Текст книги "Чужак из ниоткуда – 2"

– Вот же суки, – искренне произнёс я. – Не подумал об этом.

– У меня прямо в животе похолодело, когда я понял, – сказал Петров. – Предупредить тебя не было никакой возможности. Но ты сам молодец, не взял.

– Честность – лучшая политика, – сказал я.

Путь до Москвы с посадкой и дозаправкой в канадском Монреале занял тринадцать часов. Хорошо, что в аэропорту Кеннеди я догадался купить три книги. Одна английского писателя Алистера Маклина с остросюжетными (так обещала реклама) романами «Крейсер „Улисс“» и «Пушки острова Наварон», вторая – роман «В дороге» американца Джека Керуака и третья – моего любимого Джека Лондона с двумя романами: «Морской волк» и «Время-не-ждёт» (я их читал на русском, но захотелось прочесть и в оригинале).

Керуака и Лондона отложил на потом, а вот в «Пушки острова Наварон» нырнул с головой и вынырнул только тогда, когда наш Ил–62 пошёл на посадку.

Сели в аэропорту Шереметьево. По радио объявили температуру воздуха (вполне комфортные двадцать два градуса по Цельсию) и московское время – двадцать часов тридцать четыре минуты.

Вскоре подкатил трап, и мы покинули салон самолёта.

Снаружи было ещё вполне светло. Солнце, склонившись к закату, ещё не зашло и щедро рассыпало свои лучи, освещая тёплым вечерним светом лётное поле, наш самолёт, чуть уставшие лица пассажиров и здание аэропорта.

Подкатил автобус.

– Куда мы сейчас? – спросил я.

– Тебя отец обещал встретить, – сказал Петров. – Он же в Москве теперь. Начштаба Кантемировской дивизии, между прочим, не хрен собачий. Полковничья должность! Впрочем, он сам тебе всё расскажет.

Отца я увидел ещё издалека. В летней повседневной форме (защитная рубашка, такой же галстук, отутюженные брюки навыпуск, фуражка) он стоял в первых рядах встречающих, жадно всматриваясь вглубь терминала, откуда должны были появиться пассажиры нашего рейса.

Увидел меня, быстро пошёл навстречу, небрежно отстранив служащую аэропорта, попытавшуюся заступит ь ему дорогу. Раскинул руки, крепко обнял, расцеловал.

– Сынок, родной! – его голос дрогнул, в глазах блеснули слёзы. – Живой… Как же мы все волновались!

– Здравствуй, папа! Уже можно не волноваться, я здесь и страшно рад тебя видеть!

Я и правда был страшно рад его видеть.

Даже не ожидал.

Горячая волна прилила к сердцу да так там и осталась, продолжая его согревать.

Как-то сразу я понял, что многое бы отдал, чтобы увидеть сейчас и маму с сестрой Ленкой. И дедушку с бабушкой! Конечно, и Наташу и даже Кофманов, и моих кушкинских друзей, но это уже немного другое. Папа, мама, сестра, дедушка с бабушкой – это семья, люди, родные мне по крови. Именно так, по крови. Потому что тело, в котором я живу, принадлежит землянину Серёже Ермолову. Да что там, я и есть уже во многом землянин Серёжа Ермолов. Горячая волна в моём сердце – лучшее тому доказательство. Она называется любовь. А выше любви нет ничего.

Глава двадцать первая
Москва! Новая квартира. Гастрономические интересы. Гужевой транспорт столицы. Телефонный звонок

Москва мне понравилась сразу.

Она превосходила столицу Гарада Новую Ксаму по размеру и со временем обещала вырасти в гигантский мегаполис, но всёещё оставалась городом, соразмерным человеку, скажем так. Несмотря на весь свой размах.

Из аэропорта Шереметьево до станции метро Новые Черёмушки, рядом с которой отец получил квартиру, мы доехали минут за сорок, и всю дорогу я не отрывался от окна, разглядывая всё новые и новые виды.

Москва ненавязчиво и даже несколько отстранённо демонстрировала себя, показывая в свете угасающего дня, то широкий проспект; то самую настоящую деревенскую улицу с вишнями и яблонями за деревянными заборами и разлёгшейся в луже хрюшкой; то речную излучину; то высотку со шпилем, пронзающем вечернее небо; то прекрасную, хоть и обшарпанную церковь; то фабричное здание из тёмно-красного кирпича с торчащей рядом такой же трубой; то звенящий на повороте трамвай; то стайку весёлых девушек, смеясь перебегающих дорогу; то зелень парков и скверов; то первые электрические огни, загорающиеся в витринах магазинов и московских окнах.

– Ну что, – спросил отец, поглядывая на меня. – Нравится Москва?

– Да, – честно сказал я. – Очень!

– Лучше Нью-Йорка?

– Да я того Нью-Йорка, считай, и не видел. Два аэропорта и домой.

– А какие города видел? – в голосе папы слышался неподдельный интерес.

– Ну… все не перечислить, пап. Из более-менее крупных – Сент-Луис, Остин, Вашингтон краем зацепил, но быстро оттуда сбежал, Сан-Франциско, конечно.

– Почему конечно?

– Наверное потому, что он мне больше всех понравился.

– Красивее Москвы?

– Пап, он другой совсем! Там населения раз в десять меньше, чем в Москве. Плюс океан и залив. Про возраст я вообще не говорю. Москве сколько лет?

– Год основания – тысяча сто сорок седьмой, – вспомнил папа. – Первое упоминание Москвы в летописях.

– Получается восемьсот двадцать пять, – посчитал я в уме. – Почти тысяча! А Сан-Франциско в город начал превращаться, считай, только в тысяча восемьсот сорок восьмом во времена золотой лихорадки.

– Москва к тому времени несколько раз сгореть успела, – пошутил папа.

– Вот-вот, – сказал я. – США вообще молодая страна.

– Молодая да ранняя, – сказал папа изменившимся тоном.

– Не любишь Америку?

– А за что мне её любить? Я хорошо помню, как фактически в танке ночевал во время Карибского кризиса. А вы с мамой и другими жёнами офицеров и детьми на чемоданах в крытых «Уралах» сидели, ждали отправки в Союз.

– Это в Германии?

– Ну да. Десять лет прошло, а как вчера… Ты-то маленький был, не помнишь, наверное.

– Не помню, – сказал я.

– А Москву помнишь?

Я знал и помнил, что мы уже жили в Москве, когда папа учился в академии бронетанковых войск. Даже помнил, как пошёл здесь в школу и немного наш дом, расположившийся большой буквой «П» рядом со зданием академии. Тогда он казался мне воистину гигантским.

Однако все мои воспоминания о прежней жизни Серёжи Ермолова были нечёткими, смазанными, с трудом пробивающимися в моё нынешнее сознание. Гораздо лучше и яснее я помнил Гарад и жизнь Кемрара Гели. Но не признаваться же в этом родным и близким, м-да.

Тем не менее, что-то я помнил, о чём и рассказал отцу.

– Если хочешь, можем заехать в Лефортово, – предложил он. – Посмотришь на наш бывший дом. На школу. Правда это крюк…

– Давай в следующий раз, пап, – сказал я. – Мы же теперь в Москве надолго. Успею ещё.

– Ну да, извини, не подумал, ты же только с самолёта… Правильно, потом как-нибудь. Едем домой.

Квартиру отец получил на улице Гарибальди, в новом, только что сданном двенадцатиэтажном доме. Как и кушкинская, она была четырёхкомнатной, хотя и несколько уступала той по размерам. Зато планировка, отделка и общий, скажем так, комфорт не шли ни в какое сравнение. Никаких проходных комнат; центральное отопление; газ; горячая вода зимой и летом одним поворотом крана; паркет; застеклённая лоджия; второй этаж.

– Нравится? – с гордостью в голосе осведомился папа, когда я осмотрел квартиру.

– Ещё бы, – искренне сказал я. – Неужели мне не придётся больше топить печи и титан?

– Не придётся. Даже сарая нет, представляешь?

– Сарая-то ладно, – сказал я. – А спать где?

– Пока на раскладушках, – бодро сказал папа. – Мебель-то в Кушке. Потерпим?

– В Америке два месяца в трейлере спал, – сказал я. – А последнюю ночь и вовсе в пещере. Нормально.

Кроме двух раскладушек, в квартире имелись три казённого вида стула, казённый же шкаф для одежды и обшарпанный стол, на котором стоял новенький, кремового цвета, телефон. На кухне – маленький холодильник «Саратов», стол, две табуретки и пара кухонных шкафчиков, в которых обнаружилось несколько тарелок, пара чашек, вилки, ложки, чай, банка растворимого кофе и сахар. Ещё была одна сковородка, чайник со свистком, алюминиевая миска и две кастрюли– побольше и поменьше. Хлеб в хлебнице. В холодильнике – кусок сливочного масла в пергаменте, треугольный пакет молока; десяток яиц, сосиски, две пачки пельменей (одна початая), кусок сырокопчёной колбасы, сыр и лимон. На лоджии, в картонной коробке – картошка.

– Шикарно живёшь, пап, – сказал я. – У нас с Дэвидом в трейлере и этого часто не было. Дай бог пару яиц было в холодильнике отыскать или банку консервированного тунца.

– Дэвид – это кто?

– Дэвид Рассел, жонглёр из нашего цирка, мы с ним вместе жили.

– Нашего цирка, – покачал головой отец. – Надо же.

– Извини, пап, я не хотел. Так получилось. Но теперь это и впрямь мой цирк, я в нём работал, делил с этими людьми дорогу и кусок хлеба. Радости и невзгоды. Так что по-другому и быть не может.

– Да нет, ничего, это я так. Просто удивительно иногда жизнь складывается. Мой сын и вдруг – почти американец!

– Главное слово «почти», – сказал я. – Вы с мамой меня хорошо воспитали, не сомневайся. Как я был советским человеком, так им и остался, можешь не переживать.

– Я знаю, сынок, – сказал папа. – Знаю и верю.

Эх, папа, подумал я, знал бы ты всю правду… Но – нет, лучше тебе не знать. Пока во всяком случае. А вслух сказал:

– Так чем мы будем сегодня ужинать?

– На выбор: яичница, пельмени, сосиски с варёной картошкой. Или можем сходить в кафе.

– Не хочу в кафе, – сказал я. – Давай пюре. Тысячу лет не ел пюре. Пюре с сосисками.

В четыре руки мы быстро почистили картошку, бросили в большую кастрюлю с водой, поставили на газ. Пока она варилась, я принял душ, сменил бельё и рубашку. Грязное засунул в мешок на лоджии (папа сказал, что в доме есть отличная прачечная).

Сели за стол. Ради такого случая отец налил себе рюмку водки, а мне полстакана сухого молдавского вина «Фетяска».

– Что ж, сынок, – произнёс. – Взрослым человека делают испытания, а не паспорт, который у тебя, к слову, уже имеется, – он хмыкнул. – Давай. За твоё благополучное возвращение!

Мы выпили и принялись за ужин.

Это было необыкновенно вкусно. Даже не думал, что так соскучился по обычной советской еде. В Америке неплохо кормят, выпечка разная так и вовсе выше всяких похвал, но всё равно наша еда лучше. Понятно, что всё это вопрос привычки. Но, чёрт возьми, если бы мне пришлось выбирать между клэм-чаудером и борщом в качестве основной пищи, я бы выбрал борщ. А клэм-чаудер оставил бы в качестве редкого экзотического блюда, хе-хе.

Вот интересно, а как бы я нынче отнёсся к новоксамской похлёбке из мигрунда[19]19
  Крупная домашняя птица на Гараде, отдаленно напоминающая индюка.


[Закрыть] да с лесными горными грибами?

Я попытался вспомнить вкус похлёбки. Острая из-за специй и в то же время чрезвычайно мягкая, с густым грибным запахом. Горячая! Да под глоток крепкого твинна… С мороза – ничего лучше не надо. Ишь ты, помню. Кстати, надо будет попробовать сварганить нечто похожее здесь. Кемрар Гели любил готовить время от времени, и неплохо получалось – девушки и друзья хвалили. Так почему бы не готовить Серёже Ермолову? Время от времени, понятно. Мигрунды на Земле не водятся, но, думаю, можно заменить индюшатиной. Что касается грибов…

– О чём задумался? – спросил папа.

– Так, ерунда. О еде.

– О еде?

– Ага. Думал, что ни за что не променял бы наш борщ на клэм-чаудер. Хотя он тоже классный, не отнять…

– Что такое клэм-чаудер?

– Суп такой. С рыбой, креветками и сливками. Белого цвета, пахучий. Прямо в хлебе подаётся.

– Интересно, – сказал папа и налил себе вторую рюмку.

Потом мы пили чай с печеньем «Юбилейное», и, когда я увидел, как папа намазывает на печенье масло, то окончательно понял, что я дома – больше так не делал никто.

Было уже начало двенадцатого, когда мы закончили ужинать, и я помыл посуду.

– Прогуляемся перед сном? – предложил папа.

– Давай, – согласился я.

Мы обулись, вышли во двор. Над Москвой раскинулось вечернее небо – тёмное на востоке и окрашенное в зелёные, оранжевые и алые тона на востоке.

– Теперь так и будет заря гаснуть постепенно, пока не зажжётся уже утренняя, – сказал папа, закуривая. – Самые короткие ночи, самые длинные дни.

– И, не пуская тьму ночную на золотые небеса, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса[20]20
  «Медный всадник» А. С. Пушкин.


[Закрыть], – процитировал я.

– Это про Ленинград, – сказал папа. – Точнее, про Петроград. Ещё точнее, про Санкт-Петербург.

– Съездим как-нибудь? – спросил я. – Красиво там, наверное.

– Говорят, очень. Конечно, съездим. Я тоже не был ни разу.

Мы прогулялись по скверу напротив нашего дома, дошли до станции метро Новые Черёмушки, повернули обратно. Москва затихала, готовясь ко сну. Горели тёплым светом окна жилых домов. По улице проезжали редкие машины. Флегматично процокала копытами лошадь, таща за собой автомобильный прицеп. В прицепе погромыхивали большие металлические бидоны и клевал носом мужик в телогрейке. Время от времени он вздёргивал голову, осматривался вокруг и снова погружался в дремоту. Судя по всему, лошадь прекрасно знала дорогу и сама.

– Надо же, – сказал папа. – Думал, в Москве уже гужевого транспорта не встретишь. Оказывается, не перевёлся ещё.

– Что это она везёт? – спросил я.

– Пустые бидоны из-под молока и сметаны, – ответил папа. – А рано утром, видимо, повезёт полные. По магазинам. Я не спросил. Чем ты занимался в цирке?

– Стрелял, – сказал я.

– Как? Из чего?

– Вот так, – я сделал вид, что выхватываю револьверы. – Из револьверов системы Кольт сорок пятого калибра. Ещё из винчестера. Видел в кино с Гойко Митичем? Вот из такого же оружия. А теперь, леди и джентльмены! – провозгласил я, подражая старине Мэту. – Лучший стрелок старой доброй Англии Джимми Хокинс по кличке Юнга! Когда-то с помощью своей необыкновенной меткости он добыл сокровища кровожадного пирата Флинта на далёком острове, и сейчас продемонстрирует своё искусство нам! Я выходил в костюме то ли пирата, то ли юнги с револьверами на поясе и начинал стрелять. По игральным картам – делал «тройки» из «двоек», свечи гасил выстрелами. Даже, не поверишь, сигару во рту Мэта. Мэт – это хозяин цирка и ведущий. Шпрехшталмейстер, как его в цирке называют. Мэттью Раймонд. Хороший мужик, вот бы вас познакомить.

Про то, как стрелял с завязанными глазами и раскачиваясь на трапеции, говорить не стал – и без того выглядел мой рассказ безудержным хвастовством. С другой стороны – как не рассказать? Сочинить, что был рабочим на подхвате и на сцену вообще не выходил? Глупо. Не говоря уже о том, что всё тайное рано или поздно становится явным. Это сегодня мы с американцами чуть ли не прямые враги. А завтра? Нет. Честность, как уже было сказано, – лучшая политика. В особенности честность с родными людьми.

– С ума сойти, – сказал папа. – Но… как? Чтобы так стрелять, нужно очень долго тренироваться. Да и то не у всякого получится. Уж я-то знаю.

– Не знаю, пап, у меня получилось, можно сказать, сразу. Помнишь, как мы в Кушке стреляли из нашей винтовки с бедра?

– Помню.

– Здесь то же самое. Главное – не целится.

Папа ещё только открывал дверь квартиры, когда зазвонил телефон.

– Кто бы это мог быть в такое время, – пробормотал он и не разуваясь прошёл в комнату. – Подполковник Ермолов у аппарата!

– Уже полковник, – расслышал я негромкий мужской голос на другом конце провода. – Поздравляю вас, Пётр Алексеевич с очередным званием!

– Спасибо. С кем имею честь? – голос отца оставался сух и холоден.

– Простите, не представился. Цуканов беспокоит. Георгий Эммануилович. Помощник Леонида Ильича Брежнева. Завтра в девять утра за вами и вашим сыном заедет машина. Будьте, пожалуйста, готовы к этому времени.

– Это шутка?

– Никаких шуток, Пётр Алексеевич. Нам, собственно, нужен ваш сын, но и с вами, как с отцом столь гениального э-э… подростка, познакомиться не мешает. К тому же было бы не совсем корректно везти к нам мальчика одного.

Везти? Мальчика? Да они издеваются.

Жестами я показал отцу, чтобы дал мне трубку.

– Минуту, – сказал он в трубку и прикрыл микрофон ладонью. – Ты уверен?

– Абсолютно. Всё будет нормально, не волнуйся.

– Передаю трубку сыну, – сказал папа.

Я взял трубку.

– Добрый вечер, Георгий Эммануилович, – поздоровался.

– Серёжа? Добрый вечер, Серёжа.

– Скажите, пожалуйста, Георгий Эммануилович. Если вы хотите встретиться со мной, почему вы говорите с моим отцом?

– Вообще-то, по закону так положено. По нашему советскому закону. Ты – несовершеннолетний, а значит, за тебя отвечают твои родители.

– И государство, так? Наше советское государство.

– Верно.

– Так почему же наше советское государство допустило, чтобы меня, несовершеннолетнего, как вы говорите, выкрали прямо с территории нашего государства, после чего целых два месяца ничего не делало, чтобы меня найти и вернуть домой?

– Серёжа, ты не понимаешь…

– Я ещё не закончил, Георгий Эммануилович, – прервал я собеседника. – Этого мальчика, как вы говорите, подростка, несовершеннолетнего, который нуждается в родительской опеке, вы оставили один на один с нашими, не побоюсь этого слова, геополитическими противниками. Без малого – врагами. Несовершеннолетнему мальчику пришлось выкручиваться самостоятельно. Бежать, скрываться, искать способ заработка и выживания. И всё это в чужой капстране. Даже способ связи с родиной мальчику пришлось искать самостоятельно. А теперь вы звоните и даже не удосуживаетесь попросить меня к телефону? Решаете всё за меня?

Надо же, даже не подозревал, что у меня так накипело. Высказываюсь и прямо легче становится. А вот так. Знай наших.

– Я собирался, но…

– Это первое. Второе. Вы уж меня простите великодушно, Георгий Эммануилович, но откуда нам с отцом знать, что это именно вы?

– То есть как?

– Да очень просто. Вы по телефону представились Георгием Эммануиловичем Цукановым, помощником Генерального секретаря нашей Коммунистической партии Леонида Ильича Брежнева. Но голоса вашего мы не знаем, как вы выглядите, тоже не знаем. Я уже не говорю о том, что голос можно довольно легко сымитировать. Так откуда нам знать, что вы – это вы? Меня уже один раз выкрали. Не хочу, чтобы это случилось во второй.

В трубке наступило молчание.

Я ждал.

Глаза у папы были большие и весёлые. Молодец, папа, подумал я. Вижу, что ты за меня, и плевать на карьеру, если что. Так и надо.

– Да, – послышалось в трубке. – Теперь вижу, что о вас говорили правду, Сергей Петрович. Вы действительно необыкновенная личность. Приношу свои извинения.

– Извинения принимаются.

– Что вы предлагаете?

– Как всегда, – сказал я. – Петров и Боширов. Пусть за нами заедут они. Никому другому я пока не доверяю.

– Что ж, это справедливо, – сказал мой собеседник. – Ждите их завтра к девяти утра.

– Спасибо. И ещё.

– Да?

– Пусть моему отцу позвонит его непосредственный начальник и скажет, что завтрашний день у него выходной. Как я понимаю, это командир дивизии. А то знаю я, как у наших военных бывает. Только собрался время с семьёй провести – всё бросай и мчись в часть.

В трубке засмеялись.

– Хорошо, Сергей Петрович. Будет вам сейчас звонок от комдива. Это всё?

«Сказку на ночь» – вертелось на языке, но я сдержался. Хорошего понемножку.

– Да, спасибо.

– Доброй ночи.

– Доброй ночи, Георгий Эммануилович.

Я положил трубку и посмотрел на папу. Он улыбался.

– Ибо не фиг, – сказал я. – Правильно?

Глава двадцать вторая
Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского СоюзаЛеонид Ильич Брежнев и другие

В нашей семье все «жаворонки». Возможно, кроме сестры Ленки, которую разбудить утром – задача не из простых. Но Ленка маленькая ещё, вот подрастёт, тогда посмотрим. Так что к девяти утра мы были полностью готовы и даже позавтракать успели (яйца всмятку, хлеб с маслом, чай).

Без пяти минут девять в дверь позвонили. Папа открыл. На пороге стоял улыбающийся Петров в тёмно-сером гражданском костюме и даже при галстуке.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – радостно провозгласил он. – Поздравляю с очередным званием! Доброе утро, Серёга! Ну что, вы готовы?

– Доброе утро, – ответил папа. – Готовы. Зайди-ка на минутку.

Петров шагнул в квартиру. Папа закрыл дверь и негромко спросил:

– Мы что, в Кремль едем?

– Нет, – ответил Петров. – На дачу Брежнева. Тут совсем недалеко по московским меркам. Тоже на юго-западе, сразу за МКАДом. Не волнуйтесь, товарищ полковник, всё нормально будет.

– Легко сказать не волнуйся, – пробормотал папа. – Ладно, пошли.

Подумав ещё вчера, отец не стал одеваться в гражданское. Надел ту же летнюю форму, в которой встречал меня вчера. Я тем более не заморачивался: джинсы, любимая американская рубашка в красно-чёрную клетку, кроссовки Adidas Gazelle – вот и весь наряд. Не совсем по-советски, а точнее, совсем не по-советски, но что делать? Что имеем, то и надеваем.

Во дворе нас ожидали две белые «Волги» ГАЗ–24. Возле одной, скрестив руки на груди, стоял Боширов. Поздоровались, расселись (Петров и Боширов сели в одну, мы с папой – в другую), поехали. Мои часы показывали девять часов две минуты.

Ехать, как и сказал Петров, оказалось всего ничего. Через пять минут мы выехали за пределы Москвы, свернули налево, переехали через узкую, густо заросшую по берегам травой и кустами речку Сетунь и вскоре, после короткой проверки документов на контрольно-пропускном пункте, въехали на территорию дачи.

По сравнению с тем, что я видел в Узбекистане, дача показалась мне весьма скромной. Пара деревянных одноэтажных домов с двускатными крышами, сад, дорожки, посыпанный кирпичной крошкой… Скромно отдыхает товарищ Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, скромно.

Нас ждали.

Среднего роста плотный мужчина за пятьдесят, в тёмном костюме голубоватой рубашке, галстуке и идеально начищенных туфлях, выступил на парковочную площадку из-за ближайших кустов так, что казалось, будто он возник ниоткуда.

Обозначил улыбку, окинул нас взглядом больших внимательных глаз.

– Здравствуйте. Меня зовут Цуканов Георгий Эммануилович, я помощник Леонида Ильича. Это я вам вчера звонил.

– Здравствуйте, Георгий Эммануилович. Полковник Ермолов Пётр Алексеевич, – представился отец.

Рукопожатие.

– Сергей Ермолов, – сказал я. – Здравствуйте, Георгий Эммануилович. Теперь я вижу, что вы – это вы. Точнее – слышу. Приношу свои извинения за вчерашнее.

– Здравствуй, Серёжа, – сказал Цуканов, протягивая руку. – Позволишь себя так называть?

Рукопожатие у него было крепким, уверенным. Но не чрезмерно.

– Разумеется, Георгий Эммануилович. По отчеству всё-таки рановато. Да и не по заслугам.

– Ну-ну, – сказал Цуканов. – Заслуги у тебя уже такие, что мало кто из взрослых похвастаться может. А возраст – дело наживное. Но ты прав – Серёжа удобнее. Что до извинений, то ты был совершенно прав. Бдительность прежде всего. Прошу за мной. Товарищи Петров и Боширов, вы свободны, спасибо.

Мы попрощались с Петровым и Бошировым и направились вслед за Цукановым по садовой дорожке вглубь сада.

Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев, облачённый в синий полушерстяной спортивный костюм, пил чай в беседке и курил сигарету.

Я сразу его узнал по многочисленным фотографиям и телевизионным передачам. Как не узнать эти брови!

Рядом с Брежневым сидели двое: незнакомый мужчина лет шестидесяти в костюме, при галстуке и в очках в тонкой металлической оправе и товарищ генерал-лейтенант Бесчастнов Алексей Дмитриевич собственной персоной. Тоже в костюме, но без галстука. Увидев меня, Бесчастнов едва заметно улыбнулся и подмигнул.

– Вот, Леонид Ильич, – сказал Цуканов. – Привёл.

– Ага! – воскликнул Брежнев. – Замечательно. Здравствуйте!

– Здравия желаю, Леонид Ильич! – чётко произнёс папа.

– Здравствуйте, Леонид Ильич, – мягко сказал я.

– Садитесь, – пригласил Брежнев. – Знакомьтесь. Генерал-лейтенант Бесчастнов Алексей Дмитриевич, Комитет госбезопасности. Как я понимаю, ты, Серёжа, знаком с товарищем генералом?

– Ещё как, – сказал я. – Здравствуйте, Алексей Дмитриевич. Как ваше здоровье? Как давление?

– Я вам говорил, Леонид Ильич, – сказал Бесчастнов, обращаясь к Брежневу. – Этот парнишка лечит лучше всяких таблеток. У меня после него год почти давление в норме было, недавно только опять поползло. Здравствуй, Серёжа. Товарищ полковник, – он наклонил голову.

– Поправим, Алексей Дмитриевич, – сказал я уверенно. – Не вопрос.

Вот оно, подумал. Давно бы так. Все они, эти люди при власти, старые и больные. По-настоящему им помочь могу только я. Помочь так, что обойтись без меня они уже не смогут.

– О здоровье потом, – сказал Брежнев. – Это такая тема, что стоит начать – не закончишь. Сначала давайте я всех познакомлю. Вот этот интеллигентного вида мужчина в очках – Кириллин Владимир Алексеевич. Ученый, академик. Председатель Государственного комитета по науке и технике. Цуканова, моего помощника, вы уже знаете.

Кириллин улыбнулся тонкими губами, обозначил поклон.

– Вы завтракали? – спросил Брежнев.

– Благодарю, Леонид Ильич, – сказал папа. – Не голодны.

– Тогда – чаю. С вареньем! – Брежнев махнул рукой.

Женщина средних лет, одетая официанткой, до этого стоящая в отдалении, подошла и стала наливать нам чай в чашки. А я вдруг понял, что очень хочу кофе. Эх, была ни была.

– Прошу прощения, а кофе есть? – невинно осведомился я. – Соскучился по кофе.

– Думаю, найдётся, – усмехнулся Брежнев и посмотрел на официантку. – Кофе принесите, пожалуйста.

– Если можно, не растворимый, – добавил я.

– Хорошо, – женщина поспешно ушла в дом.

– В Америке привык, – пояснил я, встретив взгляд тёмно-серых глаз Брежнева. – Там больше кофе пьют, чем чай.

– Понравилось в Америке? – спросил Брежнев.

– Понравилось, – сказал я. – Но дома лучше.

– Это правильно, – сказал Леонид Ильич. – Дома всегда должно быть лучше. Даже если кажется, что хуже. Ну, рассказывай, Серёжа.

– Что рассказывать, Леонид Ильич?

– Откуда ты такой взялся. Потому что то, что рассказывает о тебе товарищ Бесчастнов, звучит как какая-то сказка. А я сказки только в детстве любил. Хотя помечтать люблю, не скрою.

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью? – я позволил себе широко улыбнуться. Со всем своим обаянием.

– Именно, – поднял вверх палец Леонид Ильич. – Преодолеть пространство и простор.

Аура Брежнева была не самой лучшей из тех, что встречались мне уже здесь, у людей Земли. Потрёпанная была аура, прямо скажем. Этот человекс юных лет очень много и напряжённо работал. Воевал. Был контужен. Потом опять работал. С годами работы становилось больше, а здоровья меньше. Годы. Сколько ему? Шестьдесят пять полных. По гарадским меркам – ерунда, возраст молодого человека. Но мы не на Гараде. А человек-то хороший. Искренний и добрый. Хотя, разумеется, закалённый властными интригами, по-другому здесь просто не бывает. Открытый. Жалко будет, если помрёт раньше времени. Или потеряет работоспособность. Кто ему на смену придёт, ещё неизвестно, а с ним точно можно работать. К тому же, я к нему не пробивался, сам пригласил. Это – шанс. Шансами нужно пользоваться, других может и не быть.

– Я расскажу, Леонид Ильич. Но сначала попрошу десять минут, чтобы немного подлатать вам здоровье. Это будет действенней любых слов, поверьте.

– Ого, – усмехнулся Брежнев. – Всего десять минут, чтобы подлатать здоровье, которое я гробил всю жизнь?

– Подлатать, – сказал я. – Совсем чуть-чуть. Для основательной поправки, конечно, потребуется гораздо больше времени.

Генеральный секретарь ЦК КПСС вопросительно посмотрел на генерал-лейтенанта КГБ.

Интересно, подумал я, а где Андропов? По статусу, вроде бы, ему положено здесь сейчас находиться, или я чего-то не понимаю?

Бесчастнов утвердительно кивнул головой и сказал:

– Он может. Ручаюсь, Леонид Ильич.

Десяти минут мне не хватило.

Уж больно несгибаемая внутренняя воля оказалась у этого, на вид столь добродушного и домашнего человека. Подсознательно он поначалу так мощно сопротивлялся моему воздействию, что пришлось потратить много времени и сил на то, чтобы заставить его расслабиться и поверить, что всё будет хорошо.

Удалось.

Дальше пошло проще. Наконец, понизив давление, поработав с сосудами головного мозга, другими сосудами и сердцем, я закончил. То есть, работы там было ещё непочатый край, но теперь я точно знал, что в ближайшие пару месяцев пациент будет в относительном порядке.

Семнадцать минут ровно – столько заняла вся процедура по часам. Где-то на пятой минуте Бержнев заснул, свесив голову на грудь. Папа, Цуканов и Кириллин смотрели на происходящее во все глаза. Только Бесчастнов не смотрел, а поглядывал и спокойно пил чай – ему это уже было знакомо. Всем хватало ума помалкивать.

Один Цуканов в самом начале, когда Леонид Ильич уснул, произнёс негромко:

– Надеюсь, Серёжа, ты знаешь, что делаешь. О последствиях предупреждать не стану.

Я только кивнул – знаю, мол.

Папа открыл было рот, чтобы что-то сказать, но в конце концов промолчал, за что я был ему благодарен, хотя и понимал, что он волнуется больше всех.

Ещё бы.

Его сын, по сути мальчишка, производит непонятные манипуляции над первым лицом государства. Не просто манипуляции, а связанные непосредственно со здоровьем упомянутого лица. А ну как, не приведи бог, что-нибудь и впрямь случится? Ох, лучше об этом даже не думать…

Разумеется, всё обошлось, и всё получилось. Я бы и не взялся, будь хоть малейшие сомнения.

– Просыпайтесь, Леонид Ильич. Можно.

Брежнев открыл глаза, поднял голову. Огляделся с немного ошарашенным видом.

– Ну надо же, – сказал.

Встал, прошёлся туда-назад по дорожке. Сделал несколько энергичных разминочных движений.

– Ух ты. Как будто десять лет скинул. Да ты волшебник, Серёжа!

– Что я говорил, – с довольным видом сказал Бесчастнов и отхлебнул чаю.

– Должен сразу предупредить, Леонид Ильич, – сказал я. – Никакого волшебства и шаманства. Всё по науке. И вообще я не врач. Это так – побочный эффект. К тому же не на всех действует, – слукавил я.

– Побочный эффект чего?

– Клинической смерти подозреваю.

Я рассказал присутствующим историю с котёнком и грузовиком купца-афганца в Кушке.

– Подтверждаю, – кивнул папа. – Таки всё и было. Мы с женой чуть с ума не сошли.

– Имеется также официальное заключение начальника кушкинского госпиталя подполковника Алиева, – добавил Бесчастнов. – Там то же самое, только казённым официальным слогом с кучей медицинских терминов. В переводе на нормальный язык: клиническая смерть и затем чудесное выздоровление. Необъяснимое с точки зрения медицинской науки.

– Встречались мне необъяснимые с точки зрения медицинской науки вещи на войне, – задумчиво сказал Леонид Ильич. – Помню, под Новороссийском один боец получил пулю в голову. Да не по касательной, а прямо в мозг, – он постучал пальцем себе по лбу. – Так он не только не погиб на месте, а остался на ногах и продолжал бой. Голову только перевязал. Но то война. На войне вообще всякое случается. В том числе необъяснимое. У нас, вроде бы, мирное время. А, что скажешь, Владимир Алексеевич? – Брежнев вопросительно посмотрел на Кириллина. – Ты же у нас академик.