Текст книги "Спасти империю!"
Автор книги: Алексей Фомин
Жанр: Попаданцы, Фантастика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Впервые за все время беседы царица благосклонно глянула на своего собеседника. И даже, как показалось Валентину, едва заметно улыбнулась. Одними лишь уголками губ.
– Ты, оказывается, не так глуп, Михайла Митряев, как показалось мне вначале. Человек должен стремиться к свету. И если у тебя есть это стремление – это похвально. Я подумаю над твоей просьбой. И ты подумай над тем, что я тебе сказала. А теперь можешь идти.
Валентин поднялся, поклонился и попятился к двери. Те же девицы, что привели сюда, вывели его с женской половины. Поплутав немного, он наконец добрался до своей комнаты. Отпер дверь. Комната пуста. Прошел внутрь, глянул в окно – на дворе уже ночь. Небо вызвездило. Снаружи, поди, приличный морозец. Валентин хотел было кликнуть слуг, чтобы зажгли светильники, но тут же передумал. Вышел в коридор, постучал в соседние двери. Никого. Прислушался. Так и есть. Сверху доносится негромкая струнная музыка – царевич Иван пирует. Парни все, наверное, за столом, а Валентину, несмотря на голод, идти туда совсем не хотелось. Сыт он сегодня беседами с Басмановым и «царицей египетской». Устал. Лечь спать? Не исключено, что Иван пришлет за ним посыльного. Валентин, не зажигая света, на ощупь нашел свою шубу и шапку, оделся и пошел вон из дворца.
Мороз действительно пощипывал щеки, снег вкусно скрипел под ногами, и усталость, навалившаяся на него, потихоньку отступала с каждым его шагом по направлению к дому. Дома сейчас нет никого, кроме мастеровых Третьяка и Добрея. Вспомнив о них, Валентин тут же подумал, что мужики киснут от безделья. Надо бы им дело какое-нибудь придумать. Да пусть хотя бы доводят до ума два соседних дома – все одно ведь Никита Романович отдал их Валентину.
Валентин взошел на высокое крыльцо, по-хозяйски заколотил в дверь. Но, к его удивлению, открыл ему не один из мастеровых, а Ероха.
– Ероха? – удивился Валентин. – Ты не на пиру?
– Давай-ка шубу твою и шапку давай. – Ероха чуть ли не насильно помог Валентину раздеться, даже не думая отвечать на его вопрос. – Пойдем-ка наверх. – Ероха потянул его на второй этаж, и только когда они заперлись в комнате, прозванной Валентином кабинетом, шепотом сообщил ему:
– Я нашел одного из этих… Ну, тех, что с нечистой силой…
– Где?
– На кухне. Ты не торопись, Минь… Сейчас все подробно тебе… – Видно было, что Ероха волнуется, и это волнение передалось Валентину.
– Ты уверен?
– Уверен. Да пойдем сейчас, и сам все увидишь. Но погоди… Давай я начну с самого начала.
– Давай, – согласился Валентин. – А ты его не напугал? Он не сбежит?
– Да нет же… Говорю тебе – не перебивай…
– Ладно. Рассказывай.
О Рыбасе и рыбасоидах Валентин рассказал друзьям сразу же по прибытии в слободу, истолковав соответствующим образом рассказ князя Линского. Обозначил он их как нечистую силу, маскирующуюся под людей. К свойствам, по которым их можно вычислить, Валентин отнес плохую переносимость боли и «таяние» тела после физической смерти. И еще он определил их как главных врагов, по наущению и подсказке которых и происходят все и всяческие беды. А поведал ему об этих рыбасоидах еще в Ярославле один весьма осведомленный дьяк из разбойного приказа. Но эта сказка про дьяка для его друзей была явно излишней. Силка и Ероха и так верили каждому слову своего атамана Михайлы, а дон Альба никогда и не сомневался, что за «проклятыми еретиками» стоит нечистая сила. То, что у этой нечисти обнаружилось имя – рыбасоиды и предводитель Рыбас, – было даже приятно. Какая-никакая, но определенность.
Ероха глубоко вздохнул, перевел дыхание и начал рассказывать:
– Ты же сам говорил, что они, черти эти, как их… рыбасоиды. Рыбасоиды могут прятаться где угодно. Вот я и подумал: «А загляну-ка я на кухню». И заглянул. А там – сущий ад. Огонь в печах горит, масло на сковородах шкварчит, тесаки по доскам стучат что топор по плахе. И народ туда-сюда носится. Прям как ошалелые, право слово. Но потом пригляделся и понял, что никакого ада там нет, и беспорядка тоже нет, и люди там бегают не туда-сюда, а исключительно по делу. Но только-только я там огляделся – и меня тоже приметили. Главный повар, Молява его зовут, погнал меня было оттуда, но я взмолился. Пришлось сочинить историю про то, как учился я поварскому искусству. Еще тогда я слышал от людей про царского чудо-повара Моляву и не чаял, что когда-нибудь смогу лицезреть не только его особу, но и то, как он творит. И попросил разрешения наблюдать изредка за тем, как он работает. А просьбу подкрепил даром в виде рублевой монеты.
– Ближе к делу, Ероха, – не выдержал Валентин.
– Так я о деле и говорю, – обиделся тот. – Стал я бывать на кухне. Сяду у двери на табурет – и наблюдаю. И приметил я вот что. Есть там повар. Бровик зовут. Вот… Когда надо с плиты сковородку или котел снять, любой повар хватает их либо полотенцем, что у него обычно через плечо висит, либо прихваткой специальной. А прихватки эти всегда на рабочих столах валяются. Несколько штук-то уж точно. А Бровик никогда так не делает. Он, прежде чем за сковороду либо противень схватиться, всегда рукавицы надевает, что у него в фартуке в особом кармане лежат. Удивительным мне это показалось. Пригляделся я тогда к поварским рукам. У всех поваров кисти в мелких шрамах. От порезов, от ожогов, а у Бровика – ни одного.
Вот и решил я ему сегодня проверку устроить. Бровик стоит у стола и лук мелко чекрыжит, а Молява прохаживается от плиты, где у него рыба в котлах варится, до другого конца стола, где поварята лебедей перьями обвешивают. Работа тонкая, ответственная, не может их Молява оставить без присмотра. И рыбу, видимо, тоже надо не упустить. Вот-вот с огня снимать придется. А Бровик лук режет и в огромную сковороду сбрасывает, что рядом с ним стоит. Штук тридцать, наверное, луковиц уже искромсал. А сел я как раз между столом и плитой – так от этого лука весь соплями и слезами изошелся. Этот Бровик, гад, еще смеялся надо мной. Будешь, мол, знать, какова она, кухонная работа.
Я такую же сковороду, что перед Бровиком стоит, приглядел и на край печи пристроил, так чтобы она согрелась, но не очень. Вот слышу, Молява поварят кроет почем зря – что-то они там с лебедями напортачили. И орет: «Бровик, поди сюда! Лебедей спасать надо!» Тот бросается на выручку. А я в это время приготовленную сковороду достал, лук в нее пересыпал и вместо холодной поставил. Холодную же отправил на печь. Бровик возвращается и хвать голой рукой за сковороду! Заорал как резаный, глаза закатил – и бац в обморок. А сковорода меж тем, я тебе скажу, и горячей толком не была. Вот… – Ероха продемонстрировал свою ладонь. – У меня только с краю чуть покраснело. А сковорода после этого еще немного на столе постояла, охладилась, пока Бровик не вернулся. Ну вот… Хлопнулся он в обморок. Я к нему. Тут и Молява подбегает. «Что с ним?» – спрашиваю. «Не знаю, – отвечает. – Помоги ему». Тут у него вода из котла прямо на плиту побежала, и Молява бросился рыбу свою спасать.
Я же Бровика по щекам постучал, водичкой холодной на него побрызгал, ладонь его осмотрел. На ладони – ни следа. Бровик глаза открыл и спрашивает: «Ты сковороду на горячую подменил?» «Нет, – отвечаю. – Сама от плиты нагрелась». Он на ноги вскочил, за нож схватился. «Убью!» – орет. Ну я и смылся… Крикнул ему напоследок, что будет знать, как смеяться надо мной, и смылся.
– Жаль, – промолвил Валентин. – Жаль, что он тебя вычислил.
– Нет, ну сам подумай, Минь, – надулся сразу же Ероха. – Другого там никого не было. Только на меня он и мог подумать. А что крикнул я ему…
– Ты молодец, Ероха. – Валентин хлопнул его по плечу. – Все ты правильно сделал. И крикнул ему правильно. Конечно, было бы лучше, если бы он тебя не вычислил, но что поделаешь… Так тоже неплохо получилось.
После этой скупой похвалы Ероха заметно повеселел.
– Ну что, Минь, – задорно спросил он. – Сходим на кухню-то? Глянешь на него? Сейчас они, наверное, сладости готовят. Пока там суета, и глянем одним глазком, так чтобы нас не заметили.
– А что… Пойдем, – охотно согласился Валентин.
Друзья мигом оделись и вышли из дома. Мороз, казалось, немного усилился. Кое-где в домах еще светились окна. Хозяева же остальных либо уже спали, либо пьянствовали на царском пиру. Валентин с Ерохой шли прямо посреди улицы, когда за спиной у них заслышался топот копыт и скрип полозьев. Друзья обернулись и отошли к ближайшему забору. Тройка лошадей легкой рысью, почти шагом, тянула закрытый возок. «Кого это несет среди ночи? – подивился Валентин. – И едут вроде тайком, без бубенцов, шагом. Неужто ворота им откроют?» Последний вопрос интересовал его больше всего, и он вознамерился проследить за странным возком.
Но вот возок поравнялся с ними, и кучер то ли из озорства, то ли еще по какой-то неведомой им причине вдруг приподнялся на козлах, взмахнул кнутом и ожег им жмущихся к забору прохожих. Вернее, хотел ожечь. Но Ероха, молниеносно среагировав, прикрылся рукой, и конец кнута, рассекая шубу, обвился вокруг руки. Рывок Ерохи был внезапен и силен, как удар молнии, и поганец-кучер, не успевший вовремя выпустить кнут из рук, вылетел с козел и, описав крутую дугу, врезался головой прямо в забор. Кони, лишившись своего вожатого, сделали еще несколько шагов и остановились.
Но Валентин с Ерохой забыли и думать про этот странный возок. Они склонились над вывалившимся кучером и совместными усилиями пытались вернуть ему сознание. Убийство какого-то безвестного кучера никак не вписывалось в их планы. Шлепки по щекам, растирание физиономии снегом вскорости принесли свои плоды, и мерзкий мужичишка, которого им пришлось реанимировать, негромко простонал и сел, крутя башкой из стороны в сторону.
Валентин только собрался влепить мерзавцу пощечину посильней, чтобы побыстрее приходил в себя, как со стороны возка серебряным колокольчиком пропел женский голос:
– Яська, подлец, почему же мы не едем? Где ты?
Валентин поднялся на ноги. В свете фонаря, висевшего на возке, он увидел женское лицо, показавшееся из окошка. Лицо, опушенное мехом воротника, шапки и полсти, закрывающей оконце. То ли волшебница-луна была виновата, то ли белый, сверкающий искорками снег, то ли этот мех, но Валентину показалось, что красивее женщины он еще не встречал.
– Сударыня, – с придыханием произнес он. – Кучер ваш выпал с козел и ушибся. Но мы привели его уже в порядок, и вы можете ехать.
Ероха тем временем поставил кучера на ноги и добрым тычком в спину направил его в сторону возка, буркнув на прощанье:
– Благодари Бога, что жив остался…
– За кого я должна молиться? Как зовут моего спасителя? – нежно проворковала женщина.
– Михайла Митряев, – только и смог вымолвить Валентин.
– Мы еще увидимся с тобой, Михайла. – Она взмахнула изящной ручкой и скрылась внутри возка.
Кучер, кряхтя и чертыхаясь, взобрался наконец на козлы и тронул лошадей, а Валентин с Ерохой так и остались стоять на месте, провожая глазами возок, увозящий прекрасную незнакомку.
V
Царевич с течением времени не то чтобы охладел к Валентину, но, как это часто бывает у подростков, восторженное восхищение новым знакомым просто уступило место дружескому расположению. Да и старые друзья – Федька Романов, братья Басмановы и Афонька Вяземский – не оставляли своих стараний, пытаясь вернуть себе прежнее расположение царевича. Новизна Валентиновых подарков и занятий, с ними связанных, слегка потускнела, поистерлась, а старые друзья тянули к прежнему, к старым занятиям и развлечениям. И в какой-то момент наступило равновесие. К прежнему образу жизни царевич не вернулся целиком, но, объединяя старых и новых друзей, совместил интересы и занятия, связанные с одними и другими.
Но Валентина подобные изменения совсем не расстраивали – скорее даже наоборот. Теперь он получил бо́льшую свободу – ведь царевич уже не требовал, чтобы Валентин проводил с ним чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Теперь можно было образовавшееся свободное время использовать по своему усмотрению. Но, несмотря на это, обнаружить рыбасоидов, кроме Бровика, вычисленного Ерохой, ни ему, ни его друзьям пока не удалось. Зато уж Бровик оказался стопроцентным рыбасоидом, без каких-либо сомнений. Валентин однозначно идентифицировал его как субъекта, значащегося в лобовской базе данных под именем Семенов Илья Ильич, топ-менеджер госкорпорации «Ространснефтегаз».
То, что здесь рыбасоид замаскировался под прислугу, было чем-то новым и необычным. По словам Лобова, рыбасоиды предпочитают «окапываться» среди высших слоев общества. Не на самом верху, но где-то рядом. Бровик же – повар. И даже не главный. Исходя из этого, и остальных рыбасоидов стоило искать среди прислуги. И главное – потихоньку разматывая этот клубок, выйти на самого Рыбаса.
Поскольку Ероха уже был знаком с Бровиком, именно ему Валентин поручил дальнейшую разработку этого канала. Теперь Ероха частенько околачивался на кухне, умудрившись стать чуть ли не лучшим другом главного царского повара Молявы. С Бровиком особой дружбы у него не получилось, но в целом отношения между ними сложились приятельские. Частенько после ужина они, сидя втроем на опустевшей кухне, потягивали винцо, выставляемое Ерохой, и играли в шашки. Пить Бровик пил, но ума не терял. Языка особенно не распускал и имен никаких не называл. Ночевал он здесь же, рядом с кухней, деля небольшую комнатенку на двоих с Молявой. В большой же комнате на двухъярусных полатях спали остальные повара и поварята. Жизнь Бровика и все его интересы на кухне вроде бы начинались и на кухне же и заканчивались. Никуда больше он не ходил и ни с кем не контактировал. Но на кухне, кроме него, рыбасоидов больше не было! Порой Валентину начинало казаться, что Ероха лишь зря теряет там время, наблюдая за Бровиком. С другой стороны, даже если Бровик ни с кем из своих не контактировал и на первый взгляд никак не был задействован в общекомандной игре рыбасоидов… Но зачем-то же рыбасоиды его внедрили на кухню!
Так что всякий раз, когда Валентину хотелось воскликнуть: «Да ну его, Ероха, этого Бровика. С ним все уже ясно. Нужно искать в другом месте», – он заставлял себя промолчать, и все продолжало идти по утвержденному ранее сценарию. Силка же нашел подходец к братьям Басмановым, в довершение ко всем своим порочным наклонностям оказавшимся еще и азартными игроками. Игра в «наперстки» их не просто увлекла, но самым настоящим образом покорила. Тем более что Силка старался оставаться хоть и в небольшом, но проигрыше. К этой же компании присоединились и другие страстные игроки: дон Альба и Афанасий Вяземский. Федька же Романов предпочитал наблюдать за игрой со стороны, давая советы игрокам, но сам никогда не играл. Однако когда дон Альба посетовал на отсутствие игральных карт, предварительно объяснив окружающим, для чего они нужны, Федька тут же разыскал придворного живописца и дал ему соответствующее задание. Через пару дней вся честная компания начала резаться в нечто похожее на покер, чередуя его в дальнейшем с игрой в «наперстки».
Иван же, будучи всегда на людях и почти никогда не оставаясь один, оказался столь же одиноким, сколь и глубоко несчастным. Валентин уже научился искренне жалеть его, называя царевича про себя не иначе как «наш сиротка». Ох не сахар это – с малолетства расти сиротой, даже будучи царского рода. Может быть, что царское происхождение еще и усугубляет ситуацию. Все перед ним угодничают и лебезят, держа в уме лишь одно: как бы половчей использовать сиротку. И за всем этим розовым сиропом блудливых славословий нет ни грана настоящей любви. Той бескорыстной любви, которую только и могут дать мать и отец.
Наверное, поэтому он так привязался к Василисе, делясь с нею перед сном своими мыслями и эмоциями. Да и сама Василиса, похоже, не осталась равнодушна к сироте. Как-то даже на вопрос Валентина о том, что ей вчера удалось узнать от Ивана, Василиса сурово заявила:
– Михайла! Если ты задумал Ивану навредить, то знай, что в этом я тебе не помощница! Не позволю сиротку забижать!
– Дура-баба! – разозлясь, вскричал Валентин. – Это я-то хочу его обидеть?! Да я единственный, кому по жизни от Ивана ничего не нужно! Да ты кругом оглянись! Глянь, кто его окружает! Звери лютые! И все от него чего-то хотят! Кто денег, кто сана какого-нибудь, а чаще и того и другого вместе. И все подталкивают его к подлости, жестокости и смертоубийству! Если мы не вытащим его из этой ямы, то кто это сделает?
Разговор этот случился в присутствии всей команды, поэтому каждый счел необходимым внести свою лепту в укрепление духа своей боевой подруги.
– Василиса! – веско произнес дон Альба, накручивая на указательный палец свой длинный ус. – Ты здесь хоть одного настоящего священника видела? Не ряженых в монашеских рясах (такая даже у меня есть), а настоящего священника?
– Откуда я знаю, – огрызнулась она. – Я весь день дома сижу. Ночью выхожу и ночью же возвращаюсь. А днем носа из дому не кажу из страха перед «царицей египетской».
– Что же ты нам раньше не сказала! – в один голос заявили Сила с Ерохой. – Мы теперь тебя будем всюду сопровождать! Только предупреди заранее. Хоть в церковь, хоть просто погулять по слободе…
– А чего в нее ходить, в здешнюю церковь… – Василиса в сердцах махнула рукой. – Одно лишь душевное расстройство. Сами же говорите, что ни одного попа настоящего тут нет.
Как бы то ни было, «бунт на корабле» был подавлен в самом зародыше, и Василиса по-прежнему продолжала вносить свою долю информации в общекомандный котел. Оставалось только сожалеть, что информация эта была весьма неконкретна, ибо делился с ней Иван в основном своими чувствами: страхами, сомнениями, обидами… Причем и пообщаться им удавалось далеко не всегда, частенько Иван добирался до своей комнаты мертвецки пьяным, и стоило только уложить его в постель, как он тут же засыпал.
Вообще-то Валентин никак не мог пожаловаться на скудость получаемой им ежедневно из разных источников информации о жизни в Александровской слободе и взаимоотношениях людей, здесь собравшихся. Информации было – море. Только успевай анализировать. Но, к сожалению, вся она была не того сорта, что требовалась Валентину. Ибо из получаемых им сведений складывалась удивительная картина – будто люди, побросав родные дома, съехались в эту чертову слободу на длительный, затяжной, длиной в несколько лет, пикник, будто не борьба за власть над огромной страной тут происходит, а некая увеселительная прогулка без каких-либо определенных целей.
Странно это, страннее некуда. Ведь политика – это искусство сделать невозможное возможным в борьбе за власть. Так кто же они, эти люди, собравшиеся здесь, если не политики? Ведь сюда их привела именно жажда власти. Но почему же тогда на предложения Валентина они лишь печально вздыхают, качают головами и разводят руками?
«Если бы не сестра, я бы, наверное, сейчас в Ярославле сидел, а не здесь этой шутовской думой управлял», – поделился с Валентином по секрету Михайла Черкасский. А Алексей Басманов напрямую заявил ему: «Кабы раньше знать, что купечество ярославское такую силу наберет, я бы с этими Захарьиными и не связался. А теперь чего уж…» Никита же Романович лишь крякал да досадливо махал рукой на каждое предложение Валентина, содержащее хоть маленькую, но уступку.
Валентин задействовал привезенных с собой голубей, и теперь голубиная почта между ним и Прозоровым работала как швейцарские часы. Так что предложения, делаемые Валентином, тщательно согласовывались в Ярославле и были не его фантазиями, а вполне конкретными уступками клану Захарьиных. В конце концов наступил такой момент, когда Никите Романовичу было предложено больше, чем он мог желать, пускаясь в опасную непредсказуемую опричную авантюру. И вновь он, не сказав ни «да» ни «нет», предпочел сбежать от серьезного разговора. После этого Валентину оставалось лишь сделать вывод, что любые предложения переговоров и уступок бессмысленны. Никита Романович явно находится под чьим-то контролем. Под чьим же? Вряд ли кто из людей мог предложить ему больше, чем Валентин. Значит, это дело рук рыбасоидов. Эти могут и прельстить, а может быть, и просто поставить человека под контроль с помощью каких-то своих пси-технологий.
Но не повар же Бровик этим занимается! Он и из кухни-то не выходит: некогда. Значит, должен быть еще кто-то. Для выполнения такой важной задачи Рыбас должен отрядить кого-то из своего ближайшего окружения, а может, и сам этим заняться. Значит, нужно было продолжать искать. А для этого заниматься тем, чего еще не успел попробовать, и лезть туда, где еще не успел побывать. Поэтому-то Валентин и напросился в ближайший же набег, устроенный не то по приказу Никиты Романовича, не то совокупной волей Ивановых дружков-оболтусов.
Так называемые «набеги» были одним из любимейших занятий рядовых (и не только рядовых) опричников. Но это не официальное название, хотя, впрочем, среди своих по-иному эти поездки никто и не называл. Официально же они именовались проверкой и доглядом за опричными землями: городками, селами да деревнями.
Еще при первоначальном разделе территорий на земские и опричные благодаря чьей-то дьявольской задумке (уж не Рыбаса ли?) со стороны опричнины и небрежению бояр, ведших переговоры от земщины, опричные земли оказались разбросаны среди земских там и сям чуть ли не по всей стране, а не сведены в единый удел. И получилось так, что одну-две опричные деревни окружает десяток земских. Когда же возникает спор между земскими и опричными, разрешает все противоречия местный земский суд. Может быть, это положение и ввело в заблуждение земских бояр, когда они подписались под таким разделом.
Но ведь только местного жителя с легкостью можно привлечь к суду. А если он пришлый, как Ивановы опричники? Набезобразничал да уехал. Разыскивать его? Попробуй разыщи, когда их ездит всегда не меньше нескольких десятков, а то и сотен. Любой губной староста почтет за лучшее держаться от такой банды подальше. Что же остается? Писать жалобы в Ярославль? Так там предпочитают не поднимать шума и не ссориться лишний раз с опричными из-за каждого побитого и измордованного мужика и изнасилованной девки. А уж ограбленному на большой дороге и пожаловаться некому. Купцов спасали лишь грамоты охранные, подписанные лично Никитой Романовичем. Да и то не всех и не всегда. Ежели бравым опричникам без большого начальства удавалось на промысел выехать да лица еще черными платками повязать, чтобы жалобщик не смог обидчиков опознать, буде решится он ехать в слободу и бить челом самому Никите Романовичу… В таком случае можно и на грамоту охранную наплевать.
Вот так вот выезжает из Александровской слободы опричный отряд с благой целью инспекции какого-нибудь дальнего опричного сельца, а по дороге туда занимается чистой уголовщиной. Когда-то больше, когда-то меньше… От ситуации конкретной зависит. Если попалось по дороге село большое, да мужики в нем, как уже известно опричным, живут злые и отвязные, да губной староста – ухарь, а опричников всего с десяток, то в такое село лучше и не соваться. Но ребята в опричную дружину подобрались лихие, они своего не упустят. Не возьмут здесь – так возьмут в другом месте. Царевич Иван конечно же щедро жалует своих дружинников, но ведь каждая лишняя копеечка… Ведь она только у дурака и разини лишняя. Да и не только в копеечке дело. Ведь надо же молодым парням где-то и развлечься, не все же воинскую лямку тянуть, сидя взаперти в слободе. А поскольку народ в опричной дружине специфический, то и развлечения у них соответствующие. Вот так обычные инспекционные поездки по опричным землям и превратились в набеги на земские территории.
Поездка должна была быть недолгой – день туда и день обратно. Самое оно, чтобы размяться, совершив прогулку под ярко сияющим солнцем по идеально белому, хрустящему на легком морозце снежку. Хоть и не любил Валентин трястись в седле, предпочитая возок верховой езде, но пришлось ему ради этого случая даже изменить свои предпочтения. Впрочем, не только ему одному. Увидев, что в набег с ними отправились представители земства, опричники приуныли. С таким сопровождением особо не разгуляешься, а какой набег без веселья?
Даже царевичу Ивану передалось общее тоскливое настроение. Увеселительная прогулка на глазах превращалась в тяжелую, никому не нужную работу. Иван с Валентином ехали бок о бок в середине колонны. Уже с полчаса царевич молчал, ни разу не поддержав разговор, затеваемый Валентином. И тут вдруг заявил:
– Ты поезжай, Михайла, я попозже тебя нагоню.
Его конь сделал шаг в сторону, сходя с дороги. Валентин оглянулся через плечо назад. Конь царевича стоит обочь дороги, дожидаясь кого-то.
Валентин еще не успел выстроить подходящую версию, объясняющую поведение царевича, как тот вновь нагнал его и пристроился рядом. Был он по-прежнему сосредоточен и угрюм.
– Где на ночевку остановимся, ваше величество? – поинтересовался у него Валентин.
На этот раз Иван ответил уже не столь коротко и односложно, как в предыдущий раз, когда Валентин попытался вовлечь его в беседу.
– В Ростове, в монастыре. Монастырь там большой, и игумен не вредный. И дружину с легкостью на ночлег разместим, и медов монастырских попробуем. Хи-хи… – неожиданно хихикнул Иван, и Валентин с удивлением глянул на него. Уж больно смешок этот был не к месту. – Жаль только, что монастырь не женский. Хи-хи, ха-ха…
И куда только подевались грусть и тоска, совсем недавно терзавшие царевича? Иван вдруг неожиданно стал весел и смешлив. Валентин решил поддержать этот порыв игривости, лишь бы только не молчать.
– Ну, не знаю, ваше величество… Монашки – это на любителя… Во всяком случае, точно не про меня.
Валентин вроде бы и не сказал ничего смешного, но у Ивана его реплика вызвала самый настоящий приступ смеха. «Да он, видно, где-то уже успел изрядно приложиться к походной фляжке, – сообразил Валентин. – И точно! В седле еле сидит». Царевич, до того сидевший на коне как влитой, теперь ерзал задом по седлу то вправо, то влево, того и гляди, во время очередного приступа веселья сверзится под копыта.
– Не-эт, Михайла, не говори… Монашки бывают чудо как хороши!
И вновь приступ веселья, во время которого Иван едва не свалился с лошади. Во всяком случае, так показалось Валентину. Он даже приблизился к царевичу, чтобы в случае нужды успеть придержать его. Ивана же развозило прямо на глазах – чем дальше, тем больше. Валентину уже неоднократно доводилось сиживать с Иваном на пирах и лицезреть пьяного царевича. Чтобы дойти до такой кондиции, выпить ему нужно было немало. От пары глотков из походной фляжки его бы так не развезло.
Теперь уже, чтобы поддерживать разговор с царевичем, Валентину не нужно было даже дежурных реплик подавать. Иван охотно болтал сам с собой, хихикая к месту и не к месту, а присутствия едущего рядом Валентина, казалось, не замечал вовсе. Поводья он отпустил, благо отлично вымуштрованный конь держал свое место в строю и без вмешательства всадника. Один раз Ивана качнуло особенно сильно, и Валентин, страхуя, обхватил его за плечи левой рукой. Голова царевича на какое-то мгновение оказалась рядом с лицом Валентина, но уже в следующую секунду Иван выпрямился и некоторое время после этого старался держаться преувеличенно ровно и прямо.
Ничего удивительного. Обычное поведение для пьяного человека – стараться показаться окружающим менее пьяным, чем он есть на самом деле. Обычное-то обычное, только… От Ивана не пахло алкоголем. «Не может быть! – мысленно воскликнул Валентин. – Этого не может быть здесь, в этом времени!» Только теперь Валентин обратил внимание на его взгляд – остекленевший, отсутствующий, как будто лицо Ивана живет одной жизнью, а его глаза – другой. Сами по себе. Этот взгляд был прекрасно знаком Валентину со времен его бурной курортной юности. Кое-кто из его приятелей тогда свернул на эту кривую дорожку. «Но этого не может быть, потому что не может быть никогда! Иначе об этом вопили бы все историки! В шестнадцатом веке наркомании в Европе не было! Табак появился совсем недавно… Невероятно!»
Теперь уже Валентин, намеренно неловко дернув повод, заставил лошадь сбиться с шага и, утрируя собственную неловкость, качнулся в сторону царевича. Точно. Ошибки быть не могло. Запах алкоголя отсутствовал напрочь.
«Что же это такое? – размышлял Валентин. – Какие-нибудь листья коки, доставленные из Америки? Может быть, но вряд ли. Зачем далеко ходить, когда нашей родимой русской коноплей здесь огромнейшие площади засажены. Kannabis vulgaris – конопля обыкновенная. Она, родимая. Конопли здесь высаживали действительно много. Изготовление веревок и канатов из нее – огромная и процветающая отрасль. Иностранцы весьма охотно приобретали эту продукцию на ярославском торжище. Но Валентин здесь никогда не только не видел, но и не слышал, чтобы кто-то использовал эту широко распространенную техническую культуру не по прямому назначению. Хотя ручаться ни за что нельзя. Может быть, и не конопля это вовсе. Может быть, нашлись какие-то умельцы, которые с маком экспериментируют. Черт их разберет…»
Приступ смешливости у Ивана постепенно угас, сойдя на нет. Вслед за этим у него начало меняться и настроение. К тому времени, когда солнце стало клониться к закату, а всадникам уже были видны купола ростовских соборов, Иван вновь впал в уныние и умолк.
Валентин едва дождался, когда отряд въедет в монастырь и он сумеет улучить минутку, чтобы не очень заметно для остальных уединиться со своими и переброситься с ними несколькими словами.
– По пути сюда царевич съезжал с дороги и поджидал кого-то из хвоста отряда. Кто видел, с кем он общался?
И Ероха, и Силка, и дон Альба ехали позади Валентина, поэтому упомянутую ситуацию мог видеть любой из них.
– Я видел, – сразу ответил Сила. Он ехал в самом хвосте, едва ли не замыкающим. – Царевич дождался, пока с ним поравняются братья Басмановы, и поехал рядом с ними. Я даже разговор их слышал.
– И о чем они говорили?
– Да парой слов всего-то и обмолвились. Царевич спросил у Петьки: «Дай-ка пилюльку», – а тот ему ответил: «Да нет уже ничего, государь, ей-ей». «Брешешь, Петька, аки пес шелудивый, – говорит царевич. – Не могли они у тебя закончиться. Дай пару штук, голова уж очень сильно болит». Петька заныл, что уж точно последние царевич у него забирает. Запустил руку под полушубок, что-то, видно, оттуда вытащил и из ладони в ладонь передал царевичу. Что это было, не видел. Наверное, действительно пилюли от головы. Ну, царевич после этого ускакал вперед, а Петька поныл чуток, пока брат на него не прикрикнул. Вот и все. А что?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?