Электронная библиотека » Алексей Гастев » » онлайн чтение - страница 31

Текст книги "Леонардо да Винчи"


  • Текст добавлен: 4 ноября 2013, 23:10


Автор книги: Алексей Гастев


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

Шрифт:
- 100% +
87

Движение птицы всегда должно быть под облаками, чтобы крыло не намокало и имелась возможность открыть больше стран и избежать опасности переворачивания среди голых ущелий, которые бывают полны вихрей и водоворотов.

В феврале 1513 года умер папа Юлий II, и многие, чей достаток и процветание зависели от произвола первосвященника, с нетерпением и тревогой ожидали выбора коллегии кардиналов. Спустя месяц сторонники Медичи ликовали и радовались безмерно: папою под именем Льва X стал второй сын Лоренцо Великолепного – Джованни, незадолго до этого спасшийся из французского плена, который его настиг под Равенной. Военные успехи доставались папе Юлию ценой убыточных и опасных союзов, и если на месте испанцев после их поражения непременно оказывались французы, этих некому было менять, помимо испанцев, как если бы проклятые Борджа, самую память о ком папа Юлий желал уничтожить, обрушиваясь и разбиваясь на тысячу кусков, вновь затем возрождались, подобно зубам дракона, усатыми испанскими солдатами и бессовестными чиновниками. Беспрерывно колеблющимся итальянским весам неудача французов придала новый размах, чем воспользовались их соперники. Через пролом в стене, устроенный в Прато испанцами, которыми начальствовал не знающий жалости Рамон де Кардона, Джулиано Великолепный вошел в Тоскану для восстановления принципата Медичи. Библейский Давид, произведение Микеланджело Буонарроти, олицетворявший прочность и силу Республики и поместившийся на площади перед Палаццо, ничем не смог ему воспрепятствовать. Да и что может сделать один, если другие, кажется, полностью утратившие гражданские доблести, больше огорчаются порчей резного потолка в зале Пятисот, где грубый, невежественный испанец разместил своих конников, сравнительно с утратой свободы? Кого интересует свобода в то время, как все обеспокоены сохранностью живописи Леонардо, которую оставшиеся исполнять свои должности магистраты Синьории велели огородить рамою из досок и барьером?

Странное дело, но военачальники предпочитают устроить конюшню где-нибудь возле драгоценных произведений искусства, как это и случилось много позднее в помещении трапезной Санта Мария делла Грацие в Милане, где по сию пору сохраняется то, что осталось от «Вечери», хотя бы Вазари, прибывший в Ломбардию разузнать кое-какие подробности о живописцах менее семи десятилетий спустя после создания знаменитой картины, нашел на ее месте грязное пятно, как он выражается. С возвращением же во Флоренцию этого наиболее внимательного из летописцев, надеявшегося, что ни одна мелочь не останется им не разысканной, совпадает, по-видимому, окончательное разрушение живописи в зале Совета.

Тогда, а именно в 1563 году – к тому времени Флоренция утратила даже имя республики и полностью подчинилась титулованным Медичи, – герцог Козимо готовился к бракосочетанию светлейшего князя Франческо, наследника, и дочери императора Карла Иоанны и поручил все успевающему Джорджо Вазари существенную переделку и украшение залы, чтобы сделать ее достойной называться лучшей в Европе. Действительно, на тринадцать локтей поднят был потолок, увеличены окна, а стены оштукатурены заново и подготовлены к живописи, тем же Вазари скоро и выполненной, так что не осталось и дюйма, которого бы не коснулась его проворная кисть. Между тем не так задолго до этого, в 1549 году, флорентиец Аньоло Дони писал, перечисляя замечательные и интересные места, которые всякому путешественнику следует посетить на его родине: «Войдя в Палаццо и поднявшись затем по лестнице в большую залу, взгляните внимательно на композицию из фигур лошадей и всадников – часть баталии Леонардо да Винчи, которая вам покажется поистине чудесной вещью». Так вот если в грязном пятне, которое якобы обнаружил Вазари в миланском монастыре Санта Мария делла Грацие на месте Леонардовой живописи, другие посетители не перестают находить редкостные достоинства и по сию пору покидают трапезную потрясенные, не преувеличивал ли он сам и его современники опасность таинственной порчи, постигшей «Битву при Ангиари», возможную быстроту ее разрушения и самую неизбежность последнего? Не напрасно ли они все подчинились предвзятому мнению, будто бы Леонардо не способен что-либо заканчивать и его работы обречены скорой гибели? При работах в Палаццо, предпринятых герцогом Козимо, не покрыто ли штукатуркой что-нибудь более важное, чем руины, не заслуживающие заботы об их сохранении? Когда с той же отвагою и легкомыслием, с какими Вазари распоряжался, а герцог Козимо его поощрял, кто-то пожертвует некоторой незначительной частью живописи этого самодовольного аретинца и в определенном засвидетельствованном преданием месте собьет штукатурку, в образовавшуюся пробоину, как бы в трюм корабля, не хлынет ли океан эманации, излучаемой произведением Леонардо, хотя и поврежденным?

Скоро после избрания папа Лев сделал своего брата Джулиано гонфалоньером св. Римской церкви и начальником гвардии, так что тот должен был находиться от него поблизости, тогда как управление Тосканой было поручено их племяннику Лоренцо, установившему там подлинную тиранию. Имея же намерение, чтобы Леонардо да Винчи написал портрет синьоры Пачифики Брандано, прозванной Джоконда, или Играющая, Джулиано Медичи призвал знаменитого мастера из Милана.

Итак, крылья расправлены, ветер подул – пух и перья, обогревающие птицу на большой высоте, могут быть уподоблены получаемому от важного лица хорошему жалованью. Накануне отъезда Мастер выкупил у торговца бумагой приготовленную для него записную книгу из ста двадцати листов, которая, заполнившись важнейшими записями, стала впоследствии известна как Кодекс Е.

Покинул Милан для Рима 24 сентября 1513 с Джованфранческо Мельци, Салаи, Лоренцо и Фанфойа.

Иначе говоря, с выводком леонардесков – красиво одетых молодых людей, которых живой разговор напоминает о писке птичьего выводка, тогда как важная птица улыбается в бороду и украшает беседу остроумными замечаниями. Леонардо от роду шестьдесят один год и пять месяцев.

88

У стариков голос становится слабым, потому что в старости весь ход трахеи сжимается таким же образом, как и другие внутренности.

Глотка Донато Браманте более не получала из легких достаточно воздуха, и из-за старческих изменений звуки казались хриплыми, в то время как руки после настигшего их паралича хорошо не удерживали грифель и другой необходимый архитектору инструмент. Все же Донато успешно распоряжался помощниками, пережигавшими на известь мрамор древнего Колизея и других величественных и прекрасных построек, мельчайшие часта которых вились в воздухе и мокли в ямах в виде раствора. От таких, как Браманте, прозванного за свое усердие ruinant – разрушитель, римские древности потерпели не меньше, чем от набегов какого-нибудь племени варваров.

Тогда пространство между папским дворцом и первоначально построенным отдельно Бельведером, откуда, как следует из названия, открывался превосходный вид на окрестность, Донато обводил галереей и из-за охватившей его торопливости заставлял каменщиков работать ночами. Поэтому в неурочное время раздавались крики ослов и их помощников, доставлявших материал, что тревожило спящих. Однако, без перерыва трудясь, Донато не только разрушал сделанное другими, но и самого себя, не считаясь, что наступает пора, когда даже при полной бездеятельности человека едва хватает, чтобы поддерживать затухающую жизнь. В конце концов он настолько ослаб, что оказалось достаточно малейшей простуды, которая и свела его в могилу. Другие, напротив, наихудшим убийцей полагают безделье – этим служит хорошей поддержкой пример Микеланджело Буонарроти, израсходовавшего на украшение потолка капеллы папы Сикста столько усилий, сколько иной работник не истратит до конца дней, и затем прожившего до глубокой старости, продолжая заниматься своим искусством.

Когда живописец проводит долгое время на лесах, выворачивая шею, к телесному неудобству надо прибавить огромное напряжение духа, необходимое, чтобы вообразить и удерживать в памяти целое, а также придать отдельным фигурам соответствующее замыслу движение. Оставшийся после этого с искривленной шеей, Микеланджело, можно сказать, вплотную приблизился к величию самого создателя, трогая и тревожа того, о ком в книге Иова сказано, что оставляет за собой светящуюся стезю и бездна кажется сединою, то есть таинственного Левиафана, чьею игрою с господом некоторые отваживаются называть бытие.

Заказчика Сикстинской капеллы папу Юлия II его враги порицали как смертоносную язву человечества и еще по-всячески честили, а друзья восхваляли, называя избавителем Италии от диких иноплеменников; сам же он однажды сказал венецианскому послу, что он, папа, желает быть синьором и Мастером игры этого мира. Занявший престол под именем Льва X Джованни Медичи не хватал так высоко: «Папство дается нам один раз, – сказал этот Медичи, – будем же веселиться и пользоваться им для нашего удовольствия». И если он предпринимал военные действия, не столько им владело намерение объединить государства Италии под властью церкви, как он, желал доставить родне привилегии и доходы в Романье и других местах поблизости от его престола. Что же касается украшения Рима и папских дворцов, тут он не уступал рвением предшественнику. Так что мастера, частью разъехавшиеся на время выборов нового папы, скоро стали стекаться к престолу, как рыба в садке, когда, шумя плавниками и вспенивая воду, торопится к корму.

К Микеланджело, Браманте и Рафаэлю тогда присоединились еще многие и, как можно понять, не слишком дружные между собою, если одновременно возле престола находятся фра Бартоломео, чьего благочестия все прибавлялось, и Содома со своей обезьяной, смешнее и занятнее которой нет на свете, а общего между двумя мастерами только, что оба как могут следуют Леонардо да Винчи. Но не одни живописцы и скульпторы – всевозможных других, без преувеличения, вьется здесь целый рой: музыканты, поэты, ученые-латинисты, опытнейшие переписчики и аббревиаторы, чтецы и астрологи, всякого рода гадатели, шуты и иные кривляющиеся, заполнили поры и пустоты папского дворца. В каждом чулане за какой-нибудь занавеской непременно кто-то поселился: потомки Адама, если одарены талантом, по-видимому, одаряются еще способностью проникновения в малейшую щель. Разумеется, между такими находятся некоторые обманщики – эти ничего не создают, кроме пустых обещаний, хотя, чтобы обманывать других, более доверчивых, также необходимо искусство, а следовательно, и дарование. Да и нелегко распознать, что тут подлинное и приносящее пользу, а что обман и притворство. Неудивительно, что один состоящий при папе поэт, когда составлял описание сюжетов к предполагаемым росписям в папскую виллу, расположенную близко от Рима, математиков с их измерительными приборами поместил заодно с ворами, фальшивомонетчиками, кладоискателями и пастухами, ссылаясь на то, что они все придерживаются бродячего образа жизни.

Томмазо Мазино да Перетола, более известный как Зороастро, также оказавшийся в Риме, поступил на службу к своему названному родственнику, одному из Руччелаи. Если внешность Томмазо прежде вызывала недоумение, с годами он приобрел вид почтенный и довольно внушительный. К Аталанту же Миллиоротти время отнеслось пренебрежительно, допустив увянуть чертам его лица, оно не возобновило их ближе к старости с большей резкостью и прямотой, как поступает, желая придать им величие. Но в том или ином виде, судьба вновь собрала их вместе, как бы проверяя прочность привязанности и возможность соединения, и могла убедиться, что внешность изменяется быстрее сравнительно с поведением и привычками.

Таинственный Левиафан, которым Леонардо развлекает этих двоих и еще некоторых близких ему людей или кому они подчиняются и служат, имеет размер не больше ящерицы и изловлен садовником, знающим интерес Мастера к животным и желающим доставить ему удовольствие. Крылья этого Левиафана сделаны из кожи, содранной с других ящериц, и наполнены ртутью, отчего и трепещут, тогда как рога и борода искусно вылеплены из воска. Завидев чудовище, некоторые в изумлении отшатываются, а иные убегают прочь.

Благодаря громаднейшей практике в увеселении тех, кто, имея средства это оплачивать, надеется, что их ум, тупой от природы, заострится, Леонардо хорошо научился сочетать забаву и поучение. Очищая от жира и остатков пищи кишки холощеного барана, он доводил их до такой тонкости, что они помещались на ладони. Затем он прикреплял один их конец к кузнечным мехам, скрытым в другой комнате, и его помощник надувал эти кишки воздухом, и они заполняли огромное помещение, и каждый теснился к стене или забивался в угол, но тончайшая скрипучая материя и там его настигала. Вместе с воздухом в бараньи кишки входил также и смысл.

– Растягиваясь, – говорил Леонардо, – они уподобляются таланту, который из вещи незаметной и скрытой внутри его обладателя распространяется по всему свету.

Однако, чтобы судить о величии славы флорентийского мастера, не надо покидать Ватикан и отправляться в далекое путешествие или расспрашивать незнакомых людей – для этого достаточно будет хорошо рассмотреть «Афинскую школу», фреску Рафаэля Урбинского в зале Папского суда. Таким образом можно будет правильно заключить, кого именно утвердившееся общее мнение полагает достойным находиться вместе с Леонардо да Винчи и в его обществе и какое положение он занимает среди ныне живущих или умерших и прославившихся в веках, хотя бы те и другие в изображении Рафаэля, да и кого бы то ни было, представляют собой только тень и правдоподобную иллюзию.

Поскольку в зале Папского суда находится также библиотека, то, имея в виду количество авторов и несогласие мнений, можно вообразить, что за разноголосица и шум здесь раздавались, покуда живописец не привел все это к стройности. Чтобы понять, как ему это удается, можно представить себе создающуюся цивилизацию в виде музыкального инструмента наподобие многострунной арфы, которая в руках неопытного играющего издает звуки, скорее раздирающие душу, чем доставляющие удовольствие слушателям, в то время опытный музыкант, трогая струны в других сочетаниях, добивается приятного, ласкающего звучания; и это потому, что он придерживается правил гармонии и контрапункта, который есть не что другое, как контрапост в применении к музыке, или учение о единстве раздельного, отдаленного и направленного противоположно.

Фрески Рафаэля, ограниченные сверху полукружиями сводов, опираются на основания шириной в 12 локтей, так что многочисленные фигуры оказываются не большими половины человеческого роста, а их величие и важность происходят от благородства движений и умелого размещения. Напротив «Афинской школы», где собраны мудрецы и замечательные ученые всех времен, на другой фреске происходит диспут о вере, в котором принимают участие отцы церкви и знаменитые мужи, прославившиеся на религиозном поприще; а еще третья изображает гору Парнас, откуда раздается пиликанье играющего на лире языческого Аполлона, отчасти заглушаемое голосами поэтов, теснящихся возле их покровителя. Весь этот гармонический шум прорезывается подобным звуку трубы ужасным криком силена Марсия, с которого Олимпиец содрал кожу с живого, когда тот решился с ним соперничать в исполнении музыки и проиграл – настолько высоко тогда ценили искусство. Сюжет с Аполлоном и Марсием изображен отдельно на потолке, тогда как по левую руку от входа, исполняя роль как бы выразительной музыкальной паузы, пребывают в величественном молчании Истина и возле нее, согнувшая дерево как какую-нибудь травинку, Сила и также Умеренность, удерживающая вожжами младенца, подносящего факел знания: это означает, по-видимому, что исследователю и изобретателю в их стремлении к пользе необходимо себя ограничивать. Впрочем, кто однажды продвинулся по этой дороге, того трудно, а порою невозможно остановить, отсюда поражающая воображение массивность оставшихся потомкам трудов некоторых знаменитых ученых.

Что касается «Афинской школы», здесь естественным образом главенствуют и прежде других привлекают внимание фигуры Аристотеля и Платона, хотя, находясь на возвышении и в глубине, размерами они еще уступают другим фигурам, также изображающим замечательных, повсеместно прославленных людей. При этом некоторые фигуры имеют как бы две сущности: Гераклит внешностью напоминает Микеланджело Буонарроти, а в Архимеде, наклонившемся с циркулем в руках, чтобы начертить на полу геометрическую теорему, и показывающем свою лысину, угадывают Донато Браманте. Впрочем, есть и такие, что изображают только самих себя, эти по преимуществу помещены здесь по желанию папы или из-за симпатии самого живописца. Между ними Франческо Мария герцог Урбино, преемник известного Гвидобальдо Монтефельтро, Федериго Мантуанский и другие вельможи; однако благородством осанки, изяществом и грацией всех их превосходит изображенный Рафаэлем из-за возникшей между ними дружбы живописец Джованни Антонио Бацци, избравший себе возмутительное прозвище Содома. Но кто бы здесь ни присутствовал и как бы нарочно ни обособлялся – а выдающимся, замечательным людям такое желание часто свойственно, – перспективными линиями прочнее крепчайших вожжей все прикреплены и притянуты к Платону и Аристотелю, с важностью вышагивающим в середине и глубине композиции. Платон, если судить по движению указывающего кверху пальца, тогда как в другой руке философ имеет томик с диалогом «Тимей» его сочинения, этот призывает больше исследовать вещи возвышенные и небесные. В то время Аристотель, простерший обернутую книзу ладонь перед собой, как бы свидетельствует о важности земных происшествий и их внимательного наблюдения. Таким образом, двое они полностью обнимают возможности науки и управляют другими учеными, поэтому нет большей чести, если кому доверяется выступить в виде одного из философов. Ведь даже и завистники, и прямые недоброжелатели Мастера не сомневаются, что он этого заслуживает. А вот кто именно, Платон или Аристотель, оказывается более подходящим сосудом и временным пристанищем для его интеллекта, тут меньше согласия. Кто полагает, будто Леонардо удобнее фигура Платона, аргументируют как раз этим указательным жестом, который прямо считается собственноручной подписью Мастера на его произведениях, если припомнить ангела в миланской «Мадонне» для францисканцев св. Зачатия, Фому в «Тайной вечере» или Анну с картона для Аннунциаты. Также и другими внешними приметами Платон больше ему подходит: распределившаяся волнами длинная борода, брови, подобные устраиваемым на крышах для стока дождевой воды карнизам и далеко выступающие – все это похоже. Что касается ястребиного взгляда, то на расстоянии, с какого рассматривают живопись на стенах, трудно увидеть зрачок размером не более просяного зерна.

Кто настаивает между тем на воплощении Мастера в фигуре Аристотеля, тот ссылается на некоторые его враждебные взгляды относительно флорентийских платоников и наблюдательность к низменному. Без ответа остается вопрос: почему бы не изображать Леонардо и других, выдающихся из общего ряда, в виде самих себя, что решительно искоренило бы всякую двойственность и мерцание, когда через внешность одного человека просвечивает чья-то другая, третий подразумевается и еще четвертый подмигивает?

На это можно предложить следующее рассуждение. Всякое суживание и, так сказать, приведение к самому себе в действительности есть умаление великого человека: новизна вспыхивает внезапно на перекрестиях невидимых лучей, протянутых к другим изобретателям и исследователям, жившим прежде, ныне живущим и тем, кто появится в будущие времена. Поэтому новизна есть, с одной стороны, всецело свое и ни от кого не заимствованное, с другой – всецело чужое, это как посмотреть. Правда, необходимо учитывать, что из тысячи окон, если кто-нибудь из находящихся в доме повернет раму, открывая его или закрывая, только одно внезапно на короткое время вспыхивает отраженным светом солнца, и среди множества скрещений немногие дают новизну, тогда как другие остаются бесплодными.

89

Сделай очковые стекла для глаз, чтобы видеть Луну большой.

У одних слабнет и становится хриплым голос, у других портится зрение. Сопротивляясь отчасти благодаря большому искусству в изготовлении стекол беспрерывно нападающей старости, Леонардо не настолько успешно преодолевает злобу и каверзы недоброжелателей, переполняющие быстротекущие дни, и нет необходимости их удою вылавливать как некую редкостную рыбину. Частично из-за этого покуда не удается изготовить обещанные зеркала для нагревания воды с помощью солнечного жара, что уменьшит расходы при изготовлении сукна, так как в Римской области топливо дорогое. Притом, что Джулиано Медичи увлечен астрологией и каббалой и его взор устремляется в мироздание, по крови он скорее находчивый коммерсант, хотя широта интересов и любознательность помогают ему лучше понять своего инженера. И он со всей охотой защитил бы его от какого бы ни было несправедливого обвинения, однако часто отсутствует, находясь с войском как гонфальоньер св. церкви, или скрывается около папы, тогда как Леонардо остается с преследователями и злобными завистниками, не имея достаточно времени на хорошо аргументированную жалобу.

К счастью, взамен и на все другие подобные случаи у Мастера есть еще адресат; к этому он обращается без расчета на помощь или же выгоду, но сам желая ему способствовать в его занятиях и выступая как опытнейший наставник. Не имеющий определенной внешности, точно как Иисус в характеристике Николая Кузанского, тот адресат есть не иначе как предполагаемый читатель его сочинений: оказываясь без защиты перед двумя или тремя негодяями, Мастер решается помогать всему человечеству.

И если бы ты даже имел любовь к предмету, тебя отшатнуло бы отвращение, и если бы даже не отшатнуло оно, то, может быть, тебе помешал бы страх находиться в ночную пору в обществе подобных разрезанных на части, ободранных, страшных видом своим мертвецов; и даже если это не помешало бы тебе, быть может, будет недоставать тебе точности рисунка, необходимой в подобных изображениях. И если бы ты овладел рисунком, у тебя не было бы еще знания перспективы; и даже если бы рисунок и сопровождался знанием последней, то требовался бы еще строй геометрического доказательства и метод расчета сил и крепости мышц. И, может быть, терпения не хватит у тебя, и ты не будешь прилежен. Обладал ли я всем этим или нет, об этом дадут ответ 120 мною составленных книг, причем не мешали мне ни корысть, ни нерадение, а только время. Прощай.

Но одно дело, как мы о себе думаем, другое – как о нас напишут впоследствии, если найдется трудолюбивый человек, который станет для этого стараться, и совершенно иное, какими мы представляемся нашим знакомым: при том, что привыкание делает людей отчасти слепыми, мнения доброжелательного человека и ненавидящего различны. Завидующие Мастеру немцы, кичась якобы свойственной им преимущественно перед жителями Италии чистоплотностью, к анатомическому свинству относят каждую вещь, если унюхают приставший каким-либо образом запах мертвого тела. На самом же деле, когда исследователю необходимо иметь возле себя какие-нибудь отдельные органы для наиболее внимательного изучения, он их приготавливает путем вымачивания в проточной воде или же кипятит или высушивает, так что не остается малейшего запаха. Конечно, если невидимые частицы гнездятся в складках одежды или в трещинах кожи на руках, их оттуда не выкуришь; однако они оказываются настолько ничтожны, что, помимо самого носителя, никто другой не может их обнаружить. Тем не менее Мастера обвинили, будто под постелью он держит отрезанные головы, а в ретортах сохраняет глаза, которые отдельно добывает на кладбищах и варит в кипятке, как если это куриные яйца.

Немецкие зеркальные мастера за его помощь и гостеприимство еще и наговорили, что Леонардо имеет сношение с нечистой силой, а это в те времена угрожало серьезной опасностью. Хотя просвещение распространяется, невежество ему с трудом уступает: с севера, из-за Альп, уже надвигаются дымы многих костров, на которых сжигаются такие преступники. Сочинение двух доминиканцев из Верхней Германии, гнуснейшая книжка, называемая «Молотом против ведьм», разошлась, отпечатанная во множестве экземпляров, и там для прилежных ловцов сказано достаточно о тех, кто распутничает с инкубами и суккубами, кто нашептыванием губит и изводит младенцев во чреве матери, урожай на полях, виноград на лозах, домашнюю скотину и прочее. Хотя, находясь в папском дворце, странно было бы нарочно вредить сельским хозяевам, имеющегося в указанной книжке упоминания о вскрывающих могилы хватает, чтобы обвинить Леонардо за его анатомию, при том что сношения с нечистой силой как дурная болезнь, слух о которой прилипчив и пятнает невинного человека.

Что касается зеркальщиков-немцев, допущенных в мастерскую для помощи, то мастеру Георгу Леонардо предложил вместе обедать, чтобы, помимо экономии средств, он приобретал знание итальянского языка; тот же, пренебрегая полезными для него предложениями, требовал дать ему деревянные модели изобретений, которые хотел увезти в свою страну. Мастер отказал ему в этом, однако согласился дать чертежи. Вместо благодарности немец его покинул и устроил другую мастерскую, где изготавливал зеркала для продажи на ярмарках, и все это ему сходило с рук. Еще другой немец, Иоганн, всякий день находившийся в мастерской Леонардо, шпионил за ним, желая видеть и понять то, что здесь делается, и разнести по всему свету, и еще жаловался и обижался, будто прибытие Леонардо лишило его внимания Джулиано Великолепного, которым он прежде пользовался. В конце концов с целью причинить Леонардо больший вред и ради собственной выгоды Иоганн убедил названного Георга продать ему весь его инструмент и оставить мастерскую, хотя до этого заполнил зеркальными мастерскими помещения Бельведера и переманил к себе многих умелых работников, чем сильно стеснил Мастера в его предприятиях.

И вот эти-то люди оказались причиною, что папа запретил ему занятия в госпитале и велел строго придерживаться его распоряжения. Впрочем, доносчик только еще добавил к ранее возникшему неудовольствию первосвященника, поскольку, находясь среди людей, стремящихся к быстрому и окончательному результату, Леонардо с его кропотливостью и чрезмерной заботой о вещах, представляющихся несведущему человеку второстепенными, сильно проигрывал. «Говорят, – пересказывает Вазари где-то услышанную историю, – что Леонардо, получивший однажды от папы заказ на небольшую картинку, тотчас стал перегонять масла и травы для получения лака. На что папа Лев заметил:

– Увы! Этот не сделает ничего, раз он начинает думать о конце, прежде чем начать работу».

Возможно, эта история недостоверная, но пустивший ее в оборот в силу интуиции бессознательно ухватил наиболее важную достоверность. Держа работу в руках, чтобы не распалась от случайной небрежности, вывязывающий вершу догадывается о близости завершения по нарастающему напряжению прутьев; и чем дальше продвигается труд, тем стремительней оно прибавляется. Так что в преклонные лета от длительного беспрерывного усилия иной раз дрожат пальцы – строителю становится страшно, и он, можно сказать, нарочно забегает вперед, желая убедиться в безопасности брода. Поскольку же Мастер в отличие от других не делит работу на отдельные произведения или опусы, как это принято у музыкантов, еще неизвестно, для чего этот лак: для неважной картины, заказанной папою, или он намерен его применить как раз для завершения, которое, вне всяких сомнений, должно оказаться чрезвычайно значительным и соответственно прочным.

Если ты хочешь сделать тонкие и ровные стекла, то выдувай пузыри между двумя бронзовыми или мраморными досками, и выдувай их настолько, что они будут лопаться от твоего дыхания, и стекла будут настолько гладкими и тонкими, что будут гнуться. Потом ты наклеишь стекло лаком на картину, и это стекло благодаря своей тонкости не будет лопаться ни при каком толчке.

Хотя новизна есть не что другое, как преступление правила, с точки зрения человеческой косности она хуже убийства или воровства. Поэтому при благородной доверчивости характера Мастер правильно делает, что не допускает посетителей во все комнаты из предоставленных ему администрацией папы. Если же, не приведи господь, кому удастся проникнуть в доступное только близким, доверенным людям помещение, этот человек убедится, что подозрительность доносчиков возникла не на пустом месте и что нужна большая догадливость, чтобы определить, откуда происходят достижения Мастера: из благородства намерений, таланта, терпения и предварительной практики живописи или изображенное на доске существо, соблазнительное и вместе отталкивающее, проникающее далеко, но и удерживающее поблизости таинственным объятием духа, есть плод сношения с инкубами и суккубами или другими демонскими созданиями, о чьих происках предупреждают авторы «Молота против ведьм».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации