Текст книги "Леонардо да Винчи"

6

– Что такое луна? – спрашивает ученого Алкуина любознательный ученик.

– Око ночи, расточительница росы, предвестница бури.

– Что такое звезды?

– Живопись неба, кормчие моряков, украшение ночи.

– Что такое человек?

– Как светильник на ветру, – поясняет учитель.

Все меняется; неизменною остается бренность человеческого существования. Поэтому не следует преувеличивать, заявляя, будто бы в прежние времена жили не спеша и прохлаждаясь; напротив, тотчас как Адам был сотворен и отчасти из-за его нетерпения события двинулись с неимоверной решительностью и быстротой. Когда появившийся в третьем часу мужчина дал имена животным, был шестой час; скоро господь сотворил женщину; и тут же, вкусив запретного плода, наши прародители сделались смертны, а затем в девятом часу господь изгнал их из рая. Дальнейшее существование человеческого рода оказалось таким же тревожным и изобиловало происшествиями: внешнее спокойствие часто бывает обманчиво.

Когда мессер Фацио Кардано, миланский юрист, математик, библиофил и издатель, наклонялся над одним из сундуков, где – как это было принято до появления в обиходе книжных шкафов – сохранял от пыли и от всяческой порчи свое собрание книг, на его темени пульсировало углубление размером с монету среднего достоинства, защищенное кожею: как если бы кто, спасаясь от пыли и дурного запаха, дышал через платок, раскрыв рот. Углубление это образовалось вследствие падения с лестницы и понадобившегося для излечения раны хирургического вмешательства, после чего мессер Фацио оказался подвержен ужасным приступам ярости, когда от него приходилось спасаться.

Наклонясь над сундуком и приоткрывая его крышку, мессер Фацио сказал:

– Чтобы человеческий род не пропадал в темноте и неведении столь долгое время, следовало при сотворении мира также создать печатный станок.

Покуда же библиофил что-то разыскивал в книгохранилище, Леонардо ему отвечал:

– Это опасная вещь и неосновательное предположение, так как в появившихся с той поры книгах поместилось бы много больше, чем мы имеем теперь, нелепостей и вздора, поддерживаемого авторитетом писателей и видимостью прочного основания, которую печатный станок придает всяческим выдумкам.

Ради продолжения спора, возобновлявшегося каждый раз при их встрече, добыв из сундука изданный его попечением анонимный трактат «О хиромантии», мессер Фацио выпрямился и приосанился, насколько это возможно при малом росте. Как и его приятель и оппонент, мессер Фацио предпочитал одежду красного цвета и, имея постоянно приподнятые, как бы в изумлении, брови и далеко выдающийся подбородок, походил из-за этого на бойцового петуха. Однако в их пререканиях ученый-юрист скорее оборонялся, тогда как Леонардо, выступая в качества uomo sanza lettere, человека без книжного образования, не знающего хорошо по-латыни и вовсе не владеющего греческим языком, нападал с большой настойчивостью. Что касается хиромантии, Леонардо, называя эту ложную науку пустыми химерами, так объяснял мессеру Фацио свои возражения:

– О чем можно говорить на основании линий руки? Вы найдете, что в один и тот же час от меча погибли величайшие полчища, хотя ни один знак на руках какого-нибудь из этих погибших не походил на такие же знаки у другого погибшего; так же точно при кораблекрушениях.

И обманчивую физиогномику, в которой Фацио Кардано считался первым знатоком, презирал Леонардо, хотя соглашаясь, что знаки лиц отчасти показывают природу людей и их характеры. Но его наибольший гнев вызывала некромантия, то есть беседы с душами умерших, – тут он высказывался с исключительной резкостью:

– Некромантия эта есть вожак глупой толпы, которая постоянно свидетельствует криками о бесчисленных действиях такого искусства; и этим наполнили книги, утверждая, что заклинания и духи действуют и без языка говорят, и без органов, без которых говорить невозможно, и носят тяжелейшие грузы, производят бури и дождь, и что люди превращаются в кошек, волков и других зверей, хотя в зверей прежде всего вселяются те, кто подобное утверждает.

Пожалуй, невероятно, чтобы к мессеру Фацио, стороннику и знатоку таинственных и чудесных явлений природы, однако сердечному приятелю Мастера, тот обращался с прямым предложением переселиться в животное, все же разговор двух друзей в позднее ночное время при свете огарка, когда сильно увеличенные тени с быстротой перемещаются по стенам и потолку, послышался бы постороннему человеку как запальчивый и враждебный, будто бы от их разногласия зависело что-нибудь важное. Но разве не случается, что вещи, мало кого заботившие прежде, вдруг приобретают значительный вес, а установленное прочно или принимавшееся на веру внезапно представляется колеблющимся и сомнительным?

– Если бы такая некромантия существовала, как верят низкие умы, ни одна вещь на земле не была бы равной силы; ибо если искусство это дает власть возмущать спокойную ясность воздуха, обращая ее в ночь, и производить блистания и ветры со страшными громами и вспыхивающими во тьме молниями, и рушить могучими ветрами высокие здания, и с корнями вырывать леса и побивать ими войска, рассеивая их и устрашая, никакие неприступные твердыни и крепости не могли бы никого уберечь без воли на то самого некроманта: он стал бы носиться по воздуху от востока до запада и по всем противоположным направлениям вселенной…

Но зачем мне дальше распространяться об этом? – восклицал Леонардо в крайней степени раздражения. – Что было бы недоступно для такого искусства? Почти ничего, кроме разве избавления от смерти.

При своей снисходительности Фацио Кардано умел, однако, с большой твердостью отстаивать мнение, которого придерживался. Когда Леонардо стал нападать на составителей гороскопов и всю астрологию, он отвечал:

– Низкими умами скорее могут называться те, кто па основании простейшего доказательства желает опровергнуть сообщения о таинственных и сложных вещах, доставляемые добросовестными свидетелями. Смотри хорошо, как бы отрицаемое не воспротивилось и вдруг не наказало тебя в твоих предприятиях: недаром англичанин Роджер Бэкон, приверженный простому чистому опыту, соглашался с влиянием звезд на поведение людей и животных, указывая, что такому влиянию подчиняются также морские течения, реки, внезапное соединение и разъединение стихий и тяжесть, с какою ты борешься.

Подобный обмен мнениями не означал и малейшей размолвки между друзьями; но, если тогда в воздухе что-то носилось и если в каком-то смысле возможно допустить существование духов, это особенный дух противоречий и споров.

Мессер Фацио передал Мастеру также изданный на его средства трактат «Perspectiva communis», или «Общая перспектива», и, получая от Леонардо следуемую сумму, любезно предложил помощь для перевода, поэтому они еще задержались. Леонардо же, прежде чем распрощаться, достал из вместительного кармана плаща горсть разнообразных мелких металлических изделий или частей и рассыпал по столу, нарочно сохраняя равнодушие в выражении лица, как это делают игроки, скидывающие кости.

– Из металлических букв, разнообразие которых ограничено, печатник составляет бесконечные слова, – сказал Леонардо, – изобретатель складывает новые, невиданные прежде механизмы из частей, имеющихся в других механизмах.

Посредством отвертки, которою он ловко и быстро орудовал, Леонардо собрал превосходный замок против книжного вора и прикрепил к нему для украшения голову Медузы, отлитую с исключительной тонкостью и изяществом. Затем Мастер вставил в скважину ключ, покачал им из стороны в сторону, как бы примериваясь, и трижды повернул. Бородка замка трижды выдвинулась, а Медуза высунула язык, издеваясь над предполагаемым злоумышленником, покусившимся на сундуки мессера Фацио.

Хотя громадный Милан затихал вместе с курами, у киотов в церквах – их насчитывалось в городе больше двухсот – бодрствовали монахи, бормоча псалмы и молитвы и таким образом отгоняя сон. Однако же света, проникающего сквозь щели дверей, плохо притворенных, недоставало, чтобы всаднику опознать дорогу, если ее при этом не освещала луна: звезды, кормчие моряков и украшение ночи, годятся для таких указаний при длительном морском путешествии, но плохие помощники, чтобы узнать улицу или же дом. Так что, не дергая попусту поводья, лучше ожидать, пока лошадь, угадывающая свой след обонянием, ткнется губами в ворота. Между тем, даже согласившись с англичанином о влиянии звезд, здравомыслящему человеку трудно себе представить бесчисленные ночные светила разобравшими между собою на попечение всех нас в отдельности. Или, может, они влияют только на высокопоставленных лиц, имеющих средства оплачивать услуги астрологов? Так или иначе, большинство людей неожиданности подстерегают подобно разбойникам, скрывающимся в кустах у обочины и появляющимся внезапно. Когда с помощью слуги, принесшего фонарь, Леонардо расседлал и завел лошадь в стойло, он увидел, что место рядом, обыкновенно свободное, занято и находящийся там осел жует сено, а его бока, не остывшие, видно, с дороги, мокры и курчавятся. Слуга сказал Мастеру, что приезжая, назвавшаяся Катериною, ожидает его в доме и что она из Тосканы. Так после более чем одиннадцатилетней разлуки Леонардо внезапно встретился с тою, в чьем родительском лоне созревал, когда, по его выражению, одна душа управляет двумя телами, испытывающими одно желание, одно вожделение и один страх на двоих, и каждая душевная боль так разделяется.

16 июля. Кателина приехала 16 числа, июля 1493.

Он сделал эту запись поверх другой, почти стершейся, красным карандашом в книжке величиною в ладонь. Из-за рассеянности и волнения Леонардо не увидал, что прежний почти полностью стершийся текст оказался под свежею записью перевернутым; также непроизвольное Кателина, как произносит простонародье в Тоскане, свидетельствовало о сильном волнении, когда многое погрузившееся на дно и затянутое тиною времени всплывает в воображении.

Слух о близкой родственной связи между Мастером и его гостьей, непонятным образом распространившийся в течение ночи, к утру укрепился, еще и расцветившись подробностями. Ученик, всегда недовольный и всех без разбору осуждающий, сказал другому ученику:

– Невозможно поверить в благородное происхождение этой приезжей, поскольку выглядит она деревенщиной.

Тот, к кому обращались, преданный Мастеру, ему возразил, говоря, что лицо у нее белое, как у синьоры, и в движениях видно изящество. В то время третий, которому, помимо сладостей, остальное все безразлично, воскликнул:

– Пусть она даже отберет ключи у кухарки, все же я сумею узнать, где она их сохраняет!

Конечно, к преклонным годам люди оказываются забывчивы, и окружающие другой раз легче, чем они сами, находят то, что они, по их мнению, надежно припрятали. Но не так был, по-видимому, слаб огонек, теплившийся в малом светильнике, или нарочно прикрывала его ладонью судьба или звезды, что – как бы к этому ни отнесся человек сомневающийся и недоверчивый – не погас он при дальнем путешествии из Тосканы в Ломбардию, не побили его горные молнии и пожалели разбойники или отчаявшиеся бедняки, которые, бывает, охотятся за богатым прохожим. Впрочем, была ли старая женщина чем-нибудь богата помимо материнской любви?

7

Любящий движется любимой вещью, как ощущение ощущаемым, и с собой объединяет и становится вещью единой. Если любимая вещь презренна, любящий делает себя презренным; когда присоединенная вещь к лицу тому, кто соединен с ней, он радуется и получает удовольствue и удовлетворение; когда любящий соединен с любимым, он покоен; когда груз лежит, он покоен. Вещь, будучи познана, пребывает с интеллектом нашим.

Единственно надежная для перемещения тяжестей дорога в Милане – это опоясывающий город канал. От Корте Веккио до пристани у церкви св. Стефана не так далеко, тогда как к Замку канал подступает вплотную.

– На пристань у святого Стефана Коня можно перенести, передавая с рук на руки: так поступают при пожаре, доставляя ведра с водою для тушения огня.

Изумившись, ученики спросили Мастера, как это возможно себе представить; Леонардо расстелил на верстаке лист бумаги и, не пользуясь чертежным инструментом, но в согласии с правилами перспективы, с замечательным правдоподобием и быстротой нарисовал арки, сложенные из деревянных брусьев, между которыми наклонно протянут канат. К канату на блоках он подвесил Коня. Подтянутый к верхней перекладине, Конь собственным весом продвинется к следующей арке, при этом опустившись примерно на треть высоты; затем его снова подтянут к верхней перекладине, он соскользнет и так далее. Оказавшись над пристанью, Чудовище опустится на палубу баржи.

Когда государственному казначею мессеру Гуальтиеро стало известно о замысле Мастера, он, докладывая Моро, со злобой сказал:

– Не выросли еще деревья, из которых будут построены арки, придуманные флорентийцем.

Тем временем надобность в арках отпала, поскольку Леонардо, следуя природе, которая, как он выражается, действует кратчайшим путем, изменил свое намерение, решившись использовать для своей цели надвратную башню, охраняющую замок и выстроенную тремя десятилетиями прежде флорентийцем Филарете, – это с одной стороны, а со стороны Корте Веккио – башню св. Готтарда, возведенную еще прежде того на три столетия неизвестно каким архитектором. Поскольку хорда – или прямой путь от Корте Веккио к замку – непременно короче дуги, то есть соответствующего отрезка канала, Конь понесется по небосводу кратчайшим путем и без посредников, подобно коням Аполлона или крылатому Пегасу, если, понятное дело, заостренная в виде рыболовного крючка оконечность какого-нибудь готического здания не пропорет ему брюхо или не возникнет другое препятствие.

Спустя три месяца – наступил обычно теплый в Ломбардии октябрь – посланный канцелярией служащий обнаружил посреди двора устройство или модель, которую из-за ее нарочитой простоты лучше назвать моделью модели. А именно: через укрепленные на расстоянии один от другого два столбика перекинута проволока, на которую действуют различные между собою грузы: два больших подвешены на ее концах, а значительно меньший третий груз подвешен посредине. Однако разница тяжестей не так велика, чтобы отчасти провисшая под действием малого груза проволока от этого выпрямилась; когда же Мастер с всевозможной учтивостью спрашивал посланного из канцелярии, каким образом тот посоветовал бы ему выпрямить проволоку, посланец сказал, что ничего нету проще и надо с обоих концов подвесить грузы потяжелее.

– Даже если подвесить грузы величиною и тяжестью с башню святого Готтарда, – сказал Леонардо со смехом, – проволоку не удастся выпрямить из-за того, что она порвется до этого.

– Надо взять крепкую проволоку, – возразил посланный довольно угрюмо, так как подумал, что над ним потешаются.

– Указанной цели невозможно будет достичь, даже если проволока окажется прочнее пятидесяти корабельных канатов, поскольку для этого надобны бесконечной тяжести грузы, – пояснил Леонардо.

– Как это понять – бесконечной? – спросил посланный от канцелярии, но Мастер не стал ему отвечать, не рассчитывая, что тот имеет необходимое для подобной дискуссии воображение. Сам же он, если где-нибудь подозревал бесконечность, воодушевлялся, и ноздри его трепетали как у собаки.

Однако каким именно образом опыты, хотя бы согласные с наклонностями испытателя, способствуют его практической цели, бывает трудно понять. Да и кому такое понимание надобно? Выслушав подробный рассказ своего посланного, мессер Гуальтиеро, враждебность которого к Мастеру представляется таинственной и непостижимой, сказал:

– Нет человека, чьи способности были бы большими; однако же дело, как я смотрю, не подвинется, если даже Коня запрягут во все эти теории.

Также и молодые люди, сотрудничавшие с Леонардо, ему помогая и у него учась, в силу своего разумения рассуждали, почему усилия Мастера другой раз растекаются из полноводного русла на множество ручейков и цель из-за этого отдаляется. Ученик, всегда недовольный и хмурый, полагающий, будто бы не получает от Мастера полностью все, на что может рассчитывать, имея в виду его исключительную репутацию, однажды сказал:

– Кто, намеренный приступить к живописи, растирая краски механическими жерновами, еще отвлекается, чтобы размышлять о причинах движения воды, и после о том, откуда она приходит, и как оказывается на возвышенности, тот впоследствии будет вынужден оправдываться перед заказчиком за свою медленность.

Другой на это ему отвечал:

– Никто не трудится столько, отказываясь от необходимого каждому человеку отдыха и каких бы ни было удовольствий. Но разве в евангелиях повествование не начинается от Адама, чтобы только затем сосредоточиться на речах и поступках Спасителя?

Сравнительно с его собеседником, которого звали Марко д'Оджоне по его происхождению из местечка у Нижних озер, имевший богатых родителей Джованни Больтраффио получил хорошее воспитание и аргументировал более остроумно. Но и тот полностью не представлял, какой глубины достигают размышления Мастера, жестоко взволнованного намерением Моро передвинуть Коня к сроку императорской свадьбы.

8

Тяжесть есть определенная акцидентальная потенция, которая создается движением и вливается в стихию, извлеченную или поднятую в другую; и столько у этой тяжести жизни, сколько у этой стихии тоски вернуться на родину.

Чем упорнее изобретатель обдумывает доверенное ему предприятие, тем больше возникает сомнений, а они суть сестры медлительности. Однако которая из них старшая возрастом, никому не известно.

– Какой наклон проволоки или канатов наилучший для передвижения груза?

– В каком месте Конь остановится из-за крутого направления вверх?

– Какая сила необходима, чтобы двигать Коня вопреки препятствию трения?

– Какая достаточна, чтобы его задержать?

Наконец:

– Сколь велики должны быть сила и желание тяжести противовесов, чтобы брюхо Коня, опустившись ниже допустимого уровня, не застряло в какой-нибудь из тесных расселин между домами, называемых улицами?

В начале ноября, когда до назначенного срока императорской свадьбы оставалось меньше двух месяцев, Леонардо объявил некоторым близким ему людям, чтобы присутствовали при испытании наиболее основательной модели, не только внешностью сходной с устройством, но и точно повторяющей численные отношения высот, расстояний и несомого груза.

– Витрувий[9]9
  Витрувий Поллион (I век до н. э.) – римский архитектор и инженер, автор известного трактата об архитектуре.


[Закрыть] утверждает, что малые модели ни в одном действии не соответствуют орудию или машине, которые служат для них образцом. Я нахожу такое заключение ложным, – говорил Леонардо.

Камердинер регента Моро и один из его наиболее образованных служащих, Джакопо Андреа Феррарский, тогда возражал:

– Блоха высоко прыгает, потому что легка; однако самая сильная лошадь не преодолевает препятствие, превосходящее высотою ее рост.

– Если бы сила в ногах лошади соотносилась с ее размерами и весом, как они соотносятся у блохи, такое животное двумя или тремя прыжками преодолело бы расстояние между башней святого Готтарда и местом на пустыре перед Замком, где должно поставить Коня, – отвечал Мастер ученому камердинеру.

Чтобы достичь указанных выше численных отношений или правильной пропорции между расстояниями, высотою опор и весом Коня, малые подобия башен, надвратной и св. Готтарда, ловко сложенные плотником, пришлось далеко развести между собою, и они оказались у противоположных стен, ограждающих Корте Веккио.

Хотя наклон натянутой противовесами пеньковой веревки получался весьма незначительным, ее провисание, в свою очередь, было почти незаметным глазу, и это должно бы намного облегчить движение. Возле башни, служащей местом отправления чудесного поезда, закреплен был приготовленный груз, прицепленный с помощью блока к веревке, но не отягощающий покуда ее своим весом; бронзовая отливка Коня выбрана Мастером из нескольких пробных, внешностью наиболее близкая тому, что должно быть в действительности, хотя размеры и вес такого изделия, понятное дело, намного меньше, но ведь и расстояние между стенами ограды не таково, как между сараем, где находится Конь, и воротами Замка!

Ввиду очевидной важности происходящего, а также серьезности выражения, которую нарочно напустил на себя Леонардо, присутствующие в Корте Веккио его соотечественники и друзья отказались покуда от издевательских выходок, какими тосканцы широко известны. Ученый музыкант Франкино Гафури перешел на латынь и в воодушевлении воскликнул:

– Florentinus ingenium ardui est!

Это означает: флорентийская смекалка отважна или же пламенна. В самом деле, невозможно было не воодушевиться при виде превосходной модели, изготовленной наилучшими плотниками и отлитой в малом размере бронзовой фигуры Коня, которую живое воображение может представить насколько угодно громадной, так что нет нужды в действительном увеличении. Кроме того, само это увлекательное приключение, когда громадное уменьшается по произволу, как бы сцеживая некоторые несущественные качества и делая очевидными и доступными проверке другие, более важные, так изумительно прекрасно, что важность достижения практической цели поневоле умаляется и последняя выступает второстепенной сравнительно с красотою способа, каким ее добиваются.

Но вот Леонардо велел двум помощникам – так как одному будет не справиться – с помощью остроумного устройства перевести груз целиком на пеньковую веревку, протянутую наклонно через пространство двора от опоры к опоре. Когда же постромки были ослаблены и Коню разрешено самостоятельно двигаться собственным весом, присутствующие ахнули от удовольствия, доставляемого глазу настолько плавным движением. По-видимому, оправдывался расчет Леонардо, который, надеясь свести к наименьшему сопротивление трения, решился подвесить Коня на единственный блок: ясно без объяснения, что два или несколько блоков дают большую площадь соприкосновения осей и втулок и соответственно увеличивается опаснейшее препятствие трения.

Все же близко к середине пути Конь заскакал, как если бы трение – притаившийся зверь – внезапно, как бы играючи, стал протягивать лапу. Миновав середину, Конь, страшно раскачиваясь, остановился – оставив игру и притворство, зверь взял его намертво. Тем временем обнаружилось другое препятствие: тогда как спуск стал более отлогим, не пройденный еще отрезок пути, или ветвь пеньковой веревки, довольно круто направился вверх. Чтобы стронуть с места подобную тяжесть, недостаточно было преодолеть препятствие трения, но понадобилось еще и растянуть смоленый канат, насколько позволяет его прочность и величина прилагаемого усилия. Бодрым голосом Леонардо призвал приятелей, ужасавшихся без пользы, присоединиться к работникам и сообща приналечь на рукояти лебедок.

Между тем как веревка трепетала, подобно струне, от невыносимого напряжения, Леонардо своим ястребиным зрением заметил отделившуюся от нее порвавшуюся нить; внезапно эта нить окружилась венцом многих других таких порвавшихся нитей, и, быстро вращаясь, веревка стала разматываться. Мастер не успел даже раскрыть рта, чтобы предупредить остальных, и все они вместе попадали на частично вымощенный камнем двор Корте Веккио, и некоторые сильно ушиблись, так что в смущении потирали бока.

– Не только свойственная хорошему мастеру смекалка во Флоренции превыше всего, – сказал, поднимаясь и отряхиваясь, Франкино Гафури, – но и остроумие ученого в выработке теории. Однако же польза от сочетания с практикой бывает значительной, если теория созревает как тыква в огороде, то есть в определенный ей срок, и ничей произвол или несвоевременное желание его не сокращают. Когда стороны, иначе говоря, природа и ее исследователь, вместе с заказчиком проявляют терпение, последствия оказываются исключительно важными, не уступая в этом императорской свадьбе. Поэтому будем считать, что обручение теории с практикой состоялось, но брак последует позже.

– Что касается аргументации перед регентом Моро, – сказал его камердинер Джакопо Андреа Феррарский, – уместно сослаться на знаменитого Николая Кузанского,[10]10
  Николай Кузанский (1401–1464) – выдающийся немецкий гуманист и философ.


[Закрыть] епископа Бриксен, когда тот рассматривает осуществление возможности как упадок и нисхождение и приравнивает к действию силы, направленному с высоты вниз; между тем движение чистой возможности или намерения, говоря словами епископа, есть подъем и как бы дыхание божества. Таким образом, попытка передвинуть Коня, чтобы затем отлить из металла, в действительности станет его унижением.

Однако тому, кто уверен, что святая Бригитта перенеслась из Ирландии в Рим за мгновение ока и что Абеляру[11]11
  Абеляр (1079–1142) – ученый и философ, один из прославленных представителей средневековой схоластики.


[Закрыть] понадобился час для путешествия из Рима в Вавилон, вовсе не нужны подобные изысканные теории и тем более опытные доказательства. Если уж в нем засела решимость поверить в эдакий вздор, он станет препятствовать научному обсуждению любого задуманного им предприятия.

– К чему твоя наука, если корабль остается в гавани из-за того, что бесконечные изыскания и опыты опутывают его как бы сетями? – гневался и выговаривал Мастеру Лодовико Моро, когда тот явился к нему с предложением покуда оставить Коня в Корте Веккио, но сарай разобрать, чтобы прибывающие на свадьбу гости могли видеть украшение и достопримечательность города.

– Влюбленные в практику без пауки подобны ступающему на корабль без руля и компаса кормчему, – сказал Леонардо, – и когда меня спрашивают: что рождают твои правила и на что они пригодятся, я отвечаю, что они дают узду инженерам и изобретателям для того, чтобы те не обещали самим себе и другим невозможные вещи, в результате чего их будут считать безумцами или обманщиками.

Разговор – или, лучше сказать, перебранка, так как при разнице в положении Мастер мало в чем уступал миланскому регенту, – происходил в присутствии лиц, из коих иные могли принять на свой счет некоторые его наиболее дерзкие замечания. Одетые в бархат и парчу, обвешанные золотыми цепями и брелоками, вот они стоят, врачи и астрологи, и среди них знаменитейший со времен Серапиона и Авиценны исследователь небесных тел, предсказывающий будущее интерпретатор их сочетаний, мессер Амброджо да Розате. За истекшее десятилетие, покуда мессер Амброджо находится при миланском дворе, только одно его предсказание подтвердилось событиями, в действительности произошедшими, а именно смерть старшего брата Лодовико Моро, герцога Галеаццо Марии, которого за его жестокость зарезали как свинью на паперти церкви св. Стефана. Да и то, что его гибель неминуема, было ясно многим другим, не так образованным и остроумным, поскольку на плечо герцогу Галеаццо Марии, готовому отправиться к воскресной службе, опустился с громким карканьем ворон, круживший до этого в воздухе; а птица эта известна как наиболее мудрая между пернатыми.

– Только наука является основанием, которое позволяет отличать истину от лжи, – отвечал Леонардо регенту на его попреки, – а это, в свою очередь, позволяет направить надежды изобретателей на вещи возможные и стремиться к ним с большой сдержанностью. Благодаря этой науке, но не различным ложным учениям мы не блуждаем в неведении, когда, не получая искомого результата, некоторые отдаются меланхолии или даже накладывают на себя руки. Так и мои дела рождаются из научного размышления и простого чистого опыта, служащего наилучшим учителем.

– Не твои дела рождаются из опыта, – оказал Моро, – но возражения против каждого дела, тогда как человек менее ученый приступает к нему без отягощающих душу сомнений и доводит до конца с божьей помощью.

Тут с видом лекаря, верно предсказывающего пациенту скорую смерть, вновь выступил мессер Гуальтиеро:

– Флорентийский инженер, познаниям которого не завидовать невозможно, напоминает мне садовника вашей светлости; этот выращивает огурцы в бутылке и предлагает затем угадать, как ему удается, не испортивши, извлекать их через узкое стеклянное горло.

– Придется разбить бутылку, – сказал Моро, соглашаясь внезапно на предложение Мастера, и велел разобрать дощатый сарай и растворить ворота Корте Веккио, чтобы прибывающим гостям удобнее видеть Коня. А Леонардо с учениками было поручено соорудить арку из дерева и ткани, украшенную изображением герцога Франческо на лошади и императора Максимилиана, благословляющего династию Сфорца, сделанным живописью, и поставить внутри собора.