Текст книги "Байгуш"

Уже начинало темнеть, когда мимо меня на полном ходу пронесся «Камаз» с фургоном, а через пару минут на горизонте появился и второй. Сначала мне не было видно, но тут с визгом из-за него вынырнули две легковые машины и перерезали ему путь. Второй «Камаз» сманеврировал, пытаясь уйти от преследователей, но заюлил и свалился в кювет, как раз напротив Костыля. Легковушки остановились. Из них выскочила братва и воздух сотрясла оружейная пальба. Я оторопел. Не менее яркие впечатления переживал и Костыль, потому что впервые так близко услышал свист пуль. Со стороны свалившегося «Камаза» также засверкало и забухало. Оттуда тоже кто-то стрелял. В это время, поднимая водяную пыль, мимо пронесся третий «Камаз». Как началась, также внезапно и прекратилась пальба. Это невероятно, но все участники, за исключением одного, оказались мертвы. Раненый бандит корчился от боли у лежащей на боку фуры. Я с опаской подобрался к Костылю и шепотом окликнул его – Ты жив?

– Да, – прошептал он, – что там?

– Не знаю, один раненый, а остальные того.

– Айда посмотрим.

– Айда.

Но только мы приблизились, как раненый придурок перевернулся и, направив в нас автомат, дал очередь. Костыль присел, а я, поддаваясь животному инстинкту, выхватил пистолет и произвел единственный выстрел в грудь стреляющему. Выстрел оказался точен. Бандит был сражен наповал.

– Надо сваливать, тут много трупов – трясясь словно кисель, заключил Костыль, – Хилый, а ты где это взял? (это он о пистолете, но я промолчал).

– Да вижу что много, но надо глянуть, что в фуре, и валим – клацая зубами, нетвердо произнес я.

Костыль запустил в убитого камень, затем второй. Ничего не произошло. Тогда, несколько осмелев, он спустился в кювет и открыл дверной запор. Из фургона посыпались зашитые мешки, по всему весом под полсотни килограмм. Напарник распорол один из них перочинным ножиком и восторженно прошипел: – Деньги! Здесь полно денег!…

Что нам оставалось? Больше одного мешка каждый унести не мог, а с машинами до этого мы дел не имели. Единственным решением было выбрать те мешки, где были уложены купюры покрупнее, и, пользуясь погодой, смываться пока не поздно. Так мы и поступили.

Недолго размышляя, мы пробрались к железнодорожной сортировке. Там уложили ценный груз в товарный вагон с металлоломом, предварительно набив карманы деньгами, и стали ждать отправления поезда. Нам было все равно куда ехать. Наш опыт и ремесло позволяли с успехом обустроиться даже на Луне и за Полярным кругом.

Но судьба сыграла с нами злую шутку. Мы разбили лагерь под стеною заброшенного строения и не слишком далеко от состава, чтобы в случае чего можно было заскочить в тронувшийся вагон. Но из-за пережитого стресса прикорнули. Знаешь, Муся, хоть это и забавно, но все же очень неприятно палить в живого незнакомца и еще неприятнее, когда он просто так пуляет в тебя из автомата. Мы проснулись, услышав грохот трогающегося состава. Как сумасшедшие мы подскочили и, прилагая немалые усилия, забрались в набирающий ход вагон. Спустя минут пять стало понятно, что это совсем не тот вагон и тем более не тот состав, который нам нужен. Но было поздно. Скорость была таковой, что любой рискнувший спрыгнуть не имел ни единого шанса остаться в живых. Мы покорились судьбе. Наши денежки помахали нам на прощание невидимой ручкой и впоследствии, по всему, попали в более удачливые грабалки. Хорошо хоть, что у нас хватило ума набить деньгами карманы.

Так мы с Костылем очутились на Дальнем Востоке.

Гл.5

Поверьте, Муся, обратно вернуться мы могли запростяк, это ничего не стоило. Подобное недоразуение слишком примитивно, чтобы переживать. Но тогда нас укрывала глубокая ночь, и кроме того, Костыля гнало вперед нечто мне тогда непонятное. Он не пожелал ни Саратова, ни Краснодара, ни Кишинева, а Урал вызывал в нём чувство тревоги и брезгливости. Все мои предложения он в категорической форме отверг. Когда я заикнулся о тихих городках, разбросанных по Золотому кольцу, он зло выругался.

Собственно, мне было как-то по барабану, куда занесет нас нелегкая. Я принял Пашкину сторону, а сам всё думал, что вот обнаружится моя пуля в убитом и что тогда? Понятно, что органы завалены более важными делами. Ясно, что до меня дела мало, но ведь криминалисты не пропустят и опера начнут рыть. Пулю так не оставят. Да и два пропавших мешка с деньгами далеко не пустяк. Еще неизвестно, как они себя явят миру. Более того, на моей шее усядется адвокатишка, выискивающий за мой счет в деле золотое зернышко, которое, по его мнению, должно будет значительно сократить срок заключения. Но мне и так хватало забот с испортившимся Костылём, а нахлебники в мои планы не входили. Мой «Боливар» двоих не вынес бы.

Нет, уж лучше к черту на Кулички забраться, чем писать автобиографические очерки следаку по особо важным делам.

Три дня и мы высадились в Иркутске. Но внутреннее напряжение, поселившееся в Пашке, не позволило оседлать этот прибайкальский город. Костыль даже переночевать в гостинице не пожелал. Пришлось часа три торчать на вокзале и, в конце концов, отчалить в Хабаровск. Нас потихоньку настигала зима.

Ты знаешь, Муся, мы зря это всё затеяли. Ты не знаешь, что делается на западной стороне Урала. Но скоро ты поймёшь, насколько беден Дальний Восток. Я рад, что мы едем на юга нашей Родины. Здесь делать нечего. Это пустыня в сравнении со Ставропольем. У меня создалось впечатление, что правительство специально местное население держит в ежовых рукавицах. Иначе только дай им малейшую возможность, они все удерут из этих голодных и неприветливых мест.

В Хабаровске мы с Костылем сильно простудились и чуть не сдохли с голоду. Прозябали там мы не долее двух месяцев. Как только у нас завелась монета, Костыль тут же предложил перебраться во Владивосток. Это спасло нам жизни. – Владивосток – это уже что-то, – восклицал Пашка. Там мы продержались до ранней весны. А в апреле случилось непоправимое. На Пашку пагубно повлияла повальная дурная мания открывать собственное дело. И Костыль решил разбогатеть на скорую руку.

Он где-то разнюхал, что на Татарском проливе без его забот, глядя на одинокую голубую волну, тоскует мыс Сизиман. Этот мыс не безлюден. Там, мол, рассказывал он, под американским флагом бойко орудуют лесорубы. Более того, одна из сопок на том мысу по неизвестным причинам лопнула. А внутри неё Богу было угодно упрятать окаменевший древний лес. И счастливчики беспрепятственно потихоньку растаскивают это богатство. Учитывая, что в заповедном уголке Родины с транспортом проблем не будет, Костыль решил набрать пару тонн дивных окаменелостей и вернуться на Кубань. А уже говея в теплых краях, шлифовать кварцевые булыжники изрезанные веточками и по дорогой сплавлять их туристам.

Предложение выглядело заманчивым, но неприемлемым. Естественно, я тут-же поставил зарвавшегося Костыля на место. Но Костыль отчего-то расстроился и полез в драку. Только из боязни за товарища я смирил гордыню и мы рванули.

Дальше рассказывать особенно нечего. Одеты мы были неплохо и от случайного голода неплохо застрахованы. В заброшенном строительном вагончике нам подвернулись добротные фуфайки и стеганные ватные штаны. Я всю дорогу волочил на горбу набитый консервами рюкзак. На развилке у поселка Селихино нам встретилась кобылица с жеребенком. Я сразу заподозрил неладное. Эти лошади появились неспроста и были какими-то непривычно мохнатыми. Было непонятно, откуда они вообще могли тут взялись. Костыль решил погладить доверчивого малютку. Он поступил необдуманно. Неожиданно, рядом стоящая кобылица, пригнула голову, заржала, избоченилась и с необыкновенной ловкостью лягнулась. Копыто разъяренной мамаши с гуканьем впечаталось в крепкую грудь Костыля. Шапка с него слетела. В воздухе он проделал несуразный кульбит и расстояние метра в три, а когда шлёпнулся, всё приговаривал: – Ой, мамочки родные… Это ж надо, больно то как бьётся! – и бессмысленно водил глазами.

Я его просил потерпеть, мол, всё пройдет. Пришел в себя Костыль часа через три, но сделал дурное заявление: – Я скоро умру. Я же оптимистично полагал, что у товарища случился шок и говорил: – Паша, не бойся, всё пройдет. Я тут, рядом. Деньги у нас есть. Горлом же кровь у тебя не идет, значит, внутренности не отбиты. Надо только подождать.

Но с этой минуты Пашка стал другим. Синяк на груди размером в ладонь с растопыренными пальцами ерунда. Позже я, конечно, разобрал, что человек заранее чувствует уход из жизни. А это уже не мелочь. Паша знал о своем конце заранее, а я нет. Мне подвезло устроить друга в халабуде на окраине села за символическую плату. Уже спустя двое суток мы смогли продолжить путешествие.

До Советской Гавани мы добрались без приключений. Машина, которую мы зафрахтовали в Дуках на Сизиман через пять часов пути сдохла на заснеженном серпантине. Водила сказал, что если не сойти с дороги, она через мыс Сюркум приведет на Сизиман. Мы смело пустились в путь. Продрогшие до костей, топая ножками и по очереди прокладывая борозды в глубоких снежных заносах, мы добрались до мыса Сюркум, где и погиб Костыль.

Помните, Муся, я вкратце осветил вам наше недолгое заключение в добротном сарае. Так вот, у меня есть предубеждение, что каждому судьбой отписан знак свыше. Там, в сарае, стоял сундук полный зерна. Естественно, я заглянул туда. Но когда я поднял крышку, одна из крыс прыгнула в сторону Костыля. Я не знал, что Паха может чего-то в жизни бояться, и ошибался. От неожиданности и страха Костыль взвизгнул не хуже бабы, неуклюже отпрянул и упал. Тогда в его глазах застыл животный страх или даже ужас, а я не мог взять в толк, что тут такого. Крыса и крыса. Но оказалось, я был глубоко не прав. Это было нехорошее предзнаменование. Припоминается одна гоголевская старуха. Так той явилась обыкновенная драная кошка. А она заладила: – Я скоро помру, я скоро помру. И что ты думаешь? Померла.

С Костылем произошло нечто похожее. Роковые события развивались быстро. На мысе Сюркум мы взобрались на скалу оглядеться. До заветной цели оставалось километров шестьдесят. Для отмахавших по бездорожью пятнадцать морских миль это сущий пустяк. Мы глотали ледяной ветер на высоте не менее двухсот метров, а под нами простиралось безмолвное белое полотно залива. Внизу спокойно возлежали огромные серые валуны, вмороженные в пузыристый синий лёд. Костыль неосмотрительно подошел к самому краю, а я наоборот отодвинулся подальше. И тут я заметил, что сбоку кто-то скачет по снегу. Это был то ли колонок, то ли ещё какая зверушка. Но эту грязно-рыжую дрянь запросто можно спутать с обыкновенной крысой. Животное было метрах в десяти и прыгало в сторону Пашки. Я крикнул: – Костыль, смотри! Костыль оглянулся, заметил одушевленный предмет, в ужасе распахнул глаза и дернулся от испуга. Из-за этого движения под ним обвалилась снеговая шапка и он, потеряв равновесие и опору, свалился в пропасть. В мгновение стало так тихо, будто я находился в космосе. Не сделай я пару шагов от пропасти, лежать бы внизу нам вместе.

Не меньше двух часов я пыхтя и чертыхась добирался к мёртвому товарищу. Сказать, что я перенёс и плакал ли, это, Муся, ничего не сказать. Чего стоит только посмотреть в открытые глаза мертвяка. Я, милейший, за какой-то час постарел.А много это или нет судить не мне.

Тело друга оказалось зажатым между многотонными камнями, которые в межсезонье облизывают многочисленные шторма. Последнее, что я смог сделать для товарища, так это просто завалить окатышами его останки от случайных птиц, выколупывая их из спрессованного снега. Остальное, должно быть, доделает многочисленная прибрежная живность и морские волны. В обратный путь меня погнал леденящий страх, прилепившийся к спине. И преследовал он меня, пока я не заметил впереди дым от печных труб. Где-то там я зашвырнул в елки уже ненужный пистолет.

Что касается меня, мне, как видите, удалось выжить, и я надеюсь вернуться вместе с вами в родные теплые края. Мне нужны грязи. После злополучного турне стали болеть коленки. Видно я переборщил – там что-то поистёрлось.

И, Муся, предупреждаю – никакой самодеятельности. Никаких там идей. Мечты о богатстве выкиньте из головы напрочь. Нужно благородно относиться к жизни. Мы не барыги. Мы воры, а это звание особенное. Наш союз будет внутренне красив и вести себя, дорогой мой коллега, мы будем пристойно. Полагаю нашего умения хватит иногда иметь на походном столе немного деликатеса и временный ночлег. Вам предстоит много работать и учиться, а я излечу в мутных водах Таганрогского залива суставы, по ночам буду смотреть цветные сны из детства, кушать жареные бычки и переживать за то, что у закадычного друга нет могилки.

А, как вы, мой юный друг, думаете, нужна ли она ему теперь, да и вообще нужна ли?…

2017г.

Командировка.

Почти у каждого комсомольчанина нет-нет, да и случится командировка на «дальневосточные юга», в капризный, частенько затуманенный и дождливый «миллионник» Владивосток. И случится это по местным меркам именно глубокой осенью, где-то серединой октября.

 Подготовка к этому событию теперь не занимает много времени. За долгие годы капиталистического образа выживания мы стали мобильны, научились обходиться малым, а не тащить через всю страну неподъемный командировочный баул.

 Надо отдать должное, что и отыскать все необходимое нынче не составляет особого труда. Стоит только добраться до рынка или же до китайских торговых рядов, и вы за полчаса приобретете необходимые принадлежности для обеспечения сносного командировочного быта, истратив при этом не слишком огорчительную сумму.

 После непродолжительных сборов вас в распростертые объятия заключает поездка к месту назначения. Надо отметить, что поездки на любом виде транспорта во многом схожи, но все же железнодорожный транспорт из немногих выгодно отличается.

 Сами граждане, переживающие поездку по железной дороге также различны и делятся на три основных путешествующих типа.

 Первые из них самые уравновешенные. Они еще за пять-шесть часов до отъезда напиваются «вусмерть». Собратья по алкогольному возлиянию бережно укладывают сильно ослабевших на законной полке и в состоянии глубокой комы, беспощадно храпя и слюнявя подушки, они прибывают к месту назначения.

 Второй тип – граждане разнузданные до невозможности. Эти люди в сущности невоспитанные хамы. Пить эти черные элементы общества начинают, едва усевшись в вагон, и пьют всю дорогу. Причем не просто пьют, а пьют со неуемной спортивной  страстью. Они, балагуря и хрипло горланя, раз двадцать в течение каждого часа пробегают весь состав туда и обратно. Для чего им этот ритуал неведомо, но выполняют они его с таким пристрастием, что, если бы это было на беговой дорожке, равных им в марафоне не сыскать во всем свете. Кстати их степень опьянения прямо пропорциональна количеству межвагонных передвижений.

 Третьи же относятся просто к сумасшедшим. Это, как правило люди, одолеваемые какой-либо хворью, туристы, бабушки, трезвенники, и те, кто с детьми. Это самая несчастная категория путешественников.

 Сами посудите в таких стесненных, гадких условиях разве здравомыслящий человек позволит себя заживо казнить? Каких мук стоит на российских железных дорогах принять утренний туалет. Ну, а уж если вы мне не верите в отношении детей, возьмите, к примеру, трехлетнего ребенка к себе на работу. Много вы на пару с ним наработаете? Та же ситуация и в поезде. Ну не будем отступать от самой сути нашего повествования.

 Без некоторой доли сарказма нам здесь не обойтись. Поезд Советская Гавань-Владивосток больше напоминает собой упрямого идиота, а не современный железнодорожный лайнер. Зависит ли это от состояния  дороги или же от конструктивных его особенностей неведомо, но вот не желает этот дегенерат быть под стать шустрым западным сородичам и все тут. А вот прожирает он, судя по ценнику на билеты, абсолютно не стесняясь.  Одним словом не паровоз, а прорва.  Но сейчас не об этом.

 Итак, вы на вокзале и не без труда забираетесь в брюхо этой тупорылой скотины. Почему со сложностями? – спросите вы. Ну, скорее всего, в этот момент вступает в права врожденный инстинкт беспощадной капиталистической подозрительности наших проводников. По всей видимости, довольно частая смена правящих революционных формаций, а равно и политических династий на территории страны, а последнее время и постоянное нахождение в состоянии абсолютного непонимания, что и как в России будет дальше, в сознании служителей железной дороги отложили неизгладимый след подозрительности ко всему живому.

 На мой взгляд, еще одна смена внутриполитических проявлений, а именно царизм, ленинизм, сталинизм, брежневский застой, ельцинский раздрай и т.д., сопровождающиеся безграничным эшелонированным разграблением государственной казны и материальных ценностей и к зданиям железнодорожных вокзалов придется пристраивать внушительные отделения дурдомов для сиих работников.

 Теперь о самой тупорылой скотине. Это я про поезд. Несмотря на все его достоинства, а их не перечесть, контрасты и недостатки, коих такое количество, что невольно задумываешься о величине суммы взяток для прохождения этим ископаемым регистра, дизельный монстр удивительно душевен. Да, да. Он не только сам любит жизнь во всех ее проявлениях, но и помогает вам раскрыть глаза на все великолепие природы и, что естественно, самой жизненной сути.

 Давайте с вами отбросим все мелочи трогательного отправления этого «коровного» животного в дальний путь, ухлопаем час времени на внутривагонную суету. Для начала обожжем рот изжогочной отравой, величаемой чаем, познакомимся с попутчиками и затем, если купленное место не позволяет, пристроимся к свободному заляпанному окну полугостеприимного вагона.

 Вот тут вы мысленно начинаете искать виновника внезапно возникшего беспокойства. Дело в том, что ваше повседневное рабское состояние, диктуемое рынком, не позволяет вам оглядеться вокруг. Картины окружающего мира, попадаемые в поле вашего зрения, ограничены весьма жесткими рамками: гараж, виды из машины, территория где вы работаете, красоты шопинга, стройные ножки незнакомки, коротенькие юбочки секретарши или работницы бухгалтерии, придорожные одуванчики, знакомая лужа и всегда волнующий сердце и обоняние мусорный бак.  А тут вам не просто не мешают, как следует осмотреться, а наоборот, располагают к этому. И это, не кто иной, как ваш покорный несносно медлительный механический отпрыск допотопного животного.

 За окном непередаваемым великолепием растеклась природа, первозданная красота которой основательно откорректирована  нашей деятельностью в лице непостижимых уму всевозможных строений, их останков и уникальных русских заборов.

 Сначала вы, как, впрочем, и любой пассажир, смотрите вдаль, но это длится пару-тройку минут, потому как факт движения невольно заставляет вас опустить взор вниз, чтобы попытаться узреть до самых мелочей движение поезда по железной дороге, обдумать сие, осознать, ковырнуть поглубже и разобраться в непонятном. Этому действу способствует мельтешение щебня на склоне насыпи, редких сухих веток, ну или перил преодолеваемого составом моста. И вот тут-то вы натыкаетесь на всю несуразицу нашего осознанного бытия.

 Дальний Восток по какой-то причине очень богат ручьями различного природного исполнения, а также умопомрачительными заборами. Ручьи, одни из которых претендуют называться речушками, другие своим обличием уподобляются грязной луже, берут за душу не своим разнообразием, а количеством. Некоторые из них бурны, как скандалящая торговка в мясном ряду, другие же тихи, аки нашкодивший малец, третьи ярки и переливисты, четвертые, напротив, или мутны или жалки и неприметны. Но все они неподражаемы и прекрасны по-своему.

 Иногда создается впечатление, что они множатся для того, чтобы каждый содержал на своем иждивении одного единственного комара, а не ораву этих кровососущих оглоедов. Но, по идее-то, чего такого страшного, что их до чертовой матери-то?

 А вот закавыка кроется в следующем. Вы, невольно натыкаясь взглядом на великолепие этих водотоков, вдруг определяете, что все они пересекаются движением вашего несоизмеримо дурацкого транспорта. То есть железная дорога, как оказывается, пролегает над ними и об этом свидетельствуют не менее многочисленные бетонные конструкции, куда заключены русла этих красавцев. А красавцы они очень и очень. Много конечно похожих друг на друга, но у большинства различия явственны. И вода разного оттенка, и травы, их окружающие различны, течения не похожи, русла разные и прочая чепуха. А к этому у них разные и сами бетонные кафтаны, в которые мы с вами заключили этих буйных в половодье приятелей. Но самое интересное вы определяете через часа два наблюдения за ними.

 Вас сначала удивляет само разнообразие бетонных конструкции. Да, они так же различны, как и их кафтаноносцы. Ну, понятное дело, что разными заводами железобетонных изделий они были изготовлены. Поэтому и разные обшлага то у них. Но, по ходу движения  поезда, всплывает же и другое. Как можно было умудриться разместить эти изделия в таком порядке, а если точнее беспорядке? Если вы строите дорогу из пункта А в пункт В, то, по идее, вырабатываете одну партию конструкций, затем другую и так далее. Таким образом, под путями должно быть уложено сначала несколько штук одинаковых конструкций по количеству ручьев, затем несколько другого образца.

 Не тут-то было. Разобраться в системе и порядке укладки разных видов конструктива нет никакой возможности. Бардак в этом деле настолько велик, что создается впечатление о моральном уродстве руководителей мостоотрядов и их снабженцев. Либо, если это не так, то сначала бетонные конструкции наверняка раскидали силами авиации и как попало, или повезло, а потом  уже вели дорогу, и где какое попалось, так и уложили. Некоторые из пассажиров даже начинают проводить аналогию строительства на безбрежных просторах России с вселенским взрывом.

 Заборы же, напротив, привлекают к себе особенно пристальное внимание. Их разнообразие и русская душевность безграничны. Описывать русские заборы можно бесконечно. Сумятицу в ваше сознание с легкостью внесет дощатый забор, который вдруг в середине превращается в ряд ржавых металлических изъеденных дырами листов, а далее, по непонятным причинам, становится провисающей сеткой-рабицей в обвислом усохшем хмеле. Особый ваш интерес вызывают те, которые живут сами по себе. Они не зависят от строений, и никто не знает, для чего они и кем в этом месте сооружены.  Эти, как правило, неокрашенные, полусгнившие штакетные заграждения внезапно вырастают из вороха сухой травы, затем горделиво тянутся пару метров, указуя на присущие им охранно-пограничные функции, и также неожиданно ныряют в траву или кустарник. Случается, ваш взор притянет красивый ажурный резной забор, к которому обязательно прилеплены самые дурацкие из всех возможных ворота, или же наоборот, красивые кованые ворота с обеих сторон подожмет, кренящаяся в какие попало стороны, заплаточного вида изгородь.

 Уделив время рассуждениям над всеми этими жизненными несуразицами и разногласиями, вы приходите к выводу о состоятельности понятия всемирного хаоса и тоскливо переводите взор выше, туда где линия горизонта ломаной нитью обозначила край земли.

 Вот, начиная с этого самого момента, вы погружаетесь в состояние незначительной тревоги и переживаний. И это неспроста.

 Обычно в это время здешнее небо серо, непрестанно дуют ветра и светило уже по-зимнему холодно. Но иногда, если осеннему светилу вдруг вздумается взбрыкнуть из-за каприза, небо у горизонта может вспыхнуть и по-бристольски, ярко-голубым.

 Загнанный в узкие рамки вагонного окна, пейзаж все же растворяет ваш взгляд своей необъятностью и разнообразием игры осенней палитры.

 Засыпающие травы, выбравшие жизненной зоной для себя околонасыпную полосу железной дороги, в это время имеют нежный серовато-зеленый, подобный бисквитной мякине, цвет. Кое-где этот увядающий травяной плед украшен запоздавшими одинокими желтыми или же смесью малинового и фиолетового цветками. Его необычная бархатистость умиляет, как это бывает, когда, привыкнув к искрящимся влажным глазам знакомых и близких, вы вдруг неожиданно встречаете незнакомые бархатные темно-карие глаза. Чуть далее от насыпи, где обычно находится канава для сточных вод, ветерок перебирает кремовые оттенки высохшего камыша с поникшими коричнево-серыми метелками. Иногда взгляд упирается в волнующиеся ветром заросли бежевого тростника где-то вдали. В тех местах наверняка сокрыт какой-нибудь водоем или мутно-зеленая болотина. Иной раз вы неотрывно рассматриваете густой овал зарослей рогоза, с грациозно колыхающимися вызревшими темно коричневыми набалдашниками.

 За полосою камыша, как правило, пятнами располагается густой кустарник, покрытый пожухлыми умершими темно коричневыми листьями. Чуть далее красуется молодняк карельского дуба, густо увешанный неопадающей медью скукоженной листвы, а далее расположились березы. И все это разнообразие здравствует на плотном самотканом ковре из различного рода осок. Здесь осенняя цветовая гамма представлена золотистыми оттенками соломенного цвета. Особенно выгодно смотрятся травы, приобретшие завораживающие цвета старого золота или же червонных переливов.

 Природное буйство этих трав непревзойденно. Диву даешься, как стебли этих растений могут так плотно уживаться. Они подобно московской лимите напичканной в общагах как килька в консервной банке. Создается впечатление, что деревья не растут, а кем-то натыканы, будто спички, в густое переплетение длинноволокнистого ворса.

 Осоковые кочки разнообразны до невозможности. Одни походят на птичьи гнезда, другие чем-то напоминают женские прически. Изредка просматривается схожесть с ежом или дикобразом. Один раз кажется, что кто-то невидимый старательно причесал травы, вдругорядь же создается впечатление, что их злобно потрепали или взлохматили. Если в это время смотреть вдаль, то острова, к примеру, тростниковых зарослей  легко можно спутать с облаками, а колонии осоки с волнующимися ржавыми озерами.

 Самые красивые кочки создает метельчатая осока. Эти пучки всегда правильны и выделяются тем, что всегда как бы сторонятся соседей, сохраняя пусть небольшую, но дистанцию. А вот богемская осока растет сплошняком и из-за ее, как попало разбросанных, соцветий смотрится неряшливо. Большая осока хоть и занимает самые обширные площади своей порослью – невыразительна. Ее заросли всегда неопрятны, множество отмирающих стеблей портит общее впечатление. Этому еще способствуют кляксы стройного тростника. Большая осока непременно соседствует с тростником, и на его фоне классичности смотрится не ахти как.

 Основательно насладившись заманчивостью травяного сплетения, вы переводите взгляд на березы. Надо сказать, что березы далеко не одиноки. Часто они перемежаются с молодыми осинами, изредка среди них живописно красуется стройная пожелтевшая лиственница или темно зеленая сосна. Смотреть на березы можно буквально часами и глаз от этого совершенно не устает. Со временем вы становитесь придирчивым и стараетесь выхватить взглядом самое стройное и самое белое деревце, или же отыскиваете березку с лохматым стволом. Она, благодаря множеству завитушек коры, имеет желтоватый, ланевый цвет и смотрится как бы нечесаной, пушистой. Я их называю – Лахудра.  Поверьте, такие есть, но встречаются они крайне редко, а вот своей необычностью они притягивают. Бросается в глаза, что среди берез много поваленных. Одни упали, вывернув к показу корневище, другие сломились у самого комля. Часть берез просто сильно наклонены и лежат на подружках, некоторые сломлены в метре от земли. Одни явно подгнили, другие обожжены палом, кого сломало ветром, а кого и сам человек. Березы во многом похожи на женские судьбы. Которую сломит внезапная смерть близкого или ребенка, которую надломит несчастная любовь или болезнь. Осины, надо сказать, тоже бывают по тем или иным причинам повалены. Но из-за их серости глаз на это почти не реагирует, отмечая разве что упавшую огромную осину, да и то только потому, что, падая, та обломала ветви многим соседним деревам, образовав плешь в привычном переплетении ветвей.

 Поиски стройного ствола белого перламутра среди растущих берез бывает прерван возникшим каменным срезом, который образовали строители, взрывая сопку для прокладки дороги. Подобный скалистый срез показывается вам всего пару мгновений, но вы успеваете узреть всю его красоту.

 В своей основе срез темно серый, но различные цветные прожилки и трещины придают ему неповторимость. Одни срезы, будто поседели, у других, кажется, словно неаккуратный маляр разлил красную краску, третьи как загорелый веснушчатый мальчуган. Есть угрюмые срезы, есть пустоликие, есть жуткие, нависающие.

 Но наиболее живописны те, у почти черной синевы которых пригорюнилась молоденькая рябинка, впервые обвесив свои ветви красными гроздьями, или те, которые увиты почти до самого верха плюшем мха, насыщенного зеленого цвета.

 Часто вас отвлекает водная гладь, проплывающих за окном, многочисленных озер. Здесь, как правило, вы очень редко обращаете внимание на цвет воды. Она всегда темная и серо-зеленых тонов. Единственно, что вас вдруг заденет, так это отражение солнца на озерном полотне или же играющий в зыби его шлейф. И то, подобное случается не каждый раз, а именно в те моменты, когда природа создает редкостную определенную картину. Например, как два одинаковых солнечных отражения по разные стороны озерка, замысловатый фиолетово салатный изогнутый шлейф, когда он должен быть прямым и традиционных оттенков, или же, при отсутствии отражения, электрически желтый акант водного ока,  и так далее.

 Еще ваше внимание может привлечь ряска. Если она затянула водоем, а ветерок отогнал ее от края водоема – это зрелище одно из удивительных. Озерко как бы состоит из двух половинок, одна из которых зеркальная, а другая бархатисто-матовая.

 В основном же на водной глади вы высматриваете живность, и очень довольны, если вам удалось в прибрежных зарослях углядеть дикую уточку, ондатру, цаплю. В небо над водоемом вы заворожено смотрите, если там грациозно парит одинокая скопа. Этот хищник особенно вам приятен, потому что наше подсознание не определяет его потенциально опасным, ибо это существо рыбоед в своей основе.

 Изредка вашу задумчивость прерывает пара белобоких сорок, скачущих среди березовых ветвей. Вы начинаете анализировать, что же эти так привычные городу птицы делают вдали от населенных пунктов, чем питаются, на  кой черт они вообще сюда забрались.