Текст книги "Дорога мстителя"

Хотя где они теперь, эти люди? Почему здесь никого нет? Ему-то это только на руку, но всё же? Вдруг молнией мелькнула догадка – «Манькина Лагуна»! Семён Максимыч! Хозяин Сатки, сгинувший в Орде!!! А сынкам его, наверное, здесь жить не захотелось, а может, не могут поделить наследство. Или сами ушли куда-то промышлять. Зато понятно теперь, почему тут не разграблено всё. Местные знают и боятся. А с чужими разговор короткий.

Саша взял скатерть и вышел к протоке. Положил скатерть на снег, отошёл и придирчиво осмотрел свою «маскировку». Да, белое на белом – идеально! Он накрылся скатертью и пополз, на всякий случай – не очень быстро. Иногда осторожно выглядывал из-под своего укрытия, чтобы не сбиться с намеченной траектории. И вот Саша уже около забора, вроде добрался без происшествий. Из низенького сарайчика доносились звуки, которые ни с чем нельзя перепутать. Противное «ко-ко-ко». Похвалив себя за сообразительность, Данилов тем же макаром вернулся на остров. Сильно промёрз, но был горд собой.

Дождался темноты. Какое-то время окна в выбранном доме светились. Но вот вроде все угомонились. Саша выждал ещё немного и решил – пора. Ещё одним хорошим знаком для него было то, что пошёл снег. Он падал крупными хлопьями, и видимость сразу резко сократилась. Теперь, даже если хозяева и выглянут в окно, то увидят только снежную завесу. А главное – снег скроет его следы.

«Да ты везунчик, парень», – думал Саша, на ощупь пробираясь вдоль деревянного забора. Довольно высокого, но были места, куда можно поставить ногу. Главное, чтоб и с той стороны они нашлись.

Колючая проволока была натянута поверху, но Младший уже наловчился её резать. Две минуты, и он перемахнул на ту сторону. Затаился, прислушался… Вроде, собаки здесь он не видел и не слышал, но мало ли… Вдруг её только на ночь выпускают? Но нет, тихо.

И вот он увидел будку совсем рядом. Остолбенел, но тут же понял – пуста. И обрывок цепи в снегу. То ли сорвалась псина недавно, то ли волки утащили.

Так, отлично! Теперь – пробраться в курятник. Парень с детства почему-то не любил кур, а петухов боялся. У них петух был очень боевой, клевакий, и маленький Саша, когда его посылали собрать яйца, всегда брал с собой длинную палку – отбиваться от петуха. Вот и сейчас он представил, что петух сразу кинется на него, как динозавр, Саша забьёт его ногами в честном бою и заколет тремя ударами ножа, а ближайшим курицам, бросившимся врассыпную с кудахтаньем, перережет шеи, кривясь и от брызг липкой горячей крови, и от отвращения. К себе.

Ничего этого не было. Всё случилось настолько просто, что, уже перейдя по льду и оказавшись на острове, Саша думал – в чём подвох? Где погоня с собаками, крики, выстрелы, цветистые ругательства? Почему его руки не пахнут кровью, а сам он не облеплен перьями и не испачкан жидкими куриными фекалиями?

Дверь в курятник оказалась закрыта на засов. Не понадобился его «набор юного взломщика». Саша зашёл и в слабом свете фонарика рассмотрел сидящих на жёрдочках кур. Они не стали хлопать крыльями и кричать. Парень взял ближайшую в руки и, преодолевая рвотные позывы, свернул ей шею. Сунул в рюкзак. Потянулся за второй, за третьей… Это прошло уже проще. Вдруг зашевелился и начал издавать какие-то непонятные звуки петух. Пришлось свернуть шею и ему… Итого – четыре тушки. Достаточно, надо же и хозяевам что-то оставить. С тяжёлым рюкзаком, набитым куриными трупиками, Саша снова полез через забор. Такой вот Дед Мороз наоборот.

Вскоре он был на берегу и смело ступил на лёд.

На островке оказался очень быстро, там отдышался и убедился, что преследования нет. Он немного сбился в темноте и в снегу, поэтому вышел правее того места, где был днём.

Возле выбросившегося на сушу парусника возвышалась какая-то конструкция, днём он видел её, но не подошёл. Кажется, это называется «карусель»? Нет – небольшое колесо обозрения, в нижней кабинке которого что-то белело. Посветив фонариком, Саша рассмотрел запертый там скелет. Посветив по очереди в остальные кабинки, он увидел такое, что ему снова пришлось бороться с подступающей рвотой – почти в каждой находился труп, в той или иной стадии разложения. Сейчас эти страдальцы, конечно, были замёрзшие, но весной, а тем более летом… не хотел бы он оказаться тут летом… Так вот какие аттракционы у них тут! Может, это была мера наказания?.. Но, сдаётся, знак адресован непрошеным гостям. Их в Сатке не жаловали. Если бы Саша заметил это предупреждение сразу, то боялся бы сильнее. Нет, он и так знал, что обворовывает не безобидных селян, а любителей грабить и мародёрствовать… даже если тут не все такие. Но такой кары для себя не хотел.

Ясно, что и ловушки были не для красоты. А вокруг могли быть и другие. Хотя бы те же капканы.

Надо смотреть в оба.

Он пошёл дальше, петляя, чтобы путать следы, на случай погони, хотя снег ещё валил. Только вернувшись домой, Младший окончательно поверил, что его не поймали, не убили, он не провалился под лёд и его не загрызли волки… Да его даже петух не клюнул. Пронесло… Хотя штаны всё-таки оказались порваны – видимо, зацепился, перелезая через забор.

А ведь он дошёл до ручки. Промелькнула мысль: если бы попалась кошка – украл бы и её для рагу? Наверное, нет. Хотя знал, что по вкусу они не хуже курицы. Но кошек Саша воспринимал как домашних любимцев, которые даже ближе людям, чем собаки. Ведь собаки бывают и дикие, грязные и опасные, на них можно охотиться… А вот кошек диких в Сибири не водится, не считая рысей – но те далеко в лесу, да и не спутать их с домашней муркой. В общем, у него сложился стереотип, что котиков есть нельзя. Не зря же на них раньше чуть ли не молились, со времён Древнего Египта и до времен Фейсбука. Сейчас, после Войны, к ним стали относиться куда спокойнее. И даже кое-где допускалось, что можно их на сковороду или в кастрюлю, коли есть нечего, ну, или за плохое поведение. А шкурку – на шапку… Правда, в цивилизованных местах типа Заринска или Прокопы кошатину открыто не употребляли.

Но усатых-полосатых ему не попалось.

Ощипал тушки, выпотрошил, чувствуя себя кровавым убийцей. Что было бы, столкнись он с хозяевами? Он ещё днём подсчитал, что в доме человек пять живут, не меньше, не считая детей.

Это было безумием. Но опять ему повезло.

«Я сражаюсь за правое дело, – попытался Саша успокоить себя. – К тому же эти люди желали мне зла. И вредили многим».

Старый Краснов, который вырос в Коммуне, коллективном поселении, любил повторять, что любая собственность – это кража. Всё должно быть общим. Ему в ответ шутили: мол, и жёны тоже? На это он всегда отвечал, что женщина, как и собака, и лошадь – не собственность, а товарищ.

Жители той коммуны из Челябинской области переселились в Сибирскую Державу, и, хотя их было около тысячи человек, они за два прошедших поколения растворились среди местных, поселившись в трёх больших сёлах, а кто-то и в столице. Хорошими работниками оказались, не лодырями, не пьяницами.

Но сам коммунальный образ жизни постепенно утрачивался. Сразу после Войны все сибиряки жили примерно одинаково – общинами. Иначе той Зимой было не выжить. Но уже к моменту рождения Саши появилось небольшое расслоение, разница в достатке, хоть и не в разы. Ведь кто-то – более способный и работящий, объяснял себе Младший, а кто-то любит спать и песни горланить. Поэтому всё честно. Настоящих паразитов и бездельников у них не водилось. Но прежние законы, которые ещё товарищ Демьянов, создавший их маленькую страну, установил – о запрете на торговлю и долевом распределении по едокам и всеобщей трудовой повинности – постепенно канули в Лету, потому что, как многим казалось, создавались только для Зимы и первых тяжёлых лет. Сейчас было сложно, но уже не так.

Жёсткие запреты незаметно отменили. И в столице, и в отдалённых деревнях вроде Прокопы. Младший не знал, почему именно, но наверно, взрослым виднее. Может, хозяйства были автономные и работ, требующих действовать совместно, оказалось мало. Попробуй, заставь людей постоянно думать о соседе, а не о своей семье.

Нет, был определённый «фонд», из которого помогли бы тому, кто попал в беду в неурожайный год. Чтоб с голоду не умер. А многое из того, чем удобно пользоваться совместно, оставалось общим. Хотя это иногда приводило к конфликтам – например, кто-то наглел и забирал себе слишком много «общего». Но в целом и пастбищ, и покосов, и ручьёв, и лесов было в пересчёте на душу населения столько, что объявлять их «своими» смысла не имело. Отец говорил Сашке, что частным может быть только то, что создано или облагорожено силами конкретной семьи.

Дети старого Краснова выросли не такими, как он. Видимо, папины проповеди их с самого детства оттолкнули. Вместо этого они стали теми, кого он брезгливо называл «кулаки». Чужого не брали, не обманывали, слово данное держали. Но за своё держались цепко, как пауки. Даром ничего ни для кого не делали, разве что для близких родичей, и просто так никому ничего не давали. А то, что отпустили в долг, – будь любезен вернуть в срок. Хоть и без процента. До такого не доходило.

Изредка нанимали и одного-двух работников из соседей, платили им честно долей урожая, но и требовали впахивать не меньше, чем впахивают сами. Многие ворчали, но нечего им было предъявить. Когда надо было что-то делать совместно для деревни – являлись без промедления. Но белыми воронами они всё равно были.

И их сыновья, внуки коммунара, стали такими же.

А внучка Кира – наоборот, в пику умершему отцу, да и братьям, следовала идеям дедушки Вячеслава Вячеславовича. Так через поколение передалась вера в светлое будущее. И вот как мир ей отплатил.

«Всё-таки сыновья и внуки Красновы были правы, – думал раньше Саша. – Самому чужое брать нельзя и других обижать без вины тоже, это табу. Но от добрых людей нужна добрая винтовка, чтобы держались со своей добротой на расстоянии. А от зверей – колючая проволока».

Но сейчас он сам оказался в положении того, от которого отгородились ружьями, заборами и злыми собаками. А в светлой утопии его бы приютили и накормили. Правда, идиллию такую он видел только в книжках и уже слабо верил, что из живых людей можно что-то похожее слепить, даже за тысячу лет. В реальной жизни лучше, чем к нему отнёсся вначале доктор, к чужакам и не относились. Разве что в Державе путников не грабили. Но и тот в итоге его предал, да и за лечение пришлось платить патронами.

Короче, попал, как кур в ощип (он маленьким думал, что пишется слитно: «курвощип», и так называют бабника, который женщин щиплет). И поэтому докатился до кражи.

А может, обнаружив пропажу, подумают на лису?.. Чёрта с два. Он оставил столько человеческих следов, что всё яснее ясного. Тогда на убыра? Да, размечтался… Где ты видел убыра, орудующего кусачками? Но его не найдут, можно было и не путать следы. В такой-то снегопад… Все работы по разделке кур Сашка проводил в сарае, постарался, чтобы ни капли крови не попало на снег снаружи. Он догадывался, что это может привлечь псовых.

В итоге получилось килограммов семь курятины, которые помогут неплохо продержаться лишний месяц.

В подполе устроил ледник, чтобы хранить добычу. Затащил туда металлический ящик, а внутрь – лед, наколотый на реке.

Все отходы сначала собирался закопать подальше, но потом понял, что кое-что можно использовать для приманки.

Он, кстати, нашёл ещё несколько капканов, более крупных, чем те, которые пытался ставить на зайцев. Пару раз сам чуть руку не потерял, когда ковырялся со старыми пружинами. Ржавчину счистил до блеска. Долго провозился, но все его капканы теперь были заряжены и привязаны проволокой к металлическим кольям, крепко вбитым глубоко в землю или в стволы деревьев и присыпаны хвоей и снегом. Больше он в Сатку не пойдёт. Ну их, этих живодёров. Наверняка, теперь они будут более бдительными. Про вора уже явно знает весь городок. Быть забитым дубинками или запоротым кнутом за кражу курицы – позорный финал пути мстителя. А ещё хуже было бы прокатиться на их колесе обозрения. Но как быть, когда курятина закончится? Уж не навестить ли Еловый Мост? Понятно, не дом доктора, хоть тот и сукин сын. Выберет жилище побогаче. Такой вот он Робин Гуд.

Жалкий, злобный и голодный Горлум. Если уж быть честным.

Нет. Воровать – низость. Даже у скверных людей, которые сами не прочь поразбойничать. Пусть недавний случай будет исключением. Он же умирал от истощения… Надо искать другие пути.

Отходы и потроха вскоре позволили ему добыть более крупную дичь.

В тот день, расчищая снег во дворе, Саша услышал вдалеке длинный тоскливый вой. Забыв обо всём, он схватил винтовку, топор и мешок, нацепил снегоступы и побежал туда, откуда доносился звук, на другой конец деревни. Там у него стояло два капкана. Он бежал, и сердце снова сильно колотилось, но на этот раз не от страха, а от предвкушения удачи. Когда Саша заряжал капканы, он и не рассчитывал, что туда попадётся волк. Он уже давно не видел даже их следов. Думал, может хоть лиса или куница позарятся на куриные останки. А тут – целый волк! Парень не знал, сколько в нём будет весу, но уж, наверное, не меньше, чем в крупной собаке. Саша не притормозил, даже когда вспомнил, что зимой волки вроде бы поодиночке не ходят. Он чувствовал кураж, его бы сейчас даже стая не испугала. Заскочит в ближайший двор и подстрелит каждого, кто не успеет убежать.

Но волк был один. Может, изгой? Такой же бродяга, как Саша? К тому времени, как парень добежал до места, вой прекратился. Отощавший волчишка обессилено лежал на снегу рядом с металлическим столбиком, к которому когда-то была приделана калитка. Он был очень молод. Или просто болен? Шерсть тусклая, кое-где с проплешинами. Будто самого зверя кто-то кусал за бочок…

Лапа его была намертво зажата железными зубцами. Он явно пытался глодать капкан – вся морда в крови.

Почуяв охотника, зверь вскочил и с силой рванулся. Саше даже показалось, что он сейчас вырвет столбик, к которому привязан капкан, Волк затравленно следил за приближающимся человеком… При свете дня глаза его были не такими страшными, как той ночью. Но смотреть в них было всё равно дискомфортно.

Когда Саша подошёл поближе, волк бросился на него так, что чуть не вырвал лапу из сустава, и защёлкал зубами, плюясь кровавыми брызгами в полуметре от своего мучителя. Он рычал с такой ненавистью, будто понимал, кто поставил это погубившее его приспособление. На секунду Саше показалось, что вот сейчас лапа останется в капкане, а тварь вцепится ему в горло.

Он понял, как люди обделываются со страха. С ним такого не случилось, но пустой живот больно свело судорогой. Может, у всех животных так природой задумано? Чтобы проще было бежать?

– А ты молодец, зверь, – подрагивающим голосом произнёс Саша, поднимая винтовку. – Так и надо встречать свой конец.

Он застрелил волка с безопасного расстояния, со второго выстрела. Беспомощного, но не сдавшегося. Ещё и топором пришлось добивать, потому что тело хищника дёргалось.

Как и в случае с курами, осталось неприятное ощущение. А ведь когда стрелял в «сахалинцев», этого не было.

С разделкой туши пришлось повозиться, всё-таки опыта маловато, но результатом парень был доволен. Требуху снова оставил для приманок.

В этот вечер он наелся мяса вдоволь. Волчатина оказалась жёсткой, но оголодавший Саша стал совсем непривередливым. Он объелся так, что ему стало плохо. Потом отлёживался.

Следующий волк, который попался через три недели, когда холода стали ещё более жуткими и нос мгновенно замерзал, стоило высунуться за дверь, – оказался к утру, к приходу охотника, загрызен и съеден своими же товарищами. От него мало что осталось. Но даже эти остатки Саша не погнушался собрать в мешок из плотного целлофана. В сарае теперь была настоящая скотобойня. Но каждый раз он прибирался очень тщательно. А во дворе и вовсе была идеальная чистота.

Теперь у Саши был приличный по его меркам запас пищи. И он поверил, что доживёт до весны. Правда, питаясь одним мясом, можно заработать какую-нибудь болезнь вроде цинги. Хорошо, что купил у доктора витамины. Хотя всё равно противно без овощей. Даже жаркое и шашлык надоедают.

* * *

Больше таких ярких событий в его зимнем сидении не случилось. Потянулись похожие один на другой скучные дни. И Саша этому был рад.

Морозы держались с небольшими перерывами до середины марта, будто компенсируя нерусскую теплынь первой половины зимы.

К тому времени он съел уже всё, что у него было, и снова затягивал пояс.

Но только когда неделю простояла температура около нуля и снег начал таять, Младший понял – можно уходить.

Вскоре он простился с временным жилищем, к которому уже привык. Дай бог, чтобы в его жизни ещё попались уютные места. И чтобы не пришлось скучать по этой избушке на курьих ножках.

Бог? Как-то незаметно Саша стал мысленно обращаться к высшим силам. Всё чаще. Но это его не удивило. При такой жизни в этом лучшем из миров… к кому ещё обращаться за помощью человеку, которого все пытаются убить и который идёт один, чтобы бороться с силой, что в тысячи раз больше его собственной?..

Так или иначе, ему удалось дожить до весны. Солнце ещё грело вполсилы и снега вокруг хватало, но в воздухе чувствовалось… обновление.

В начале пути, когда становилось совсем туго, Саша, сжимая винтовку, словно клятву или мантру повторял что-то вроде: «Я найду Уполномоченного. И он пожалеет, что не сдох от самой мучительной хвори. Найду деда и сестру, если они живы. Если они мертвы, тоже найду. Хотя бы узнаю, где их кости зарыты. А враги… насколько каждый из них виноват – пусть бог судит. А я устрою встречу. Делай, что должен… и будь, что будет. И только смерть – конец боли. Аминь».

Сейчас уже обходился без этого. Поход мстителя стал рутиной выживания.

Скоро придётся выживать среди людей. Он вступал в обитаемые края. Населённые земли требовали вдвое, втрое больше бдительности.

Доктор не соврал. Западнее Пояса, вдоль шоссе, поселения стали попадаться чаще. Встречались и одиночные лачуги за пределами деревень, где кто-то жил. Или палатки. Иногда они стояли рядом, образуя целые лагеря, хоть и временные. Наверное, там жили какие-нибудь охотники или лесорубы. Или старатели… как иногда называли сталкеров. Некоторые бревенчатые лачуги-времянки, стоящие у дороги, были явно пустые. Видимо, тут можно бы страннику и остановиться переночевать. Он разглядывал пару таких мест в бинокль, но не подошёл, не захотел рисковать.

Видел путников. От нескольких, в камуфляже, укрылся, а одиночку в куртке с капюшоном приветствовал, помахав рукой. Тот в ответ кивнул. Так и разминулись на шоссе, каждый пошёл в свою сторону.

Видел огни деревень в отдалении от большой дороги. Видел костры. Те, кто их разжёг, маскировались, но не слишком.

Люди тут есть. Не такой уж он мёртвый, этот Урал. Раз проехал мини-обоз из двух саней. Парень залёг на опушке, пока лошади взбивали ещё крепкий снег копытами. Первой скользила на полозьях огромная повозка, за ней другая, поменьше. Сани были искусно сделаны из дерева. Вроде бы такие назывались «дровни» или «розвальни».

Саша тут – чужак, а все чужаки автоматически вызывают подозрения. Особенно если землями правит Орда. Хотя это как раз было совсем не очевидно. Ни одного их патруля он пока не увидел. Даже таблички ничего не значили, раз их ставили сами жители, все, кому не лень. И ему ли не знать, что власть может смениться быстро. Если верить доктору, эта земля была ничейной. Он вспомнил брошенный пост в Ишиме… Но это не делало его путь менее опасным.

Причём мирные жители не так безобидны, как казалось. От бандитов и людоедов ничего хорошего и не ждёшь. А те, кто живут на земле, у кого есть хозяйство и дети, те за своё готовы придушить ничуть не менее, чем одиночки-бродяги. А может, даже больше. Потому что разбойник-скиталец может убежать, а домохозяину некуда податься. Семью надо кормить и защищать, как защищает потомство волчья стая.

А его самого, рассуждал парень, можно бояться уже за дело. Он вор, мятежник и душегуб, а не просто терпила и тряпка.

От этой мысли стало как-то даже теплее на душе. Может, надоело быть жертвой.

Шёл он теперь налегке, без санок. Рюкзака для оставшегося имущества вполне хватило. Скоро будет такая слякоть, что никакие санки не проедут.

* * *

Была середина апреля, когда он подошёл к Орловке.

Последние дни стояла тёплая погода. Иногда становилось даже жарко после переходов, парень расстёгивал куртку, но шапку не снимал. Не хватало ещё простудиться.

В общем, зиму, которая ещё держалась, когда Саша покидал «укрытие Робинзона», сменила весна, когда он добрался до промежуточной цели похода. Каждый день парень наблюдал, как весна вступает в свои права.

Он пропустил момент, когда лёд на реках треснул. Но когда ему встретилась какая-то безымянная речка (на привале, сверившись с атласом, решил, что это может быть Юрюзань, совсем как городок, оставшийся позади), Саша увидел, что ледоход прошёл, и только отдельные льдины оставались в заводях у берегов. Ручьи бежали вовсю, снег лежал только в лесах и рощицах, на обнажившейся земле сквозь старую пожухлую поросль пробивались зелёные травинки. Пахло весной, хотя цветов пока не попадалось. Да и не до цветочков ему было. Можно было бы попробовать выкопать какие-нибудь корешки, но он засомневался, что найдёт съедобные и не отравится.

И вот показались в отдалении светящиеся в серых сумерках огоньки окон. Их было ещё больше, чем в Еловом Мосту. Над крышами курились дымки. От шоссе к селу спускалась накатанная дорога. Её развезло, конечно, но слякоти тут было поменьше, чем обычно на грунтовках, очевидно, жители следили за ней, может, вовремя счищали снег или чем-то посыпали. Младший думал, что во время распутицы не будет никакого транспорта, кроме ног. По таким дорогам разве что вездеходы и трактора пройдут…

Ан нет. Он уже видел: обычные телеги с крепкими лошадками и широкими резиновыми колёсами ещё как ездили. Так же уверенно, как недавно – сани. Иногда, правда, застревали, их выталкивали с матерками и ехали дальше.

Это и была деревня Орловка. Аккуратно подкрашенный знак, без следов ржавчины, установлен очень ровно на железном столбике. Надписи про защиту Ордой поблизости не наблюдалось. Из этого можно сделать несколько выводов. Поселение достаточно большое и не боится нападения. А ещё торгует и поддерживает отношения с соседями. Поэтому и не стесняется указывать направление к себе. Младший решил не прятаться.

«Орловка – 2 км».

Снизу к знаку была прикручена табличка поменьше:

«Тут ярмарка. Ждём по воскресеньям. Но торгуем всегда».

Вот оно как… Такого он точно ещё не встречал.

Орловка находилась к югу от города Усть-Катав, где когда-то стоял трамвайный завод. Мёртвые трамваи его производства Младший видел и в Прокопе.