Текст книги "Байгуш"

 Линия горизонта изломана многочисленными сопками. Те из них которые далеко-далеко с бурыми верхушками и неясного синего цвета у основания. Те которые поближе – грязно-зеленые. А вот которые невдалеке, те разные. Лысые как водится по-осеннему палевые, на которых облетевший осинник – серые, где обосновался березняк кажутся седыми, а поросшие карельским дубом – коричневые.

 Среди них особью выделяются лишь те, которые приютили на себе смешанный лес. Они в утопают в осеннем пастельных тонов многоцветье от золотисто соломенного до карминного. Этому делу помогают редкие яркие в осеннем наряде клены, каким-то чудом не опавшие желтые, оранжевые, красные, или чего пуще почему-то еще зеленые, листочки других деревьев, насыщенная зелень хвои, по-разному вянущая трава.

 Особенные размышления будят одинокие правильной конической формы сопки, возникшие на пустынном болотном ровноместье. Ставит в тупик, как в природе такое возможно. Выверенная пирамидальность этих холмов наводит на мысль об их рукотворности. Где-то в подсознании рождается вопрос: А не могильник ли это? Это, на мой взгляд, очень даже возможно. Иногда таких сопочек располагается сразу две или три. Если учесть их небольшие размеры, большую удаленность и обособленность то очень даже может быть, что это древние захоронения. Ведь не видно, что их пытались разрыть.

 Пастельные тона засыпающих на зиму болот осень все же украшает.

 Иногда, явно выкобениваясь, где-то покажется кармелитового цвета кустарниковая поросль или же серость в небе возьми, да и разойдись небольшим бирюзовым окошком.

 Очень волнующе смотрятся одинокие случайно не опавшие листья. Странно, но они разноцветны. Случается увидеть даже ярко зеленый или сочного желтого или лимонного цвета листочек, болтаемый слабым ветерком. Это создает притягательный объем и дивную прозрачность проплывающему пейзажу. Это походит, как если бы художник, закончив писать картину, небрежно разбросал яркие цветные мазки по всему полотну.

 Бывает и так, что приблудившийся, не по-осеннему яркий, солнечный луч бросит на болото золотой всполох или же словно опалит заросли рогоза огненной вспышкой.

 Только нечастые остановки поезда у поселений, проходные редкие полустанки да легкий перекусон ненадолго отвлекают вас от красот природы.

 К слову, приближение станций и обжитых полустанков часто вводит смотрящего в окно в ступор. Это случается оттого, что взгляд волей-неволей натыкается на строения отхожих мест. Боже мой, как же они чудесны в своем многообразии, как же они способны усладить взор и дать волю различного рода размышлениям о вечном!

 Из всех описаний отхожих мест, вспоминается только кубанское – до ветру, гоголевское – пойти в бурьян и что-то там туманное декамероновское. В живописи подобное строение как-то не нашло отражения вообще. А это очень большое упущение всеобщей культуры. На самом же деле вид этих строений весьма упоителен и, поверьте, они стоящи. Во-первых необходимость этих конструктивов не вызывает сомнения, а их загадочность и способность к выживанию вызывают уважение. В простонародии эти, как правило унылые, строения называют «скворечниками». В подавляющем большинстве они сколочены из досок, не окрашены совсем или имеют неопределенный зеленый цвет, сильно щелясты и ободраны как питерский нищий. Кособоки и унылы они до крайности. Многие почему-то завалены либо на левый, либо на правый бок. Но в подавляющем большинстве они завалены на спину. Для чего нужно, чтобы они непременно валились назад совсем непонятно. Может они стараются что-то высмотреть на небе, может есть какая другая причина, но факт этот неоспорим. И у всех без исключения тоскливо свисающая на одной верхней, а чаще на нижней петле скрипучая дверь.

 Зачастую бывает такое, как это случилось на станции Нусхи. Там неподалеку от привокзального здания грустит темно зеленый ободранный «скворечник», а метров в двадцати горделиво заваливается на левый бок второй, но уже бледно зеленый и более обшарпанный. В каждый из них непременно втыкается тощая веселенькая тропинка.

 Эти тропинки ужимисты и извилисты как змеи. Одни из них сильно вытоптаны, другие заросли чертополохом или сорняками, но в каждой прямо под самой свисающей дверью в обязательном порядке блестит задумчивая лужа. Почему к «скворечнику» ведет именно вихлястая тропинка, хотя намного легче натоптать прямую, и зачем там обосновалась лужа остается большой и неразрешаемой загадкой.

 Смотря во все глаза из вагонного окна на игру природы, у каждого невольно взыграет кровь. Внутренний бунт вашего свободолюбия утянет вас в приятные грезы побродить там, за окном. Вам непременно захочется, приехав домой, все бросить, напялить на себя полевую амуницию и рвануть туда, на созданную и даваемую только один раз каждому природой волюшку, нескончаемо бродить, вдыхать полной грудью свежесть и наслаждаться красотой, раствориться в природе, а может и просто глупо долго бежать вдаль.

 Так вы и едете вдоль осенних дальневосточных болот, сопок, перелесков, водных зеркал и потоков, растекаясь в благодарности к задумчивому поезду и мечтая под стук колес измученного духотой вагона, а то и наблюдая за серенькой птахой, которой взбрендит минуту другую посоревноваться в скорости с поездом.

 Но нет ничего более неприятного, чем грядущее на смену чудным мечтам огорчение. Вы понимаете, что вам никогда не осуществить только что проплывшие радужные мечты. Дома вас с нетерпением ожидает намозоленная обыденность, которую вы пару раз, под действием неостывших впечатлений, размешаете какой-нибудь телевизионной программой о природе. А уж если командировочный туман воспоминаний будет щемить и беспокоить душонку, вы с лихвой при первой возможности ублажите ее разухабистым пригородным пикником со спиртным и шашлыками, украшенными изобилием изодранных пакетов, битым стеклом, клочьями бумаги и прочих прелестей нашего воспитания и проявлений любви к прекрасному. И не более того.

2015г.

Дурак.

Каждого индивида общество втискивает в определенные рамки, в прямой зависимости от его способности брыкаться. Кто по везучее, а это довольно редкое явление, их не имеет вовсе. Подавляющее же большинство сплюснуто, как малосолёные сельди в банке. Рамки эти, как правило, двух типов. Первые доставляют жителю лет тридцать офисных забав и сутолоку в общественном транспорте, вторые предлагают принцип «в тесноте да не в обиде» и бойкую переписку с судебными инстанциями из изолятора временного задержания. Не имеющий никаких рамок вынужден всю жизнь без дела слоняться по лесам, грустно волоча неопределенные заботы егеря.

Исключением из правил, а без этого не обходится вселенная, являются дураки. А вот откуда они берутся наука объяснить не в силах.

Дурак. Да, именно так этому гражданину определило место окружение. Почему о нем так сложилось? Это не столько загадка, сколько его выделяющийся образ. Этот человек разительно отличался от окружающих. Он не был неряшливым, но почти всегда вид его склонял к мысли, что внешности он уделяет мало внимания. В общении он не допускал грубости, говорил тихо и невнятно. Всегда был задумчив и мочалив, ну как бы не от мира сего. Говорил же он только после провокаций окружающих. Те об этом знали и когда им было скучно среди них изыскивался умник, который под подмигивания и кривляния товарищей «разводил» его на беседу. Иногда же его несло и он, изрыгая бубнящие, исповедальные звуки, долго и без умолку говорил. Когда же он начинал говорить окружающие корчили свои лица, в намеренно внимательные и серьезные. Не перебивая, выслушивали его. Когда он, закончив свою речь, выходил из помещения, там раздавался дикий гогот и долго стоял гомон обсуждения и насмешек.

То о чем он говорил, вызывало лишь смех и подтверждало, что его статус определен основательно и в понимании окружающих правильно. О чем он говорил? Да так, о разной никому не нужной дребедени. В общем сыпал сущей чепухой.

Например, однажды он высказал мнение, что поток воды в отоплении многоэтажки используется не в полной мере. Само тепло горячей воды используется для нагревания радиатора отопления, а вот сам ток воды течет, но не выполняет при этом никакой полезной работы. А, предположил он, если в трубу отопления вмонтировать слаботочный генератор, то можно запитать светодиодный светильник. Вот тебе « на халяву» освещение.

В другой раз, он рассказал, что сделал дома двигатель на постоянном магните. Для этого он сначала изучил работу двухтактного двигателя внутреннего сгорания. Затем изготовил небольшой немагнитный маховик. К нему на шатуне приделал постоянный магнит на немагнитных направляющих, сверху установил катушку индуктивности, подключенную к батарейке. Подобрав, момент подачи на катушку электрического тока, он запустил эту конструкцию и она заработала. Через минуту он обнаружил, что катушка нагрелась. Значит, подумал он, если ее заключить в герметичную емкость с охлаждающей жидкостью мы получим еще и тепло, точь в точь как в автомобиле. А тепло это комфорт. И вроде КПД должен быть повыше, так как при возникновении притяжения между катушкой и постоянным магнитом, половина создающейся силы притяжения дармовая.

А то еще как-то обмолвился, будто реактивный двигатель можно заделать по типу водомета. Ну, чтобы ротор был полым, лопасти не наружу, а вовнутрь в нем расположить. И чтобы все это вращалось бы, создавая тягу. Шума меньше и экономия топлива налицо.

Случалось, что он «городил» по-полной. Как-то он выдал такое, что сослуживцы на него некоторое время смотрели с опаской. Он загнул, что на основе молекул целлюлозы можно создать цифровой диск для записи данных. И такое нагородил, паразит, что слушавшие его в тот раз не гоготали, а просто молча уткнулись каждый в свою работу. А он разглагольствовал, что молекулы целлюлозы можно укладывать как угодно, хоть спиралью, хоть матрицей. Мол, уже доказано, что группа (ОН) в самой молекуле целлюлозы легко заменяется на атом натрия (Na). Обратил внимание слушателей, что атом натрия дает желтый цвет спектра, а группа ОН красный. Если на каких-то молекулах будет атом натрия, а на каких-то группа ОН, то чем это не цифровая запись информации? Если этим цветам присвоить символы 1 и 0, то распознавая их с помощью микроволнового спектрального микроскопа можно читать записанную информацию. А уложенные одна за одной молекулы целлюлозы по своей форме чем-то напоминают железную дорогу. Он даже не поленился и высчитал, что если такую целлюлозу нанести на диск с размерами обычного CD, то емкость у целлюлозного будет аж в 700 000 раз больше.

Но самое поразительное он как-то выдал под Новый год. Вызванный на заумную беседу, он высказал мнение, что если элементарные частицы разделяются на легкие, тяжелые и сверхтяжелые, то образом подобным этому и электромагнитное излучение должно разделяться. А раз так, то значит существуют сверхтяжелые электромагнитные волны. И более того сверхтяжелое излучение должно иметь те же свойства, что и сверхтяжелые частицы. А вот на основе уже их «деления и цепной реакции», скорее всего, можно создать бомбу подобную ядерной. Только электромагнитную. Без взрыва, без ударной волны, без разрушения. Контакт! Бац! И все живое вымерло. Вот дал, так дал!

Кстати через некоторое время, его отправили в далекую командировку на Татарский пролив в полузапущенную деревеньку. Приехав оттуда, он поставил всех сослуживцев перед диким фактом. Он заявил, что общался там с инопланетянами. Выдал что, мол, они похожи на обычных людей. Одеты инопланетяне были в обычные человеческие костюмы. Отметил, что глаза у них почти прозрачные, с легкой голубоватой дымкой. Сказал, что они положили перед ним небольшой брикет слонового цвета и просили попробовать это. Сказали, что они питаются этим и что это как у нас хлеб. Но он отказался это пробовать, испугался. Затем они спросили нет ли у него желания улететь с ними, и он, посмотрев на звездное ночное небо, опять отказался. Но все-таки они его над землей как бы «подняли» и вот тут произошло интересное. Неожиданно для себя он, ни разу до этого не бываючи в этой деревне, понял, что знает все видимые сверху строения. Неуклюжее длинное здание было пекарней. Квадратное красного кирпича здание – деревенский клуб. И все это было ночью, после полуночи, зимой. А он каким-то непостижимым образом вдруг знал из чего и какого цвета здания. И самое интересное, что он видел в полной зимней темноте сквозь лед дно Татарского залива. Видел толщину льда, колышущиеся водоросли, морских звезд и маленьких рыбок. И это все сквозь лед. Во шарахнул – то, ну хохма же!

Вот живет-поживает себе человечек, а сам дурак дураком. Что с такого взять то?

2014г.

Дездечадоc (зд. лишенцы).

К своим двадцати семи ничего особенного из себя Владик не представлял. Он не был женат, любил бесцельно валяться на диване, пялясь в телевизор, удить в реке рыбу и неразлучно таскал с собой мечту мгновенного обогащения. Поверх этого незатейливого скарба у него была ещё одна сущая безделица – невостребованное высшее образование.

Это был один из самых серых представителей разношерстной толпы провинциальных балбесов в потёртых джинсах, кургузом свитере и кепке, в поисках работы по десятому кругу отирающий отделы кадров десятка городских компаний и полутора сотен мошеннических контор, облепивших улицы города, как мухи бумажный абажур.

С некоторого времени Владик невзлюбил свой город. Город, в котором не было врача-рентгенолога, работало два светофора, были разворованы и впоследствии превращены в развалины Помпеи сорок предприятий и сбежал в Англию губернатор, протеже президента.

Виной тому, как ни странно, была кастрюля водоизмещением в четыре литра, облезлый бок которой украшали две сочные ягоды земляники и зеленый кленовый листок. Эта кастрюля, помнившая наваристые борщи на мозговых косточках и некогда баловавшая детство тушеной капустой с говядиной, давно была водворена под кухонный стол, где и пылилась, прозябая в глубочайшем забвении.

Как и подавляющее большинство жителей, Владик с мамой от времён горбачёвской анархии и ельцинского бандитизма привыкли обходиться супами из пачек, сухарями, маргариновой дрянью «Покровское» и сублимированной китайской лапшой «Доширак», отчаянно заглушая хроническое чувство голода множественными приёмами чая безо всякого на то повода.

Да, Владик жил с мамой. Этой вечно больной женщине и были обязаны все его двадцать семь лет, которые при, не дай того Бог, её уходе из мира сего давно оборвались бы от истощения. Его друзья, собрав пожитки и остатки долготерпения, давно бежали в благодатные районы страны, тем самым значительно увеличив необжитые пространства восточных окраин Родины, при том своей выходкой немало удивив власть. И теперь в опустевшем городишке ранимый его возраст переживал тяжелейший моральный кризис по ущербу сопоставимый с экономическими руинами Детройта.

То, что предлагал избалованный работодатель, не устраивало отравленную нищетой душу, а места, которым могло снизойти сердце Владика, были заняты преклонным возрастом. И как ни билась его судьба, а удобоваримой ниши ей занять пока так и не удалось.

Случайных денег не было, и уже вторую неделю Владик негодовал. Нет, если бы подобное навалилось летом, ему было бы значительно легче. Часть переживаний он добросовестно утопил бы на городском пляже, частью поделился бы в неподдающихся исчислению пивных, а оставшееся горе расплескалось бы в многочисленных бессонных ночах и беспорядочных случайных связях. Но, как назло на дворе зверствовал кризис и стояла затянувшаяся мрачная дальневосточная весна, которая, судя по всему, освобождать место и не собиралась.

Вторая половина человечества, ставшая жертвой астрономического упадка и санкций, но обладающая более ясным сознанием в отличие от первой, здраво расценила ситуацию в стране, приравняв действительность к жизни на каторге. Поэтому на обычно бушующие в это время гормоны женской половине невероятным образом удалось наложить епитимью в виде бессрочного поста, отчего единственный роддом, что желтел на улице Ленина, к осени поклялся переквалифицироваться в мертвецкую, а бывший форпост страны стал скучен, как испанская лестница в Риме.

Очередной раз, проведя впустую день в очередях, изголодавшись и основательно промочив ноги, опустошенный он поплёлся домой. Путь, выключая пару главных улиц и десяток незатейливых проулков, основой своей пролегал по тоскливому бульвару, усеянному по обеим сторонам рядами хилых ясеней и разноцветными филиалами многочисленных банков. Эти отпрыски легализации награбленного нагло швыряли в лица горожан издевательские предложения быстро решить все накопленные ими проблемы в обмен на куда более тяжкие обстоятельства, завуалированные дежурной улыбкой банковских фурий.

На этот раз финансовый порок капиталистического жульничества, который уже неоднократно опутывал Владика непомерными долгами, не мог омрачить итак невесёлых мыслей.

Остановившись, Владик запустил руку в карман брюк, сгрёб в кулак и явил свету весь свой капитал. Капитал был также жалок, как и его лоснящаяся по подпалинам уставшая кепи. Пересчет потертых никелевых монет дремлющее сознание не ободрил. Впрочем, Владик стоически отнёсся к неприветливой сумме, которая в значительной мере уступала стоимости жестяной банки пива, и небрежно высыпал мелочь обратно. Пить не хотелось совсем.

Немного поразмыслив, он прошел несколько метров вперед, уселся на почерневшую скамью и начал созерцать. Бульварные дали, доступные усталому взгляду, были пустынны. Вдоль унылых зданий, едва переставляя нездоровые ноги, бесцельно шлялась в потрясающе ветхом наряде капиталистическая скука.

Сначала взор Владика изучил трогательный ромбовидный рисунок из розовых и серых тротуарных плит. Затем его глаза скользнули по стволу ясеня с дуплом, что печалился на другой стороне дорожки и обещал рухнуть на прохожих уже в августе, переметнулись на вызывающе оранжевую кривобокую урну, украшенную орнаментом многочисленных окурков, после чего были отвлечены отъезжающей инкассаторской машиной от остеклённого по нижнему ряду темными зеркалами офисного здания.

Этот бежевый с чёрными эмблемами на дверях и овальным фонарём сирены на крыше автомобиль круто вильнул, видимо объезжая выбоину в асфальте. Затем выровнялся, фыркнул и, набирая ход, резко повернул налево, в первый же переулок. В это самое время его корпус дал сильный крен и, руководствуясь только ему известными внутренними посылами и доводами финансового дела, распахнул заднюю дверцу. Секунду спустя бронированный растяпа вывалил на дорогу неопределенного цвета увесистый тюк, после чего, качнувшись на другой бок, с едва слышимым щелчком захлопнул её и исчез за поворотом.

Через мгновение прикованный взор Владика, ощупывающего забавный предмет, неожиданно отвлекла представшая во всей красе тощая провинциальная совесть интеллигента и заунывным голосом начала нести несусветную чушь о законном вознаграждении за подобные находки.

Сколько бы длился один из самых благочестивых монологов в мире, неизвестно. Известно, что тягучую панихиду провинциальной совести, исполняемую глубоким меццо-сопрано, самым хамским образом прервал грубый топот сильно разношенных ботинок ни как не менее сорок четвёртого размера. Это, привыкшая с рождения на лёту хватать зазевавшуюся добычу, а случайный десерт принимать исключительно за еду, а не лакомство, не имеющая никаких моральных ограничений, перескакивая декоративные ограждения, неслась чёрная совесть в образе местного тридцатилетнего голодранца. Естественно, что, заметив выпавший тюк из обласканного тайными желаниями и масляными взорами налётчиков автомобиля совесть, заквашенная на портвейном угаре городских трущоб, не собиралась читать своему хозяину поучительные выдержки из уголовных уловок для дураков. Она, подхватив своего хозяина от непроницаемых и густо оплёванных снизу дверей неприметной забегаловки, во всю прыть понесла его к неосмотрительной жертве.

Первая участница набирающих обороты событий этого не ведала. Она была скромна, имела сорок второй размер обуви, носила быстро промокающие кроссовки, а не хлябающие ботинки и, на двадцать седьмом году жизни, была довольно резва. После секундного замешательства, ушедшего на поиски ответа риторическому вопросу: – Откуда? ведь бульвар был абсолютно пуст, – и не найдя оного, она рванула наперерез беспредельной наглости, дабы не утерять может быть единственного шанса в своей жизни. Обе совести через пару мгновений лоб в лоб столкнулись возле объемного в военный цвет и с двумя крепкими широкими лямками мешка.

Только здесь, не лишенной изворотливости белой провинциальной совести, удалось узнать всю правду о неожиданно возникшем на её пути препятствии. В серые глаза скромницы таращился беспринципный, с уголовным прошлым карий цвет, принадлежащий тому ответвлению родословной человеческих совестей, который являл миру беспардонную, в большинстве своем незаконнорожденную, шантрапу из многочисленных чердаков, подвалов и подворотен, закаленную в уличных сражениях и обронившую ранимую мечтательность и первую влюбленность на ухоженных ручках молоденькой сотрудницы из инспекции по делам несовершеннолетних.

Матёрая безотцовщина, которая при удобном случае привыкла пускать в ход финку и не терпела долгих прелюдий, заскорузлыми лапами с грязными ногтями мёртвой хваткой вцепилась в грудь сероглазой, повалила на спину и с бульдожьим азартом принялась трепать оторопевшее тепличное создание. Дикая развязность этого действа явно предполагала стереть с лица земли шуструю никчемность, размозжив ей башку о тротуарный бордюр. Ботинки борца за место под солнцем при этом издавали странные чавкающие звуки.

Только усилием воли и явным несогласием с подобным обращением повергнутый интеллигент ответил нервной хваткой костлявых рук в горло своему обидчику, и при этом упёрся коленом ему в живот. Из кроссовок поверженного валил густой пар. На его впалых щеках заиграл прощальный румянец, присущий умирающему туберкулёзнику.

Навалившийся же противник приобрёл вызывающий насыщенный жизненной силой свекольный окрас и распространял тяжелый запах. Схватка представителей различных общественных формаций с первой секунды приобрела характер смертельной.

Полминуты неимоверного напряжения учтивой кротости и хулиганского запала потребовало от обоих серьезных размышлений о бренности бытия.

И хотя мысли беспризорного выходца из трущоб текли гораздо медленнее интеллигентных, и в противность им не собирались прощаться с жизнью, но все же и они, в конце концов, привели своего хозяина к выводу, что лучше роковое состязание на некоторое время отложить и он первым ослабил хватку. Тяжело пыхтя, гладиаторы поднялись на карачки.

– Влад – серым пламенем прожигая божественный ареол беспросветной наглости, тихо просипел Владик, – я первый увидел.

– Вот это видал, наподдать – шумно выдохнув, пробасил противник, стараясь покарать совестливое насекомое взглядом и показывая сжатый пудовый кулачище. Но после некоторой паузы, – зовусь Михой.

– Пошел к черту, – сухо ответил Владик.

На этом, исчерпав словарный запас, не сговариваясь, они быстро встали, подхватили за лямки брезентовый тюк и, несмотря на его солидную тяжесть, окрылённые, дали задорного стрекача в переулок, противоположный тому, куда свернул инкассаторский автомобиль. Ожидания быть незамеченными не оправдались уже на первых тридцати метрах. Всегда пустая улочка оказалась на удивление оживленной. Количество околачивающихся зевак в глубинах улочки и поднявшийся собачий лай были неутешительными и обещали более десятка ненужных свидетелей. По всему, некто тайный именно в это время выманил на улицу этот сброд поглазеть на счастливчиков.

Смекнув, что они вовсе не нуждаются в подобном раскладе, компаньоны изменили курс на сто восемьдесят градусов и уже через минуту, тяжело дыша, на всех парусах проносились мимо злополучного места по-родственному тёплого побоища. Соколиные крылья, которыми мгновение назад они покрыли первую дистанцию, всё же несколько пообтрепались и уже перемещали своих хозяев не так стремительно. За странными манёврами двух совестей наблюдал немой зрачок охранной видеокамеры, установленной на верхнем срезе возле углового окна безответственного офиса.

На этот раз природный дар не дал навигационных сбоев и, благополучно преодолев пару сотен метров вдоль бульвара, товарищей по несчастью скрыл глухой тупик. Там неинтеллигентный удар вышиб пару штакетин в крайнем заборе, и воодушевлённые чичисбеи драгоценного груза галопом рванули через пустырь в близлежащие заросли тальника в поисках надёжного укрытия. Достаточно углубившись и посчитав, что цель достигнута, подельники сделали привал. Владику сильно захотелось пить, а Михаил кроме этого с удивлением обнаруживал ещё и отсутствие многолетнего интереса к алкоголю.

– Миш, что будем делать, – отдышавшись, прохрипел вопросил Владик.

Тот смерил компаньона убийственным взглядом, и уже открыл было рот для впечатляющего всеобъемлющего ответа, как оба услышали отдаленный вой полицейской сирены. Этот вой, мгновенно истребив взаимные притязания, объединил усилия двух совестей, и обе поняли, что тяжкий груз внезапного обогащения нести им теперь предстоит вместе.

– Открывать и смотреть что там пока не будем, – твёрдо и может впервые в жизни здравомысляще рассудила чёрная совесть. Белая не нашла контраргументов, благоразумно подумав: – Черт знает, как подействует вид купюр на этого болвана.

– Что будем делать? – повторился Влад.

– Для начала нужно хорошенько укрыться. Там видно развели нешуточную шумиху, – потревожил кусты низкий рокот ответа.

– Да, неплохо бы отсидеться пару дней, узнать, что почём, а уж потом подумать, как быть с этим, – кивнул на тюк Влад, – может, пойдем ко мне; место есть, а маме я тебя представлю как друга.

– С этим в город нельзя, – задумчиво протянула давняя знакомая криминальных хитросплетений судьбы – у них собаки, агенты, сексоты и всё такое. Сразу вычислят.

– Здесь не менее опасно, да и скоро ночь, – парировал Владя.

– А кто собирается тут сидеть, – прогрохотал ответ, – пока светло айда на дачи, а там разберемся, что и как.

Три километра по непролазным зарослям рододендрона, краснотала и кустов шиповника дались с большим трудом, окончательно измотав подельников и здорово исцарапав им руки. Дело усугублялось некоторым взаимным недоверием. Никто не мог позволить себе оставить напарника наедине с внезапно свалившимся на их головы уловом.

– Остановимся в брошенном домике где-нибудь на краю дач – выдохнул Владик и сразу пояснил – вероятно, шмонать у дороги не станут и, если отсиживаться с умом, не найдут.

– Ладно, – бросил именовавший себя Михаилом.

Тем не менее, крайняя дача их не устроила. Строение оказалось капитальным и ухоженным. Пришлось еще тащиться почти километр, пока не подыскали невзыскательного вида убежища. Участок был явно заброшен, а догнивающий фанерный домик сырым. Но эти недостатки с лихвой покрывал хороший обзор, проходящая по близости дорога и целые стекла в окнах невзрачного строения. Обоим с невероятной силой захотелось пить. И тут Владик, не имеющий никакого опыта общения с законом, чуть было всё не испортил. Он решил сходить к колодцу и набрать воды. Тот, что именовал себя Михаилом и как-то от безделья читал уголовный кодекс, вовремя пресёк эти поползновения, растолковав, что на свет в подобных ситуациях на глаза лишний раз не выползают.

– Слушай, таракан, я сказал вся движуха по темну, что не ясно – рыкнул он.

– Но я сильно хочу пить. Сам ты таракан, – покраснев, попытался возразить Владик.

– Заткнись… Потерпишь, не один такой – прошипел Михаил, и Владик замолчал.

Совместная ночевка, сгладив некоторые шероховатости, сблизила две противоположности. Недоверие между ними если и осталось, то уже не вызывало серьезных опасений.

На рассвете полил дождь.

– Дождь это хорошо, – протянул из угла Михаил, – следы замоет, собаки будут бессильны.

– Что будем делать – спросил Владик, – есть охота.

– Хрен его знает, надо хорошенько помараковать, – начал монолог Миха,-

тебя отправлять за едой опасно, только навредишь. Сейчас осмотрим содержимое мешка, денег то нет совсем, а жратва не бывает бесплатной. Возьмем только на нужды. Не дрейфь, возьмем равные части, остальное прикопаем пока.

Миха подтянул мешок, расстегнул застёжки и отбросил матерчатую накладку.

Тюк был плотно набит вакуумными упаковками, через мутный плотный целлофан которых серела американская валюта. Михаил вывалил содержимое.

– Доллары, целая куча. Все достоинством в сотню. Сколько их тут? – прошептал Владик, распахнув глаза.

– …, ай как не повезло. Крышка, – грязно выругался представительный нунций от местной шпаны, – с ними никуда не сунешься.

– Совсем?

– Совсем. Любая покупка или обмен этих листов со вчерашнего дня отслеживаются полицией с особой тщательностью. Пропадём.

– Что будем делать? – с этого момента Владик решил целиком положиться на богатый жизненный опыт любезно предоставленного обстоятельствами крепкого телом отпрыска проходных дворов.

– Не знаю, – промычал тот, явно стараясь провернуть тугие резиновые мозги.

– Давай предложим кому-нибудь купить по дешевке?

– Кому же предложишь такое? Здесь не меньше десятка трехкомнатных квартир. Денег у народа нет. А кавказцы или цыгане сначала выведают всё, а потом в лучшем случае отберут весь пай, а в худшем завалят. Во всех других случаях сам себя подведешь под монастырь и, не солоно хлебавши, будешь мотать срок.

– А если сдать обратно?

– Можно, но о вознаграждении забудь. Там не прощают проявлений алчности.

– Может подождать немного, что и надумается?

– Короче, это упаковываем обратно и прикопаем. Я по темну в город. Ты сидишь как мышь. Вздумаешь смыться, под землёй найду и убью.

– Есть охота.

– То пить ему, то есть. Терпи, не маленький.

До обеда снова спали, каждый в облюбованном углу. После обеда дождь перестал, что дало возможность в сумерках надежно спрятать под дачным хламом богатство. Отдохнув, Михаил растаял в темноте. Ночь Владик спал плохо. Ему чудилось, что Михаил решил его надуть и затаился в придорожных кустах, поджидая, когда его сморит сон, чтобы утащить тюк с долларами.

Владик всю ночь мерз оттого, что держал окна отворенными. Он боялся упустить вора. Но ничего не произошло. Весь следующий день Владик томился ожиданием, а к вечеру его стало знобить. Уже потеряв надежду, он услышал шорох. Сердце заколотилось. Но Михаил предусмотрительно отозвался. Выглядел Михаил осунувшимся и сильно уставшим. Он притащил нехитрой еды. Едва поздоровавшись, Влад, трясясь от температуры, выпил сырое яйцо, а потом набросился на хлеб и прогорклое сало.