Текст книги "Кровь ангелов. Левиафан. Книга 2"

Интерлюдия. Кровь и песок

– Три дня, – с улыбкой выдохнул сиятельный владыка Кадингирры. – Три дня мы стоим здесь, а стены Малгиума все так же неприступны для величайшей армии ойкумены.

Ниску молчал. В тоне царя не было порицания, Хаммурапи лишь констатировал факт. Но воин хорошо знал своего владыку, достаточно хорошо, чтобы понимать – тот недоволен. Недоволен настолько, что не показывает этого.

– Ты слишком бережешь своих воинов, – вновь заговорил Хаммурапи. Царь и военачальник стояли на песчаной дюне у восточного берега полноводной Идигны. В пяти колесах от них по ту сторону бушующего потока возвышался проклятый Малгиум. Закатное солнце окрасило глиняную кладку в насыщенный темно-алый цвет. Цвет свежей крови.

– Верно, – не выдержал Ниску. При всем его положении, положении первого советника царя Кадингирры и военачальника его несокрушимого войска, он не посмел бы открыть рот в подобных обстоятельствах. Однако их с Хаммурапи связывало нечто большее, чем политические статусы. Они были друзьями детства. Поэтому Ниску мог позволить себе многое, вплоть до открытого спора с тем, чей голос заставлял ветер стыдливо умолкнуть.

– Я берегу людей. Ведь не мечи, – Ниску коснулся пальцами богато украшенного клинка на поясе. – Ни машины, – его взгляд скользнул за спину Хаммурапи, где у подножия дюны стояли камнеметы и стенобитные орудия царского войска. – И даже не военачальники, – он пристально посмотрел в глаза своего царя и друга. – Воины! Воины выигрывают битвы. Ты сам учил меня, что победа достигается кровью воинов и хитростью военачальника. И чем лучше военачальник, тем больше сил он вкладывает в хитрость и…

– …и тем меньше – в кровь своих воинов, – закончил за него Хаммурапи. Его суровое лицо на миг разгладилось и приобрело почти доброжелательное выражение. – Так говорил мой отец. Я всегда считал, что он прав, но, как ты знаешь, Син-мубаллит покинул нас не самым лучшим образом. Посему – я вправе усомниться в его мудрости. А теперь мы уже третий день не можем взять город, надо сказать – не самый крупный по эту сторону Дера. Город, который в довольно резкой форме отказался повиноваться моей воле. И после этого ты удивлен, отчего я сомневаюсь в наших методах?

– Мы возьмем Малгиум, – твердо сказал Ниску. – Но как бы велико не было наше войско, мы не можем отправлять его на убой. Когда мы подойдем к стенам Эшнунны, нам понадобится каждый воин. А потом нас ждут Ним и Ларса, не так ли? Ведь досточтимый едва ли остановится на покорении земель, что от века враждуют с ишшиаккумом Шамши-Ададом? Чья благосклонность, кстати, под большим сомнением!

– Вот поэтому, – удовлетворенно кивнул Хаммурапи. В его глазах мелькнуло нечто похожее на задор. Та же искра, лишь с примесью холодной ярости, каждый раз плясала в его глазах во время битвы.

– Что – поэтому? – потупился Ниску.

– Поэтому именно ты мой главный советник, старый друг, – пояснил Хаммурапи, теперь он почти улыбался. – И поэтому же ты мой военачальник. Ты делаешь правильные выводы. Даже когда мой взор застлан гневом или амбициями, ты сохраняешь разум в чистоте от эмоций. Великий дар, которого я, увы, лишен.

Ниску всегда поражался этой удивительной способности своего царя будто бы совмещать в себе сразу несколько сутей. Сейчас он хладнокровный политик, через минуту – неистовый воин, равный в битве самому Мардуку, а спустя еще один миг – поэт с чаркой вина в руке и медовыми реками на языке. Этой своей чертой Хаммурапи явно выделялся среди остальных правителей ойкумены. Мудрые уважали его, большинство же – боялось и не доверяло. А Ниску порой ловил себя на мысли, что будь он владыкой Ларсы или иной приграничной к Кадингирре страны, едва ли он смог бы испытывать доверие к такому правителю. И дело не в подковерных интригах, не в предательстве. Просто Хаммурапи был непредсказуем, абсолютно.

Что ж, Ниску тоже решил быть непредсказуемым. Он повел войско на штурм, едва свет солнца коснулся верхушек дюн на востоке. Со стороны Дера в то утро дул сильный ветер, что было на руку воинам Кадингирры – всегда проще пускать стрелы по ветру, чем против него.

Они пошли в атаку без прикрытия луков и камнеметов, как древние варвары. Воины неслись вниз со склонов песчаных холмов, низко опустив щиты и оглашая пустыню воинственными кличами. Хаммурапи с небольшим сутиийским щитом и коротким копьем бежал вместе с Ниску на острие беспорядочного фронта атакующих.

Защитники Малгиума не сразу поняли, в чем дело. А когда поняли – не поверили своим глазам. Отменное войско, возможно – лучшее в ойкумене (почти никто об этом не говорил вслух, но многие нехотя признавали безупречное воинское искусство Кадингирры) неслось в бой безо всякого намека на тактику. А потом со стороны Идигны полетели первые камни и Гунгунум, правитель прославленного города, понял, что все не так просто. Как и всегда, если приходится иметь дело с Хаммурапи.

Оказалось, что загодя ночью воины Кадингирры перенесли камнеметы на небольшие плоты и спустили их вниз по течению. А теперь, прикрытые наспех сколоченными щитами, боевые машины армии Хаммурапи крушили Малгиум со стороны реки – с той стороны, откуда никто не мог ожидать атаки. Более того – камнеметы атаковали не восточную стену, чью кладку так упорно лизали воды Идигны, а южную – ту, которую атаковало войско.

Сначала защитникам Малгиума этот маневр показался, мягко говоря, странный. Но когда первый же залп обрушил внутренние укрепления над главными воротами, Гунгунум понял, что он, вероятно, уже не сможет удержать город. Камнеметы каким-то немыслимым образом были пристреляны. Лучники честно пытались их достать, но редкие стрелы, что долетали до плотов, вонзались в деревянные щиты. И в тоже время он не мог пресечь пешую атаку Хаммурапи, потому что его лучники на южной стене находились в постоянной опасности угодить под снаряды камнеметов.

К тому моменту, как Гунгунум сумел наконец перегруппировать своих воинов в более выгодную формацию, разрозненный строй Кадингирры уже вплотную подошел к южной стене. Теперь стало ясно, как они собирались пробить ворота без тарана. За них это сделали камнеметы, атакующие с другой стороны. Загадкой оставалось лишь одно – как они били столь точно? С такого вектора инженеры попросту не могли пристреляться так быстро!

Но для обреченных защитников это уже не имело значения.

Когда бревенчатые створки треснули, Ниску послал стрелу в образовавшийся проем и та угодила в шею одному из воинов Малгиума. Военачальник достал новую стрелу и полоснул острием наконечника по своему высунутому языку. Старый воинский обычай Кадингирры – первый проливший вражескую кровь в битве, отдавал несколько капель собственной в дар богам, чтобы они и дальше благоволили ему. Да только в то утро боги едва ли выступили на стороне воинов Хаммурапи.

Царская армия вошла в Малгиум и даже сумела захватить превратную площадь, но почти сразу уперлась в череду узких городских улочек, паутиной разбегавшихся во все стороны. Солнце медленно начало свой путь по небосводу, а воины Хаммурапи так и не продвинулись ни на шаг. Они бились славно и выменивали одного своего за двух врагов, но этого было недостаточно. Гунгунум упорно не хотел отдавать и пяди своей земли вероломному правителю Кадингирры.

Ниску сражался двумя клинками, как легендарный северный воин. Хаммурапи сломал уже три копья и теперь достал из-за пояса короткий меч. Царь рычал, словно песчаный демон и его ярость была понятна любому из бившихся рядом воинов. Они все алкали победы. Каждый разил врага с непревзойденным умением и каждый знал, что войско Кадингирры победит.

Но враг не хотел сдаваться. И его тоже можно было понять. Посол, направленный в Малгиум с предложением сдачи, нашел здесь свою смерть. Гунгунум запоздало понял, что это было его самой большой ошибкой. Воины Хаммурапи не просто брали штурмом очередной город. Они мстили за неуважение и предательское убийство неприкосновенного.

Защитники города отлично понимали, что если они дадут слабину и отступят – никому не выжить. Все люди в городе будут убиты. Дети и женщины тоже, потому что каждый в ойкумене знал, что ребенок врага – будущий воин врага. А женщина врага может рожать лишь врагов. Так что малгиумцы бились до последнего, знали – отступать им некуда.

И в этот миг, который должен был стать мигом триумфа Хаммурапи, им овладело безумие. Черный гнев затмил его взор. Он отбросил щит, выхватил второй клинок и бросился на строй защитников. Ниску занял место по правую руку от своего царя, выкрикнув короткую команду Ишуку. Его первый заместитель прикрыл владыку слева, остальные воины сплотились вокруг них и ринулись в бой с утроенной яростью.

Хаммурапи получил несколько легких ранений, Ниску задели дважды – мечом в бок и копьем в плечо. Они ревели в безумии боя, и рев их отражался от щитов и лиц воинов Малгиума, которыми тоже овладело боевое неистовство. И в этот миг апофеоза войны где-то на границе миров что-то треснуло, будто гром, предвещавший бурю, громыхнул вдалеке. Но тот далекий гром был столь оглушительным, что каждый воин, бившийся в стенах древнего города, ощутил его дрожащий отзвук в своей голове.

Никогда раньше Хаммурапи не призывал богов на помощь, но здесь, в проклятом Малгиуме, царь понял, что может проиграть битву, которая должна (обязана!) стать первой ступенью на пути к возвышению Кадингирры. И в боевом остервенении он исступленным воплем обратился к неодолимой мощи вселенского гнева, к самой стихии разрушения, к имени войны, что ведомо каждому смертному. Ниску, Ишук и остальные воины присоединились к своему владыке в порыве неудержимого натиска. Все они были в тот миг частью целого, и все мыслили об одном, все желали одного.

Так родился бог – бог войны. Его создала концентрированная мощь воинства Кадингирры, жаждавшего лишь одного – жестокой, кровавой, бескомпромиссной победы. Войны. Разрушения. Неистовый дух, сотканный из ярости и воинского мастерства, боевого азарта, хаоса и непредсказуемости, воплотился в незримую сущность над полем битвы и сделал свой первый вдох, втянув в себя потоки окровавленного эфира. Он впитывал в себя волны знаний о мире, в котором оказался, он учился и осознавал, в первую очередь – себя самого.

Сердце, бешено колотившее в грудную клетку Хаммурапи, успело сделать лишь один удар, но для бога он слился в мириады лет, за которые он узнал все, что ему было нужно знать. О да, пройдут еще века и тысячи лет, пока он откроет все свои возможности и станет одним из сильнейших богов этого мира. Но на тот момент он понял главное – земля, что лежит перед ним, создана для войны.

Он предстал перед Хаммурапи иллюзорным призраком, но столь велика была его внутренняя сила, что царь мгновенно понял – кто перед ним. Владыка Кадингирры воодушевился и его аура вспыхнула багровой волной, накрывая воинов вокруг. Он ушел от копья, нанес рубящий удар левой рукой, увернулся в пируэте от вражеского клинка и полоснул врага снизу-вверх вторым клинком. А затем ввинтился меж двух щитов и оказался за спинами первого ряда оборонявшихся.

Внезапно рядом оказался Ниску, единственный, кто мог сравниться с Хаммурапи в воинском искусстве. Царь Кадингирры подивился – неужели они вдвоем разорвали строй воинов Малгиума? Но нет, с ними был Ишуку, пронзенный насквозь вражеским копьем он двигался впереди, сея хаос и разрушение. Третий по мастерству воин Кадингирры бился всем, что попадало ему под руку, и вел за собой карающую длань Хаммурапи.

Он вырвал копье из своего тела, переломил его о колено и поразил им двух вражеских воинов, одного – наконечником, другого – острием обломка. Затем выхватил клинок одного из них и метнул его во впередистоящего врага, пробив его грудную клетку навылет вместе с доспехом. Пока сраженный падал, Ишуку оказался рядом с ним и подхватил из ослабших рук длинный меч и короткий боевой нож. Мечом он начисто отсек голову ближайшему противнику, изогнулся, уходя от сабельного удара, и со смачным хрустом вогнал нож в подбородок следующего воина.

Он шел, убивая все на своем пути, а Хаммурапи и Ниску двигались за ним, десятками сражая не верящих своим глазам врагов. В образовавшийся пролом в стене малгиумских щитов втекло остальное войско и началось истребление.

Город был разорен и сожжен, а тех, кому удалось бежать, Хаммурапи запретил преследовать. Напротив, сказал владыка Кадингирры, пусть живут, пусть возвращаются, пусть отстраивают город заново. Тогда, спустя годы, он снова придет к ним, и снова оставит от Малгиума лишь пепел и оплавленный камень. И так будет повторяться до тех пор, пока однажды никто уже не посмеет вернуться на испепеленные руины.

Хаммурапи не сразу понял, кем стал Ишуку. Он вообще мало что понимал, пока не вонзил клинок в грудь Гунгунума, последнего из правителей Малгиума. Много позже, к вечеру, когда царь потягивал вино в компании Ниски, сидя в своем шатре за стенами догоравшего города, из которого все еще доносились предсмертные крики, Ишуку присоединился к ним, и нельзя было не обратить внимания на смертельную рану от копья в его груди.

– Я воздвигну тысячу храмов в твою честь! – воскликнул Хаммурапи, упав на одно колено перед могучим богом войны, когда тот соизволил пояснить свою суть. О том, что тело Ишуки больше не принадлежит ему, говорили глаза – не человеческие, то были два раскаленных рубина, что уронили в бездонную тьму воинствующего безумия. И его аура! Он буквально расплескивал вокруг себя ярость, что наполняла сердца жаждой битвы.

– О, не стоит, – сильным глубоким голосом рассмеялся бог. На теле Ишуки кроме раны в груди, унесшей жизнь славного воина, не было ни единой царапины. То есть его не коснулось вражеское оружие с той минуты, когда в тело, уже свободное от духа, вошел бог войны. Это поразило Хаммурапи, ведь он сам видел, как тот бился сразу с пятью и даже семью воинами Малгиума, а их при всем желании нельзя было назвать слабыми или трусливыми. Воистину – смертный не мог так сражаться.

– Ни к чему мне храмы, – продолжил бог войны, усаживаясь на толстые ковры, расстеленные по шатру. – Вся ойкумена – мой храм. Ибо нет на земле места, нетронутого войной. Нет на земле места, где люди не жаждут покорять и властвовать.

– Но как нам именовать тебя? – спросил Ниску. – Есть ли у тебя имя?

– Вы создали меня, – улыбнулось существо, чья мощь превосходила силу самой могучей армии в тысячи раз. – Будет справедливо, если вы дадите мне имя.

– Тогда все просто, – уверенно проговорил Хаммурапи. Он недолго думал над ответом. – Позволь называть тебя Эрра. На языке северного племени, из которого происходит мой род, это значит «разрушительный свет». Ибо таков ты – ослепителен в своем величии, и разрушителен в своей ипостаси.

– Эрра? – бог будто пробовал слово на вкус. Неоднозначное выражение лица сменилось заинтересованностью, а потом губы его искривились в хищной улыбке. – Эрра! Еще не было в ойкумене того, кто оказался бы достоин этого имени. Ибо до сего дня не было в ойкумене меня!

Он едва заметно склонил голову, глядя в глаза Хаммурапи, а затем сделал ему и Ниске знак подняться. Далее они беседовали как равные, так захотел бог войны. А потом тело Ишуку окончательно истекло кровью, и Эрра был вынужден вернуться в бесплотную форму. С тех пор он всегда сопровождал войско Кадингирры – порой в своем истинном обличии, но чаще – вселяясь в смертельно раненных воинов и сея вокруг хаос и разрушение.

Легенды о бойцах, что были сражены, но восстали, дабы с утроенной яростью биться за царя Кадингирры, быстро облетели ойкумену. И скоро они достигли ушей Шамши-Адада, владыки грозного Ашшура. Шамши-Адад поспешил предложить союз Кадингирре и Хаммурапи, отлично понимая, что Ашшур является на данный момент крупнейшим государством ойкумены, согласился, не в силах противостоять соблазну заполучить столь прославленного союзника.

Так началось возвышение Кадингирры. Воины Хаммурапи покоряли царство за царством, один за другим пали Мари, Эшнунна, Сузиана, Элам, Ларса. Хаммурапи, памятуя о своей клятве, еще не раз возвращался в Малгиум, чтобы испепелить заново отстроенный город. Ашшур тоже оказался под властью Хаммурапи после внезапной (но случайной ли?) кончины Шамши-Адада.

Войско, благословленное Эррой, не знало поражений. Бог войны давал царю мудрые стратегические советы, наполнял сердца его воинов отвагой и жаждой сраженья. Единственное, что смущало владыку Кадингирры, это жестокость Эрры, – воплощаясь в телах смертных и ведя за собой лучших из лучших, он не останавливался, пока не вырезал всех на своем пути. Он убивал людей даже тогда, когда те молили о пощаде. Он стирал с лица земли целые поселения, вместе со всеми жителями, истребляя даже скот и сжигая за собой все, что могло гореть. Воины, что шли за ним, преисполнялись неистовства и сами становились подобны богам – их удары были неотразимы, а скорость движений позволяла им ловить стрелы и камни, выпущенные из пращей.

Вся ойкумена вскоре узнала об Эрре, который нередко сталкивался с другими местными богами, чаще всего – в бою. Тишпака, бога поединщиков, что покровительствовал Эшнунне, он сразил в своем истинном облике. Тогда на чистом безоблачном небе над двумя армиями блистали алые молнии и грохотал такой гром, что, казалось, свод небесный вот-вот расколется надвое. Но поединок двух незримых сущностей оказался недолгим и завершился кровавым дождем, обильно выпавшим по всему бассейну Диялы.

Участь Иншушинака, бога, который благоволил Сузиане, Эрра решил иначе. Они оба воплотились в смертных телах – Эрра, как обычно, занял тело павшего воина, но Иншушинак подчинил себе еще живой сосуд, испепелив дух, которому тот был дарован при рождении. Этот поступок привел Эрру в еще большую ярость – он жестоко играл со своим божественным врагом, позволив тому несколько раз зацепить себя длинным изогнутым клинком, а затем внезапно прикончил его единственным ударом в шею. Ударом, которого глаза смертных не различили.

А в следующее мгновение Эрра выкрикнул короткое слово, которого никто не понял, но каждый воин, услышавший его, ощутил, как ледяной холод пронзил ему позвоночник, а ноги предательски подогнулись. Бог войны подскочил к опадающему телу врага и с мерзким хрустом вскрыл его грудь голыми руками. Он достал трепещущее сердце, в котором силой его воли все еще была заключена суть бога Сузианы, и проглотил его, нереально широко раскрыв окровавленный рот.

В тот миг, когда воины Кадингирры взорвались ревом восторга от кровавого зрелища, Хаммурапи понял, что не только восхищается Эррой. Он переглянулся с Ниску и увидел, чего его военачальник чувствует то же самое. Страх перед жестоким чудовищем, которого они сами создали.

Однако Эрра был их самым верным союзником, он подарил Хаммурапи империю, о которой наследник Син-мубаллита грезил с малых лет. А в свободное от войны время бог предавался гедонизму в обществе других высших сущностей шумера и аккада. Его крутой привлекал внимание многих богинь и Эрра пользовался этим обстоятельством без всякого стеснения.

На перистых ложах небесных дворцов, созданных фантазиями, надеждами и фанатичной верой смертных, Эрра распалял страсть богинь (как юных, так и тех, что были много старше него) и утопал вместе с ними в бездне наслаждения. О, в этом смысле боги едва ли отличаются от людей! И также как многие смертные мужчины, Эрра никак не мог остановиться…

Сначала была Мами, потом Мамиту, ее сменила Нинхурсаг, затем были Дингирмах, Ки, Ураш, Нинсина, Нунгаль… вскоре он и сам запутался в именах. К слову сказать, Эрра бывал не только в небесных, но и в подземных дворцах. В темных галереях, что никогда не видели дневного света, и очень немногим богам посчастливилось созерцать их жестокое великолепие.

Именно такими были Чертоги Эрешкигаль, покровительницы Ир-каллы, «земли, из которой нет возврата». Так шумеры довольно пресловуто именовали посмертную реальность. Но Эрру это едва ли смущало, особенно когда он имел удовольствие созерцать стройную, исполненную внутренней силы фигуру Эрешкигаль в облегающих кожаных одеждах. Ее глубокие глаза цвета тени, что в лунную ночь пляшет у распаленного костра, покорили сердце бога войны, хотя многие (и он сам – в числе первых) были уверены, что нет у него никакого сердца.

Тем не менее, он положил немало лет на то, чтобы подобраться к таинственной богине, с которой смели заговорить разве что Ану, Энлиль и Мардук. Как он и предполагал, покров ледяной неприступности оказался напускным и служил лишь одной цели – отсечь лишние вопросы.

– Но едва ли таким образом ты избавишься от лишнего внимания, – философски заметил бог войны, потягивая кровавое вино из высокого бокала. Он расположился на краю узкого ложа, устланного шкурами гепардов, волков и гиен. Ложе было удобным, но явно рассчитанным лишь на одну персону. Эрра уже придумал, как решить эту проблему…

– Боги что люди, – усмехнулась Эрешкигаль, обходя разнежившегося Эрру по кругу и плавно покачивая изящными бедрами. В ее пластичных движениях угадывалась двусмысленность, больше чем обычно. – Они весьма любопытны. Но для ответов им всегда чего-то не хватает – времени, сил, храбрости. Чаще храбрости.

– Поэтому я сейчас здесь, – с нескрываемой гордостью, изрядно подпитанной кровавым вином, проговорил Эрра. Он беззастенчиво полулежал на мягких шкурах, опираясь на согнутые локти. Легкая туника эффектно подчеркивала рельефные изгибы его могучей фигуры. – Потому что из всех правил есть исключения.

– А что происходит, когда сближаются два исключения? – Эрешкигаль оперлась о край ложа и, по-кошачьи плавно перебирая руками, приблизилась к Эрре, остановившись так близко, что он мог уловить ее холодное, терпкое от вина дыхание. – Мудрецы севера говорят, что они неминуемо отталкиваются.

– Лгут, – прошептал Эрра, одним слитным движением обхватывая Эрешкигаль за талию и увлекая на шкуры. Теперь он оказался сверху. – Все лгут.

– А ты? – она отбросила бокал и осколки горного кварца со звоном разлетелись по каменному полу. Ее руки скользнули по его груди вверх и обхватили голову, нежно, но сильно.

– Никогда, – с жаром ответил он, отбрасывая свой бокал. – Только не тебе, – И прежде, чем под каменными сводами вновь раскатился звон бьющегося хрусталя, его губы уже впились в ее шею, спускаясь все ниже и ниже, оставляя на мраморно-белой коже рваную дорожку исполненных страсти поцелуев, которые лукаво поблескивали в отсветах пламени, что неистово билось в металлическом плену жаровен подземного чертога.

Эрру действительно трудно было обвинить во лжи. Ведь он ничего не обещал, поэтому счел закономерной ситуацию, когда однажды просто покинул каменные лабиринты Ир-каллы. Тем более, что у него был веский повод – Хаммурапи покорял Элам, а там, говорят, жил древний и сильный бог, которого надлежало порешить быстро и желательно – демонстративно.

– И что я мог поделать? – позже говорил он Таммузу и Нергалу. Они сидели на каменных плитах залитой солнцем террасы у самого края парящего над облаками острова. Это был остров Нергала, с которым Эрра сошелся ближе, чем с остальными. Быть может потому, что Нергал тоже не появлялся в обществе богов без бокала кровавого вина в руке? Или потому, что в его матово-голубых глазах, напоминавших кабошоны из звездчатого сапфира, нашлось место страсти, но едва ли там могла приютится верность?

– Так уже было, не раз, и все вы отлично знаете об этом, – продолжал Эрра, в буквальном смысле изливая душу своим божественным друзьям. – Это как битва, понимаете? Смысл в том, чтобы выиграть! Я захватываю крепости и города, но я не восстанавливаю их после, не правлю ими. Я – воин, а не правитель.

– Едва ли кто-то сомневается в этом, – с двусмысленной полуулыбкой уронил Таммуз. Романтик по своей сути он был полной противоположностью бога войны. Тем не менее, они отлично сдружились. Да и Таммуз нередко делился своими переживаниями с Эррой, и неизменно эти переживания касались Инанны. К Инанне, кстати, Эрра даже не приближался, ибо узы мужской дружбы считал нерушимыми.

– Да и дело-то в другом! – подхватил Нергал с обреченным вздохом. Эрра отлично знал (все знали), что Нергал многие столетия беззаветно влюблен в Эрешкигаль, но чувство это, каким бы сильным и искренним оно не было, никогда не могло стать взаимным. Эрра вообще оказался первым, кого богиня подземного мира впустила в чертоги Ир-каллы. Она тогда ему так и сказала: «А ты ведь первый, кто сюда проник». На что бог войны высокомерно заметил: «Надеюсь сегодня еще не раз услышать эти слова». А потом они соскользнули с мягкого, но слишком узкого ложа и улеглись на каменном полу, раскидав по нему шкуры…

– Дело в том, – продолжил Нергал. – Что в этот раз ты обидел богиню, которую обижать не стоило. Ты тронул ее сердце, понимаешь? Отчего так вышло – не ответит никто, но она действительно открылась тебе. И что ты сделал дальше? То же, что делал со всеми другими. Ты просто ушел.

– Что, в принципе, закономерно, – вновь улыбнулся Таммуз. Эрра взглянул на него и поднял свой бокал. Таммуз кивнул и они выпили.

– Я понимаю, – задумчиво протянул Эрра. – Энлиль прислушивается к ней. Ее чтут не только здесь, но и далеко на западе, в землях халдеев. Самый неблагоприятный исход?

– Ты больше не сможешь покровительствовать Хаммурапи и его воинам, – без запинки ответил Таммуз. – Это несправедливо, но Эрешкигаль добьется такого приговора. Просто из мести. Рано или поздно мой отец уступит, это вопрос времени.

– Воистину, – вздохнул Эрра, допивая небесное вино из бокала, который мгновением позже вновь наполнился. – Боги что люди… Что смертная, что богиня – лучше не злить…

Однако у него в голове уже родился план, как исправить ситуацию. План был не самый честный и гарантировал грандиозный скандал в небесных реалиях, в результате которого многое могло поменяться, но главное – Эрешкигаль отстала бы от него. Эрру здесь знали как могучего и неистового воина, а потому – часто недооценивали. Ведь никто из этих неженок не ведал настоящей войны и не понимал, что его главным оружием всегда оставалась хитрость, ибо обречен тот воин, что полагается лишь на свою силу.

Эрра, Нергал и Таммуз покинули террасу и вернулись во дворец, где присутствовали едва ли все боги шумеро-аккадского пантеона. Было много смеха, божественных развлечений и небесного вина, даже чуть кровавого – для ценителей, но нигде не было Эрешкигаль. Эрра решил, что это добрый знак и стал методично спаивать Нергала, потихоньку распаляя его ревность. Он понимал, что рискует, но был уверен, что достаточно хорошо знает тех, с кем собирался сыграть в смертельную игру.

В итоге, Нергал без всякого стеснения начал во всеуслышание называть Эрешкигаль распутной девкой (хотя, пожалуй, это был самый безобидный из озвученных им эпитетов). В груди юного бога переплетались и рвали друг друга на части злость, ревность и столетьями подавляемая страсть. Он обвинял Подземную госпожу в том, что она тысячу лет отвечала холодом на его попытки разжечь в ее сердце пламя истиной любви, но тут же растаяла «как смертная бабенка», едва появился «этот недалекий гордец». Эрра лишь улыбался, не в силах обижаться на друга. Тем более, что фактически он сам вынудил Нергала ко всем этим высказываниям.

Вскоре явилась Эрешкигаль. Разумеется, она все отлично слышала, но едва ли понимала, кто на самом деле стоит за этим отнюдь не благородным порывом Нергала.

– Твои обвинения слишком жестоки, чтобы я могла списать их на твое состояние, Хозяин Лабиринта, – медленно проговорила она звенящим металлическим голосом, выйдя на середину зала. – Посему я вижу лишь один выход – поединок. И если я одержу верх над тобой, ты не просто извинишься. Ты покинешь эти земли. Навсегда.

По залу, утопленному во внезапной тишине, прокатилась волна удивленных перешептываний. Лишь Эрра задумчиво елозил пятерней по лицу, скрывая удовлетворенную улыбку. Пока все шло точно по плану.

– Я принимаю твой вызов! – выкрикнул опьяненный бог и на миг его мутный взор прояснился. Он сам вдруг абсолютно четко осознал, что готов проиграть и уйти, лишь бы больше не терзать свою душу несбыточными надеждами. Тем более, что все отлично понимали – он не противник Эрешкигаль, тягаться с ней могут разве что Эрра да Мардук.

– Но у меня есть встречное условие, – прошипел Нергал, хищно сузив глаза.

Эрешкигаль рассмеялась. Эрре ее смех напомнил звон разбитых хрустальных бокалов. Тогда это был звон страсти, но у страсти есть сестра-близнец, ее темное жуткое отражение. И сейчас смеялось именно оно.

– Условие? – с деланным интересом переспросила богиня. – Либо ты действительно слишком пьян, либо твоему мужеству может позавидовать сам Мадрук! – она осознанно поставила в пример Мардука, а не Эрру, даже не взглянув на последнего. – Что ж, говори! Любое условие я приму.

– Если выиграю я, – недобро усмехнулся Нергал. – Ты станешь моей женой.

Это был удар ниже пояса. Но Эрешкигаль не могла взять свои слова обратно. На мгновение в ее глазах мелькнуло непонимание, всего на один удар смертного сердца заявление Нергала вывело ее из равновесия. Возможно, если бы в эту секунду она взглянула на Эрру – ей бы открылась истина. Но властительница подземного мира не удостоила бывшего любовника вниманием. Она взяла себя в руки, гордо вскинула голову и кивнула.

– Биться будем на рассвете, – в ее словах звучал лед. Вековечный лед, в который неминуемо обращается всякая влага, рискнувшая пробиться слишком глубоко в подгорные пещеры. – В моих чертогах.

С этими словами она покинула небесный дворец. А на следующее утро в жестокой схватке Нергал обезоружил Эрешкигаль и приставил лезвие своего длинного обоюдоострого клинка к ее обнаженной шее. В том смертельном танце, когда парные мечи Эрешкигаль несколько раз едва не обрывали жизнь ее дерзкого противника, многие из свидетелей поединка улавливали в движениях Хозяина Лабиринта до боли знакомые финты и пируэты. Но никто так и не понял их природу.

Нергал бился так, как не бился никогда прежде. Против коротких мечей Эрешкигаль он вышел с полуторником, что было довольно необычным решением. Тем не менее, скорость клинка при двуручном хвате в сочетании с невероятной силой ударов и удивительным мастерством Нергала позволили ему не только успешно парировать все встречные выпады, но и атаковать самому.

В итоге, он удачно заблокировал один из клинков Эрешкигаль, затем высвободил левую руку и нанес богине жестокий удар в подбородок. Та пошатнулась и этого мгновения Нергалу хватило, чтобы перехватить ее левое запястье и ударить его о каменную стену. Меч покинул руку богини, она с рычанием высвободилась из захвата, нанесла несколько рубящих ударов вторым клинком, но Нергал вновь оказался быстрее. На его груди вспухли кровавые полосы, но бог не обратил на них никакого внимания – он ринулся вперед, отвел выброшенное навстречу лезвие вниз, а затем вновь ударил богиню в подбородок, но уже яблоком клинка. Та рухнула на пол, Нергал встал над ней и коснулся лезвием меча ее шеи.