Текст книги "Казаки на персидском фронте (1915–1918)"

– Денег истрачено много, а результаты ничтожны.

– Огромная территория занята русскими, а успехов вооруженной борьбы не видно.

Приезд Главнокомандующего совпал с неудачами у Кума и Тегерана. Каниц показывал высокому гостю укрепления у Керманшаха и Кянгавера, но и это не было одобрено. Укрепления, по мнению генерала, были слабы, а войска ненадежны. Гольц-паша уехал, а Каниц в Керманшахе поставил на карту свою жизнь. Карта была бита, и в день падения Керманшаха граф Каниц застрелился….

* * *

В течение указанных двух с половиной месяцев операции наши были блестящи. Гений победы русской армии прибыл сюда вместе с нею. Из нескольких десятков стычек, битв и сложных операций не было ни одной неудачной для нас. Сражения происходили на всех трех операционных направлениях: Казвин – Хамадан – Керман-шах, Казвин – Саве – Кум – Исфагань, Казвин – Султан – Абад – Буруджир. Эти операционные линии охватили громадный район – центр жизни всей страны. На этом пространстве были сосредоточены мозг, душа и все нервы государственного организма. Общественное мнение было заранее настроено против русских, а потому в первый период военных действий мы были окружены тайными врагами и недоброжелателями. Эти враждебно настроенные, иногда очень влиятельные люди, из местных властей и населения, со злорадством следили за высадкой русских войск в Энзели; они пытались пугать нас преувеличенными сведениями о силах неприятеля, были при армии вражеской разведкой и распространяли о поведении русских войск разные небылицы. Были и такие, которые искренне думали, что персидский поход – авантюра, обреченная на неудачу; они знали, что войск мало, а условия войны в Персии крайне тяжелые. Поэтому впечатление о русских победах было очень сильным. Вся Персия пришла в изумление. Мы сразу приобрели много друзей, а враждебные голоса замолкли. Результаты этих побед были очень значительны. Не только район бывшей «сферы влияния» был очищен от германо-турецких войск, но русские заняли значительно большее пространство – шириной восемьсот верст по фронту и столько же верст в глубину, т. е. сделались полновластными хозяевами на территории, во много раз превышавшей районы, примыкавшие к России. Уже через два месяца после высадки мы держали в своих руках все рычаги для дальнейших успешных военных и административных действий. Политику отныне мог указывать лишь командир корпуса. Ключ от нее находился в руках генерала Баратова. Тегеран теперь должен был соблюдать нейтралитет и помогать нам в снабжении армии и поддержке лояльности среди населения и враждебных племен. Впрочем, эти племена и их вожди переменили свою тактику активной вражды или выжидания и стали усиленно искать русской дружбы и покровительства. Они всячески стремились проявлять признаки своего расположения, а некоторые приняли меры к заключению с русскими союза, чтобы воевать против германо-турок. Одни вожди приехали сами на поклон к генералу Баратову; другие, по восточному обычаю, привезли подарки; третьи просто предложили себя и свои отряды в распоряжение штаба корпуса. Такой результат наших успехов был крайне важен, так как по местным географическим и бытовым условиям враждебные отряды в дальнейшем могли бы стеснить наши операции, главным образом в отношении добывания фуража и продовольствия.

Конному корпусу нужно было много припасов, и хотя за них войска немедленно расплачивались персидским серебром, продукты не всегда можно было приобрести. Сторонники германо-турок при приближении русских войск прятали зерно, зарывая его в землю. Иногда войска производили обыски, и спрятанный корм находили в погребах или потайных закромах. Приказами командира корпуса под страхом военно-полевого суда войскам было вменено в обязанность воздерживаться от всяких насилий и принудительных действий по отношению к мирному населению. Отобрание имущества и реквизиции воспрещались и строго наказывались. Эти приказы имели большое значение. Лояльное поведение войск быстро сказалось. Безразличие и враждебность со стороны населения исчезли. Мы стали замечать радушие и предупредительность. «Кардаш», т. е. брат, – слово, которое чаще всего можно было слышать при обращении персов к казакам и солдатам.

Велика была радость и ликование русских и английских колоний в разных городах, а в особенности беженцев, собравшихся в Казвине. Опять открылись банки, управления дороги, учреждения и торговые конторы. Изгнанные из мест жители вернулись на свои места. На консульских домах России и ее союзников опять были подняты флаги. Войскам устраивали овацию, а Баратова осыпали цветами. Упоенный победами и успехом, он писал в приказе по войскам: – «Мирная жизнь персидского населения, нарушенная боевыми действиями, вошла в свою колею… Великодержавное имя России и нашей союзницы Англии были силой нашего оружия и успехов снова восстановлены и подняты на подобающую высоту. Движение же наших войск до Керманшаха с выдвижением передовых отрядов до самого Керинда не могло не отозваться благоприятным образом на положении дел у наших союзников под Кут-Эль-Амаром».

Ликвидация немецко-турецкой авантюры в Персии близилась к концу. Прекратилась агитация в народе, которую вело духовенство; прекратилась пропаганда священной войны, пропаганда против русских и англичан; прекратилась мобилизация кочевников, восхищение немцами и германофильство. Наступило отрезвление, и остатки немецко-турецких наемников бежали по дороге Каср-и-Ширин и Багдад. Уже пал Исфагань, а после него Иезд; Керман и Шираз выражают свою покорность, уверяют в благожелательности новое правительство и просят прислать губернаторов «для восстановления порядка и спасения их от тирании тех, кто перешел на сторону немцев». Даже восставшие против русских жандармы просят пощады. Шираз, цитадель немецких интриг, обратился к изгнанному губернатору с просьбой возвратиться к месту службы и послал навстречу ему почетный эскорт-охрану – жандармов и всадников. Немцы не ожидали столь печальных для себя дней. Их авантюра в Персии закончилась кровавой трагедией для них самих. Провокаторские приемы поняты персами, и прежние друзья стали врагами. В Ширазе уже идут стычки между персами, «восставшими» было против англичан и русских, и немецкими агентами. В Кермане на улицах – кровавые столкновения между бахтиарами и австрийскими солдатами.

Немцы – Васмус, Цейгмайер, Кардорф, Шуман и другие – бегут в Мессопотамию через дебри Поштекуха, единственный оставшийся для них не отрезанным путь.

Надежды организаторов священной войны на восстания в Афганистане и Индии рухнули.

В сочельник пятнадцатого года Тегеран посетили русские гости – генерал Баратов и офицеры штаба. Пребывание именитых гостей в Тегеране было непрерывным праздником и для приезжих, и для всей русской колонии.

Баратов делал визиты…

Англо-русский кабинет Фермана-Фермы иллюминировал город, устраивал парады и банкеты. Послы союзных держав кормили обедами, говорили речи, посылали телеграммы… Персидская казачья бригада блистала смотрами, гимнастическими упражнениями и джигитовкой. Шах был милостив и доволен. Кажется, кончились распри. Нет больше двусмысленной игры. Можно отдохнуть и повеселиться. В торжественных аудиенциях, обставленных с восточной пышностью, при большом стечении двора и нотаблей, шах благодарил Баратова за образцовое поведение русских войск и за их дружелюбное отношение к населению. В знак особого благоволения к гостю шах пожаловал ему высшую награду – «темсал», т. е. свой портрет, осыпанный бриллиантами, для ношения на шее…

Забавляли молодого повелителя Ирана. Казачий конвой Баратова состоит из лучших танцоров и певцов кавказской армии. В Фараг-Абаде, в залах охотничьего замка, в присутствии двора и многочисленных гостей, плясали казаки лихую лезгинку и пели свои буйные песни…

В залах дворца Сагаба Ихтиари – русский бал в пользу больных и раненых. Здесь избранное общество столицы. Русско-французская речь. Персидские костюмы. Киоски, цветы из лучших оранжерей, ковры и миллионы огней. Горят плошки, светильники, лампы, хрустальные люстры… В просторных залах дворца не жарко. Европейские дамы блещут туалетами. Аромат французских духов смешался с тонким запахом розового масла и благовонных мазей… Гремит оркестр…

– Гимн, гимн, персидский, русский, английский, французский!..

Победители веселятся. Тегеран спокойно встречает новый европейский год…

Глава четвертая
ГЕНЕРАЛ БАРАТОВ

Когда я пришел к нему в первый раз, он наговорил кучу приятных вещей. Обворожил. Он сидел за письменным столом и говорил, что в корпусе недостаток врачей и сестер милосердия; нет медикаментов и мало санитарных перевозочных средств. Он был в черной черкеске с блестящими генеральскими серебряными погонами, коротко остриженный. Глаза его узкие, карие, живые – как будто смеялись. Прямой кавказский чуть-чуть хищный нос. А когда улыбался, были видны ослепительно белые здоровые зубы. Говорил он немного в нос, но это была скорее манера или привычка. Лицо широкое, красное, и весь он дышал здоровьем и энергией. Ему было лет пятьдесят. Когда я вошел, он встал. Было видно, что он небольшого роста. Он был легкий, подвижной, а когда разговаривал, машинально крутил ус и поглаживал небольшую с проседью бородку.

Еще в Москве, помню, телеграммы с Кавказского фронта часто сообщали, что отряд генерала Б. лихим и стремительным ударом смял, разбил противника; вышел ему в тыл, окружил или преследует. Это было в тысяча девятьсот пятнадцатом году в Турции. Мы в Москве не знали, что эго генерал Баратов, но я хорошо запомнил генерала Б.

Два брата, грузинских князя, поссорились между собой во время пирушки, и в запальчивости один пырнул другого кинжалом. Пришлось бежать. Через горы грузин попал на Терек к казакам. Здесь не спрашивали, кто он и зачем пришел. Записался в казаки, женился и зажил новой жизнью. Воевал, был офицером и совсем оказачился. Сын его жил там же, тоже воевал и за боевые отличия заслужил звания урядника и вахмистра и чины хорунжего и сотника. Женился на осетинке и умер в должности командира сотни и начальника своей станицы Галагаевской. Сотник Баратов умер, а вдова повезла его тело для похорон в Моздок. Очень мучилась в пути, ибо носила младенца. У гроба мужа в станице Магомет-Юртовской лежала роженица, а рядом маленький Николай Николаевич…

Позже, когда я уже был хорошо знаком с ним, я как-то сказал:

– Из кавказских народностей, вы, осетины…

– Позвольте, – перебил меня П.П., – я казак.

Любил свою мать Н.Н. нежно и глубоко и не расставался с ней до самой ее смерти. Он родился в бедности и годы детства провел в родной станице Сунженской.

На смотрах и парадах генерал любил обходить ряды и беседовать с солдатами и в особенности с казаками.

– Ты какой станицы?

– Такой-то.

– А ты?

– Сунженской.

– Постой, как же твоя фамилия?

– Такая-то.

– Ах, так ты, значит, сын такого-то?

– Так точно.

– Ну вот, как хорошо, ведь мы с твоим отцом товарищи, мальчишками росли, вместе по станице без штанов бегали…

Казаки смеются. Любят, когда генерал шутит, но знают, что это правда, и приятна им эта шутка-правда, и гордятся они своим генералом. В станице бегал босиком, и – помню, – говорит, что одна подтяжка у меня через плечо устроена, мать смастерила.

Мать работала, не покладая рук, хлопотала за сироту и добилась войсковой стипендии. Так начал учиться, и сразу же обнаружил большие дарования будущий первый офицер Генерального штаба в Терском казачьем войске.

* * *

В японскую войну командовал родным Сунженско-Владикавказским полком, а Великая война застала его во главе 1-й Кавказской казачьей дивизии, славные полки которой вошли в состав Персидского экспедиционного корпуса.

Одинаково ровный, любезный и ласковый со всеми: с генералами, офицерами, солдатами и казаками, генерал очень популярен. Но одной любезности мало. Солдаты и казаки не будут любить за одну любезность и справедливость. Их вождь должен быть храбр. Он не может не быть храбрым – их командир.

На Ассад-Абадских высотах кипел бой. Баратов в белой папахе на своем гнедом с группой офицеров – на пригорке. Картина боя как на ладони. Пули изредка долетают и сюда. Широко взмахнув, как птица крылом, рукавом черкески, подскакал хорунжий Гацунаев к Баратову и говорит «величайшую дерзость»:

– Ваше превосходительство! Солдаты и казаки из цепей не могут драться, все оглядываются на Вас… Они говорят:

– Кому здесь место, а кому и не место.

Гацунаев был ординарцем и влюблен в своего командира корпуса. Весь дрожал при мысли, что шальная пуля может причинить несчастье. Казаки очень любили Баратова. Называли его «наш». Слагали песни и рассказывали анекдоты:

 
Дело было под Кериндом,
Дело славное, друзья,
Халил-бей с Исхан-пашою
Не давали нам житья.
Наш Баратов бодр и весел,
Всех к победе он ведет.
Что ж казак ты нос повесил?
Веселей гляди вперед!
 

Им было дорого в праздник видеть его в церкви, всегда впереди; он выстаивал всю службу. Казаки знали, что он религиозен, и любили молиться с ним. Они чувствовали искренность его веры и с уважением говорили об этом между собой. Очень занятой, Баратов не пропускал церковных служб, и в религии, в общении с Богом разрешал свои сомнения и черпал новые силы. Он выходил из храма просветленный и был еще ласковее и доступнее, чем прежде.

Он прекрасно говорит. Четко, громко, округленными фразами. Немного длинно, но образно и интересно. В армии любили его слушать. Особенно казаки. Он всегда находил и интересную тему, и меткое слово. Слушали внимательно и неделями, потом обсуждали тему и перефразировали слова своего командира корпуса.

* * *

Это было еще до Персидского фронта в Турции. Великий князь Николай Николаевич получил назначение Главнокомандующим Кавказского фронта и, приехав на Кавказ, объезжал некоторые части фронта и позиции. Должен был посетить и «баратовскую» дивизию. По кавказскому обычаю, в штабе на скорую руку был приготовлен стол – дастархан[27]27
  Походное угощение.


[Закрыть]. Великий князь должен был принять приглашение. На Кавказе, где любят и умеют пить, ни один банкет, ни одна пирушка в любой среде, в особенности в военной, не обходится без председателя пира. Тулумбаш или тамада должен быть обязательно. Это вовсе не должен быть старший. Выбирают того, кто умеет быть веселым, руководить и поддерживать веселье. Тулумбаш – застольный диктатор. Он должен уметь говорить сам, заставить слушать тосты, вовремя бросить шутку, затянуть песню, и держать в руках свободную, разгоряченную вином компанию. Идеальный тулумбаш незаметен, но это самый интересный и активный участник пирушки. Он должен уметь пить, т. е. со всеми и в меру. Он должен следить, как пьют другие, умело создавать обстановку, чтобы все пили в меру. Его кавказский застольный девиз выявлен в песне:

– Пей, но ума не пропивай.

Баратов первый тулумбаш на Кавказе. Он любит веселье. Не пьет, только делает вид, что пьет. Он очень находчив, остроумен, и вокруг него за столом подлинное веселье.

Великий князь, как известно, был очень строг. Приехал хотя и опальным, но страшным дядей Государя. Это был тысяча девятьсот пятнадцатый год. На дастархане тулумбашем был Баратов. Великий князь не знал, по-видимому, кавказских обычаев, а может быть, и знал, да не хотел считаться с ними. Без разрешения тулумбаша никто не может обратиться к присутствующим с тостом. Великий князь встал и начал говорить.

– Извините, Ваше высочество, – перебил его генерал Баратов, – Вы оштрафованы.

В глазах у Великого князя появились огоньки, а кругом все смолкло.

– Как оштрафован? Кем и за что? – спросил Великий князь. Баратов ответил:

– По кавказскому обычаю никтo не может говорить без разрешения тамады. Нарушивший закон подвергается штрафу. Не угодно ли будет Вашему высочеству осушить этот штрафной бокал?

Сосуд был изрядный, и Великому князю пришлось выпить его до дна. Баратов предоставил высокому гостю слово, а потом затянул кавказскую застольную:

 
Нам каждый гость дается Богом,
Какой бы ни был он среды,
Хотя бы в рубище убогом
Алла-Верды, Алла-Верды[28]28
  «Господь с тобой». Слово непереводимое. Вообще означает приветствие.


[Закрыть]…
 

Великий князь был очень доволен таким оборотом дела, а на фронте и в Тифлисе одобряли поступок Баратова, отстоявшего кавказскую традицию.

Позже, когда было решено послать в Персию войска, Великий князь остановил свой выбор на Баратове, зная, что это не только храбрый генерал, но и дипломат. Успехи русских войск в Персии, спокойствие тыла, безопасность движения небольших отрядов, транспортов и отдельных лиц – результат не только нашей силы, но в значительной мере – дипломатического искусства Баратова. Он действовал не только уговорами и угрозами; он умело использовал свойства вождей воинственных племен. Иногда он мирил закоренелых врагов, создавая у них общий интерес, или, наоборот, – соседи или друзья должны были поссориться. Администраторы на местах из персидских чиновников получали русские ордена и с гордостью носили ленту Станислава. Зато войска наши у такого администратора имели хлеб, мясо и фураж.

Персы любили Баратова. В городах за ним бежала толпа, а при объездах необъятного фронта, в деревнях, на дорогах, прохожие снимали шапки, кланялись и приветливо улыбались. Это – за мудрость мирной политики. Когда стало известно о революции в России и в Персии появились думские деньги – «керенки» с изображением Таврического дворца – здания Государственной думы, персы неохотно принимали при расчетах эти деньги.

– Караван-Сарай, нехорошо, не нужно, – говорили они, – давай портрет Баратова.

И они выразительно показывали место на кредитке, где должен быть портрет генерала. Им казалось:

– Здание мертво, революция – непорядок.

В их представлении, Баратов был реальным воплощением мощи и кредитоспособности Русского государства.

Русский, безгранично любящий Родину, выросший за пределами Терека, Баратов принадлежит уже не Терскому войску, а всей России. Умный, патриот, он всегда был прогрессивным, а когда разразилась революция и прошла по фронту, он понял смысл событий и не вел борьбы ни тайной, ни явной против забившей ключом политической жизни в армии. Чтобы удержать войска на фронте, нужно было сотрудничать с комитетами и комиссарами, и Баратов это осуществлял искренне, мастерски и с огромной пользой для Родины. Когда Баратов входил в заседание армейского комитета, уже после Октябрьской революции, – в знак уважения к вождю армии все члены комитета вставали и бесшумно садились на свои места.

* * *

Позже мне приходилось наблюдать популярность Баратова и за пределами Персии, на пространстве всего многоплеменного Кавказа. Как казак Терского войска, он пользуется большим уважением на Северном Кавказе, и после смерти Караулова атаманский жезл предназначался Баратову. В Тифлисе – грузины, в горах разноплеменные горцы, одинаково считают его своим. В Азербайджане у мусульман и армян, извечно кровных врагов, Баратов пользуется одинаково большим уважением и известностью. Ведь в состав Персидского корпуса кроме казаков входили солдаты всех племен Кавказа. Они разнесли славу о нем по всем станицам Кубани и Терека, аулам и саклям Дагестана, Азербайджана и Грузии.

У Баратова доброе сердце; он никогда не отказывает просителю и любит слушать советы. Но только слушать. Его интересует мнение, часто по очень серьезному вопросу, его адъютанта, штабных офицеров, казаков и солдат. Он выслушивает их всех, но всегда поступает по-своему. Думают, что Баратов по мягкости поддается влиянию других. Это неверно. Говоря с другими, советуясь, он только контролирует себя и пытается шире осветить вопрос. Но поступает всегда по-своему. Он прожил очень интересно, да и сейчас живет так же. Он из тех счастливцев, про которых еще при жизни и сказки рассказывают и песни поют.

Глава пятая
ЛЕТУЧКА

Земский «форд» бесшумно скатился с перевала и мчался по ровной дороге. Нас двое. Оба помощники уполномоченного Всероссийского Земского Союза. Я недавно переменил адвокатский фрак на френч и сейчас смотрел на все с большим интересом. Михаил Григорьевич Запорожец, приехавший на пару месяцев раньше, уже год пробыл на другом фронте и держал себя как старший. У него охотничье ружье центрального боя и фотографический аппарат через плечо. Иногда автомобиль останавливался, и Запорожец безрезультатно стрелял по горным курочкам или щелкал аппаратом. Было очень жарко. На шоссе серая известковая пыль. Движение воздуха ощущалось только во время езды. Опять лопнула шина.

– При такой жаре и сам лопнешь, – ворчал шофер.

Он возился с колесом, а мы беспомощно стояли на самом солнцепеке на дороге, пересекавшей огромное плато. Далеко на горизонте полукругом шла горная цепь, а на десятки верст кругом голое пространство без всякой растительности. Может быть, где-нибудь и была зелень, но ее не было видно. Все было выжжено. Высоко над головой кружили какие-то большие птицы, по-видимому, горные орлы. Мы их уже раз видели у Сираба. Тогда их спугнули шумом машины. Они лениво поднялись и уходили от автомобиля в направлении гор, тяжело раскачивая огромными крыльями, чтобы подняться на нужную высоту. Их много у Сираба. Они неподвижны и издали похожи на желто-серые камни или глыбы, пятнами застывшие у самой дороги. Это кондоры; у них белая голова и голая шея. Кроме нас троих у машины и орлов, кругом нет ничего живого. Дышать трудно, а в автомобиль забраться нельзя, так как заднее колесо на домкрате. Шофер возится как-то особенно долго на этот раз, хочется пить, а фляги уже пусты. Невыносимо жарко в толстом суконном френче. Сонливое состояние.

Наконец автомобиль тронулся, стало веселее. Проехали через какую-то деревушку. Желто-серые глинобитные стены без окон, плоские голые и куполообразные крыши, и только в стороне от деревни один дом получше других, по-видимому, принадлежащий хану-помещику. Несколько полуголых ребят выбежали на шум автомобиля, да в одном месте таинственно куда-то за угол шмыгнула женская фигура, застигнутая внезапно на улице. Потом опять серая дорога, солнце и однообразный ландшафт. Впереди на дороге крестьянин. Он гонит небольшой караван, с десяток ослов, обремененных ношей – большими связками саману[29]29
  Мелко нарезанная солома.


[Закрыть]. Усталые животные еле перебирают ногами; кажется непостижимым, как такие маленькие животные могут нести на себе этот громадный груз.

Автомобиль напугал погонщика. Гудок ревет, а ослы безучастны. Они сбились в кучу и стоят неподвижно. Шофер сердится, гудок хрипит. Перс кричит и, толкая ослов в зад, по одному стаскивает их в придорожный ров. Он уступает дорогу. Потом час он будет возиться, приводить в порядок расстроенный караван.

Автомобиль мчится опять по серой и знойной дороге.

* * *

У самого Кянгавера за садами показалась группа всадников, человек пятнадцать. Впереди на раскрашенной серой лошади сидел высокий худой перс с палкой в левой руке; на палке белый сокол. В группе было несколько всадников. Кони гарцуют, вычурно выбрасывая в сторону стройные ноги. Шеи их как будто нарочно изогнуты вниз; все они на мундштуках, а хвосты и гривы у некоторых окрашены в оранжевый или голубой цвет. Центральной фигурой был хан, ехавший со своими гостями и челядью на соколиную охоту. Небольшой, толстый, с большими черными глазами, в белом чесучовом сюртуке, хан сидел на чистокровном арабе и неумело подпрыгивал в английском седле. Все, кроме хана и еще двоих, были в черных, наглухо застегивающихся сюртуках, и, по-видимому, были слуги. Группа была очень эффектна и напоминала наши соколиные охоты прежних времен. Да, Персия живет еще в эпоху натурального хозяйства, со своим укладом, полукрепостным правом, помещиками и соколиными охотами!

– А вот и Кянгавер! – сказал Михаил Григорьевич.

Кянгавер показался справа на бугре. Ряды плоских крыш, очень скученно гнездившихся одна к другой. Много двухэтажных домов и потому входные двери и окна вторых этажей видны. Слева густой сад, а справа несколько круглых старинных полуразвалившихся башен.

– Кянгавер – долина смерти, – продолжал Запорожец. – Вы видите – городок-то на горке, а внизу все сплошь болото. Здесь мириады мошкары, комаров и ужасная малярия! Говорят, здесь девяносто процентов смертности. Вон на тех горах, – он показал рукой на восток, – живут курды, но живут только теперь, летом, когда жарко и малярия. Зимой они живут в долине, а на лето все племя – с женами, детьми, скотом, скарбом и палатками – снимается и оседает в горах. Чем живут? Войной, разбоем, разводят скот.

– Много ли их? Гм, трудно ответить. Я думаю, никто не знает. Курдов в Персии тысяч пятьсот, шестьсот, а луров, говорят, больше миллиона. Вообще кочевников – миллиона три-четыре наберется. Кочевников здесь называют «илятами», т. е. племенами, в отличие от оседлого населения…

– Ну нет, по всей Персии они все же не кочуют. Да им и неинтересно. Они имеют право кочевать без стеснения в пределах своих территорий… Ну, не знаю, в привычных местах, что ли! Летние становища или кочевки называются яйлаки, а зимние в долинах – кишлаки. Они пользуются полной автономией. Натуральных повинностей не несут… Как называется это племя, около Кянгавера, – не знаю. Масса племен…

– Вы спрашиваете, – налоги? Да как же с них получить? Нет, не платят… Может быть, где-нибудь и платят?! Во всяком случае, крайне редко.

– А что же, они мусульмане?

– Курды?

– Нет, вообще – кочевники.

– Формально конечно, они в большинстве – процентов восемьдесят – шииты, но среди них масса сектантов. Есть такая секта – Ахл-и-Хакк, или секта «людей истины». Они веруют в периодическое воплощение божества. Персы-шииты называют их «Али-илахи», т. е. обоготворители Али, зятя Магомета.

– Откуда Вы это все знаете, Михаил Григорьевич? – спросил я.

– Откуда?

Он посмотрел на меня.

– Человек один есть в Тегеране. Русский. Вот поживете, и Вы с ним познакомитесь. Любопытный тип. В Персии живет двадцать лет. Много чудес рассказывает. Ну, так вот… на чем я остановился. Да, о кочевниках. Кочевому образу жизни благоприятствует масса факторов. Во-первых, общий упадок персидской экономической культуры. Пригодные для обработки земли заброшены. Арыки, керизы засорены. Леса истреблены. Кем? Временем, войнами, историей. Конечно, и специфические климатические условия Персии имеют значение. Средняя высота нагорий Иранского плоскогорья – тысячи четыре футов над уровнем моря. Но здесь масса нагорий – плато в восемь, девять тысяч футов. Они высоки, для земледелия негодны. А летом эти нагорья покрыты травой – великолепные пастбища. То же нужно сказать и о более низких равнинах. Летом они выжжены солнцем, как это плато. Видите, что кругом, а зимой здесь трава! Для скота хорошо. Кочевники и занимаются скотоводством. Примитивным, конечно. Овцы, козы, молоко, шерсть. Об улучшении пород они и не думают. Понятия не имеют. Тоже и о способах стрижки шерсти. Никаких забот. Шерсть продают. Торгуют. Ну, как торгуют? Грубая шерсть идет на бечевки, палатки, шатры, а из нежной делают войлоки, ткани. Не они, конечно, работают, а в городах персы-ремесленники… Между прочим, верблюжью шерсть в большом количестве вывозят из Персии в Европу. Вот я вспомнил о верблюдах! Мы их с Вами уже видели. Здесь масса караванов, в особенности верблюжьих. Персы любят верблюдов. Лошадь здесь на втором месте. На первом вьючное животное – мул, осел, верблюд. Лошадь менее вынослива, да и кормить ее дорого. Осел и верблюд едят всякую дрянь – сухую траву, колючки, мох. О них мало заботы, а выносливость!.. Куда же лошади! Верблюды здесь в большом почете. Все делают. Даже почту возят. На востоке Персии – большие пустыни. Так, через эти пустыни – дромадеры[30]30
  Одногорбые верблюды.


[Закрыть] служат почтовыми курьерами. Выносливые бестии!

Запорожец умолк. Мы уже ехали по кривым ухабистым переулкам города.

– Видите, как я вас просвещаю, – сказал Запорожец и выскочил из автомобиля около двухэтажного невзрачного дома.

* * *

Мы должны были осмотреть Кянгавер и выяснить возможность открытия здесь первого земского лазарета. Городок небольшой на полпути между Хамаданом и Керманшахом. Назревала крупная операция – на Багдад, а войска на этом участке от Хамадана до Керманшаха протяжением больше двухсот верст не имели ни одного лазарета, ни одного питательного пункта, ни бани… Ничего, кроме этапных пунктов. В Кянгавере стоял сводный эскадрон Первой кавказской кавалерийской дивизии и этапная рота. Ханский тенистый сад всегда был наполнен солдатами, идущими на Керманшах и обратно, измученными дорогой и жарким солнцем. Кянгавер был естественной станцией двухсотверстного пути; здесь нужно было открыть госпиталь, питательный пункт и баню. Так и было сделано. Командир корпуса настаивал на этом, и мне пришлось учиться на живом деле. Я никогда не видел питательного пункта и не знал, как вкапывается котел и как выглядит кипятильник. Сотрудники мои, два врача и девять сестер милосердия, были люди хорошие, и некоторые из них имели опыт. Дело закипело. Через две недели в ханском доме и в двух палатках в саду разместился небольшой госпиталь на 100 кроватей. На питательном пункте весело дымили котлы, вмазанные у садовой стелы, и стояли четыре новеньких жестяных кипятильника. Человек сто в день получали обед и чай. В саду у северной стены поставили навес, и до сотни проходящих мимо усталых солдат могли одновременно в нем разместиться на отдых.

* * *

В узкой длинной комнате с маленьким окном у самого потолка после обеда сидело человек шесть земцев. В комнате, приспособленной под столовую из какого-то чулана, было прохладно, и не хотелось уходить. Вбежал солдат и, запыхавшись, сообщил, что из Керманшаха по телефону уполномоченного просит командир корпуса. Оказалось, что звонил корпусный врач по приказанию командира корпуса, требовавшего безотлагательно послать санитарный отряд вперед в Керинд, за 200 слишком верст отсюда, и там развернуть лазарет. Это было очень трудно сделать, так как во всем был недостаток, а главное, не было денег и перевозочных средств.

Корпусный врач кричал в телефон:

– Так Вы отказываетесь? Отказываетесь? Так и доложить командиру корпуса?

– Мы не отказываемся, но я только указываю вам на затруднения, в каких мы находимся. Разрешите подумать и дать вам ответ через полчаса.

Когда персонал узнал о содержании разговора, в столовой поднялся шум. Сестра, графиня Б., девушка лет двадцати, категорически заявила:

– Мы не поедем.

Старшая сестра милосердия, светлейшая княжна Л., тоже сказала, что ехать нельзя, так как «тетя Мисси» запретила куда-нибудь двигаться без разрешения. Так звали свою тетку, уполномоченную В[сероссийского] 3[емского] С[оюза] в Персии графиню С.А. Бобринскую, ее племянницы, сестры милосердия Б. и Л.

С докторами было еще хуже. По их словам выходило: медикаментов мало, персонала тоже. Если разбить все пополам и отправить в Керинд, то выйдет ни то ни се. Доктор Д. упирался: