Текст книги "Казаки на персидском фронте (1915–1918)"

– Я не выеду из Кянгавера, пока старшая сестра не извинится за вчерашнее оскорбление.

Вчерашнее оскорбление заключалось в следующем: в Персии после жаркого дня, вечером, обитатели города располагаются на крышах. Крыши плоские, и в каждом доме есть специальная винтообразная лестница с глиняными ступеньками из внутренних покоев на такую крышу. По вечерам персонал лазарета обычно проводил короткое время на плоской крыше ханского дома, любуясь золотым закатом и синевою гор, жадно глотая прохладный воздух после трудового знойного дня. Старшая сестра признала недопустимым с точки зрения морали, нравов такое сидение в поздний час одной из своих подчиненных на крыше, и тут же при докторе отчитала сестру, приказав ей удалиться. Сестра в слезы. Еще утром я пытался всех помирить. Неудачно. Обиженная сестра к обеду не вышла, а доктор и Л. сидели с надутыми лицами.

После разговора с корпусным врачом я слушал горячие споры, отказы, а потом заявил решительно:

– Господа, вы поедете во главе с доктором Д.; зауряд-врач Бетюцкая и сестры: Бобринская, Михеева и Мальцева. Я поеду с вами тоже.

– Я не поеду, – решительно заявил Д., – я уезжаю в Россию завтра же.

– В таком случае Вы будете арестованы. Завтра мы выступаем, в 6 часов утра. Господа, готовьтесь.

Я пошел к телефону и соединился со штабом. Повозки и лошадей дали драгуны, денег тоже. Старый, седой северец, полковник Д., хоть и сожалел, что мы уезжаем – он уже влюблен в девятнадцатилетнюю М., – но сказал, что мы делаем отлично, что едем, и что Бог нам поможет. Толстый, с красным лицом и огромными седыми бакенбардами, он сердито вращал серыми глазами и хрипло кричал на вестовых:

– Уполномоченному приготовьте рыжую кобылу со звездой, а сестрам посмирнее. Да седла осмотрите! Линейку вам дам на всякий случай. Да плюньте, все будет в порядке! Пойдемте водку пить.

* * *

Выехали в седьмом часу утра. Частью верхом, частью на линейке. В дороге обогнали два фургона, отправленные в Керинд еще накануне вечером, с медикаментами, бельем и посудой. Обгоняли караваны вьючных верблюдов, ослов, катеров с товарами. Караваны разные – очень большие, до тысячи животных, и маленькие, не более десятка. Большие ходили по ночам. Днем очень жарко. На дороге ночью движение было сильнее, чем днем. Уже издали слышался мерный, однообразный звук сотен колокольчиков идущего каравана. Огромный, грязно-желтый верблюд, вожак, разукрашенный цветными тряпочками, важно, почти торжественно выступая «впереди каравана, несет на шее большой колокол; он мерно раскачивается и в такт шагу верблюда позванивает тихо и низко. Верблюды идут один за другим; они связаны и у всех на шее колокольчики разных размеров и тона. Бесконечной кажется эта цепь огромных неуклюжих животных, несущих в пустыне неизвестно откуда и куда большие тюки. Ночь очень темная и прохладная. Луны нет, и путь освещают только большие рогатые звезды. Небо черное, а звезды особенные – большие и блестящие. В тишине ночи звон одномерный и печальный, на тысячи ладов рассказывает какую-то восточную сказку. Стало грустно. Те же звуки уже волнуют, и хочется, чтобы перестали звонить колокольчики и исчезли проклятые горбатые верблюды.

– Должно быть, кто-нибудь из штаба.

Сзади показался автомобиль, и два его огромных блестящих глаза осветили дорогу, и нас, и караван верблюдов, сбившихся перед автомобилем в кучу. Автомобилю ждать некогда, он должен обогнать караван, а резкие свистки машины только еще больше пугают животных. Они уже бегут бестолковой толпой, безобразно теряясь, давя друг друга, теряя тюки по дороге. Автомобиль пытается их обогнать, но по обеим сторонам шоссе – канавы, и автомобиль, ускоряя ход, только ускоряет бег глупых животных. Ни один не догадается свернуть с дороги, и кажется странным, почти фантастическим, этот бесцельный бег огромных обезумевших животных, подгоняемых вперед бледно-желтым светом машины.

От Кянгавера шли почти без остановки, и когда добрались до Биссутуна, то так измучились, что никто не в состоянии был идти смотреть достопримечательности, об осмотре которых уже мечтали давно. Переход был сделан изрядный, в семьдесят верст. С непривычки сильно болели ноги, ныла спина и все тело было разбито. Подходили к Биссутуну бесконечно долго; все казалось, что до скалы рукой подать, но проходили часы, а она казалась все такой же недосягаемой, далекой и страшной. Пошел дождь, и последний час шли под дождем. Но вот и Биссутун. Расположились бивуаком, слева за дорогой, там, где группа деревьев. Решили провести здесь остаток дня и ночь. Какие здесь красивые горы! Справа, у самой дороги, грандиозная отвесная скала Бегистан. Высоты – саженей триста, четыреста. Когда стоишь внизу – немного страшно. Кажешься таким маленьким и ненужным, и хочется убежать подальше. Бегистан – жилище богов. По мифологии греков, эта скала была посвящена Зевсу, а обольстительная Семирамида насаждала здесь висячие сады. На каменных террасах, постепенно уменьшавшихся кверху, насыпалась земля. Каменные колонны поддерживали террасы. Сооружение имело вид громадной ступенчатой пирамиды. На насыпанном грунте были посажены разнообразные растения, привезенные со всех концов Древнего мира. Растения орошали водой, которую подавали на верхние террасы гигантскими насосами. Прошли тысячи лет. Семирамида – легенда. Была ли такая царица? Не знаем. Висячие сады остались. Они не совсем такие, как древние, но они есть до сих пор в Персии. Я видел подобие этих садов у Сингистанского хана под Хамаданом…

Через долину амфитеатром тянутся цепи гор: синих, черных, розовых и белых. Небо синее, как бирюза.

Скоро наступила ночь. Хотелось спать, но нельзя было найти сухого места. Сестрам устроили нечто вроде маленькой палатки, и они ползком разместились рядом. Доктор предпочел провести ночь, скрючившись на линейке, а я с вестовым расположился на земле. Седло под голову, завернувшись в бурку, спалось отлично; ночью накрапывал дождь, и стало холодно. Однако усталость была так велика, что, несмотря на дождь, продолжали спать. Отряд хоть и торопился в Керманшах, но все-таки решено было наскоро осмотреть достопримечательности Биссутуна.

* * *

Дорога, по которой мы шли на Керинд, являлась военным путем еще в глубокой древности. Это исторический путь царей Мидии, Ассирии, Персии, Александра Македонского, Валериана Надир Шаха, всех вторжений арабов, монголов, татар, османлисов. Это – путь мусульманских пилигримов к святым местам и исторический путь проникновения персидской цивилизации в Месопотамию, и цивилизаций – вавилонской, ассирийской, греческой и арабской в Персию. Это здесь, у Биссутуна, находится барельеф персидского царя Дария Гистаспа. Со стороны шоссе, над головой, на высоте десятка саженей, на этой огромной скале высечен барельеф, на котором отчетливо сохранились человеческие фигуры. Царь Дарий сидит в кресле. Перед ним девять пленников – евреи, мидяне, вавилоняне с преклоненными головами, со связанными на спине руками. Высокие прямолинейные фигуры с клинообразными бородами, они в полтора, два раза больше натуральной величины человека. Они замечательно сохранились, и тайна этого заключается в искусстве древних архитекторов. Они поставили барельеф в скале в наклонном положении, под таким углом, что капли дождя с верхней горизонтальной рамы не могут попадать на самые фигуры, и должны были не стекать, а капать мимо них. Барельеф не подвергся в веках действию разрушения воды. Он стоит двадцать пять веков, но он такой же, как будто сделан вчера. Огромное пространство в несколько саженей по сторонам барельефа испещрено клинообразными надписями. Персидский завоеватель написал на трех языках – персидском, эламском и вавилонском – о своих победах, о своих военных действиях против восставших царей Мидии, Вавилона, Армении и других правителей Малой Азии.

В начале царствования Дария I в могучей персидской монархии начались смуты. Подвластные персам цари Сузианы, Вавилона, Армении, Мидии и других стран восстали против династии Ахеменидов. Восстания были подавлены с исключительной жестокостью. Дарий казнил бунтовщиков, а на страх врагам и в назидание потомству приказал увековечить свои деяния.

Здесь приведен также длинный список народов, подвластных царю царей. Барельеф и надписи находятся по той стороне скалы, которая обращена к Керманшаху. Скульптору было бы удобнее работать на другой стороне, обращенной к Хамадану. Но враг, вторгавшийся в эти владения, должен был видеть, читать и понять, какой печальный конец ждет каждого смертного, осмелившегося пройти в Персию против воли властителя мира.

Археологи давно знали о Бегистане. Но прочитать написанного не могли. Тайна клинообразных надписей была неизвестна. Только в середине девятнадцатого века смелый и энергичный английский исследователь проник в Курдистан и с опасностью для жизни разобрал содержание написанного. Работал он несколько лет. Результаты его работы дали ключ к чтению клинописи.

* * *

У самой скалы, внизу у дороги, источник ключевой воды. Загадочная фигура персиянки склонилась к воде и черпает ее длинным, с узким горлышком, желтым кувшином. В трех шагах от нее старик перс в лохмотьях моет ноги. Он сидит неподвижно на камне, опустив ноги в ключевую воду, и смотрит не то на скалу, не то еще куда-то поверх ее. Солдат пришел напиться и набрать воды в флягу.

Прогнал старика.

– Что ж ты с… с… воду мутишь?!

Ушла и женщина, и у воды опять никого, опять тишина и торжественность.

* * *

От барельефа нужно пройти минут пять по дороге вперед. Отсюда отвесная стена скалы представляется гладкой, как будто отполированной, темно-красного цвета. Это гранит. Чтобы попасть на площадку у стены, нужно подняться с шоссе ближе к горе. Площадка большая и ровная. Саженей пятьдесят. Если смотреть вверх на красную гранитную скалу, то на высоте десятка саженей можно видеть высеченную в камне галерею. В эту галерею когда-то вели ступеньки, но теперь их нет и взобраться наверх крайне трудно. В некоторых местах галереи остались колонны. Они естественные гранитные части скалы, вырастающие сверху и врастающие внизу в каменную массу гранита. Галерея очень широка; по ней могла бы проехать тройка. Еще выше потолка галереи, справа, огромная голова сфинкса – женская рыхлая, с неясными чертами. Она как будто смеется и презрительно смотрит на нас. На площадке груды огромных красных и белых камней. Многие из них кубической формы, причем размер стенки – сажень и более. Такой камень должен весить тысячи пудов. Попадаются камни гигантских размеров. У них гладкие стенки, и некоторые из них когда-то были соединены с другими камнями. Вот огромный куб; он врос в землю одним ребром; на его стенке глубокая прямоугольная дыра, а рядом совсем близко стоит другой, такой же большой камень, с большим каменным зубом против того места, где эта дыра. По-видимому, некогда такие камни были соединены с другими и образовывали или колонну, или балюстраду… Тысячи камней, разбросанные теперь на этом месте в беспорядке, много веков тому назад составляли единое целое, огромное белое здание – храм.

Эти развалины известны под названием Тахт-и-Ширин. Постройку гигантского сооружения история приписывает персидскому царю Хозрою Великому, жившему в VII веке по Рождеству Xристову. Этот памятник в архитектурном отношении свидетельствует о влиянии византийского стиля на сасанидское[31]31
  Сасаниды – династия иранских шахов в 224–651 гг. Государство Сасанидов завоевано арабами в VII в. – Прим. сост.


[Закрыть] зодчество. В особенности интересны капители огромных колон. Сасаниды стремились возродить забытое персидское архитектурное искусство, но влияние Византии в скульптуре было уже настолько сильно, что индивидуальность стиля не достигалась. Самобытная чистота древности была утрачена навсегда. Получилось что-то среднее между древней скульптурой и новой, персидской эпохи, перед вторжением арабов. Недалеко от Керманшаха, верстах в десяти, сохранился интересный скульптурный памятник. Он называется Так-и-бостан. Развалины дворца и барельеф на скале. Фигуры всадника, лошади, его окружающих – гигантских размеров. Этот памятник той же эпохи, созданный тоже при царе Хозрое III. Здесь тот же, архитектурно-декоративный, невыдержанный византийский стиль. Идея рельефа, обычная для эпохи Сасанидов – величие царей, их подвиги, символы их деяний…

Но вернемся к развалинам Тахт-и-Ширина.

* * *

Среди груды камней растет не то куст, не то дерево; на нем почти нет зелени, но зато на его ветвях тысячи мелких ленточек, тряпочек и лоскутков разных цветов, крепко-накрепко привязанных. Тоскующие по любви, безответно влюбленные девушки и женщины верят, что дерево может помочь исполниться задуманному ими сокровенному желанию. Только ему открывают они свои тайные мысли и привлекают его своим соучастником. Они символически прикрепляют лоскутки к священному дереву, и крадучись, чтобы не увидел нескромный глаз их, уходят.

Место для храма было выбрано замечательно удачно. Куда ни кинуть взор – горные цепи, уходящие вдаль рядами амфитеатров. Скульптурные группы их и невообразимое разнообразие красок! Как, должно быть, уместен был этот белый, огромный, с прямыми колоннами храм, с его жрецами в белых одеждах и жертвенниками на открытом воздухе! Какое величие природы и гармония с ней человеческого творчества!

Внизу, у скалы через дорогу, теперь расположена персидская деревушка в несколько десятков одноэтажных домов грязно-желтого цвета. Караван-сарай, а около него, с выпяченными от худобы ребрами и облезлой шерстью, катера и ослы. В грязных лохмотьях ходят обитатели деревни, а на кучах навоза лежат голодные, паршивые деревенские собаки.

Что было и что осталось? Обломки былого, даже мертвые камни больше говорят о красоте, чем то, что живет здесь сейчас.

Какое величие прошлого и жалкая нищета настоящего!

Глава шестая
НА БАГДАД

Их было не больше одной дивизии. Это были хорошие солдаты, хорошо вооруженные, бодрые духом, во главе с храбрым командиром.

– Но как жарко здесь в Месопотамии, и как далеко от милой и дорогой Англии!

Сначала все казалось интересным. Были военные успехи, радио радовало ими лондонцев. Кроме обычного молока, варенья и табаку, на фронт стали присылать подарки. С наступлением ранней весны солнце пекло невыносимо; весна принесла с собой болезни – малярию, тиф.

Турецкая армия престарелого Гольц-Паши в Месопотамии состояла по крайней мере из шести дивизий. Англичане допустили большую ошибку. Против этих войск сначала были двинуты очень слабые силы. Только одна дивизия с несколькими вспомогательными отрядами под общей командой генерала Таунсенда. Еще в декабре пятнадцатого года отряд Таунсенда потерпел под Багдадом крупную неудачу. Он отступал. На правом берегу Тигра, против Кут-Эль-Амара, турки вновь атаковали англичан в укрепленном лагере, но с большими потерями для обеих сторон атака была отбита. Отряд был в кольце, отрезан от тыла и базы. Хладнокровно решили ждать, что будет. Англичане умеют ждать. Играли в футбол, чистили лошадей, бесконечно курили трубки. Говорить стали еще меньше. Радио становились все беспокойнее, и в ставке английских войск обдумывали, как помочь зарвавшемуся вперед генералу Таунсенду. Печать забила тревогу, и, с тревожным вниманием смотря на карту фронта, взор англичанина, француза и русского невольно от родных границ переходил к красной ленте на карте у границ союзников, и далее уже скользя по ней, вдруг останавливается в Азии, перечитывая непривычные названия перед точкой Кут-Эль-Амара.

– Вот уже месяцы, как о них бьют тревогу. Ну, что ж! Ну, окружены. Да ведь на германском фронте миллионы стоят друг против друга.

Я помню такие разговоры в Москве в конце пятнадцатого года. Кут-Эль-Амар знали во всем мире. Нужно было посылать помощь. Но новые силы англичан дойти вовремя не могли, а ближайшие на фронте союзники находились в Персии. Это были русские.

Летом пятнадцатого года наступление англо-индийских войск под командой генерала Никсона к Багдаду сыграло большую роль в исходе широко задуманных операций турецкой армии Халил-бея на Ефрате и в Ванском горном районе. Против этой группы турок был один враг – Русская кавказская армия. Теперь их стало два. Очутившись между двух огней, турки вынуждены были направить несколько дивизий, шедших из Моссула на север, обратно к Багдаду. Поэтому русским войскам удалось нанести основательное поражение Халил-бею и отбросить его войска к Мушу и Битяису. Теперь русским войскам в Персии, в свою очередь, приходилось отвлекать на себя турецкие силы, чтобы облегчить положение отряда генерала Таунсенда, вынужденного отступить перед подавляющими силами турок к Кут-Эль-Амару.

* * *

Баратов ответил: раз речь идет о выручке союзников из критического положения во что бы то ни стало, то он идет, заранее примирившись с неизбежными трудностями и лишениями для войск. Форсированным маршем в середине апреля шестнадцатого года Керманшахский отряд во главе с князем Белосельским-Белозерским выступил из Керманшаха. В состав отряда входили: 1-я Кавказская кавалерийская дивизия в составе трех драгунских полков – Нижегородского, Северского, Тверского и 1-го Казачьего Хоперского полка, Конно-горный артиллерийский дивизион; четыре батальона пограничной бригады и два полка 1-й Кавказской казачьей дивизии – 1-й Уманский и Запорожский. Всего около семи тысяч человек. В командование этой группой войск должен был вступить старший генерал отряда, а старшим оказался генерал-лейтенант кн. Белосельский-Белозерский. Петербургский свитский генерал, человек неглупый, приятный в обществе, но мало известный своими качествами как генерал. Он был душою общества на пирушках, прекрасно рассказывал анекдоты и… только. Баратову хотелось назначить другого, но обойти Белосельского было нельзя.

Великий князь Николай Николаевич приказал Баратову приступить к новой стратегической операции – наступлению по Багдадскому направлению. Было приказано занять Ханекен и отвлечь на себя возможно больше турецких сил от Кут-Эль-Амара. В это время наши войска занимали Керманшахский район. До Ханекена было без малого триста пятьдесят верст. Таунсенд мог надеяться, и героически выжидал. Под Ханекеном мы могли встретить крупные силы, а потому генерал Баратов стремился принять меры, обеспечивающие возможность успешности похода. В городах от Энзели до Керманшаха были небольшие гарнизоны, по дороге редкая этапная линия, но тыла в полном смысле этого слова не было. База была в Энзели за семьсот верст от фронта, а тылом было Каспийское море. Ведь отряд Баратова при самом вступлении в Персию не был достаточно подготовлен к серьезным операциям. Войск до трагичности мало. Горсть. В артиллерии, снарядах и патронах – недостаток. Госпиталей, медицинского персонала и лекарств – ничтожное количество. Запасы продуктов питания – консервы, сахар – незначительны. Расходы огромные – денег мало. А главное, не было перевозочных средств. Все можно было бы постепенно подвезти из тыла, но нужны были деньги и транспорт. До Ханекена от Энзели около тысячи верст. Шоссе обрывается на полдороге, и на все это огромное пространство, включая и фланги, с шириною фронта в шестьсот верст, пять-шесть десятков автомобилей и ни одного аэроплана.

Баратов быстро разработал широкий план обеспечения войск и послал в Тифлис. В требованиях было все. Он просил пополнения, денег, транспорта. Ему не дали ничего. Подготовка к операциям требовала и времени, так как продовольствие и фураж надо было везти к фронту за сотни верст гужем или на вьючных животных. Нужно было время, чтобы собрать запасы фуража и продовольствия, наполнить ими магазины Керманшаха и Керинда, а на участке Керинд – Ханекен построить новые. Штаб ответил, что никаких новых сил и средств он дать не может, так как их нет в распоряжении глaвнoкoмaндующeгo Кавказским фронтом, а время не терпит, так как положение союзников под Кутом становится критическим. Генералу Баратову предлагалось исполнить задачу силами и средствами, уже бывшими в Персии в его распоряжении. Экспедиционный корпус переименовали в 1-й Кавказский кавалерийский, должно быть, чтобы придать больше весу вовне. Баратову это было малым утешением.

Выхода не было. Нужно было идти.

* * *

Грунтовая дорога начинается за Хамаданом. С ноября по май частые дожди, а потому дорога местами превращается в сплошное непролазное болото. Дороги Персии! Горные перевалы, холодной весной – разливы рек в ущельях и долинах, непролазная грязь. Ухабы, глубокие ямы, арыки между Хамаданом и Кериндом… Летом – невыносимая жара, отсутствие здоровой воды, песок на перевальных путях, густые клубы пыли. Мириады комаров, москитов и мошек днем и миллионы паразитов ночью, в персидских помещениях, где приходится останавливаться русским войскам. Эти помещения в большинстве случаев караван-сараи, – конюшни с навозом, грязью и вонью. Ведь даже и в мирное время путешественник по Персии должен был везти с собою походную кровать. Нужно было спешно чинить дороги и строить новые. Время было тяжелое – весна. Операции за Керманшахом начали развиваться полным ходом, и с доставкой фуража и продовольствия торопились. Баратов начал постройку дороги шоссейного типа в самом важном месте за Хамаданом, на перевале. На снежные высоты Ассад-Абада из прилегающих к дороге деревень и из самого Хамадана на работы подрядились тысячи персов, которых разбили на рабочие отряды. Под руководством корпусного инженера, его офицеров и десятников закипела работа, и скоро огромной черной змеей через снежную пелену гор выползла новая дорога, и медленно, но уверенно вырастая с каждым днем, стала спускаться вниз в зеленую долину Кянгавера.

Верхом я ехал в Хамадан. Нужно было взять перевал. Решил ехать по новой дороге. Она еще не закончена, но говорят, ехать можно. На перевале рады поглядеть на проезжего. Десятник кричит:

– Кардаш, кардаш, работай, лодырь…

Здоровается со мной и, как бы извиняясь, говорит:

– Ну и народ же – ляд, так и норовит ничего не работать, а краны[32]32
  Серебряная монета, равная двадцати копейкам.


[Закрыть] любит!

Раздался шум мотора, и из-за поворота показался большой серый автомобиль. Кто-то из штаба пробовал дорогу. Машина медленно и неуверенно подвигалась вперед. Рабочие отскакивали в сторону; некоторые скатились с дороги на откос, а другие прижались к горе справа от дороги. После поворота начинался спуск, и было видно, как сотни людей, прекратив работу, смотрели на диковинную самодвижущую машину. Некоторые в застывших позах, с лопатами и кирками в руках, – с изумлением, другие с явным страхом, озираясь по сторонам и на соседей, третьи – и таких большинство, – радостно улыбаясь. Как сейчас помню юношу лет семнадцати! Он окаменел в изумлении, но все лицо его светилось, смеялось, а в глазах был беспредельный восторг.

Но вернемся к отряду. Уже за Керманшахом начались стычки до самого Керинда. Между Керманшахом и Кериндом сто три версты грунтовой дороги. Местность эту персы считают опасной, разбойной. Крупные части, конечно, спокойно шли до Керинда, но мелкие отряды и транспорты часто подвергались нападению со стороны германо-турок и их временных друзей, воинственных курдов. На этом участке заготовлены были траншеи, вырытые персидскими жандармами под руководством немецких офицеров не без применения техники военного искусства. После перестрелки траншеи покидались и неприятель рассеивался в горах. Войска наши не преследовали его, так как нужно было идти вперед. Перестрелками из окопов и заграждениями нас пытались задержать, а нападениями на транспорты расстроить снабжение. Но набеги курдов предпринимались наугад. Ни туркам, ни курдам недоставало стройной организации, и вскоре, как только наши войска подошли к Керинду, после незначительного боя они очистили и Керинд.

* * *

От Керинда начинается спуск с Иранского плоскогорья к знойным равнинам Тигра. В этом направлении до Каср-и-Ширина местность понижается с 5200 футов до 1700 футов над уровнем моря, т. е. на 3500 футов или по 30 футов на одну версту. За Каср-и-Ширином уже начинается необозримая Месопотамская равнина с ее полутропической флорой и палящим зноем… В четырнадцати верстах от Керинда находится Сармиль. Небольшая курдская деревня расположена на холме, между двумя высокими скалистыми горами. Она заграждает путь в Каср-и-Ширин, и турки, укрепив деревню, засели в скалах, приготовившись к большому бою. Здесь была собрана крупная группа турецких войск. Здесь уже не было ни жандармов, ни курдов, ни добровольцев, ни наемников. Они разбежались еще после разгрома под Керманшахом, а их вождь Низам-Салтане укрылся в Багдаде.

Бой начался на рассвете и продолжался непрерывно шестнадцать часов. Турки отчаянно защищались. Наша пехота с песнями ходила в атаку, а драгуны вертящимся смерчем сметали все на своем пути. Бой решила наша артиллерия. Пристрелялась так, что на участке боя горело все, что поддавалось огню. Взлетел на воздух склад военных припасов. Паника. Турки бежали. Сармиль пал. После Сармиля последовательно были заняты Миантаг, Таки-Гврей и Серпуль. Верстах в шестнадцати за Сармилем находится Каср-и-Ширин. Это последний персидский город на Багдадской дороге. Одна из важнейших промежуточных баз, оборудованных германо-турками на вновь образованном фронте. Сопротивление, оказанное турками у Каср-и-Ширина, стоило им больших потерь. После боя склады были брошены, а на полях сражений русские захватили четыре орудия, много зарядных ящиков, патронов и караваны вьючных животных, груженных продовольствием.

* * *

С севера и юга Персия сжата морями. Дуют морские ветры и несут влагу на землю. Близость Аравийской пустыни на юге и влажный морской воздух делает знойным. Здесь свободно растет финиковая пальма. Другое дело на севере. У берегов – климат влажный. Оттого Гилян и Мазандаран – в лесах. Здесь флора умеренного пояса. По мере движения от моря над плоскогорьем Ирана воздух, преодолевая высокие нагорья, охлаждается. Освобождается от морских паров в виде осадков, дождя, снега и града. Спускаясь в котловины внутренней Персии, воздух согревается, и его влажность еще уменьшается. Территория внутренней Персии – впадина. В долинах ее вода рек и озер испаряется быстро – образуются солончаки. Самая глубокая впадина Персии на востоке – пустыня Дешт-и-Кевир. Летом в Персии дождей не бывает, кроме северных склонов Эльбруса и прибрежной полосы Каспия. Средняя температура во внутренней Персии в феврале 25° Цельсия, в июле 50°. Температура почвы 70°. В течение суток – резкие колебания – ранним утром 10°, а днем свыше сорока.

* * *

Двадцать пятого апреля отряд князя Белосельского подошел к Ханекену, турецкому городу, уже по ту сторону персидско-турецкой границы. В пяти переходах отсюда находится Багдад.

За Кериндом войска проходили места, где Реомюр[33]33
  Имеется в виду шкала Реомюра, температурная шкала, один градус которой равен ¹/₈₀ разности температур кипения воды и таяния льда при атмосмосферном давлении, т. е. 1°R = ⁵/₄ °С. – Прим. сост.


[Закрыть] в тени показывал шестьдесят пять градусов, и термометры лопались от жары. Воды было мало, а если и была, то часто горько-соленая. При такой жаре в движении развивалась жажда, а пить было нечего. После высокого Кериндского района, когда спустились к Каср-и-Ширину, солнце стало жечь немилосердно; войска шли под раскаленным солнцем и долгими часами пути не видели ни одного тенистого места. Жажда становилась мучительной. В поисках воды приходилось отходить от дороги на десятки верст. Если находили болотистое место, то радости не было пределов. Припав к влажной земле губами, воду сосали вместе с грязью и тиной. Иногда солдат пытался выдавить воду из топкой земли тяжелым каблуком сапога. Не всегда удавалось. Шли вперед. Через час опять мучила жажда. Доведенные до пределов терпения солдаты пили мочу. Ели мало, не особенно хотелось, да и нечего было. По ночам донимали насекомые. Вши, блохи, клопы и тараканы шли с армией. Тараканы были завезены из России и уживались только у русских.

* * *

В раскаленной духоте Серпуля, недалеко от глинобитных построек, расположился эскадрон Северских драгун. Уже днем дальше идти невозможно. Жара предельная. Командир эскадрона решает идти ночью. Прохладнее. Но боится откладывать, так как приказано спешить вперед. Драгуны ищут тени у заборов, под лошадьми, в караван-сарае. Полковник прилег в каком-то сарае у проезжей дороги и проснулся со страшным криком. Ужалил черный скорпион. За шею. Лекарств никаких. Кто-то сказал:

– Дайте настойки, на скорпионе же.

Но, конечно, настойки не было. Чем-то мазали и перевязывали. Укус – две маленькие дугообразные ранки от клешней скорпиона. Сестра всех успокаивала:

– Ничего, ничего, распухнет немного, это не смертельный укус. Это у нас бывает. Вот фаланг у нас много! Фаланги хуже кусают.

Фаланга – огромный паук, очень быстро двигается и живет в потолках персидских построек. Потолки ведь из нескольких бревен и тысяч прутьев и веток с засохшими листьями. В таком потолке много всякой нечисти. И скорпионы, и фаланги, и змеи. Персы их не боятся, а змей называют домашними, ядовитыми не считают и говорят, что живут они к «благополучию».

Уже после ликвидации Персидского фронта я жил лето восемнадцатого года под Тегераном на даче. Рядом с комнатой была глиняная терраса-площадка. Внутри площадки жили большие серые змеи. Там было гнездо. Ночью они выползали на террасу и собирали под столом крошки хлеба. Впрочем, я иногда видел их днем. С нами в комнате жили собаки. Они вели со змеями войну. Собаки заливались лаем, а иногда ночью в испуге врывались в комнату и вскакивали на кровать. Они боялись змей. Я хотел забить дыры камнями или убить змей, но, узнав о моем намерении, слуга наш, Шабан, отговорил меня.

– Арбаб, змея пусть живет… Тебе хорошо будет. Она – домашняя. Нехорошо змею убивать.

Я послушался совета перса.

– А что, сестрица, долго после этого скорпиона полковник болеть будет? – спрашивал сестру милосердия молодой драгун, вестовой полковника, рябой парень с голубыми глазами. Полковник уже не мог повернуть шеей. Он ворчал:

– Коньяку бы сейчас, все бы прошло.

Но коньяку не было. Сестра ничего не ответила вестовому и пошла хлопотать. Их было только две сестры милосердия, да человек пять санитаров. Они прибыли на одном фургоне из Керинда. Им было велено открыть питательный пункт. На фургоне была провизия, посуда, немного дров. Уже было несколько человек больных. Из эскадрона. Отсталых. Дрова сожгли в первые два дня. На третий – неожиданно из-под Ханекена прибыли раненые – около ста пятидесяти человек, да больных набралось уже около ста. Надо варить пищу, кипяток. Посылали санитаров везде, а дров достать не могли. Ведь в Серпуле нет зелени, нет деревьев, почти нет строений. Старшая из двух, двадцатидвухлетняя графиня Бобринская, не растерялась:

– Сжечь фургон, – приказала она санитарам.

– Сестрица, а как же назад поедете? – спросил кто-то, но ответа не получил.