она, – Иди ко мне, радость моя. Сокол ты мой сизокрылый.

Она протянула к нему свои руки, и он увидел, что это вовсе не жена его Соня, а она – Ведьма!

– Уйди от меня, – отмахнулся от нее, – Оставь меня. Не люблю я тебя.

– Ах, не любишь, – зашипела она, хватая его одной рукой за рубашку – Тогда умрешь, – и с этими словами воткнула другую когтистую пятерню прямо ему в живот.

– Мамочка-а-а! – возопил Иван Моисеич и проснулся.

В дверь постучали.

– Ужинать будем? – приветливо улыбнулась с порога сестра. – Принести или в столовую пойдете?

– Нет. Нет. Спасибо. У меня все есть, – ответил он, ощущая, как весь покрыт липким, холодным потом.

* * *

Ночью Иван Моисеич почти не смыкал глаз. Дверь в палату он намеренно оставил открытой. Сначала прислушивался к каждому исходящему извне звуку, затем читал принесенную Соней книгу, потом просто размышлял, как лучше следует себя вести, если случиться неприятная встреча с ведьмой. По всему выходило, что лучше заранее обсудить с Афоней возможные варианты совместных действий. С одной стороны это его ни к чему не обязывало, с другой, он имел надежного союзника, как на предмет раннего оповещения, так и на случай оказания активного сопротивления.

Утром от дежурной сестры Иван Моисеич узнал, что бомж Василий этой ночью скончался.

– Отмучился, – вздохнула сестра, и смахнула набежавшую на глаза слезу, – Сколько их через меня проходит, а все никак не могу привыкнуть. Хоть и намучились мы с ним, а все равно жалко. Человек все же.

В небольшом холле на бордовом дермантиновом диване, отвернувшись лицом к больничному фикусу, тихо плакала Ольга. Напротив нее двое небритых увечных весело резались в шахматы, словно в домино, сопровождая каждый ход глупыми шутками.

Ивану Моисеичу стало искренне жаль эту несчастную женщину, не имеющую ни дома, ни семьи, ни работы, ни средств к существованию, и теперь потерявшую возможно единственного друга.

Он подошел к ней, слегка тронул за мелко вздрагивающее плечо и произнес:

– Мне очень жаль, что он умер. Примите мои соболезнования.

Она обернулась. Ее измазанное слезами лицо, казалось, распухло еще больше и стало краснее. Глаза съехали к переносице и странным образом выровнялись. Видимо, наконец, спала перекашивающая щеки опухоль. Давно не мытые волосы свисали с головы длинными сосульками, руки дрожали, и голос плохо ее слушался.

– Он умер. Он все-таки умер. Но, почему?.. – сдавленно произнесла она и снова зашлась тихим плачем.

– Если есть Бог, то он непременно возьмет его к себе, – неожиданно для себя сказал Иван Моисеич.

– Правда? Вы так думаете? – с надеждой в голосе спросила Ольга.

– Конечно. Он так долго мучился, – ответил он.

Эти слова явно запали ей в душу. Она обтерла лицо руками, судорожно всхлипнула и некоторое время напряжено молчала, словно осмысливая их.

Иван Моисеич присел рядом. Шумный шахматный поединок все время перетягивал на себя внимание. Он будто хозяйничал здесь, выпихивал всех вон, отплясывал добью костяных ходов жестокую чечетку равнодушия. В данное время это выглядело как-то нелепо, почти кощунственно.

«Хотя какое им было дело до смерти бомжа?» – подумал Иван Моисеич.

– Вы правы. Там ему будет хорошо, – произнесла Ольга, – Не может быть, чтобы не было. Должно же быть хоть где-нибудь хорошо.

– Конечно, – согласился с ней Иван Моисеич.

– Он всю жизнь страдал. Мучился. Столько несправедливости вынес, – продолжала она, скорее для себя, чем для собеседника, выплескивая наружу застоявшееся в душе горе, – Думаете, он всегда бомжом был? Нет. Была и другая жизнь. Диссертацию писал. В НИИ работал. Этим, как его, мэ-нэ-эсом. Прибор делал. Чтобы людей лечить. От него и заболел. Прибор этот от алкоголя лечил. Вот он и пил, на себе испытывал. Выпивал, прибор включал и испытывал. Так и спился. Жена от него ушла. С работы выгнали. А он все равно прибор сделал. Только уже поздно было. Спился. Заболел. Все его бросили. Все пропил. И прибор свой и комнату. Так и стал бомжевать. Меня потом встретил. В другом городе. Я это все от него знаю. Он мне сам это все рассказал.

– Да, хороший был человек. Жалко, – поддержал Иван Моисеич, больше из вежливости, чем душевного сострадания.

– Мы с ним новую жизнь хотели начать, – Ольга снова размазала по лицу хлынувшие слезы, – Хотели в деревне жить. Старец Макар нас пригласил. Но он умер. А мне теперь, что без него одной делать? Никого у меня не осталось? Жить нечем. Идти некуда? И Васеньку похоронить нужно. И не на что? Сожгут, как собаку? А он ни в чем не виноват. Никому, ничего плохого не сделал. Хотел людям помочь. А они… злые… убили его.

Иван Моисеич захотел было подержать ее в этом, вспомнив случайно подслушанный ночной разговор бывших сопалатников, но вовремя спохватился.

«Ни к чему смущать ее голыми предположениями, – подумал он, – Ей и без того трудно. И кто будет ее слушать, бедную бомжиху? Да и к чему это все? Василия все равно не вернешь. А себе наживешь лишних неприятностей. Умер, так умер. Земля ему пухом. Может и правда был не плохим человеком».

– Ну, а ты чего тут все сидишь, красавица? – раздался из коридора голос старшей медицинской сестры, – Посидела и хватит. Иди, милая. Нечего тебе тут больше делать.

Ольга затравленно сжалась, поднялась и, сгорбившись как старушка, медленно пошла к выходу.

Иван Моисеич ничего не сказал. Но ему стало почему-то стыдно.

* * *

После последующих обязательных лечебных процедур, Иван Моисеич чисто побрился, наодеколонился, надел чистую рубашку и направился на встречу с Афоней.

Время приближалось к полудню.

Подойдя к своей старой палате, он заглянул внутрь. Койку Василия уже аккуратно застелили. Нелепые нагромождения противовесов убрали. На столе по-прежнему громко работал телевизор. Сопалатники что-то обсуждали, вперив взор в мерцающую глубину экрана.

Возле койки Афони бесцеремонно развалились неопрятно одетый лысый мужик, заросший черной щетиной, и какая-то одутловатая серая женщина с маленькими бегающими глазками. Травмированный тунеядец что-то им эмоционально рассказывал, они хрипло хохотали и пили пиво, прямо из откупоренных бутылок.

– О, Ботаник, а у нас бомжара сдох. Чуешь, как свежо стало, – встретил его бывший сосед, принимающий у себя гостей, размахивая вилкой с откусанным маринованным огурцом, – Помянем, так сказать, по-христиански. Как человеки. Хочешь водки?

Иван Моисеич подумал, что это, пожалуй, вполне может стать подходящим поводом для сведения более близкого знакомства, и поздоровавшись с бывшими сопалатниками присел рядом с незнакомым мужиком.

– Знакомьтесь, – представил его Афоня, – Кирилыч с супругой. Кореша мои. А это – Ботаник, – ткнул в него пальцем, и, обращаясь к супружнице Кирилыча добавил, – Видишь, как ему морду начистили. Тоже пострадавший. Вот там лежал, пока не перевели. Он важный. Ему отдельную хорому отмазали. Пользуйтесь пока он тут. Выйдет, не узнает.

– Ну, почему не узнает, узнаю, очень даже приятно, Иван Моисеич, – протянул узкую ладошку литературный редактор гостям тунеядца для дружеского рукопожатия.

– Вера.

– Кондрат Кирилыч, – представился мужик.

– Вот и познакомились, – заключил принимающий хозяин, – Помянем бомжару.

Судя по бутылочному звону под койкой, таких тостов до прихода нового гостя уже случилось изрядно.

– А что? – пожал плечами Афоня, подавая Ивану Моисеичу полный стакан водки, – Мы ничего. Пиво пьем. Пиво не возбраняется. Пиво – оно для укрепления организма человеческого сварено. Жидкая булка.

– Сам ты булка, – остро отреагировал Кондрат Кирилыч, – Жидкий хлеб.

– Во, верно. Я и говорю, хлеб. А хлеб есть и в больницах рекомендуется.

– Да, земля ему пухом, – провозгласил тост Иван Моисеич и выпил. До дна. Принимающий пациент достал пальцами из банки маринованный огурец и протянул ему.

– Нет, спасибо, я хлебушком, – вежливо отклонил закусь тостующий гость и взял с тумбочки отрезанный кусочек.

– Огурцом лучше, – порекомендовал Афоня, – А, впрочем, как знаешь. У них все иначе, – махнул рукой и тут же добавил, – У ведьмы моей хахаль объявился, представляешь?

Иван Моисеич чуть не подавился:

– Как это?

– Пока я тут кантовался, она подцепила какого-то мужика, заволокла к себе в хату и жахалась с ним всю ночь. Только визг стоял. Кирилыч, сосед все видел, – ткнул в него пальцем тунеядец.

– Точно, – кивнул головой тот, – Как пингвины.

– Во как, – многозначительно поднял вверх палец бывший сосед по палате, – Оргия. Теперь совсем плохо будет.

– Это почему? – поинтересовался Иван Моисеич.

– Теперь она не одна. Теперь ее просто так не возьмешь. Теперь она его к себе пропишет и хана. У них теперь там шалаш будет, – пояснил Афоня.

– Не шалаш, а шабаш, – поправил его Кондтрат Кирилыч.

– Я и говорю, – согласился собутыльник, – Всем шабаш. Одни словом вертепс, всему миру кабздепс, – и заржал, весьма довольный своей шуткой.