Текст книги "Темное Дело"

Правда, несколько раз он предпринимал робкие попытки скрасить свою будничную жизнь живыми ощущениями. В этом большое участие принял в свое время Леша Наклейкин, его давний приятель и однокашник, особый ценитель и поборник женского пола. Года два назад он как-то пытался завлечь Ивана Моисеича в орбиту своих низменных интересов, затащив на некие увеселительные вечеринки с участием «хороших девчонок», и даже добился в этом определенного результата. Три раза Иван Моисеич приходил на них. Но всякий раз это заканчивалось полным позором и крахом иллюзий. «Хорошие девчонки» оказывались прокуренными, нахальными существами, жадными до дармовой выпивки и беззастенчиво попирали всякие представления о чистоте общения полов. Их лексикон, манеры, отвратительные пристрастия, взгляды на жизнь и непроходимая глупость начисто отбили всякое желание обрести в этой среде стабильные отношения. В результате он прослыл снобом и полностью вернулся в распоряжение жены, с которой все проходило просто и привычно, и которая не требовала ничего особенного, будучи терпеливой и ненавязчивой.

После этого жизнь потекла день за днем. Работа – дом, дом – работа. Привычными маршрутами и привычными делами. Отпечатанные номера журналов один за другим ложились в пачку законченных дел, формируя тот самый архив который, наверное, любопытно будет поднять и вспомнить где-нибудь на закате дней. И только в глубине души теплилась надежда на некие перемены, способные вырвать его из неблагодарной серой массы к тому заоблачному звездному сиянию, где он, наконец, обретет то самое счастье и гармонию, что только там и может иметь место.

Иногда его душевное уединение нарушала суетливая не по годам матушка. Она неожиданно набегала, готовила что-то свое «фирменное», перемывала кости родне, жаловалась на здоровье, тяжелую жизнь, соседей, молола всякую чепуху и раздосадованная уходила, ибо не находила в нем того сочувственного понимания столь близких ей обидных проблем, на какое она в свойственной ей эгоцентрической манере постоянно рассчитывала и добивалась.

Поэтому единственным спутником постоянно оставалась его старая школьная подруга Соня. С ней он коротал длинные вечера на диване возле телевизора. С ней посещал магазины и строил планы на тот отрезок своей жизни, что начинался от дня свадьбы. Она была далеко не красавица, но, как всякая полукровка, унаследовала от каждой своей половины самое лучшее и типичное, что придало ее светлой пышной славянской внешности восточную утонченную эффектность. По характеру тихая и скромная, она являла достаточно твердости в достижении поставленной цели и особенно не церемонилась с теми, кто уже принадлежал ей по праву. Вместе с тем бурно своих чувств не проявляла, к выяснению отношений не стремилась, была покладиста, но излишне домовита. Она скорее относилась к тому типу людей, которые не переживают, а действуют, не спрашивают, а берут. Именно она, сначала сблизив их отношения, затем установила их на более постоянной основе, привязав к шее Ивана Моисеича надежный поводок покладистого телка, и повела его дальше за собой по совместной жизни. Скорее всего, она любила своего мужа. Но, вполне может быть, первоначально, в первые годы замужества, обрела его для себя как последнюю реальную надежду устроить свою личную жизнь, что называется за неимением ничего лучшего. Однако, со временем, узнав более близко, а возможно просто прижившись с ним рядом, нашла в нем вполне подходящего и приличного человека. Незлобивый, спокойный, интеллигентный и порядочный, в меру своих угловатых мужских способностей проявлявшей о ней заботу и внимание. Даже если вначале в ней и не обретало множество страстных чувств в отношении его, то затем, сердце ее дрогнуло от созерцания столь трогательного беззащитного существа, и она уже и не мечтала найти в жизни нечто большее, вполне довольствуясь тем, что обрела и имела. А имела она его довольно часто. Настолько, что их близость стала для него чем-то ритуальным и обязательным, чем-то вроде отправления естественных надобностей, само собой разумеющимся, непременным и бытовым. Это привычка, как нельзя более ложилась на замкнутый характер Ивана Моисеича, и в свойственной ему неторопливой манере он не спешил искать каких-либо сомнительных приключений, предпочитая сохранять благоприобретенное в неизменном состоянии. Тем более, что Соня вполне соответствовала тому идеалу жены, что за прожитые с ней годы она сформировала в его сознании. Хотя внешне она все более и более удалялась от того светлого образа возлюбленной спутницы, что в его мечтах сопутствовал воплощению предначертанного ему высокого предназначения.

Любил ли он Соню? Видимо да, по-своему, без излишних проявлений и где-то глубоко в сердце. Но более он любил тихое ее присутствие в доме, уют и тепло, участие и заботу. Он отвечал ей тем же, и даже испытывал счастье, когда видел радость в ее глазах. Он не пылал страстью, но искренне сопереживал ей. Он внутренне заражался от нее, и настроение его во многом определялось настроением ее чувств.

Быть может в де дни, когда их встречи не случались так часто, и их близость воспринималась как волнующее событие, он искреннее полагал, что в ней он обретет свое счастье. Но потом, когда волна первых чувств обратилась в спокойное озеро повседневной жизни, он быстро привык к ее существованию подле себя, сроднился и сросся с ее присутствием в доме, как с чем-то естественным и само собой разумеющимся, как привыкают ко всему хорошему, уже не воспринимая его как дар судьбы или удачу, а все более ощущая как лишний вес в теле или облысение.

Тем не менее, в последний год они, наконец, решились совместными усилиями положить конец этому относительно независимому друг от друга существованию. И Соня, как водиться в таких случаях, приняла на себя основную ношу связующего их начала, предоставив Ивану Моисеичу заботу о материальном укреплении гнезда, куда буквально через несколько месяцев она принесет достойное продолжение их рода.

Поэтому то, что с ним произошло, стало событием в его жизни настолько из ряда вон выходящим, что он думал об этом всю ночь, не смея явиться домой и показаться жене, искренне опасаясь проявления того внутреннего ощущения, что буквально раздавило его своей непростительной отвратительностью, даже невероятностью, но более всего непостижимой абсурдностью.

* * *

Ранним утром, часов в восемь, ибо раньше являться не имело ни малейшего смысла, Иван Моисеич, благоразумно решив для себя сделать вид будто ничего существенного не произошло и изо всех сил стараясь настроиться на благожелательный тон разговора с Аней, благополучно, во встречном направлении, миновал массивные двери подъезда и подошел к той самой квартире. Именно в ней, насколько он помнил, состоялась их встреча. Конечно, вчера он довольно быстро ушел, как следует, не попрощался, в чем, безусловно, виноват, но как человек творческий и рассеянный, тем не менее, надеется на снисходительное отношение и возврат оставленного портфеля. В нем деловые бумаги, документы, деньги, ключи и все такое… Причина, казалась, довольно убедительной. Соответственно, ранний визит не должен выглядеть наглым, тем более, что Аня не оставила номер своего телефона. В конце концов, она женщина и он не виноват, что… его нервно передернуло.

Вот она та сама дверь. Гладкая поверхность темного дорогого дерева. На стене возле кнопки звонка все та же квадратная панелька темного стекла. Он минуту помедлил. Кто явится на звонок: Аня или та, другая?.. Если это будет не Аня, то… Может, это была просто галлюцинация?..

«И как раньше я не догадался об этом? – хлопнул себя по лбу Иван Моисеич, – Я же никогда не употреблял наркотиков. Она что-нибудь добавила в чай. Увлеченная мною, решила меня подзадорить и не рассчитала дозу. Элементарно. Я стал жертвой передозировки.… Но я не пил чая… Я не успел его даже попробовать!..»

Он отлично помнил, как Аня разила чай, и в это момент он набросился на нее. Зазвенели чашки…

В любом случае следует соблюдать осторожность и приличия. В конце концов, необходимо, во-первых, просто вернуть портфель… Во-вторых, сгладить двусмысленную ситуацию… Но он же ни в чем не виноват! Он жертва. Это она должна просить у него прощенья. Это она должна объяснить ему, что с ней стало, и почему он повел себя таким неадекватным образом…

Дверной звонок резким электрическим разрядом прорезал гулкую тишину квартиры и вернул Ивана Моисеича на грешную Землю.

Один. Второй. Третий. Никто не открывал и даже не подходил к двери. Внутри гудела пустота, как в бездонной железной бочке. Неужели никого нет? Не может того быть. Что за ночь могло произойти? Конечно, за это время могло случиться множество событий. Как, например, случилось с ним… Она могла уехать, заболеть, уйти в ночной ресторан, к подруге, засидеться в казино, наконец, просто напиться и крепко спать…

Он позвонил снова и весьма настойчиво. Безрезультатно.

Правда, оставалась надежда, что она просто куда-то вышла, хотя, говорила, что не любит рано вставать, и напрягать себя какой-либо работай. Но что могло заставить ее покинуть квартиру?

Что делать? Ждать?.. Зайти позже?.. Начинать розыск?..

С одной стороны можно пойти на работу и без портфеля и затем заехать за ним позже. Но с другой стороны, без него он чувствовал себя крайне неуверенно. Главное, что в нем находились ключи от дома, записная книжка со всеми телефонами и рукописи. Их он должен отредактировать к ближайшему номеру, то есть сегодня. Нужно срочно что-то предпринять, чтобы вернуть их, установить, узнать, спросить…

Единственные соседи по лестничной площадке, как водиться ничего не знали, и знать не желали. Из их резких однозначных ответов он понял, что хозяйка квартиры никому даром не нужна, никто ее давно не видел и видеть не хочет, и если ему непременно требуется найти её, то он может подождать на лестнице, может быть, она когда-нибудь и придет.

Легко посоветовать ждать, сидя в уютной квартире у себя дома за крепкой железной дверью. Но что оставалось делать? Уйти и бросить все на волю судьбы, злого слепого случая или, преодолев себя, пожертвовать хорошим расположением начальства и упорно добиваться своего? Конечно, он выбрал последнее и стал ждать.

Прошел час, второй, пятый…

Серая, обшарпанная лестничная клетка, в которую он добровольно заточил себя, холодным бездушным камнем давила истерзанную сомнениями душу Ивана Моичеича. Голодный, немытый, злой и небритый к концу рабочего дня он являл собой ужасное зрелище.

Хлопнула дверь подъезда. Кто-то стал медленно, шаркая по ступеням, подниматься наверх. Прошел второй этаж, третий, остановился, откашлялся, пошел выше и вот в поле зрения Ивана Моисеича появился маленький, невзрачный старик. Сутулый, костистый, востроносый. Морщинистая серая кожа. Светлая пропотевшая рубашка. Широкие бежевые брюки. Смерил лестничного сидельца подозрительным взглядом, подошел к заветной квартире и приложил палец к стеклянной панельке на стене.

Тихо сработал электрический замок, дверь плавно открылась.

– Простите, Аня… скоро придет?

– Какая Аня? – удивился старик.

– Которая здесь живет.

– Не знаю никакой Ани.

– Но здесь живет Аня.

– Отстаньте от меня, молодой человек. Вам ясно сказано, я не знаю никакой Ани.

– Но вчера вечером… Здесь вчера вечером была Аня. Высокая… красивая женщина… светлые волосы…

– Об этом мне ничего не известно. Здесь, сударь, простите, живу я.

– А где же Аня?

– Я не знаю, о ком вы говорите. Оставьте меня в покое.

Дверь захлопнулась. Иван Моисеич совершенно неожиданно налетел на глухую стену.

Не может быть, чтобы он перепутал квартиру. Он отлично помнил этот дом, подъезд, этаж, эту самую искусно выделанную дверь с этим необычным замком. Именно его вчера вечером прикосновением руки отварила та самая Аня… Та же дверная ручка, та же панелька… Кто этот старик? Почему он самым бесцеремонным образом захлопнул двери той самой квартиры перед его носом? Не было никаких сомнений, что именно там он вчера и находился, именно там теперь должен лежать его портфель, записная книжка, ключи и бумаги… И теперь, вместо того чтобы вернуть их, его оскорбили самым бессовестным образом, презрев все высокие нормы морали и человеческой порядочности, можно сказать, смыли в очередной раз бурлящим потоком в грязные глубины городской канализации.

Новое препятствие, воздвигнутое стариком на пути Ивана Моисеича, настолько смутило его, что он оторопел и некоторое время, растопырив в стороны руки, стоял перед дверями квартиры, как соляной столб. Такого оборота событий он не ожидал. Конечно, где-то в глубине души, как самое неприятное, допускалась возможность получения некоего отрицательного результата, но все же не настолько враждебного. Некоторое обострение отношений вполне могло состояться. Она могла не пустить его или обидеться, посмеяться над ним или просто прогнать. Но это все имело возможность для преодоления. Пусть не сразу, но убедительные аргументы в защиту своей собственности, в конечном итоге, возымели бы должное действие. Он представлял себе как она швыряет на пол портфель, а он, театрально заламывая руки, смиренно попросит прощения за своей неожиданный уход, и, в конечном итоге, добивается снисхождения. Она опять завлекает его, а он, как настоящий мужчина… Какая наивность.

Мысли спутались в голове Ивана Моисеича. Эмоции стали стремительно сменять одна другую. Некоординированные жесты и движения перемежались стенаниями с экспрессивными выражениями боли и отчаяния. День утомительного сидения в сыром подъезде дома давал о себе знать. Нестерпимо болела спина и ноги, страшно хотелось есть, полежать на мягкой пастеле, но пуще умыться, пусть даже под тонкой струйкой холодной воды.

Да, слишком утомлен оказался мозг для того чтобы принять правильное решение в этот решительный момент жизни. Поэтому он не поверил старику. Неоправданно агрессивно тот вел себя и явно не хотел идти на контакт. Почему? Если старик ничего не знал, то он мог это объяснить более спокойно и доброжелательно. Но тот намеренно не желал отвечать на вопросы, избегал их, словно ему приходилось делать это десятки раз в день. Следовательно, старик что-то знал, но не хотел об этом говорить. Значит, его нужно заставить. Но как? Просто сидеть, ждать или действовать? Если ждать, то как долго? А если действовать, то как следует правильно поступить? Ну, не идти же в милицию с жалобой на старика, за то, что тот прячет у себя в квартире Аню, забравшею его портфель?

Иван Моисеич решительно подошел к двери и снова нажал на звонок.

– Кто? – раздался скрипучий голос из-за двери после третьего весьма продолжительного и требовательного напоминания о наличии визитера.

– Простите меня, пожалуйста, за беспокойство, – как можно более спокойно и ласково начал Иван Моисеич, – Но вынужден еще раз справиться у вас относительно Ани. Поверьте, она очень нужна мне. У нее остался мой портфель, коричневый, кожаный с двумя замками, с бумагами. Он очень мне нужен. Помогите, пожалуйста.

– Я уже ответил вам, что не знаю никакой Ани. Вы ошиблись, молодой человек.

– Я не мог ошибиться. Поверьте. Я вчера был здесь вместе и забыл свой портфель. Вчера, возле дивана. Посмотрите, пожалуйста. Он наверняка еще лежит там.

– Вы путайте ни меня, ни себя. Нет здесь ни Ани, ни вашего портфеля. Уходите.

– Если вы мне не откроете, то я буду вынужден заявить в милицию.

– А если вы немедленно не уйдете, то я сам вызову милицию.

– Вызывайте. Вызывайте потому, что я никуда не уйду, пока не верну свой портфель. И если нужно буду колотить в вашу дверь всю ночь.

– Вы начинаете мне надоедать.

– Ты сам мне надоел. Открой немедленно. И отдай мой портфель.

– Отстаньте от меня со своим портфелем.

– Не отстану. Пока не отдашь портфель, старый негодяй.

– Вы просто хам!

– Если не откроешь, то я выломаю дверь к чертовой матери!

– Это уже переходит всякие границы! Немедленно уходите и оставьте меня в покое со своим портфелем, хулиган!

– Да вы просто жулик!

– Да как вы… посмели!?

– Жулик и вор!

– Я вас предупреждал. Я звоню в милицию.

– И скажи им, чтобы быстрее ехали, мне уже надоело торчать здесь. Я уже здесь целый день торчу, что б вам всем пусто было!

Старик ничего не ответил из-за двери. На лестничной площадке воцарилась полная тишина, ненадолго. Минуты через три возле подъезда резко затормозила машина. Хлопнули дверцы и несколько человек стали стремительно подниматься по лестнице. «Лучше бы я ушел», – подумал, вдруг, Иван Моисеич, когда к нему подлетели трое здоровенных парней, к милиции явно не имеющие никакого отношения. Их намерения явно читались на замороженных лицах. Двое бесцеремонно схватили Ивана Моисеича под руки, а третий деликатно позвонил в знакомую дверь.

– Этот? – спросил он.

– Он самый, – выглянул из-за двери старик, – Успокойте его. Шумный.

– Сделаем.

Иван Моисеич никогда не предполагал, что его тело может так мало весить. Два парня стремительно вынесли его на улицу под руки и, как мешок картофеля, закинули на заднее сиденье черного тонированного джипа, после чего с двух сторон спрессовали своими каменными торсами. Третий, звонивший в дверь, вполоборота повернулся к с переднего сиденья и, по-хамски обдав сигаретным дымом, спросил:

– Чего шумел?

– Я ищу Аню. Она живет в этой квартире.

– Чего к Титычу лез?

– Я не лез к нему. Я только хотел спросить про Аню.

– Кто такая Аня?

– Это моя… подруга.

– Ты кто?

– Я всего лишь литературный редактор в одном журнале.

– Журналист?

– Я работаю в редакции, – шестым чувством Иван Моисеич понял, что сказал что-то лишнее.

– Чего надо было от Титыча?

– Я хотел видеть Аню. Она живет в этой квартире. Вчера я у нее там был и оставил своей портфель. В нем бумаги. Понимаете?

– Ну, и что?

– Я хотел забрать свой портфель.

– Чего ты мне тут пургу метешь?

– Аня привела меня в эту квартиру, понимаете?

– Слушай. Я все понимаю. Чего тебе от Титыча было нужно?

– Мне от него ничего не было нужно?

– Тогда зачем к нему лез?

– Не лез я к нему!

– Врешь.

Ивана Моисеича в последний раз били в далеком детстве. В начальной школе на перемене ребятишки из параллельного класса пытались ему внушить некоторые истины из области национального вопроса. Все происходило настолько наивно, и было так давно, что все неприятные физические ощущения, связанные с этим, начисто стерлись из его воспоминаний. Поэтому оглушительность прямого удара в лицо и резкая, нестерпимая боль, обрушившаяся вслед за ним, настолько парализовали сознание, что когда он через несколько минут пришел в себя, то машина уже ехала. Смеркалось. Во рту было полно крови.

– Очухался? – третий смотрел на него вполоборота.

– Я ничего не хотел плохого. Я просто искал Аню.

– Зачем ты лез к Титычу?

– Я искал Аню.

Второй удар снова выключил сознание Ивана Моисеича. Когда он очнулся, они уже подъезжали к Смоленскому кладбищу. Мертвящий холод пробежал по всему телу. От ребят веяло холодной решимостью и смертью.

– Сам пойдешь или тебя вынести?

– Ребята, простите, я ничего не хотел плохого.

– Вылезай.

Один из рядом сидящих схватил его за волосы и грубо выволок из машины. Иван Моисеич взвизгнул от резкой боли, но тут же получил сильный удар ногой в живот. Дыхание резко перехватило, сознание снова померкло. Тем временем его притащили к свежевыротой могиле возле самой ограды кладбища.

– Слушай, журналист, последний раз спрашиваю, чего тебе было нужно?

– Я хотел видеть Аню, правда, поверьте, простите, я ничего не хотел плохого…

– Я тебя сейчас здесь зарою, понял?

– Не надо, прошу вас.

– Если ты мне не скажешь, чего тебе было нужно, я тебя здесь зарою, падла.

– Аню… Мой портфель… ничего больше…

Его били минут десять. Сильно с разных сторон, профессионально, соизмеряя силу ударов с тем, чтобы больше ни на секунду не выключалось сознание и он полной мерой ощущал всю боль, какую только они способны были у него вызвать. Захлебываясь в крови и едва переводя дыхание, Иван Моисеич все повторял и повторял свое бесконечное признание: «Аню… Мой портфель… Больно…».

Наконец, они сбросили избитое тело на дно могилы.

– Кончать будем?

– Сам сдохнет.

Утомленные проделанной работой, они с дьявольским наслаждением помочились на него сверху и ушли. Обломки небесной сферы погребли померкшее сознание Ивана Моисеича.

* * *

Иван Моисеич пришел в себя только под утро. Он лежал на тихой зеленой лужайке, прислоненный спиной к холодной стене кладбищенской ограды. Как он попал сюда, он не знал. Видимо его перенесли сюда сердобольные хозяева могилы, которую без их ведома он самовольно занял или кладбищенские служители, определившие, что по состоянию своего здоровья он преждевременно претендует на это место.

Идти он не мог, пошевелиться тоже, поэтому ему пришлось пролежать еще часа два, пока на его стоны не вышли ранние собачники, прогуливающие своих четвероногих питомцев перед завтраком. Они вызвали скорую помощь и Ивана Моисеича доставили в дежурную клинику, где его отмыли, переодели в казенную пижаму и поместили в общей палате. Впрочем, это обстоятельство несильно уязвило его самолюбие, ибо адекватно воспринимать окружающую действительность он начал только спустя сутки.