Текст книги "Дорога мстителя"

Младший понял, что сморозил чушь, используя слишком сложные термины. Этот торговец, в отличие от доктора, не казался грамотным человеком. Хотя Ермолаева правильнее называть фермером, а не купцом. Слово «крестьянин» к нему тоже не очень клеилось.

А море тут было… но миллионов пятьсот лет назад. Так дед говорил.

– Ну, тогда до Уфы, – вспомнил Саша про другой форпост ордынцев. – Хочу в большой город перебраться. Может, там повезёт жизнь наладить.

– Ха! Рукастому и головастому везде хорошо. А вот лентяю и неудачнику… везде не фонтан. Но ты, кажись, не такой… Болтаешь много, но не бездельник. И не пустоголовый. Да, до Уфы проще доехать. Но ты уверен, что тебе оно надо? Именно сейчас? Время такое, понимаешь…

Иван Иванович помолчал, будто обдумывая что-то, потом решился.

– Заболтались мы с тобой. Давай к делу перейдём, Санька. Ты же гадаешь, зачем я тебя привёл? Ты мне нравишься. Без всяких. Иногда тебя заносит, но вижу, что ты мужик, а не дерьмо… как некоторые. У меня к тебе предложение. Тебе в Уфу надо? Одному идти – тяжело и опасно. Помогу. Свояк караваны водит. Пару раз за лето. Вот как дороги просохнут, да отсеемся, так и поедет. Вообще-то он кого попало в попутчики не берёт, но я за тебя попрошу. И продуктов на дорогу дам. А пока… Пойдёшь в работники ко мне на пару месяцев? Тебе же нужна работа?

Саша не знал, радоваться ему или нет. Вроде всё складывалось наилучшим образом, но он привык ждать подвоха. Вдруг опять попытаются поймать и под замок посадить?

– Ты что умеешь? Ремесло знаешь какое-нибудь? Крыши крыть там, печи ложить, по металлу работать? Может – столярничать? – не унимался фермер.

– Ничего из этого. Только грубую работу. Мешки таскать, воду, землю кидать и так далее.

– Негусто, – вздохнул Ермолаев, – Ну, лады. И такой труд я тебе найду. Только знаешь, что?..

– Что?

– Тех людей, которые тебя обидели… скорей всего, ты не найдёшь. Россия-матушка – большая. Ты даже не воображаешь, насколько. Орда тоже большая. Там десятки тыщ живут. А если найдёшь… извини, они тебя пальцем прихлопнут.

– Откуда вы знаете про мою обиду? – у Саши чуть челюсть не отвисла от такой проницательности сельского торговца мылом.

– Эх, ты. Я не первый день живу. У тебя на рожице всё написано. Таких, как ты – вагон. Все на ордынцев обижаются… и идут в Орду с жалобами. Но вместо компенсации садятся жопой на кол. У них это называется «кол-центр».

У Саши аж от сердца отлегло. Нет, не до конца понимал его купец! Не про месть подумал, а про кляузничество.

– Короче, бумажку свою жалостную выбрось. А лучше сожги. Не отвлекай серьёзных людей. А то обратят на тебя внимание, не обрадуешься.

– Да нету никаких жалоб. Просто шёл, искал, где лучше… СЧП не люблю, но жить как-то надо.

– Ну, тогда на хрена тебе дальше? Тут оставайся, – сказал Ермолаев. – Хватит бродяжничать.

Глядя в Сашкины удивлённые глаза, он выложил главный козырь.

– Ленке ты понравился. – И, не дожидаясь вопроса, пояснил: – Дочурке моей. Вдовая она, а деток трое, к нам вернулась жить. Одной с тремя малыми и с хозяйством разве можно управиться?

Сашка не мог вымолвить ни слова. От удивления.

– Ты не думай – она хорошая. Работящая, и из себя справная. И ненамного тебя старше. Тебе сколько?

– Ше… семнадцать… будет – выдавил Сашка.

– Семнадцать? – удивился Ермолаев – О как! Видно, жизнь тебя сильно била… Ничего, за одного битого двух небитых дают… На ярмарке она тебя увидела, ко мне прибежала, да как начала упрашивать, чтобы привёл тебя. Я сначала не понял, что она в тебе нашла. А вот пообщались, и думаю – может, и сладится у вас. Тебя только подкормить, отмыть, да переодеть… Ну-ну, не обижайся, это я по-отечески тебе говорю, без издёвки… Заходи, Лен! – почти не повышая голоса, сказал Иван Иванович, и дверь скрипнула.

За дверью она была и всё слушала, понял Саша.

Конечно, девушки его интересовали. Давно, лет с двенадцати. Он не видел ни одной с самого Заринска. Да и тогда, после гибели Киры, после всего, что случилось, он думал, что эта сторона жизни для него закрыта. А гляди-ка – стоило только узнать, что он приглянулся какой-то неведомой Лене, и сердце застучало быстро-быстро, и день заиграл новыми красками. Жизнь продолжается? «Надеюсь, ей не сорок, и у неё нет лишней головы», – сам с собой шутя, подумал Сашка, пока дверь открывалась. Хотя и знал, что это не так. Впрочем, ему и тридцать, и двадцать пять представлялось «зрелым возрастом».

Он постарался, чтобы лицо не выглядело глупым. Но всё равно непроизвольно улыбнулся – в ответ на простую и открытую улыбку молодой женщины, которая смотрела на него так, будто знала давно. Не навязчиво, не пошло. А именно скромно и доброжелательно.

Иван Иванович не дал им долго играть в гляделки. Как и положено главе семейства, начал отдавать распоряжения:

– Вот, Лена, это Саня. Он издалека идёт. Поживёт пока у нас, поможет по хозяйству. Думаю, в дальней комнате его определить можно. Давайте пообедаем сейчас как следует, накрывай на стол. А потом покажешь Сане его комнату, сооруди ему там постель и выдай, чего требуется – бельё, одежду. И баню надо затопить. Хоть и день сегодня воскресный, вроде как не годится, но путникам и болящим даже в Великий пост послабления разрешаются. Думаю, Он поймёт и простит.

Вечером этого длинного дня Саша сидел на полке в жарко натопленной бане, не в силах даже шевельнуть рукой. Вошла Лена, принесла стопку чистой одежды. Саша попытался прикрыться веником. Лена засмеялась.

– Не бойся, малыш, помочь пришла.

Отобрала у него сухой веник и сунула в ведро с горячей водой.

– Я не малыш.

– Вижу, – она улыбнулась и зачерпнула деревянным ковшом кипятка из бака, налила в ковш чего-то из бутыли, стоявшей тут же, на подоконнике, плеснула на камни. Парилку заполнило жаркой волной, почему-то пахнущей горячим хлебом. Саша не мог вдохнуть раскалённый воздух.

– Ложись, – скомандовала Лена, через голову снимая намокшую длинную нижнюю рубаху, под которой больше ничего не было. Саша зажмурился и вытянулся на полке ничком. Дышать стало легче. Одуряющий хлебный дух постепенно слабел, и вот уже пахло просто чем-то горелым. Лена снова плеснула на камни, и снова парилку окутало вкусным паром.

– Что это?

– Квас, после вчерашней бани остался. Мы всегда квас в воду добавляем. А у вас разве так не делают?

Может, иногда и делали. Но еще в Прокопе, когда парились, добавляли в воду немного хвойного масла. Почему-то он вспомнил и тот запах. Но там было детство… а здесь что-то явно иное.

– Ну что, готов? – Лена достала из ведра распаренный веник, погладила им Сашу по спине, по ногам и рукам, и начала хлестать.

* * *

Прошла неделя.

Однажды ночью Лена не сразу ушла в свою комнату. Сашка лежал на мягкой перине под мягким пуховым одеялом, Лена прижималась к нему всем телом, тоже мягким и горячим. Саша чувствовал, как от этого жара плавится ледяная корка, покрывавшая его сердце, трескается, разваливается на куски…

– Давно спросить хочу – почему я? Почему ты меня выбрала?

Лена немного помолчала, будто подбирая слова.

– Не умею говорить про это. Ладно, попробую. Когда тебя на ярмарке увидела, ты хлеб ел. И так ты его ел, будто это не хлеб был, а пряник какой, или леденец. Потом последний кусочек в рот положил, вздохнул так и на меня посмотрел. Я рядом стояла.

– Не помню – удивился Сашка.

– Конечно, не помнишь. Ты вроде бы на меня смотрел, а как будто в себя. И глаза у тебя такие были… как у святого на иконе. Печальные немного, всё знающие и… Я предупреждала, что не смогу объяснить… В общем, не видела я никогда таких глаз. Хотя, что я вообще в жизни видела? И так мне жалко тебя стало, и захотелось приютить, отогреть, обласкать. Веришь?

– Верю, – хотя Младшему стало слегка обидно за слово «жалко». Он бы многое отдал, чтоб производить другое впечатление. – А отчего твой муж умер?

– Да от водки сгорел. Когда только поженились, он нормальный был. Пил, конечно, но не запоями. А потом… Даже вспоминать не хочется.

Старший Ермолаев объяснил односельчанам, что Сашка Подгорный – племянник его кума из какого-то села к северу по шоссе. Этого объяснения хватило. Даже его настырным сыновьям. Может, они и не поверили, но слово отца – закон.

Трое младших Ермолаевых были так похожи, что Сашке сначала было тяжеловато их различать, – может, ещё потому, что они носили бороды, хоть и не лохматые, как у староверов, а подстриженные.

Старший, Денис, был молодой копией отца, и такой же болтливый. Растительность на лице у него едва пробивалась. Остальные видимо, пошли в мать, по части роста и белобрысости. Сыновья Ермолаевы жили своими домами, но неподалёку от родителей. Они тоже постоянно работали, у каждого большое хозяйство, в гости к родителям приходили по воскресеньям. Обедали за большим столом, немного выпивали, разговаривали.

Началась посевная. Поле было большое, надо было вскопать его лопатой. Ни лошади, ни тем более трактора у Ермолаева не было. Он объяснил Сашке, что был у него мерин, да прошлой осенью копыта отбросил. Другого покупать надо, но это не так просто. Сложностей много. И не на что, и выделяться «богатством» означает, что могут увеличить оброк. Неизвестно, когда теперь приедут ордынцы, но староста собирался десятину и в этом году собирать и выколачивать. Власти у него больше стало.

Поэтому Ермолаев рассчитывал пока справиться с помощью Сашки. Можно было попросить у кого-то лошадь на денёк, хотя бы самые неудобные участки вспахать, но после прошлогоднего конфликта у Ивана Ивановича оставались напряжённые отношения с односельчанами: у него были к ним свои счёты, у тех к нему – свои. Просить, унижаться и нарываться на отказ Ермолаев не захотел, вот и пришлось Сашке почти сразу включаться в работу. Сначала он с непривычки сильно уставал. Болела спина, на руках появились кровавые пузыри. Но постепенно втянулся – что-то объяснил Иван Иванович, до чего-то сам дотумкал. Воткнуть лопату в землю под нужным углом, помогая себе ногой, не слишком глубоко, но и не очень мелко. Используя черенок, как рычаг, перевернуть ком земли, остриём разбить его. Выбрать, если попадутся, корни многолетних сорняков и бросить их в ведро. Удивительно было Сашке, что даже в такой примитивной, как он думал, работе, есть свои приёмы, секреты. Выращивали разные культуры, даже рожь, табак и сахарную свёклу, но в основном картошку, которую называли «родимая». Земля была хорошая, не глинистая, как у них в Прокопе. Очень часто встречались дождевые черви. Ермолаев с гордостью говорил, что чем больше червей – тем лучше, плодородней земля. По свежевскопанной полосе за ними ходили большие чёрные птицы – им тоже нравилось, что червей много.

Иногда нет-нет, да и посещала его мысль – найти бы клад. Тайник. Но в земле не было даже мусора. Младший помнил, как в детстве нашёл в земле на огороде непонятно как попавший туда разбитый мобильный телефон и бесполезные пятирублёвые монеты. Было интересно думать, как полвека назад кто-то мог уронить эти вещи, и почва постепенно скрыла их. Но здесь земля была уже много раз перекопана.

По вечерам, после полевых работ, хватало работы по дому. Натаскать воды из колодца, почистить в курятнике, насыпать курам корм, помочь хозяину на мыловарне, наколоть дров… Зато у Саши теперь не оставалось времени порефлексировать, голова была ясная, настроение ровное. По посёлку Данилов особо не шлялся, иногда помогал «старику» отвезти что-нибудь на ярмарку… которая была в двух шагах.

Ангар, в котором она располагалась, предназначался раньше для тракторов или чего-то подобного. Но у Орловки всё же имелся собственный самолёт. Хотя никакого аэропорта тут, понятное дело, не было никогда.

Вторая после ярмарки достопримечательность деревни находилась на дальней окраине, в поле. И ему не показалось в первый день, что там что-то блестит: это был упавший, даже почти севший большой самолёт.

Старожилы рассказывали: когда люки вскрыли, «они там все сидели как живые». Младший видел самолёты чаще всего на картинках и в фильмах. Хотя у них был аэропорт между Прокопой и Новокузнецком, но этот самолёт оказался больше, чем те, которые стояли там на вечном приколе.

Огромный, всё ещё красивый, несмотря на прошедшие полвека. На боку надпись – Boeing. Нынешние дети думали, что «Боинг» означает любой боевой самолёт. Но этот явно был гражданский. Внутри, похоже, случилось возгорание, виднелись черные следы и вспучившаяся краска. Но до топлива огонь не добрался… иначе, если верить кино, самолёт бы разнесло к чертям. А когда деревенские, притащив длинную лестницу, смогли как-то вскрыть люк и попасть внутрь, пламя уже давно погасло без доступа воздуха. Спасать там было некого.

Вот такая история.

Местные растащили все вещи, кресла вынули, обивку сняли. Не додумались только, как можно использовать дюраль, а может, не смогли отодрать. В честь самолёта называлось местное питейное заведение: бар «Лётчик».

Место это Саше сразу не понравилось, он даже не попытался зайти внутрь маленького прокуренного павильона с пластмассовыми столами и стульями. Через окно можно было увидеть немного того, что творилось внутри. Ему хватило.

Учитывая торную дорогу, тут бывали подозрительные типы из разных мест, приезжавшие с товарами. Вели себя они иногда вызывающе. Саша видел этих «сбитых лётчиков» в спецовках, штормовках, потёртом разномастном камуфляже, выписывающих виражи, восьмёрки и другие фигуры пилотажа, направляясь из пивной в покосившийся деревянный «клозет».

Местные обычно выпивали дома и сюда особо не заглядывали. А некоторые вообще не употребляли.

Ермолаев-старший полным трезвенником не был.

По воскресеньям приходили сыновья, и большая семья собиралась за общим столом. Выпивали браги, много ели и вели неспешные разговоры. Не молились. Старый Ермолаев, похоже, в отличие от жены, был не столько верующим, сколько суеверным. Примет знал кучу. С его слов, веровал одновременно в Иисуса, Аллаха и всех богов, какие есть. Потому что всё это «бог единый». Но на самом деле верил, скорее, только в себя и в тех, кто ему родная кровь.

Над входной дверью в сенях висел прибитый им очень давно череп козы, «удачу приносящий». Видимо, он символизировал плодородие или силу. Только вряд ли принес удачу козе. Кто-то из Ермолаевых сыновей рассказал Саше, что козу убило упавшим с небес самолётом. Поэтому, мол, она жертва той самой Войны. Хранительница. «За грехи наши…». Впрочем, верить в такое надо было с оглядкой: не разыгрывают ли простачка?

Обсуждали виды на урожай, сенокос, скотину. Необычно холодное начало лета, которое считали чем-то вроде расплаты за феноменально тёплое начало зимы. Родившихся детей и умерших стариков. И наоборот: умерших в посёлке детей и тех, кто состарился и стал совсем плох в свои пятьдесят пять. Стариками не рождались, конечно, но становились рано. И дети в селе умирали часто. Хотя рождались чаще.

Пару раз зашёл разговор и про ордынцев.

– А наш-то суровый, – заговорил старший брат Денис, обращаясь к Сашке. – Слыхал, как наказал жителей Клюквенного?

Не сразу до Сашки дошло, что «наш» – это Виктор Иванов.

Последовал рассказ, как в том селе какой-то чудик обстрелял боевой грузовик ордынцев, а остальные сельчане не поторопились его выдать, начали ерепениться… и «сахалинцы» ничего не сделали и уехали. Люди посмеивались. Но вскоре ордынский отряд нагрянул ночью, и никто даже за ружья взяться не успел. Всех жителей согнали на площадь перед бывшим зданием поселковой администрации. Их командир выбрал наугад по дворам двенадцать мужиков. Установили огромную винтовку на сошках. Мол, надо проверить пробивную силу. Бойцы плотно связали пленных из непокорной деревни в затылок друг к другу, как сороконожку. Пуля то ли прошила всю дюжину насквозь, то ли остановилась в одиннадцатом человеке. Но последний, мол, тоже умер. От ужаса. Остальных угнали куда-то, и больше никто их не видел. А от деревни осталось только пепелище, посреди которого двенадцать трупов ещё долго стояли, насаженные на железные арматуры.

Орловцы со страхом внимали этой истории, которая, похоже, пересказывалась частенько. Но к ужасу примешивалась некоторая доля того, что Сашке показалось… уважением. Вот, мол, какой Его превосходительство Уполномоченный – орёл! Жестоко карает. Повелел «страхом смирять непокорных». А командиры – только исполнители его воли. К тому же у Орловки с Клюквенным был давний конфликт. Может, поэтому особо их и не жалели.

Ещё рассказывали Сашке про хашар. Это когда деревенских рекрутов, набранных принудительно, «сахалинцы» отправляют в первых рядах штурмовать окопавшийся и стоявший насмерть город. Но тут, на Урале, такое, мол, почти не применяли. Добровольцев с запасом хватало, а непокорных городов особо и не было.

Ещё как легенду рассказывали, что где-то на «югах» ордынцы штурмовали укреплённое село и не могли взять. И тогда они подвезли настоящий танк. Конечно, защитники тут же оружие побросали и выкинули белый флаг из старой простыни. Такая силища, куда против неё?

А Саша в это время думал, что люди, которые не боятся стрелять в СЧП, всё-таки есть. Даже если это – последнее, что они сделали в жизни. Впрочем, сам Александр не встречал этих непокорных. Только слышал о них как о психах, отщепенцах и бандитах.

Здесь же все были смиренны, даже те, кто бузил тихонько за закрытой дверью, как сам Ермолаев. Иногда поругивали ордынских бойцов и воевод за самоуправство, к которому Виктор, конечно, отношения, кассации, не имел.

До Орловки власть СЧП в полной мере не дошла только потому, что «сахалинцы» сами пока этого не захотели или не успели. А может, издержки, затраты на полноценную эксплуатацию, не покрывались тем, что можно было с местного населения собрать.

Снова Младший поразился, как люди умеют повторять друг за другом одно и то же. Будто встроенный синхронизатор в них есть. И если бы он стал возражать и спорить, те, забыв разногласия, выступили бы единым фронтом. Как одно целое. Но он, конечно, молчал и налегал на еду.

Выпив (Сашке много и не наливали, остальные опорожняли по стакану-два, не больше), братья громко ругали старосту, чуть тише – каких-то опричников (которых тут не было, но рассказы доходили) и вояк Орды. Её гнёт тут не чувствовался, но слухи доходили из земель к западу от Уральских гор, которые уже назывались протекторатами.

Иногда поминали недобрым словом налог и осуждали то, что в Орде почему-то на особом положении находятся восточные и южные люди, хотя большинство ордынцев – русские. Но никто ни разу не сказал плохо про самого Уполномоченного. Тот был вроде священной коровы.

В один из майских дней Ермолаев отправил Сашку с поручением к своему знакомому, жившему на окраине Усть-Катава. У них были деловые отношения. Мужик, известный травник, готовил целебные настойки от разных хворей, травяные чаи, даже варил косметику для женщин – кремы для лица, бальзамы для волос. Ермолаев брал у него отдушки для своего мыльного производства. Взамен положил в Сашин рюкзак три десятка брусочков мыла. Объяснил – куда идти, что сказать, чего опасаться. Предложил взять велосипед, чтоб сократить время в пути, Но Сашка честно признался, что по разбитым дорогам не проедет.

– Ну ладно, так оно спокойнее. Только ружьё не забудь, – заботливо напутствовал Иван Иванович своего то ли зятя, то ли работника. Об этом он мог и не напоминать.

Выполнив поручение и возвращаясь домой, Сашка решил немного задержаться в Усть-Катаве, осмотреть хотя бы несколько домов – может, удастся что-нибудь полезное найти.

На фасаде ещё можно было прочитать: «Детско-юношеская библиотека»… Сашка потянул массивную дверь на себя, она легко открылась. Внутри – просторные помещения с бесконечными пустыми стеллажами. Искурили все книги, в печках сожгли в качестве растопки, а что люди не растащили, то мыши изгрызли в труху. Сашка уже хотел уходить, но решил проверить ещё одну комнату за неприметной дверью без таблички. Наверно, это была подсобка уборщицы, или комната отдыха ночного сторожа… Диван, письменный стол, шкаф… В шкафу несколько вешалок с бывшей одеждой – пара курток, синий халат, всё почти истлевшее. На нижней полке – куча газет и увесистый свёрток, упакованный в коричневую грубую бумагу, перетянутый узкими, но крепкими пластиковыми полосками, сверху – плотный полуэтилен. Нераспакованная пачка книг, чудом уцелевшая. Обрадованный Сашка разодрал упаковку. И покраснел, издав сдавленный смешок. Десять новеньких томиков в синих обложках. «Секс для начинающих». Неужели даже такие книги были? Полистал, посмотрел забавные картинки. Да, книга именно «про это». Какая своевременная находка. Положил книги в рюкзак. Одну оставит себе, он как раз «начинающий», остальные постарается поменять. Газеты тоже взял. Сухие. И коричневую оберточную бумагу, и пластиковые полоски – всё в хозяйстве пригодится. Заодно появилась возможность аккуратно упаковать находку из дома напротив библиотеки.

Это была стопка небольших тарелок (или блюдец? блюдцев? блюдов?), несколько кружек, чайник, все расписанные синими с золотом цветами. Похоже на комплект. Он завернул каждый предмет в газетную бумагу. Удачный день. Сейчас посетит ещё парочку зданий и пойдёт домой.

Возвращался в приподнятом настроении, несмотря на тяжёлый рюкзак. А с велосипеда обиднее всего было бы упасть с таким хрупким грузом.

Предвкушал, как обменяет свою добычу на ярмарке, и у него появится возможность что-то подарить Лене. Представлял, как она удивится и обрадуется, обнимет его и скажет что-нибудь ласковое.

То, что он чувствовал к ней, нельзя было назвать любовью. Саша читал, какая бывает любовь, фильмы видел… Романтические. Но он был бесконечно благодарен ей и за эту передышку в его безумном походе на запад, и за её тепло и ласку, и за то, что пока можно положить свою ненависть на самую дальнюю полку сознания.

Ему подумалось – не слишком ли много в последнее время удачных находок? Мысли плавно потекли в сторону высших сил. Саша в очередной раз подумал, как много значит для некоторых вера. И немудрено. Он их понимал. Но понимают ли эти люди, что тянутся к неведомому не по доброй воле… Не ради познания истины… Они просто хотят помощи. Ведь мир вокруг совсем не добрый. Но создал-то его Тот Самый. Получается замкнутый круг. Был бы мир добрее, жили бы люди вечно (или очень долго), не болея и не испытывая ни в чём нужды – многие бы задумались о том, что находится за гранью?

Когда судьба брала за жабры, Сашка и сам не стеснялся просить невидимого Творца о пряниках и поблажках. Но как только отпускало, посмеивался над этими детскими порывами. А людей, которые верили бы иначе, верили, когда им хорошо, и ни о чём не просили, он почти не встречал. Вот такие сложные у него были отношения с религией. Впрочем, его бабушка тоже вроде бы и бога признавала, и шаманизмом своим увлекалась.

Обратный путь показался очень коротким. Содержимое рюкзака Саша не стал показывать Лене. Решил, пусть будет сюрприз. Книгу буквально проглотил за пару ночей, благо, никто не считал, сколько он расходует свечек. Саша, конечно, многое знал об отношениях между мужчиной и женщиной. Но знания эти были теоретические, полученные от уличных приятелей. Которые, хоть и напускали на себя ореол знатоков, скорее всего, тоже были «теоретиками». Потому что в шестнадцать женили редко. И потому что была строгость нравов. Не то что раньше… Впрочем, Саша в чём-то довоенным людям завидовал.

Младший думал, что если «это» – основной инстинкт, то и учиться «этому» не нужно, всё в своё время получится само. Ведь не учат ребёнка дышать и глотать… Но, перейдя от теории к практике, он понял, как жестоко ошибался. Хорошо, что Лена не смеялась над его неопытностью, наоборот, она оказалась мудрой и терпеливой учительницей. Знания, почерпнутые в учебнике с пометкой 16+, пришлись очень кстати. Саша стал увереннее в себе, и результат почувствовали они оба.

Над подарком для Лены долго ломать голову не стал. Он рассудил так: никаких украшений она не носит, так что бусы или серёжки отпадают. Помадой не пользуется. В одежде у неё недостатка нет. Книг не читает. От дедушки Саша слышал, что раньше женщинам дарили цветы и это был всегда желанный и дорогой подарок. Но ему это казалось странным. Разве не лучше цветам на клумбе, чем в вазе или в букете? Вот и пусть растут. А купить решил что-то вкусное, но редкое и экзотическое. То, чего не достанешь в этих краях.

В ближайшее воскресенье Саше удалось выменять два блюдца, две чашки и книгу на кулёк «греческих» орехов, сладкие сухофрукты разных видов и небольшое количество арахиса в сахаре. Сам он такое не пробовал никогда, в Сибири это не растёт.

Смугловатый торговец, глаза которого казались прищуренными, показал Саше, как освободить похожую на мозг серединку грецкого ореха от скорлупы. И на его глазах съел, приговаривая, какое это вкусное и полезное лакомство. Привёз он всю эту экзотику из Уфы, но туда она попала из ещё более дальних краев. И снова Младший подумал, насколько огромен мир. Орехи могли пережить дорогу с караваном. А вот свежие фрукты далеко не возили. Только высушенные.

Вечером, когда Лена, уложив детей, пришла в его комнату, Саша вручил ей кулёк. С любопытством заглянув в него, Лена даже вскрикнула.

– С ума сошёл? Сколько ты отдал за это баловство?

Но потом опомнилась, поцеловала крепко, прошептала:

– Добытчик ты мой… Это в каких краях они растут?

– Где-то на юге.

Младший, если честно, и сам не знал.

Потраченных средств было не жаль. Да, посуду можно было поменять на что-то более нужное. Но ему было приятно делать приятное. И он понял, что это вознаграждается.

И вот в таком странном статусе он жил. То ли любовник, то ли помощник. Приживальщик.

Мелкота, которую Александр слегка стеснялся, сначала смотрела на него настороженно. Но быстро привыкла. Детишки воспринимали его присутствие как должное. Отца они, похоже, не помнили. Когда Лена просила присмотреть за ними, Саша просто следил, чтобы не убились, не сломали чего, к дисциплине же приучать их даже не пытался (ха-ха!).

Старый Ермолаев с женой в их жизнь не вмешивались. Но ясно было, что всё тут происходящее творится с санкции хозяина и патриарха рода.

Сашины с Леной странные отношения не мужа и не жены были достаточно ровные. Она никогда его не пилила и относилась со своеобразной нежностью. Следила, чтобы не был голодным, за столом подкладывала вкусные кусочки, чинила его одежду, лечила, когда он натёр мозоли лопатой, и мазала ноющую поясницу какой-то остро пахнувшей мазью, от которой становилось легче. Но Данилов сомневался, что нужен из-за чувства, нахлынувшего на молодую вдову, двадцатилетнюю мать семейства, а не чтобы помогал сарай чинить, дрова колоть, печку топить, за козами и курами ухаживать. Ему казалось, что в каком-то смысле он здесь на тех же правах, что и живность. Диковинная зверюшка. И совсем немного – нужен, чтобы заполнить эмоциональную пустоту. Которая есть у всех. Не только у сложных и особенных.

Лена была, как и все здесь, простой и близкой к природе. Знала буквы, могла прочитать несложные слова на банках и вывесках, едва ли сумела бы написать предложение длиннее десяти слов. Но в жизни ей это вряд ли хоть раз пригодилось. В плане знаний о мире, вселенной, прошлом – была ребёнком, и иногда казалось, что не он младше, а она. Зато Лена знала много вещей, которые были для него открытием. Бытовых, хозяйственных. Телесных.

И за детьми ухаживала, как вполне взрослая. Младшая, крохотная девочка, родившаяся раньше срока, немного отставала в развитии и до сих пор была очень маленькая, она только недавно начала ходить. А ещё были два мальчика-близнеца четырёх лет. К счастью – раздельные, хотя часто они катались таким клубком, что можно было принять их за сросшихся. Вот и всё, что осталось от мужа, который «спился и помер». Да, в Орловке легко купить самогон. Издержки ярмарки и торговых путей. Иногда в воскресенье можно было увидеть, как по улицам шарахается нетрезвая голытьба и босота. А иногда и отдельные почтенные жители. Впрочем, по будням было тихо.

У покойного мужа было диковинное имя Иннокентий, которое Лена сокращала до Кеши, и он был старше её лет на десять. Но тоже ещё молодой, если подумать. Был.

Александр пытался понять, отчего тот отправился в лучший мир. Конечно, не от любвеобильности жены. Та, в общем-то, не была темпераментной. Иногда на неё накатывало, и, похоже, Саша удачно оказался под рукой в такой момент. Но чаще, даже если желание и появлялось, после трудного дня сил не оставалось ни на что, кроме коротких ласк, а потом они проваливались в сон… И не от тяжёлой работы. Это ему, Сашке, трудно втягиваться в крестьянский быт, всё-таки он рос почти как мажор, а этот Кеша с детства так жил, воспринимал это как норму, а не как каторгу.

Так отчего же спился Иннокентий как-его-там-ович? Можно, конечно, подумать, что изначально был с гнильцой, а зелёный змий просто приполз на готовое.

Но иногда Младшему казалось, что, когда вокруг все пищат, хотят есть, болеют, бегают, шумят, дерутся, когда нет угла, где можно спрятаться от обязанностей и проблем, побыть наедине с собой, – как тут не стать пьяницей и не отбросить, подобно ермолаевскому мерину, копыта? Возможно, Иннокентий был не хамло-буян, а тоже тихий… как его там… интровертор.

Конечно, есть люди, которые могут спокойно переносить все тяготы семейной жизни. Их большинство. Но Саша не был уверен, что сам он из таких. Наверное, чувства между мужчиной и женщиной затем и придуманы, чтобы быть анестезией и подсластителем для рутины. У него это чувство тоже было, но к другой. И умерло вместе с ней.

Дети Лены казались Саше птенцами с разинутыми клювиками, которые постоянно требуют, чтобы туда положили червячка. Ещё были козы в сарае и куры в курятнике. И даже рыжий наглый кот, который ловил мышей, птиц, змей и пауков (то есть прекрасно мог обходиться подножным кормом), быстро сообразил, что Чужой Человек – в глубине души добрый и из него можно вить верёвки. Если хозяйка запросто даёт пинка за мяуканье, а дети стараются затискать «кису» до полусмерти, то у чужака можно выпрашивать еду безнаказанно. И человек поделится своей порцией. Даже животное понимало психологию. А уж дети и подавно. Поняли, что пришельца-приживальщика бояться не надо. Хорошо ещё, что пакостить пока могли только мелко. С более старшими было бы совсем худо.

Все три малыша были беленькие и чуть курносые, как их мама. А больше ничего он в их внешности не запомнил и ничего к ним не чувствовал. Просто принимал, что они есть. И старался не раздражаться на то, что они задают вопросы и дёргают за край одежды. Лишь бы не связывали его шнурки, не разрисовывали его блокнот (приходилось прятать) и не дрались между собой. Драки обычно заканчивались рёвом на весь дом. При Лене они вели себя прилично. И ведь ещё повезло, что болели редко и не тяжело, лето на дворе. На небольшие хвори взрослые особого внимания не обращали. Серьёзные болезни женщина называла одним словом: «вешалка», но при Саше их не случалось.