Текст книги "Казаки на персидском фронте (1915–1918)"

Весело горело сухое дерево, слышен был запах горелой краски, а дым из-под костров на камнях, перемешиваясь с приятными запахами варившейся баранины, ел глаза, раздражал обоняние…

Раненые и больные повеселели. Борщ был на славу, а чай вприкуску пили без конца. Дрова экономили, ибо на другой день пришло еще около двухсот больных и раненых. Затем каждый день прибывало по столько же.

Две девушки – Бобринская и Михеева – проявили героическую энергию и самоотверженность. Они накладывали сотни перевязок. Накормили тысячу больных. Облегчали страдания, как могли. Еще прислали два фургона дров из Керинда. Под жарким солнцем кипела работа, а солдаты благодарили Бога и благословляли двух русских женщин.

* * *

Под Ханекеном операции сразу же приняли серьезный характер. Поражало огромное количество турок. Бои были жестокие, и наши потери были значительны. Выбывали из строя главным образом «вследствие всевозможных болезней, вследствие неимоверно тяжелых и совершенно непривычных для русского солдата и казака условий – страшной жары с солнечными и тепловыми ударами, малярийными и холероподобными заболеваниями. В батальонах пограничников, выступивших в Керманшах в составе тысячи штыков, к этому времени число штыков уменьшилось до пятисот-шестисот в каждом. Очень таяли также и ряды нашей конницы, как в Кавалерийской дивизии, так и в подкреплявших ее двух полках 1-й Кавказской казачьей дивизии»[34]34
  Слова в кавычках из приказа по корпусу от 24 марта 1917 г. № 34.


[Закрыть]. Выбывающие из строя раненые и больные эвакуировались в Каср-и-Ширин, Серпуль и Керинд. В середине мая знойная желтая лента дороги от Ханекена до Керинда была усеяна фургонами, переполненными ранеными и больными, а также солдатами и казаками, уныло бредущими пешком назад к Керинду, к отдыху или просто в тень.

* * *

В Месопотамии турки сосредоточили против англичан огромные силы и военная обстановка для них была крайне неблагоприятна. Английские войска испытывали те же страдания, что и русские – от жары, жажды, малярии и насекомых.

Наше снабжение было из рук вон плохо. Войска оторвались от тыла. Коммуникационная линия не была постоянной и непрерывной; английские войска, несмотря на бездорожье, имели тыл и базу; они получали довольствие до молока и шоколада включительно.

Еще в декабре на выручку отряда генерала Таунсенда англичане послали значительные свежие силы под командой генерала Эльмерса, занимавшего до этого времени пост генерал-адъютанта индийской армии. Турки, оставив перед Кут-Эль-Амаром одну дивизию, в составе трех дивизий двинулись в обход с целью отрезать английский авангард от его базы. Двадцать пятого декабря Эльмерс имел с этими силами успешный для англичан бой. Девятого января враги опять встретились и под Кут-Эль-Амаром произошло ожесточенное сражение, сопровождавшееся тяжкими потерями с обеих сторон. Генерал Таунсенд во главе своего охваченного кольцом неприятеля отряда должен был произвести вылазку и ударить в тыл туркам, атакованным войсками Эльмерса. Этому плану помешали силы природы. Сражение было прервано на другой день подъемом воды в Тигре на целую сажень. Огромное пространство долины, орошаемой Тигром, было залито разливом реки, и многие участки поля сражения оказались под водой. Турки прекрасно знали местные условия и приняли меры, англичане же были застигнуты врасплох.

Но главным врагом английских войск в Месопотамии были не климатические условия, не стихии природы, не зной и болезни, а численное превосходство врага.

Турки били англичан. К середине февраля генерал Эльмерс был окружен на Тигре и попал в такое же положение, как и Таунсенд. Для освобождения отряда Эльмерса английское командование послало новые силы…

Несмотря на исключительное мужество и выносливость английских солдат и индусов, в конце апреля шестнадцатого года Таунсенд с отрядом сдался в плен. Положение английской армии в Месопотамии становилось трагическим. Наступление русских войск с северо-востока создавало флангу и тылу турок значительную угрозу. Вместо решительного наступления на усталые и почти разбитые силы англичан турки должны были отбиваться от русских. Керманшахский отряд спас положение английской армии. В лучшем случае англичане были бы опрокинуты на базу в Басре, а может быть, и совсем были бы изгнаны из Месопотамии. Кто знает?

С ранней весной наступила жара.

В операциях в Месопотамии должно было наступить затишье. Тропический зной парализовал энергию, активность, движение. Англичане бездействовали. Турки, видя, что англичане не проявляют инициативы, а мы в то же время подошли к Ханекену и неминуемо угрожаем самому Багдаду, быстро перебросили крупные силы к Ханекену, противопоставив их нашему Керманшахскому отряду. Против англичан был оставлен лишь незначительный заслон – все равно они были обречены на бездействие. Против нас же был брошен целый корпус. Войска были отличные – турки вообще прекрасные солдаты – части наподбор, а командовал турецкими силами храбрый Халил-паша. Обстановка складывалась неблагоприятно. Баратов был впереди. Он видел лишения войск и знал силы врага. Таунсенд сдался. Теперь приходилось думать уже не об англичанах и Багдаде, а только о сохранении жизней солдат и казаков. Нужно было быстро с малыми потерями отойти назад. Кериндский район возвышенный – лежит на горах, а потому и жара здесь меньше, и климат более здоровый, и к Керманшаху ближе, т. е. к базам и тылу.

* * *

Баратов решил отходить, но при сложившихся условиях отход был сложной стратегической задачей. Просто приказать войскам отступать было невозможно, так как свежая и многочисленная турецкая конница, знавшая все дороги и тропинки, могла бы уничтожить все наши небольшие силы. С другой стороны, отступление наше могло произвести самое неблагоприятное впечатление на персов. Политическая сторона вопроса имела большое значение. Отход был бы истолкован как страх перед неприятелем, и кровью завоеванная дружба многочисленных персидских племен рухнула бы. Этапная линия по главному операционному направлению Энзели-Ханекен, а равно и небольшие отряды на флангах, были расположены среди воинственных племен, вооруженных и дерзких, уважавших нас только за силу, а втайне мечтавших перебить всех русских и воспользоваться нашим военным имуществом. Особенная опасность угрожала этапам, где гарнизоны всегда состояли из нескольких десятков солдат. Перед отступлением Баратов решил произвести у турок замешательство, дезорганизовать их силы и, хотя бы временно, парализовать их активность. Двадцать первого мая по приказу Баратова был произведен решительный и короткий удар по группе турецких войск, сосредоточенных у Ханекена.

Русский отряд был разделен на три колонны. Средняя во главе с полковником Юденичем, состоявшая почти исключительно из пехоты, подкрепленная конно-горной артиллерией, должна была привлечь на себя внимание и силы турок с фронта. Правой колонне под командой полковника Амашукели было поручено оттянуть на себя силы левого фланга турок. Левой же колонне под командой генерала Исарлова было приказано: секретно, глубоким обходом обойти турок с правого их фланга, забраться как можно глубже и отрезать всю Ханекенскую группу турецких войск от тыла и ударить в спину.

Впереди полка шел небольшой отряд, человек восемь. Место было совсем незнакомое, и турки могли показаться каждую минуту. Несмотря на ответственную задачу и на опасность положения, командовавший отрядом корнет был так утомлен, что дремал в седле. Солнце жгло спину, мучила жажда, тело было совершенно разбито, и хотелось одного: лечь в тень и спать. Рубашка прилипала к телу, а ноги в стременах казались из свинца. Корнет исполнял задание в точности, но делал все по совету вахмистра. Он был неопытен; недавно прибыл в полк, прямо на фронт, очень старался и, не боясь уронить своего авторитета, часто советовался со старым вахмистром; но он устал за месяц похода, в особенности за этот быстрый двухдневный марш. Вахмистр отлично знал, что северцы и хоперцы составляют левую колонну в важной и сложной операции, что командует ими всеми генерал Исарлов и что ухо надо держать востро в разведке, так как на корнета положиться нельзя – «молод, да к тому же клюет носом».

Шли по открытому месту, но никого и ничего не видели. Как будто в пустыне. Давно уже ничего не доносили в полк, да, кажется, и связь потеряли. Шли ведь без дороги. Уже часов шесть, как сильно забрали вправо; за два дня сделали большую дугу, а дороги не было. Вахмистр думал:

– Если дорога откроется, то это будет очень хорошо, так как на дороге всегда что-нибудь есть.

Вахмистр размышлял о новом командире полка:

– Как будто «сурьезный». Глаза строгие. «Наскрозь» прокалывают, но уж очень барский вид… и тон… до его приезда командовал наш полковник… попроще будет…

Мысли были прерваны. Вдруг ясно увидел в шагах двадцати сбоку серую прямую полосу.

– Дорога… Ваше благородие, дорога!

Сошли с коней. Присели. Покурить бы! Да нечего. Стали ждать. Ни вперед по дороге, ни назад никакого жилья не было. Дорога была мертва. Корнет забрался в канаву и заснул; казалось, что там меньше солнца. Прилегли и драгуны, одни на животах, головою к земле, другие старались положить голову в тень – под лошадь. Вахмистр с двумя драгунами поскакал искать полк, чтобы сообщить о выходе на дорогу. Они шли рысью, минут двадцать, примерно по той же кривой, что привела к дороге. Справа увидели пыль столбом. Переменили направление, стали приближаться. Это были казаки-хоперцы. Досада была страшная. Не хотелось говорить казакам об удачной разведке. Подскакал к толстому полковнику с шишкой на лице. Пришлось доложить.

– Ну, спасибо, – сказал в раздумье полковник, – с Богом.

Поскакали обратно и, еще не доезжая дороги, заметили далеко-далеко на ней серое длинное пятно. Там где было пятно, дороги не было видно, но пятно походило на дорожную пыль.

– Значит, там дорога, – думал вахмистр.

Один из драгун разведки тоже заметил пыль и об этом разговаривали вполголоса… Корнет проснулся. Вахмистр сказал, что о дороге доложено командиру хоперцев, что наши левее и что на дороге пыль – должно быть, караван…

Было часа четыре. Вахмистр разыскал свой полк очень скоро. Они были уже на дороге, несколько ниже к Ханекену, и как раз резали телеграфные провода линии Ханекен – Багдад. Хоперцы в это время тоже вышли на дорогу. Разведчики донесли, что движется огромный верблюжий караван. Транспорт шел из Багдада, груженный тюками товаров, и в нем было не менее трехсот верблюдов. Охрана была ничтожная. Туркам и в голову не могло прийти, что мы заберемся так глубоко к ним в тыл. Транспорт был захвачен без выстрела. Припали к земле, положив лошадей у дороги, в канавах. Когда транспорт поравнялся с линией засады, ничего не стоило его взять. Вооруженная охрана не сопротивлялась, только погонщики в ужасе поднимали руки и что-то кричали; верблюды, испуганные их криками и видом массы лошадей и людей, сбились в кучу и бессмысленно топтались на месте.

Левая колонна шла, как мы видели, не общей массой двух полков, а сотнями и эскадронами на довольно значительном расстоянии друг от друга.

С фронта Юденич во главе пограничников подошел к турецким позициям и бросился в атаку на турецкие окопы.

– Пограничники, за мной, – кричал он сухим громким голосом, и сотни солдат устремились за ним, видя, что он ни разу не наклонился под свистящими пулями.

– Должно быть, заговор от пуль знает, – говорили солдаты и бежали за высокой фигурой своего командира, жестокого человека, но бесстрашного воина. Юденич бил солдат, но за храбрость они прощали ему все. Кругом падали раненые, их места заступали другие. В бою на стоны раненых не обращали внимания. Уже дрались врукопашную, а Юденич все стоял, распоряжался и… ни разу не нагнулся. Пули шли мимо него.

В другом месте северцы и хоперцы ураганом влетели в окопы и изрубили целый батальон. Командиры полков: Северского – Гревс и Хоперского – Успенский – впоследствии в тысяча девятьсот девятнадцатом году на Кубани бывший войсковым выборным атаманом – были впереди своих частей, руководя атакой. Подполковники – северец Дзевульский и кубанец Крамаренко конкурировали в доблести друг с другом и с командирами полков. Драгуны и казаки дрались, как львы, и турки уже начали отход от Ханекена через Диалу. Силы турок во много раз были больше наших, и этот успех был достигнут исключительно благодаря хитро составленному плану и отчаянному напору казаков и драгун. В этот момент по переправе должна была открыть огонь конно-горная батарея. Артиллерия должна была окончательно решить участь почти выигранного боя.

– Почему же она не стреляет? – хриплым голосом в волнении спрашивал командир корпуса. – Пусть стреляет, – кричал он, – еще полчаса, и турки будут разгромлены…

Но батарея молчала. Командир батареи сходил с ума. Он приказывал стрелять, но пушкари безрезультатно возились у орудий. Орудия не давали огня. Иванова бросало в пот; он, бледный, выслушивал повторно присланное приказание командира корпуса и был бессилен его выполнить. От долгого ли пути по ужасным дорогам, от жары ли или еще от чего-нибудь, но орудия испортились. Пограничники, казаки и драгуны выдыхались, а к туркам стали прибывать свежие подкрепления. Первый страх неожиданности прошел. Отказ батареи от действия нарушил весь задуманный план, и счастливая для турок случайность спасла их от окончательного разгрома. Но все же операция удалась. Турецкие силы были расстроены, они понесли значительные потери людьми и имуществом. Чтобы перейти в наступление, они должны были привести себя в порядок. Для этого нужно было много времени. Мы выиграли две с половиной недели – срок, достаточный для спокойного отхода наших войск. Они устали и нуждались в отдыхе. Им приказано было отойти на горное плато Керинда. У Ханекена оставлена была небольшая часть конницы для поддержания соприкосновения с турками. Баратов в это время поджидал пополнений. Он понимал, что турки не оставят его в покое и начнется преследование. А может быть, мечтал о реванше. С начала операции в Персии прошло около полугода, но из России ни одного человека для пополнения боевых рядов корпуса не прибыло. Ждали. Их ждали с надеждой и нетерпением за тысячу верст от русской границы.

Глава седьмая
РЕЙД ГАМАЛИЯ

Скучно в Майдеште. Дождь лил как из ведра. Уже апрель, а дожди все идут. С желто-грязных холмов змеиными ручьями стекала желтая вода, образовывала во впадинах лужи, озера, с шумом прыгала по каменистым уступам и походила на водопад. Через несколько дней здесь будет ослепительно ярко от солнца, знойно, а сейчас вот кругом столько воды и все небо в косматых, куда-то спешащих черных тучах. Дни проходили однообразно. Сотнику Гамалию казалось, что зима и весна не кончатся никогда, что дожди залили уже всю землю, его сотню и его самого, и что Персия и война – действительность, а прошлое – сон. Сон и родная Кубань, и Россия… все, что было до Персии. До Керманшаха было всего три с половиной фарсах[35]35
  Немного более русской мили.


[Закрыть], а ехать туда нельзя. Недавно был. Запасы консервов и вина истощились, а в этой проклятой деревушке не было даже араки[36]36
  Водка.


[Закрыть]. Скучно. Гамалий – высокий, статный, в темной черкеске, стоял под навесом сарая и смотрел, как казаки чистили лошадей. Лошади стояли под навесом, защищенные от дождя, но все же толстый слой трав и веток, изображавший крышу, пропускал дождь, и целые струи холодной воды падали на спины лошадей, на лохматые шапки уманцев. Конечно, было не до чистки. Да кони и так были чисты, но, во-первых, час был как раз этот, а во-вторых, людей надо было занять…

Командир корпуса прибыл в Майдешт внезапно, без всякого предупреждения. Говорили, что он – в Керманшахе, а точно где, никто не знал. Телефонист говорил казакам, что он подслушал чьи-то разговоры по телефону и что генерал Баратов к вечеру будет в Майдеште… Стало сразу интересно и весело. Из Керманшаха, штаба и тыла куча новостей. Вероятно, будет ужин с командиром корпуса…

После приезда генерала Баратова прошло не более двух часов, а у Гамалия все перевернулось вверх дном. Когда командир корпуса сказал, что Гамалий с сотней должен выступить вперед, на соединение с английскими войсками, сотник не моргнул глазом, но слева в боку что-то екнуло, и он почувствовав, как все его тело ожило, как он налился радостью. Отчеканивал:

– Слушаю, Ваше превосходительство. Так точно, Ваше превосходительство.

Утром двадцать шестого принесли и бумагу:

– № 515 командиру 1-й сотни 1-го Уманского полка сотнику Гамалию.

– Из Майдешта от командира корпуса. Послано 1916 года 26 апреля 8 час. 40 мин., карта 20 верст в дюйме.

– Приказываю Вам с сотней, с получением сего, выступить на Зейлан, Каркой, Корозан и далее на Зорбатию с задачей войти в связь с британской армией, действующей в Месопотамии. Мною предложено командующему этой армией генералу Лекку к 3–4 мая выслать и от себя разъезд в Зорбатию для встречи с вами. С ним Вам надлежит выяснить подробно состав, расположение и текущие задачи англичан, а также состав и расположение турок, действующих против них. Вам придется двигаться по Поштекуху, вали[37]37
  Владетельный хан, губернатор.


[Закрыть], которого заявил себя сторонником Англии и нашим. Но несмотря на последнее, Вам надлежит двигаться весьма осторожно и с большой осмотрительностью. Правее Вас на Мендели будет двигаться другой наш отряд. По установлении связи и выяснении обстановки у англичан возвращайтесь обратно в Керманшах. Если удастся дойти до Зорбатии, то подробное донесение пришлите через английские искровые станции. Генерал-лейтенант Баратов.

Генерального штаба капитан Каргаретелли.

На словах командир корпуса передал дополнительно:

– Если в Зорбатии не будет английского разъезда, то, разведав Зорбатию, идти по своему усмотрению, – судя по обстановке, – вернуться в Керманшах или Керинд, если же будет возможно, найти и соединиться с англичанами…

Гамалий был рад. Он был смел, осторожен и умен. Молодому казаку улыбалась судьба. Она давала ему возможность вытащить счастливый жребий, но здесь же угрожала и страшила смертью. Но Гамалий был рад. Он понимал, что может погибнуть и сам, и все казаки с ним, но чувствовал, что выиграет тяжелую игру. Он очень верил в свои силы и любил жизнь…

* * *

Выступили на рассвете двадцать седьмого.

Офицеров было пять, казаков сто семь, а лошадей сто двадцать пять. Казаки не знали, куда идут, и только в пути через два часа Гамалий рассказал, что за задачу поручил им генерал Баратов. Народ был молодой, любители приключений. Выслушали с интересом, и весь день шутили и мечтали – как будут угощать англичане, и как потом будут рассказывать своим. Понимали, что трудов и опасностей много. Но считали это неизбежным на войне. Привыкли. Ночевали в Талан-Деште, бивуаком. Далеко на горизонте широкими пятнами вспыхивали зарницы, а по черному, жуткому небу изломанными быстрыми движениями ползли огромные огненные змеи. В небе была беспрерывная пальба. Гроза обрушилась на деревушку с яростью, и раскаты грома сливались в одном трескучем непрерывном гаме…

При вспышках молний обнажались горы, холодные, безлесные, невиданные, страшные. Гигантским фейерверком вдруг освещалась угрюмые, причудливой формы скалы, или вдруг на мгновение зажигался бивуак, и тогда были видны мокрые полотнища низеньких палаток, понурые фигуры мокрых коней и согнутые силуэты в бурках бодрствующего караула. И когда освещался бивуак, вдруг к грохоту сил небесных и беспрерывной пальбе примешивались резкие бессмысленные звуки выстрелов с гор, выстрелов безвредных, но досадных. Разбойничье племя засело в горах и безнаказанно развлекалось…

Утром заболело два казака. Впереди были луры. Племя воинственное, вооруженное и жестокое. Гамалий выстроил сотню и объявил:

– Болеть нельзя, кто слаб телом или духом – свободен. Может уходить обратно в полк.

Три казака пожелали возвратиться и были отправлены в полк. Далее дорога лежала на Чехардоль, через Палангерт, Бенык и Мешенай. Луры были за перевалом. Когда прошли Палангерт, наткнулись на кочевников – племя Хана Сам-Сама. До Чехардоля шли с проводниками. Заблудиться в горах при двадцативерстной карте очень легко, а тут встретили целую семью луров. Они и указывали дорогу, тем более что сами отправлялись в Чехардоль. Луры не обнаружили никакого страха; муж улыбался, показывая свои крепкие зубы; он потеплее прикрыл какими-то тряпками едущую на осле с закрытым лицом жену свою. Двое ребятишек сидели на другом осле, а сам хозяин шел пешком, подгоняя палкой медленно идущих в гору ослов. Когда ослы останавливались, он колотил их палкой, а когда и удары не действовали, вытаскивал из-за широкого пояса-шарфа шило и колол им несчастное тело животных. Острая боль заставляла ослов делать еще несколько шагов вперед.

В Чехардоль прибыли вечером, часов в семь; во время ночного бивуака у одного из караулов произошла перестрелка с лурами. Чехардольский перевал очень крутой. Он спускается к турецкой границе еле проходимыми тропами так, что коней по одному, один за другим, пришлось вести на поводу, причем как до Чехардоля и Дебалы, так и после. Несколько раз пришлось брать крутые подъемы и спускаться ущельями, мало проходимыми дебрями. Срывались в пропасти кони, падали от солнечных ударов, томились жаждой, но надежда достичь намеченной цели поддерживала силы. Иногда с гор с грохотом сыпались камни. То – вдогонку проходящим луры посылали подарки. Очень долго не было воды. Люди страдали, кони изнемогали. Проводник лур из Чехардоля все уверял, что вода скоро будет, но воды не было, и это стало казаться подозрительным. Лур сделал попытку удрать, но был пойман и только вследствие угрозы быть повешенным указал воду невдалеке от дороги. Под угрозой он стал и более откровенным. Признался, что имел приказ завести русских в такие дебри, где нет воды и откуда без проводника выбраться трудно.

* * *

Было второе мая. По карте выходило, что направление верное, скоро Амир-Абад и Зорбатия, а там должны быть англичаие; а если их там нет, то придется идти на восток, в Амле, место кочевки вали Поштекуха, место страшное, ибо там были тысячи вооруженных всадников. Преодолеть территорию воинственных луров это значило бы выполнить задачу. Ясно было, что силой здесь ничего нельзя сделать; разведка показала, что владетельный вождь имеет при своей особе не менее двух с половиной тысяч вооруженных всадников. Нужна была ловкость, находчивость, хитрость.

Гамалий, бронзовый от загара, с потресканными губами, весь в пыли, задумчиво ехал впереди отряда. Как быть? Что делать, если луры не пропустят к англичанам? Симптомы были скверные. В Луристане к отряду относились явно враждебно. Чем ближе к Амир-Абаду, тем хуже. На ночевках с казаков брали непомерные деньги, за все, даже за воду. Луры держались вызывающе и явно провоцировали казаков. Гамалий приказал быть сугубо осторожными и, – Боже упаси, не стрелять! К физическим мучениям присоединились горькие думы… Мысли Гамалия были прерваны возгласом казака вестового.

– Смотрите, Ваше благородие, что это в «степу»?

– Саранча, – сказал кто-то.

Поле на протяжении шести-восьми верст было покрыто саранчой. Она шла огромным толстым движущимся зыбким пластом и уничтожала все. Впереди, насколько мог хватить глаз, зеленела трава, были какие то деревья, зелень. Позади огромное желто-бурое пространство голой земли. Впереди была жизнь, позади мертвая земля, по которой проползало огромное ненасытное чудовище…

Так и вышло. Англичан в Зорбатии не оказалось. Там были турки. Еще при спуске к Амир-Абаду ясно видели вооруженных всадников, спешно уходящих в горы. Их было человек полтораста. Оказалось, что это были немецкие наемники из луров, удиравшие при приближении русских. Крошечный отряд был со всех сторон окружен врагами. Турки, наемники и «благожелательные» нам луры, ждавшие только разрешения властей или случая напасть на горсть казаков, чтобы ценой смерти их овладеть конями и походным имуществом отряда.

Самое главное – турки. Нужно уходить, и единственная дорога вперед – на Амле через Поштекух. Крутой поворот на восток, и глухой ночью третьего мая Гамалий со своим отрядом достиг места стоянки – кочевой столицы владетельного вождя Поштекуха. Версты за две до места кочевки казаки спешились и на всякий случай заняли позицию. Гамалий с сотником Ахмет-Ханом пошли в ставку. Она находилась в центре вооруженного лагеря. Много палаток, вооруженные люди, женщины и дети, лошади, домашний скот… Все пришло в движение. Вооруженные луры, одни с любопытством, другие с недоброжелательством, смотрели на двух смельчаков. Луры были вооружены английскими винтовками и разукрашены патронташами, ремнями с массой патронов. Офицеров встретил секретарь вали – Азра. Его присутствие, по-видимому, легализовало положение гостей в этом своеобразном лагере. Азра заявил, что вали спит и принять иностранцев не может. Скоро от вали будет проводник, который укажет место для ночлега отряда. Появился всадник и указал бивак у реки. Горная речка протекала в трещине горы, в ущелье, а спуститься к ней можно было, только ведя коней в поводу. Казаки переглянулись. Место было указано скверное. В случае обстрела выбраться из этой трещины было невозможно. Это была ловушка. Ночевать Гамалий приказал казакам там, где остановились, т. е. версты за две до кочевки. От любезного приглашения пришлось отказаться… На другой день Гамалий с Ахмет-Ханом были приняты вали в специально разбитой для приема гостей палатке. Гамалий приветствовал вали от имени генерала Баратова и передал ему письмо. Вали благодарил в очень пышных выражениях, расспрашивал, где находятся русские и как наши военные успехи…

– Русские считают Вас своим другом и готовы Вам всегда помочь, – сказал Гамалий. – О нашем отношении к Вам знает и персидское правительство, и русское.

Вали бесстрастно читал письмо. Аккуратно сложил, положил бумагу в конверт и сказал, что по содержанию письма он подумает и позже, через своего секретаря, передаст ответ на все вопросы, затронутые в письме.

Он продолжал беседу не дольше, чем это нужно по этикету такому высокому вождю, и уже через полчаса Гамалий с Ахмет-Ханом, распростившись в пышных выражениях, откланялись. Прошло около часу. Гамалий волновался. Волновались и казаки. Ответ принес тот же любезный и предупредительный Азра. Со вздохами, длинными вступлениями, кучей комплиментов по адресу русской армии и ее представителя в Поштекухе Азра сообщил, что вали должен соблюдать нейтралитет, как по отношению к туркам, так и к русским с англичанами.

– Он не может, к глубочайшему сожалению, пропустить русские войска через свою территорию на соединение с англичанами. Он, к сожалению, не может также оказать русским никакого в этом деле содействия. Если же русские, предположим, решили бы поступить вопреки желанию вождя луров, то опять-таки, к большому своему огорчению, а вместе с тем и к огорчению нашему вообще, сами русские поставят себя в такие условия, что… их коням нечего будет есть.

Это означало приказ не давать фуража. Гамалий, решительный и находчивый, ответил:

– Передайте вали, что я должен выполнить приказ начальника, пославшего меня, – соединиться с англичанами, и если вали прикажет своим людям не продавать мне фуража, то я оставлю лошадей ему, а с казаками пойду пешком на соединение с англичанами.

Азра ушел и долго не возвращался. Азра имел, говорили, влияние на своего патрона и, по-видимому, хотел, чтобы казаки мирно прошли вперед. Азра возвратился весьма довольный и торжественно объявил, что вали согласился пропустить русских через свои владения. У повелителя луров был больной сын. Единственный. Вали держал при нем английского врача. Гамалий решил поблагодарить хозяина, доставив удовольствие ему и сыну. Сотня устроила джигитовку. При огромном скоплении луров в присутствии вождя племени, больного его сына и нотаблей казаки джигитовали. Джигитовала вся сотня, и взорам кочевников, воинственным всадникам дебрей Ирана, показана была безудержная удаль вольной Кубани и бурного Терека…

В лагере кочевников знали, где стоят англичане. Ближайшим местом, где находился лагерь, было Али-Гарби. За пятьдесят верст от Амле начинается уже Турция, и дорога на Али-Гарби на протяжении тридцати – тридцати пяти верст лежит через ущелье, которое тянется вдоль турецко-персидской границы. За ущельем простирается мертвая пустыня, без дорог, и кратчайший путь до английского лагеря в Али-Гарби – через пустыню – верст шестьдесят.

Азра предупреждал:

– В ущелье надо быть особенно осторожными, так как в нем шныряют турки и арабы. В пустыню же нужно взять побольше воды и не заблудиться.

По-видимому, предстояло больше ста верст тяжелого пути. Было пятое мая. Гамалий решил выступить внезапно, скрывая час выступления. Проводников дал все тот же Азра. Кони, передохнув в кочевке, шли весело, а потому ущелье миновали быстро, без приключений. Торопились пройти его ночью; шли не менее семи верст в час. Уже к пяти часам утра отряд вышел из ущелья и, передохнув, направился через пустыню.

Горячее дыхание ее почувствовали сразу. Появилась вдруг жажда, и уже через пару часов воды ни у кого не было… Солнце зажглось внезапно, откуда-то снизу, и сразу же стало очень жарко. Пустыня… Сначала бурая, неровная земля, небольшие холмы, каменистая почва, небольшие камни…

Растительности никакой. После ущелья как отрезало. Кругом мертво. Насколько может хватить глаз, золотисто-серая песчаная пелена. Уже слепит глаза и больно смотреть. Впереди пески… Понуро смотрят кони, еле передвигают ногами, а зыбкая почва, горячий песок и воздух обжигают и копыта, и ноги лошадей, и лица всадников. Пески заполонили все… Позади скрылись и горы, и бурая земля, и камни… Осталась только пустыня, знойная пустыня со своим страшным гостем – полуденным солнцем. Пустыня и солнце – одно. Не оторвать их друг от друга. Они спаяны страшной силой, и не знаешь, откуда зной, – сверху ли от застывшего бесцветного диска или снизу от раскаленных песков…

Вероятно, здесь бывают метели, бураны пустыни… Вот как намело, – выступы, сугробы песочные, плоскости наклонные. И бури бывают, как на море. А песчинки, как вода, образуют рябь… Да так и застыла песочная зыбь. Огромными дугами. Оголевшими ребрами исполинского чудища-трупа выпирают песочные дуги. Необозрима пустыня… Золото, кругом рассыпано золото, и блестит, и слепит глаза, и все оно расплавлено, и горячо идти и горячо смотреть на него… Я тоже налит золотом, горячим, жидким… я чувствую, что больше не могу и куда-то падаю…

Казак очнулся от сильной боли в ноге. Боль была, должно быть, острее жары и обморока. Конь упал, околел сразу. Казака подняли с трудом. Посадили на другого коня. А боль в ноге все острее. Только ушиб или сломал? Ах, как хочется пить!