Текст книги "Слезы Бодхисаттвы"

Вторая часть вечера традиционно посвящалась пению, и здесь родители Викрама тоже были признанными мастерами: с мягким тембром Совади и густым баритоном Хиена никто не мог соперничать.

Викрам, затаив дыхание, слушал, как его мать поет грустную песню о любви крестьянки и принца, а отец тихо подпевает ей в нескольких особо чувственных местах. Слепой старик Сэн аккомпанировал им на своей старой деревянной флейте, на которой он играл уже много-много лет. Тихие мелодичные звуки его флейты смешивались с чарующим голосом Совади и стрекотом цикад. Собравшиеся во дворе крестьяне наслаждались песней, кто-то чуть слышно подпевал, а некоторые особо чувствительные женщины даже всплакнули, сочувствуя героям баллады, несчастным влюбленным, которым не дано было быть вместе.

Когда Совади затянула вторую песню, на этот раз веселую и шутливую, Викрам вдруг заметил, как в свете факелов мелькнуло лицо Кмао со шрамом на левой щеке. Он стоял, спрятавшись за одну из свай дома, и смотрел на поющую Совади, выпучив глаза. Хотя факел едва освещал его лицо, Викрам ясно увидел, что его дядя буквально буравит Совади своими широко выпученными глазами. Его рот был слегка приоткрыт, и мальчик заметил, что он периодически облизывал свои толстые губы. Никто, кроме Викрама, не заметил его присутствия: все были полностью поглощены пением Совади.

Как только мать Викрама закончила петь, лицо Кмао растворилось в ночной темноте. Мальчик вдруг ощутил какую-то странную тревогу; ему показалось, что он только что видел не своего дядю, а таинственного злобного призрака, ночного демона, который был готов схватить его прекрасную мать и унести в свое темное царство, где ее ждала страшная участь… Викрам резко тряхнул головой, отгоняя тревожные мысли.

После Совади и Хиена двое забавных молодых крестьян принялись исполнять деревенские частушки. Они пели тонкими противными голосками и слегка пританцовывали в такт своим незатейливым куплетам, а зрители буквально валились со смеху, хоть и слышали все эти прибаутки уже не одну сотню раз.

В этот момент Викраму захотелось справить нужду, и он побрел к бамбуковым зарослям за домом Хиена. Из-за облаков выглянула полная луна, которая осветила деревню призрачным голубоватым светом.

Викрам медленно шел по узкой тропинке вдоль бамбуковой рощи, подыскивая удобное место. Остановившись возле неглубокой ямки, он присел на корточки, спустил шорты и стал смотреть на луну. Викрама уже давно интересовал вопрос: живет ли там кто-нибудь? Однажды он задал его учителю географии, но тот не дал четкого ответа, сказав лишь, что вряд ли, ведь на луне нет никаких условий для жизни: ни воды, ни воздуха, ни даже гравитации.

Вдруг мальчик услышал где-то поблизости тихий стон, который то прекращался на несколько секунд, то вдруг возобновлялся снова. Викрам встал, натянул шорты и прислушался. Стон был каким-то напряженным и жалобным и, похоже, стонал мужчина. Источник стона находился совсем рядом: звук доносился из густого кустарника, росшего между толстых стеблей бамбука.

Викрам начал тихо приближаться к кустарнику, чувствуя, как его сердце учащенно бьется от накатывавшего чувства страха. Подойдя к кустарнику, он аккуратно раздвинул тонкие ветки, стараясь не издавать ни малейшего звука. Мальчик увидел своего дядю Кмао, который сидел на коленях, скрывшись в густых зарослях. В бледном, но ярком лунном свете Викрам увидел, как Кмао обеими руками хватается за свой пенис и делает ими резкие короткие движения, издавая при этом тихие стоны.

Мальчик не сразу понял, чем занят его дядя, но быстро вспомнил, как один из его старших школьных товарищей рассказывал ему, что многие мужчины, которым не хватает женского внимания, любят себя возбуждать таким вот образом. Понаблюдав за Кмао еще несколько секунд, Викрам тихо отошел от кустарника и побежал обратно в деревню.

Праздничный вечер подходил к концу, и крестьяне уже начали потихоньку расходиться по своим домам. Возле одного из факелов собралась небольшая группа детей и подростков. Перед ними уселась бабушка Моан, которую в деревне все называли сказочницей. Старушка знала огромное количество кхмерских легенд, преданий, мифов и сказок и умела настолько увлекательно и ярко рассказывать истории, что ее можно было слушать часами. По вечерам она частенько собирала вокруг себя деревенских ребят, которые, как зачарованные, слушали очередной рассказ о жизни древних камбоджийских королей, о происхождении разных зверей и насекомых, о строительстве роскошных храмов и дворцов, о хитрых крестьянах и глупых богачах.

На этот раз сказочница решила поведать легенду о строительстве храма Ангкор-Ват, самого величественного и прекрасного сооружения во всей Камбодже. Викрам тихо подошел к группе юных слушателей и уселся на расстеленную на земле пыльную циновку рядом с лопоухим мальчонкой, который внимал рассказу старушки открыв рот и периодически мотая головой в разные стороны.

Бабушка Моан рассказывала о бедном китайце, которому довелось жениться на дочери самого бога Индры. От этого брака родился сын по имени Прехписнука, который с детства умел отлично рисовать, лепить из глины фигурки зверей и людей и строить маленькие макеты храмов и дворцов.

Старушка вела свой рассказ медленно, напевным и размеренным тоном, отчего ее история еще больше завораживала слушателей. Викрам любил наблюдать за выражением лица бабушки Моан, которое постоянно менялось в зависимости от того, о чем она рассказывала. На самых драматичных моментах истории ее морщинистое лицо напрягалось, глаза широко открывались, спокойный старческий голос начинал подрагивать, а руки выводили в воздухе разные причудливые жесты.

Повзрослев, Прехписнука отправился странствовать по свету в поисках своей матери. Она была вынуждена покинуть его, когда он был еще младенцем, так как Индра забрал ее обратно в свое небесное царство.

Наконец юноша нашел свою мать и сам попал в небесные владения Индры. Увидев его необычайные способности, бог поручил ему построить на земле храм, украшенный, как его коровник. Обучившись у небесных зодчих, Прехписнука вернулся на землю и приступил к строительству храма, который стал одним из самых величественных сооружений на земле.

Затем Прехписнука выковал для Индры меч необычайной остроты. Если этим мечом разрубали пополам человека, то он продолжал еще какое-то время жить и разговаривать, но затем внезапно распадался на две части. То же самое происходило, если этим мечом разрубали кувшин, полный воды. Он разваливался лишь через несколько секунд после того, как через него прошел острый и тонкий, как рисовая бумага, клинок.

Викрам слушал как завороженный, однако где-то в глубине его сознания продолжал мелькать зловещий образ Кмао, отчаянно теребящего свой пенис в кустах под лунным светом. Мальчик старался прогнать из головы мысли о своем дяде, но никак не мог этого сделать.

– Вот какова история Прехписнуки. Поэтому многие считают, что Ангкор-Ват – это творение небожителей, – закончила свой рассказ бабушка Моан.

Дети радостно захлопали в ладоши и стали просить сказочницу рассказать им еще какую-нибудь историю, но старушка строго придерживалась своего правила: только одна история за вечер. К тому же было уже поздно, и ребятам пора было отправляться спать.

По воскресеньям Хиен и Совади иногда позволяли себе поспать подольше. После субботнего танцевального вечера захмелевший Хиен всю ночь громко и раскатисто храпел, поэтому Викраму практически не удалось нормально выспаться. Отец перестал храпеть лишь на рассвете, и тогда мальчик, наконец, погрузился в сон.

Ему в очередной раз приснилась Амара. Она танцевала свой прекрасный танец в небесном дворце бога Индры, о котором накануне рассказывала бабушка Моан. Викрам наблюдал за ее изящными движениями, сидя на прозрачном хрустальном полу, сквозь который были видны белые пушистые облака. В просторном зале для танцев не было никого, кроме них двоих, но мальчик знал, что скоро откроется большая дверь и в зал войдет сам Индра, который, конечно же, будет восхищен мастерством Амары.

«Интересно, как выглядит таинственный царь богов?» – подумал Викрам. Похож ли он на обычного человека с двумя руками и двумя ногами или это какое-то особенное существо, огромное и величественное? В любом случае бабушка Моан говорила, что простым смертным Индра является в образе каких-нибудь земных существ, а его истинный облик людям увидеть не дано. Но, может быть, сейчас он войдет в зал, и Викрам станет первым человеком, которому удастся его лицезреть…

Мальчик проснулся, услышав за окном чей-то пронзительный короткий вскрик. Викрам протер глаза и встретился взглядом с отцом, который тоже только что пробудился и оглядывал комнату сонным взглядом. Совади в комнате не было, и Викрам быстро сообразил, что это именно ее крик разбудил их с Хиеном. Через несколько секунд она вбежала в спальню с испуганным и растерянным видом.

– Бонг!.. Бонг, там… – пролепетала Совади. – Там… Это просто ужас какой-то!

– Что такое, оун? – спросил Хиен, вскакивая с постели. – Что случилось?

Совади медленно опустилась на циновку, обхватила голову руками и тяжело вздохнула.

– Не понимаю, кто это мог сделать? – тихо произнесла она.

Хиен быстро накинул свою рабочую рубаху и вышел на веранду. Викрам последовал за ним. Спустившись во двор, Хиен сразу обратил внимание на свой велосипед, который теперь представлял собой жалкое зрелище: колеса были погнуты, шины проколоты, а руль валялся в пыли.

– Вот ведь как! – воскликнул Хиен. – Ну и дела!

Но дальше Хиена ожидало гораздо большее потрясение. Взглянув на свой огород, он тихо застонал.

Грядки с бататом, всегда такие ровные и аккуратные, теперь были грубо разрыты и разворошены. Повсюду валялась начавшая увядать ботва, перемешанная с комьями влажной красноватой земли. Было видно, что кто-то поспешно, под покровом ночи выкопал весь еще недозревший батат, оставив после себя такую неприглядную картину.

Но и это было еще не все. Когда Хиен с Викрамом подошли к роще манговых деревьев, они увидели десятки сломанных веток и валявшиеся на земле раздавленные спелые плоды, которые Хиен накануне намеревался собрать на продажу.

– Мерзавцы, негодяи! – ворчал сквозь зубы Хиен, на ходу оценивая нанесенный хозяйству урон. – Ну ничего, я быстро найду того, кто это сделал!

Викрам тоже почувствовал обиду и злость, глядя на разоренный огород, который его отец буквально поливал своим потом. Но кому понадобилось спешно собирать недозрелый батат и топтать спелые и вкусные плоды манго, чтобы они гнили на земле? Да и велосипед можно было украсть, а не портить.

Все это хулиганство похоже на месть, подумал Викрам. Но кто и за что мог мстить его отцу, человеку, у которого не было врагов и которого в деревне все любили и уважали. Может быть, Кмао? «Ну конечно, кто же еще!» – пронеслось в голове у мальчика. Викрам вспомнил вечер танцев и тот момент, когда Кмао мастурбировал в кустах, его похотливые взгляды, которые он бросал на Совади… Однако ведь Хиен и с ним установил нормальные отношения и даже отдавал ему часть своего урожая. Нет, за этим явно стоял кто-то другой.

– Мне кажется, я знаю, кто это мог сделать… – тихо сказал Викрам, когда они с Хиеном еще раз обходили разоренный огород.

Однако охваченный негодованием Хиен не слышал слов сына и продолжал ворчать, время от времени топая ногами и размахивая руками.

– Я вам покажу, хулиганы! – говорил он. – Вы еще пожалеете, что связались со мной!

Подойдя к дому, Хиен увидел Пучеглазого Тяна, которого разбудили гневные тирады соседа. Тян с волнением смотрел на Хиана и на сидевшую на ступенях Совади, которая утирала краем саронга выступившие на глазах слезы.

– Что случилось, друг? – спросил добродушный Тян. – Если чем помочь надо, ты только скажи, я всегда готов соседу подсобить.

– Да что уж тут… – грустно вздохнул Хиен. – Представляешь, кто-то ночью разорил все мои грядки с бататом и испортил манговые деревья. Весь урожай батата пропал. Да еще и велосипед мой сломали. Вандалы, изверги! Ну кто это мог сделать, скажи на милость?

Тян растерянно пожал плечами.

– Не знаю, друг. Никто из наших такого сделать точно не мог. Странно, я ночью просыпался пару раз, но никаких звуков не слышал… Не знаю, друг, не знаю… Но ты не волнуйся, я тебе чуть позже дам своего батата, у меня нынче знатный урожай выдался! Так что ты, сосед, не грусти, все образуется.

– Спасибо тебе, Тян, – улыбнулся Хиен. – Но мне все-таки очень важно узнать, кто на меня так взъелся и за что? Ты же знаешь, я ничего никому плохого не делал.

– Ну, может, хулиганы какие из соседнего кхума нагрянули, мало ли, – предположил Пучеглазый. – Хотя к нам они редко лазают, в последнее время у всех все тихо-спокойно было…

– Вот именно, – сказал Хиен. – Ну да ладно, надо браться за работу. Хватит причитать, оун, пора приступать к делу.

Викрам еще раз почувствовал гордость за своего отца. Хиен никогда не унывал и всегда умел найти в себе силы жить дальше, даже в самых сложных ситуациях. Год назад, когда Совади потеряла так давно ожидаемого ребенка, который мог бы стать братом Викрама, он смог успокоить ее, вдохнуть в нее силы и убедить в том, что нужно продолжать жить и смотреть вперед, а не оглядываться назад. Это наставление он то и дело повторял Викраму: надо двигаться вперед, что бы ни происходило с тобой, какие бы несчастья и разочарования ни преграждали твой путь. В этом и состоит вся сущность жизни, объяснял отец.

Первым делом Хиен принялся за починку велосипеда. Однако необходимых запчастей в доме не нашлось. А поскольку во всей деревне лишь один Хиен был счастливым обладателем этого роскошного средства передвижения, то и соседи ничем помочь не смогли.

– Сходи-ка в соседний кхум к старику Лонгу и возьми в его мастерской новые камеры и велосипедный гаечный ключ, – сказал Хиен Викраму, вручая ему три мятые банкноты по пять риелей. – Помнишь, как туда пройти?

– Да, конечно, – кивнул Викрам. Отец несколько раз водил его с собой в мастерскую Лонга, очень толстого и мрачного китайца, который все время громко и смешно пыхтел от одышки, стоило ему сделать малейшее движение.

Лонг жил в большой деревне примерно в сорока минутах ходьбы от дома Хиена. Чтобы дойти до нее, нужно было пересечь небольшую поляну и прошагать около километра по широкой лесной дороге.

Викрам засунул в карман деньги и тут же пустился в путь. Ему очень хотелось помочь отцу, поэтому он бойко побежал через поляну, чувствуя, как сухие стебли травы шуршат под его сандалиями.

Пару раз на бегу мальчик спотыкался о выступавшие из земли камни и падал, но тут же поднимался и продолжал бежать. Главное, чтобы старик Лонг был на месте! Деловой китаец часто уезжал из своей деревни в Пномпень или в какой-нибудь другой город – покупать и продавать разные запчасти. Как и большинство китайцев, он был очень деловым, оборотистым и предприимчивым малым, поэтому не любил засиживаться на одном месте. У него была единственная мастерская с запчастями для велосипедов и мотоциклов во всей округе, так что Викрам понимал, что если его не окажется на месте, то придется ждать приезда Сопхата и просить его привезти необходимые запчасти из Пномпеня.

Однако Лонг, к счастью, оказался на месте. Викрам купил у него две новенькие, пахнущие свежей резиной камеры и гаечный ключ для велосипеда. За все это строгий, но добрый старик взял десять риелей. Следуя своим китайским правилам этикета, он долго расспрашивал Викрама о здоровье родителей, и мальчик терпеливо заверял его, что они чувствуют себя прекрасно. Выйдя из просторной мастерской, возле которой располагался большой и красивый дом китайца, Викрам отправился в обратный путь.

Мальчик быстрым шагом шел по обочине широкой лесной дороги, как вдруг услышал шорох в кустах. В следующий миг он почувствовал резкую боль в затылке. Взглянув на землю, Викрам увидел маленький засохший кокосовый орех, отскочивший от его головы.

Обернувшись, Викрам встретился взглядом с широко улыбавшимся Апангом, вышедшим на дорогу из леса. Рядом с ним стояли его неизменные спутники, Тьрук и Тьяп.

– Привет, Викрамчик, как дела? – насмешливым тоном произнес Апанг, делая шаг навстречу мальчику.

– Вы чего, больно же! – процедил сквозь зубы Викрам, потирая ладонью ушибленный затылок. – Дураки!

– Ой-ой, больно ему, какие мы нежные! – усмехнулся Тьяп.

– Это кокос с дерева тебе на голову упал, дубина, – сказал Тьрук. – Мы-то тут причем вообще?

– Ты выбирай выражения, Викрамчик, – тихо и размеренно произнес Апанг. – Ты же знаешь, я не люблю, когда со мной так разговаривают. Я смотрю, ты так и не научился общаться со старшими.

– Да пошел ты! – гневно воскликнул Викрам. – Чего тебе опять надо от меня?!

– А что это у тебя на плече висит? Ну-ка дай посмотреть, – сказал Апанг, указывая на перекинутые через плечо Викрама велосипедные камеры.

– Не твое дело, – проворчал Викрам.

Мальчик снова почувствовал, как от страха начали подгибаться коленки, а в висках начала стучать кровь. Однако он понимал, что нельзя показывать Апангу свой страх. Ни в коем случае нельзя.

– Зачем вы испортили наш огород? – набравшись смелости, спросил Викрам. Однако его голос предательски дрогнул на последнем слове.

– Что? – переспросил Апанг. – Что ты такое мелешь, парень?

– Сам знаешь что. Если мой отец узнает, тебе не поздоровится, учти это!

– Да ты, я смотрю, совсем обнаглел, птенчик, – ехидно произнес Апанг, гневно взглянув на Викрама. – Кажется, тебе надо опять дать урок. А ну-ка, парни, держите-ка его покрепче.

Викрам кинулся бежать, однако Тьрук и Тьяп быстро нагнали его и повалили на землю. Тьрук вывернул мальчику правую руку, и Викрам застонал от резкой боли. Рядом послышались неспешные шаги Апанга.

– Так-так, что у нас тут имеется? – сказал хулиган, присаживаясь на корточки возле прижатого к земле Викрама. – Велосипедные шины, ну надо же! Совсем новенькие. Дай-ка их сюда, Тьяп.

Викрам попытался прижать к груди камеры, которые висели у него на левом плече, однако Тьяп без труда вырвал их у него и передал Апангу.

– Отлично, – удовлетворенно произнес Апанг, разглядывая камеры. – А теперь пошарьте-ка у него в карманах, нет ли там чего интересного.

Викрам попытался вырваться из рук Апанговых дружков, но Тьрук еще сильнее завернул его правую руку за спину, и мальчик громко взвыл от боли. Тьяп тем временем полез обшаривать карманы его шорт и извлек оттуда бумажку в пять риелей.

– О-па, да ты у нас богач! – воскликнул Апанг. – Что, все клянчишь денежки у родителей, да? Нехорошо…

– Сволочь, подонок! – прохрипел Викрам и закашлялся от попавшей в рот дорожной пыли. – Жалкий трус!

– Так, ну все, хватит, мне это уже порядком надоело, – сказал Апанг. – Сейчас придется дать тебе еще один полезный урок, Викрамчик.

Апанг неторопливо стянул со своих старых дырявых брюк жесткий кожаный ремень и сложил его вдвое. Викрам почувствовал резкий удар, обрушившийся на его спину. Затем еще один. И еще один… Мальчик сжал зубы и зажмурился, изо всех сил сдерживая неумолимо подступавшие к глазам слезы.

– Ну вот, думаю, теперь ты научишься правильно вести себя с теми, кто старше и умнее тебя, – удовлетворенно произнес Апанг, заправляя ремень в штаны. – Отпусти его, Тьрук.

Тьрук разжал руку Викрама, и мальчик почувствовал резкое облегчение. Он медленно поднялся на ноги и принялся отряхивать от пыли майку и шорты. Апанг со своими дружками в одно мгновение куда-то исчезли, забрав велосипедные камеры и пять риелей.

Отряхнувшись, Викрам уныло побрел домой. Как ему теперь объяснить родителям, куда делись деньги и почему он вернулся с пустыми руками? Ведь не рассказывать же им позорную правду…

Пройдя несколько метров по пыльной дороге, мальчик остановился и прислонился к росшему возле обочины толстому стволу бамбука. Из его глаз обильно полились слезы, которые он с таким трудом сдерживал, пока над ним издевался Апанг.

Глава пятая

Раннее утро в Пномпене в разгар жаркого сезона показалось Вадиму невероятно свежим и приятным. Разогретый тропическим солнцем город за ночь постепенно остывал, и к рассвету воздух становился даже чуть прохладным. Всего за две недели пребывания в тропиках Вадим так привык к изнуряющей камбоджийской жаре, что в тот момент даже начал зябнуть.

Центральные улицы были пусты, город еще не проснулся. Вадим стоял под тусклым уличным фонарем возле Центрального рынка и ждал автобус, который должен был отвезти группу журналистов в приграничный город Свайриенг.

Автобус должен был подойти к половине шестого утра, но Вадим пришел к условленному месту заранее. Он вообще был очень пунктуален и терпеть не мог опаздывать. К тому же строгий патрон Шахов все время повторял ему, что журналистика требует точности во всем и что «если журналист постоянно везде опаздывает, то пусть идет работать сторожем в зоопарке».

Через несколько минут, когда солнце уже готовилось выползти из-за горизонта и бросить свои первые лучи на город, чтобы постепенно раскалить его изнуряющей жарой, Вадим увидел переходившего через дорогу толстенького лысеющего человечка лет сорока пяти. Он сразу узнал болгарского журналиста Бокова, с которым Крижевский бегло познакомил его на приеме у принца Сианука. Тогда Боков показался Вадиму очень ворчливым и занудным малым, который постоянно переводил разговор на критику американских властей и «загнивающего капитализма».

Боков узнал Вадима и крепко пожал ему руку. Он говорил по-русски весьма свободно, но с сильным акцентом.

– О, я вижу, вы тоже ранняя пташка! – улыбнувшись, сказал он.

– Да, я решил прийти пораньше, не люблю опаздывать, – ответил Вадим.

– О да, да, я тоже терпеть не могу опаздывать… Сейчас довольно холодно, однако.

Боков поплотнее закутался в свой широкий серый пиджак и поправил большие очки, сползавшие на кончик его крупного носа.

– Я очень хочу посмотреть, что там делается, – сказал он. – Эти южные вьетнамцы совсем не имеют совесть. Они каждый день бомбят деревни, убивают маленькие дети. Безобразие! Надо рассказать всему миру, что они тут творят, это должно закончиться когда-нибудь!

«Ну вот, опять началось», – с тоской подумал Вадим, слушая очередную антиимпериалистическую тираду болгарского коллеги. Боков очень напоминал ему толстого краснощекого вожатого в пионерском лагере, где Вадим отдыхал каждое лето, когда был школьником. Тот любил проводить с детьми долгие изнурительные беседы о тлетворном влиянии Запада и о преступной политике США, где, как он утверждал, все еще линчуют негров.

После этих бесед Вадим обычно уходил со своими друзьями Чухой и Косым на полузаброшенный вещевой склад, и они вместе слушали на старом граммофоне затертую почти до дыр пластинку Элвиса Пресли, которую им каким-то чудом удалось купить у одного из Чухиных друзей. Однажды их там застукала строгая пионервожатая Стася, которая тут же доложила об этом руководству лагеря. Разгорелся скандал, пластинку отняли, а Вадиму и его друзьям объявили выговор перед всем отрядом. А потом им пришлось слушать дополнительные лекции того самого толстяка-вожатого, от которых у Вадима разболелась голова…

– Ну ничего, скоро эти проклятые янки уйдут, я уверен, – продолжал возмущаться Боков. – Северяне скоро выкинут их отсюда, это точно.

– Да, конечно… – протянул Вадим и решил резко сменить тему. – Похоже, сегодня будет жаркий день.

– О да, опять эта жара, – проворчал болгарин. – Надеюсь, внутри автобус будет кондиционер.

Вадим тоже на это надеялся. Трястись несколько часов под палящим солнцем по пыльным камбоджийским дорогам без кондиционера было бы настоящей пыткой. Впрочем, раз инициатором поездки выступил сам принц Сианук, то он наверняка должен был позаботиться о том, чтобы журналисты чувствовали себя более-менее комфортно.

Вскоре из-за крыла Центрального рынка показался автобус, большой синий «Рено», начищенный до блеска и сверкающий в первых лучах утреннего солнца. За автобусом ехал открытый армейский джип с тремя военными, сжимавшими в руках потертые старые винтовки.

Машины остановились недалеко от фонарного столба, под которым стояли журналисты. Из автобуса вышел низкорослый улыбающийся водитель-камбоджиец и махнул рукой Вадиму и Бокову.

– Ну слава богу, нам приготовили прекрасный автобус! – воскликнул Боков, разглядывая новенький «Рено» и пожимая руку шоферу.

Кондиционер в автобусе, конечно же, был. Несмотря на утреннюю прохладу, он был включен на полную мощность, и в салоне стоял настоящий холод. В автобусе уже сидели несколько журналистов. На первом ряду расположился худой китаец с кинокамерой, за ним уселся рыжеволосый корреспондент какой-то югославской газеты, с которым Вадим бегло познакомился на приеме в Чамкармоне, а рядом с ним сидела пожилая строгая журналистка из Чехословакии, которую Вадим мельком видел на пресс-конференции в министерстве экономики.

Молодой человек приветственно кивнул коллегам, быстро выбирая глазами удобное место для долгой поездки. Он решил сесть на задний ряд, который пока был свободен, а Боков разместился рядом с чехословацкой корреспонденткой и тут же начал оживленно и громко говорить ей что-то на чешском языке. Плюхнувшись на мягкое кожаное сиденье, Вадим прильнул к окну и сразу же задремал.

Молодого человека разбудило легкое прикосновение чьей-то руки.

– Sorry, may I sit here1414
  Извините, можно здесь сесть? (англ.)


[Закрыть]? – спросил вежливый мужской голос.

Вадим протер сонные глаза и увидел стоявшего в проходе рыжеволосого бородатого мужчину лет тридцати, на груди у которого болталось два фотоаппарата.

– Ah, yes, sure1515
  Да, конечно (англ.).


[Закрыть], – ответил Вадим, встряхнув головой, чтобы окончательно выйти из состояния дремы.

– Thank you! – поблагодарил фотограф и плюхнулся на сиденье рядом с Вадимом.

Молодой человек оглядел автобус и увидел, что все остальные места были уже заняты. Часы показывали без десяти шесть, машина должна была отъезжать через несколько минут.

Иностранец, усевшийся радом с Вадимом, положил на колени массивную сумку с фотопринадлежностями и принялся тщательно инспектировать ее содержимое: кассеты с пленками, объективы, светофильтры.

– Вечно чего-нибудь забываю, – улыбнулся он, переводя взгляд с сумки на Вадима. – Особенно когда приходится вставать в такую рань.

По выговору мужчины Вадим сразу понял, что он австралиец. Фотограф говорил в такой же манере, что и Уильям Бенчли: глотая окончания слов и используя кучу непонятных жаргонных словечек, которые свойственны только жителям Австралии.

– Том, Том Гриффитс, – представился мужчина, протягивая Вадиму большую веснушчатую ручищу.

– Вадим Савельев, – представился Вадим.

– Ты из Советского Союза, я угадал? – спросил Гриффитс, скривив рот в кривой улыбке.

– Да, угадал. А ты из Австралии, как я понимаю, – ответил Вадим, подумав: «Как же удобно, что в английском языке нет разницы между „ты“ и „вы“».

– Совершенно верно, – кивнул фотограф. – Из Сиднея. Легко определить по акценту, кто из какой страны, да? Ну что ж, будем знакомы.

Водитель завел двигатель, и автобус поехал по столичным улицам, которые уже начинали заполняться автомобилями, рикшами и мотоциклами. Джип с военными ехал впереди.

На тротуарах появились сонные дворники, вяло метущие пыль, владельцы торговых лавок и магазинов открывали свои заведения, а многочисленные пномпеньские нищие выходили на «утренний промысел». В столице начинался очередной трудовой день.

– Давно в Камбодже? – спросил Гриффитс, бережно протирая салфеткой объектив своего «Кэнона».

– Да нет, я здесь всего две недели, – признался Вадим.

– А я уже почти десять лет отсюда не вылезаю, – улыбнулся фотограф. – Мне здесь нравится, это прекрасная страна. Меня послали сюда фотокорреспондентом сразу после колледжа, и вот с тех пор я здесь и сижу. Тебе тут тоже понравится, гарантирую! Камбоджа вообще быстро начинает нравиться: тут добродушный народ, низкие цены, полно дешевой травы и, главное, неограниченный простор для творчества. А что еще надо для хорошей жизни, а?

Гриффитс достал из сумки пластиковую бутылку с водой и сделал пару небольших глотков.

– Воду тут надо беречь, – сказал он. – В провинции всегда сложно найти чистую питьевую воду, а пить то, что пьют местные, нам, «барангам», лучше не стоит. Можно запросто подхватить какую-нибудь кишечную инфекцию. Я уже не раз подхватывал, кстати. Однажды даже слег в больницу на два месяца после того, как поужинал в каком-то сомнительном дешевом ресторанчике на окраине Пномпеня…

Вадим сразу понял, что австралиец был большим охотником поболтать и наверняка мог говорить не умолкая несколько часов подряд. Вадим не любил слишком болтливых людей, но Гриффитс ему сразу понравился. Он казался очень открытым, добродушным и легким в общении человеком, чья чрезмерная разговорчивость не раздражает собеседника.

– Кстати, очень советую съездить в Сиемреап, посмотреть храмы Ангкора, – продолжал фотограф. – Я провел там несколько месяцев, все никак не мог уехать, так меня все это поразило. А для фотографа это просто рай, я там отснял, наверное, тысячи пленок. Кстати, после вот этого снимка моя карьера резко пошла в гору.

Гриффитс вынул из кармашка своей сумки небольшую фотокарточку и протянул ее Вадиму. На черно-белой фотографии был большой индуистский храм с пятью массивными башнями, вечернее небо над которым прорезали сверкающие молнии. Выглядело это действительно впечатляюще.

– Вот это да! – воскликнул Вадим. – И как тебе удалось поймать такой момент?

– Да вообще-то случайно, – сказал Гриффитс. – Просто, когда я был около храма, вдруг началась гроза, вот я и решил снять такой пейзаж. Потом проявил пленку, напечатал и сам обалдел. Продал этот снимок в один туристический журнал, и мне тут же заказали целый фотоальбом о храмах Ангкора. А потом еще один. Так что, сам понимаешь, это место для меня много значит. Теперь вот держу эту карточку при себе как талисман.

– Это и есть Ангкор-Ват? – спросил Вадим, продолжая внимательно рассматривать снимок.

– Да, самый большой и знаменитый храм. Но при этом далеко не самый красивый. Там вообще-то сотни храмов, многие из них находятся посреди джунглей, прямо как в индийских сказках… Я там почти все облазал, мне было страшно интересно.

– Обязательно попробую туда выбраться, – сказал Вадим, возвращая карточку Гриффитсу.

Тем временем за окном автобуса потянулись бескрайние рисовые поля с копошившимися на них крестьянами. Вдоль дороги стояли деревенские дома, в основном убогие крестьянские лачуги, напоминавшие скорее курятники или скворечники, чем жилые строения.

Чем дальше автобус отъезжал от столицы, тем беднее становилась провинциальная жизнь. Качество дороги, как и качество домов, постепенно ухудшалось: гладкое асфальтированное покрытие то и дело сменялось «стиральной доской», и пассажиры автобуса невольно подпрыгивали на своих креслах.