Текст книги "Это было жаркое, жаркое лето"

– А вы сами найдите! – рисуясь, предложил главарь. – А, Умник? Пусть пошмонают!

Компания, разбредшись по блиндажу и заглядывая во все углы, копаясь в грязи под нарами, под лестницей, вскоре убедилась, что здесь ничего нет. Победно усмехающийся Голованов, выдержав томительную паузу, отошел в дальний угол и с помощью валявшейся острой щепки подцепив одну из толстых деревянных досок, из которых был сделан весь пол, слегка ее приподнял. Оказалось, та была подпилена и поэтому поднялась только ее часть, не более метра. Пока он держал доску, подоспевший на подмогу Умник запустил руку в образовавшуюся щель и стал извлекать из пустоты под полом добытые карабины с боеприпасами, передавая их стоящему рядом Соколу. Вскоре на столе лежало восемь таивших в себе смерть предметов, сотворенных человеком для уничтожения себе подобных. Рядом расположились подсумки с патронами. Дрын, Сокол и Мелкий, в отличие от Головы с Умником, которые весь предыдущий день провели в изучении оружия, и Светланы, которая хоть и недолго, но видела их в караульном помещении, уставились на добычу, не сводя с лежащей на столе груды восхищенных глаз. Первым опомнился и осторожно взял в руки карабин Сокол. За ним последовали и Дрын с Мелким.

– Так вот они какие, эти самые СКС-ы… – уважительно произнес Дрын, вертя в руках карабин, который совсем недавно находился в руках защитников Отечества, бывал на постах и стрельбищах, а теперь должен был послужить начинающим бандитам в их отнюдь не мирных целях – и все благодаря некоторым любителям дармового угощения в военной форме.

– А почему их СКС-ами называют? – заинтересовался дотошный Мелкий, пробуя передернуть затвор.

– Расшифровывается так: самозарядный карабин Симонова, – важно объяснил Голованов, который специально, чтобы произвести впечатление на своих подельников, узнал об этом оружии все что смог – в основном от соседа-фронтовика, воевавшего еще в Великую Отечественную. Тот рассказал Голове все, что знал сам, разумеется, не ведая, для чего все это потребовалось молодому соседу, которого он всегда считал лишь мелким хулиганом… – Берется обойма, – продолжал учить тот и, взяв один из подсумков, возможно совсем недавно принадлежавший отличнику боевой и политической подготовки старшему сержанту Лешукову, извлек из него одну из трех находившихся внутри обойм. Все с интересом уставились на патроны, гнездившиеся в специальной стальной скобе и имевшие остроносые наконечники-пули с блестящей, похоже медной, оболочкой. – Затем оттягивается затвор… – Он показал. – Обойма вставляется вот в эти пазы и патроны пальцем выдавливаются внутрь. Все. Потом эта железяка убирается, – он отложил на стол стальную пластину, в которой удерживались патроны, – затвор отпускается… Готово! Патрон в патроннике! Теперь остается только снять с предохранителя, – он проделал и эту несложную операцию, отогнув рычажок возле спускового крючка, – и… и можно теперь гасить кого угодно! – Он направил ствол карабина в сторону Мелкого, уперев его тому прямо в грудь – Хочешь, прямо сейчас и испробуем?

– Ты… Ты что! – в голос заорал тот, отчаянно перепугавшись – его физиономия побледнела, приобретя сходство с обильно наштукатуренным лицом немолодой проститутки, у которой им пришлось однажды выпивать и которой необходимо было под толстым слоем пудры скрывать от клиентов множественные морщины. – Ведь нажмешь случайно, и кранты! – Он не отрываясь смотрел на палец Голованова, застывший на спусковом крючке.

– Могу ведь и не случайно… – грозно пообещал тот и тут же расслабленно ухмыльнулся, заканчивая ломать комедию.

– Ладно, живи. – И довольный произведенным эффектом, не удержавшись, добавил:

– Пока.

– Ну и шуточки у тебя… – Мелкий с облегчением перевел дух. Краска постепенно возвращалась на его физиономию, все еще хранящую следы испуга.

– Слушай, Голова, а давай во что-нибудь шмальнем? – загорелся Сокол. – Ну, хоть в стену или в окно?

– Рано! – отрубил Голова. – Придет время, нашмаляетесь вдоволь, обещаю, – загадочно добавил он. Главарь имел кое-какие задумки относительно боевого крещения своей группы, но пугать остальных было пока преждевременно. – А сейчас услышать могут, нам это ни к чему, да и вообще, патроны беречь надо.

– А сколько их у нас? – спросил Дрын с интересом.

– А вот считай. – Голова принялся загибать пальцы. – Восемь подсумков, в каждом по три обоймы, в обойме по десять патронов… Значит, всего двести сорок штук!

– Ого! – восхитился Дрын.

– Не так уж и много, – с видом знатока заявил Голова. – Всего на парочку добрых боев.

– А мы что, будем участвовать в боях? – опять испугался Мелкий. – Ты что-то недоговариваешь, Голова, что за бои такие, в натуре?

– Ну, – уклончиво ответил тот, – мало ли. Могут же случиться всяческие перестрелки. В общем, в свое время сам все узнаешь, – «успокоил» он Мелкого.

Когда все вдоволь наигрались оружием, патронами, пробуя заряжать и имитировать стрельбу, Голованов приказал сложить карабины с боеприпасами обратно, в обнаруженный ими тайник, неизвестно кем и для чего сделанный – возможно, солдатики прятали там водку или те же боеприпасы, чтобы потом загнать их желающим, – и объявил:

– С завтрашнего дня все начали усиленно ходить в тир!

Понятно? Чтобы через неделю-другую в муху у меня попадали!

На лету! Научитесь целиться, рука чтобы не дрожала и все такое, потом и боевыми пошмаляем. Это я вам обещаю! – Он недобро улыбнулся, но никто не обратил внимания на подобного рода мелочь – впечатлений на сегодня и без того хватало…

После проведенной с Ольгой ночи Чиж некоторое время ходил окрыленным, хотя эта самая ночь оставалась пока единственной – молодая женщина еще не решалась сделать их интимную связь постоянной. Вообще, он был очень доволен тем, как складывались их отношения, и с пониманием отнесся к решению Ольги не переводить пока то новое, что произошло между ними недавно, на постоянную основу, хотя после ночи, проведенной со своей девушкой, страстность которой просто не имела границ, это понимание давалось ему очень нелегко. Теперь все в его жизни было как нельзя лучше, если не считать этих дурацких головных болей, которые стали посещать его излишне часто после драки в парке. После аналогичной схватки в «Фениксе» с ним такое уже было, но через пару недель все бесследно прошло, теперь же мучения слишком затянулись – болело все сильнее и сильнее. А самое главное – что вызывало у него беспокойство и о чем он не рассказал врачу, когда решился тайком от Оли посетить поликлинику – то, что в последнее время вместе с головной болью его стали посещать какие-то то ли непонятные сны, то ли кошмарные видения…

Над всем этим можно было посмеяться, если б эти самые видения не были уж слишком отчетливыми. Дело дошло даже до того, что после разговора с Волковым он стал представлять себя тем самым снайпером, о котором рассказал Шурка и о котором было написано в газетах. Это явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения Чижа. Если отныне каждая небылица, пересказанная его приятелем-пустозвоном будет иметь такое продолжение, то Александр просто сойдет с ума, а может, уже и сошел. Кажется, подобное раздвоение личности называется шизофренией. А захочет ли его Оля встречаться и тем более выходить замуж за шизофреника? К такому болтуну, каковым являлся Волков, его заставила обратиться только боязнь идти на прием к официальному психиатру – он, как и многие обыватели, рисовал себе неприглядную картину натягивания на него смирительной рубашки после первых же жалоб, произнесенных в кабинете врача, со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде больничной палаты – и непременно для буйных, – уколов, процедур, привязывания к койке, дубинок санитаров и многого другого, чего может предложить современная высокоразвитая российская медицина для излечения подобного рода больных…

Поэтому, получив от Волкова подтверждение, что отставной сосед-психиатр не является плодом его больного воображения, Саша решил немедленно таким шансом воспользоваться. Теперь нужно было как можно осторожнее поговорить с Шуркой, чтобы тот не разнес по всему свету весть о том, что Чиж сошел с ума, о чем он, бдительный Волков, уже давно догадывался, а теперь получил убедительное тому подтверждение… Поэтому в пятницу, дождавшись конца смены и переодевшись первым, он вскоре ждал на проходной своего коллегу, проклиная про себя, что настолько необходимый ему сейчас человек оказался соседом именно Волкова, а не кого-нибудь другого…

Когда наконец появилась тощая фигура приятеля, Чиж мрачно отбросил докуренную сигарету, дождался, пока тот поравняется с ним, пристроился рядом и спросил как можно безразличнее:

– Слушай, Волков, помнишь, я интересовался твоим соседом?

– Психиатром, что ли? Помню, а что?

– Да вот, попросил меня тот самый друг устроить ему встречу, – пояснил Чиж. – Узнай, завтра в субботу можно?

– Давай, – уверенно ответил Шурка. – Часикам к семи вечера и приводи. И пусть не забудет прихватить с собой бутыльков. Штук этак несколько.

– Слушай, – начиная слегка раздражаться, спросил Чиж, – ты откуда знаешь, что именно к семи? Ты сам, что ли, прием проводить собрался? Может, ты и есть тот самый психиатр? И при чем тут бутыльки; мы будем пить или делом заниматься?

– Объясняю по пунктам, – снисходительно, важничая от того, что Чижу приходится его о чем-то просить, ответил Волков. – К вечеру он только раскачивается – сова, понимаешь? А если с бодуна, так и вообще… Это первое. Второе… Бутыльков несколько, потому что один пойдет мне, – он выразительно посмотрел на Александра, – за мое так сказать, посредничество; ну а уж остальным тоже применение найдется, за это не беспокойся. Может, ему захочется сразу же выпить. Перед сеансом, для бодрости. А может, просто опохмелиться – это же для него вообще святое. А иначе он и работать не будет, – закончил свои убедительные пояснения Волков.

– Ладно, – согласился Чиж, удовлетворившись ответом, – несколько, так несколько. Только бы он не перебрал, – озабочено произнес он, – что тогда с него возьмешь?

– Не боись, он меру знает, – заверил Волков.

– Хорошо бы, – буркнул Саша…

В субботу вечером, чуть раньше назначенного времени, он уже стоял перед обшарпанной дверью коммунальной квартиры и найдя табличку «Волков – 2 зв.», дважды нажал на потертую кнопку звонка, отозвавшегося где-то в глубине квартиры, видимо, в комнате самого Волкова. Убедившись, что никакой реакции не последовало и за дверью не слышно никаких шагов, Чиж, слегка разозлившись, выдал теперь уже целую серию двойных звонков. Только после этого его ухо уловило ленивое шарканье шлепанцев, приглушенно донесшееся из-за двери, затем негромко щелкнул замок и перед ним предстал заспанный, протирающий глаза Волков, облаченный в синие трусы, доходившие почти до колен его тощих жилистых ног, и несвежую майку, последний раз подвергавшуюся стирке наверняка никак не менее месяцев трех назад.

– Ты? – продолжая протирать глаза, удивился Волков. – Что ты тут делаешь? Ты… – Спохватившись, он умолк.

– Ты что, скотина, уже обо всем забыл? – разъярившись, прогремел Чиж. – С тобой что, и договориться по-человечески нельзя?

– Да помню я, помню! – неубедительно заоправдывался Шурка, пропуская его в квартиру. – Просто не выспался. Понимаешь, тут такое было… – Кажется, он собирался начать рассказывать очередную байку и Чиж, поморщившись, сразу прервал его нетерпеливым жестом.

– Знаю, знаю, дальше можешь не продолжать. Перетер вчера целую команду кинозвезд, манекенщиц и фотомоделей скопом.

Сосед хоть дома?

– Дома, – обрадовался Волков тому, что опасность получить нахлобучку вроде бы миновала. – Пойдем, я тебя провожу.

А где твой знакомый-то? – спохватился он.

– Нет знакомого, испугался в последний момент, – уклончиво ответил Чиж. – Ну ничего, я сам все твоему профессору про него объясню. Заочно, так сказать. Понял?

– Не дурак, – ответствовал Волков, уже подводя его по темному коридору к комнате врача.

– Стой! – вдруг схватил его за руку Чиж и видя недоумение приятеля, пояснил:

– Зайдем сначала к тебе, выпьем по сто грамм.

– Это можно, – охотно согласился тот и подойдя к самой обшарпанной двери, имевшей наиболее неприглядный вид из всех четырех, находившихся в коридоре, нажал на дверную ручку. – Прошу!

Обстановка внутри была под стать состоянию двери, чего, в общем-то, и следовало ожидать. У Александра дома тоже не было идеального порядка, но творящееся в квартире Волкова превосходило его бардак десятикратно. А что самое неприятное, здесь стоял какой-то отвратительнейший запах, словно где-нибудь под диваном разлагалась дохлая крыса, чего у Александра никогда не наблюдалось… Усадив гостя в запыленное, вызвавшее чувство брезгливости даже у непритязательного Чижа кресло, Волков достал из буфета две разномастные рюмки, видимо, уведенные в свое время из разных питейных заведений, и поставив их на стол, шустро схватил бутылку «Столичной», которую Чиж достал из принесенного с собой пакета. Мгновенно свинтив пробку, он уже собрался разлить водку по рюмкам, как Александр неожиданно остановил его, схватив за руку.

– Погоди! – И предупреждая вопрос недоумевающего Шурки, пояснил:

– Помыть бы надо. – Затем, представив, как способен его приятель эти рюмки помыть, добавил:

– Я сам. Покажи, где здесь у вас кухня?..

Когда они выпили по две неполных рюмки и Чиж убедился, что чувство некоторого волнения, спиравшее его грудь, немного улеглось, он сообщил радостному, предвкушающему продолжение доброй пьянки Волкову, который уже успел прикинуть количество спиртного, принесенного гостем, по тяжести пакета, который тот поставил рядом с креслом:

– Знаешь, позови профессора сюда, может и он сразу примет свою грамулю.

Волков, убедившись, что водки хватит на всех, не противясь предложению Александра вышел в коридор и минуту спустя вернулся с пожилым подтянутым мужчиной, энергично вошедшим в комнату вслед за ним. Вопреки опасениям Чижа, тот не выглядел ни пьяным, ни даже нуждающимся в опохмелке, и сразу же сделал вывод, что возможно его приятель и здесь, как всегда, набрехал. Поздоровавшись с Чижом, профессор представился первым и выслушав ответ Александра, спросил:

– Шурик мне сказал, что вы хотите у меня проконсультироваться. Это правда? – Получив утвердительный ответ, он добавил:

– Тогда попрошу вас ко мне в комнату! – И отметая приглашающий к столу жест Чижа, строго произнес:

– Этого – ни-ни… Кстати, вы уже успели выпить? – И услышав ответ про две рюмочки, сообщил, что скорее всего, при габаритах гостя это особой роли не играет. Тот порадовался, что не успел выпить больше – если бы из-за этого профессор отказался с ним сегодня разговаривать, прийти во второй раз он, возможно, больше никогда бы не решился.

Покинув ничуть не огорченного таким раскладом Волкова, оставив того наедине с вожделенной бутылкой, они прошли в комнату профессора, расположенную в другом конце коридора, и через минуту Чиж, сидя в мягком удобном кресле, почувствовав душевный комфорт и неожиданно для себя полностью расслабившись, запросто вел неторопливую беседу с сидевшим напротив человеком…

Профессор, Кирилл Матвеевич Тихомиров, внимательно выслушав причины, побудившие Чижа обратиться к нему, принялся задавать вопросы; причем начал издалека, с самых истоков, и Чижу пришлось рассказать про своих родителей, про детство, школу, службу в армии, работу на фабрике – в итоге он подробнейшим образом пересказал всю свою биографию. Или, по крайней мере, все то, что твердо помнил сам. Глядя во внимательные, излучавшие уверенную доброжелательность глаза сидящего перед ним профессора, Чиж чувствовал безграничное доверие и уважение к этому человеку, по-видимому действительно являвшемуся прекрасным специалистом – хоть в этом Шурка не соврал. Не будучи человеком глупым или несообразительным, Чиж уже давно понял, что судя по вопросам, задаваемым Кириллом Матвеевичем, которые порой повторялись, того что-то немного смущает в выслушиваемых им ответах; он старается поймать какие-то исчезающие, но очевидно чем-то очень важные детали, и пока не находит нужного ответа. Наконец, когда прошло не менее двух часов и Чиж уже совсем взмок, ответив не только на тысячи, как ему показалось, всевозможных вопросов, но и подробнейшим образом рассказав о своих видениях-галлюцинациях, которыми почему-то очень заинтересовался профессор, тот, видимо, тоже почувствовав усталость, объявил долгожданный перерыв. После этого закурив и предложив сигарету Чижу, он долго молчал, обдумывая все услышанное за сегодняшний вечер и наконец медленно произнес:

– Да, молодой человек, задали вы мне задачку.

– Что, – забеспокоился Александр, – со мной что-нибудь не так? Понимаете, я ведь специально напросился именно к вам, потому что…

– Потому что боялись попасть в дурдом сразу же, как только обратитесь в официальное учреждение. Верно? – закончил за него профессор, улыбаясь. – Да, это заблуждение еще очень сильно в народе. Как будто врачам главное – это выполнить некий мифический план по заполнению койко-мест в палатах подобного рода заведений. Нет, Александр, в дурдом вам, пожалуй, рановато, а вот кое-что нам с вами сделать придется, если вы только дадите мне на то свое согласие.

– А что, это опасно, если здесь требуется подписка? – попытался пошутить Чиж, хотя ему было совсем не до шуток.

– Опасно или не опасно, однако любое вмешательство в психику человека с помощью гипноза может привести к самым непредсказуемым последствиям, – очень серьезно ответил профессор, не приняв его шутливого тона.

– Гипноза? – неуверенно, с оттенком страха, переспросил Александр. – Но причем здесь гипноз?

– А вы слышали когда-нибудь об особенностях человеческого мозга, погруженного в гипнотическое состояние? – вопросом на вопрос ответил ему профессор. – Вы знаете о том, что теоретически, погрузив его в такое состояние, можно при определенных условиях заставить человека вспомнить любую подробность, произошедшую с ним едва ли не с момента рождения?

Некоторые даже считают, что таким образом можно добиться от него связного рассказа о проведенном с десяток лет назад дне, причем поминутно, несмотря на то, что в своем обычном состоянии он не вспомнил бы и тысячной доли того, что хранится в бесконечно огромной кладовой, образованной его серыми клетками…

Далее Кирилл Матвеевич рассказал заинтересовавшемуся Александру, как сам лично, введя мужчину, обратившегося к нему за помощью, в соответствующее состояние, помог тому вспомнить в подробностях проведенный накануне день, хотя сам пациент не мог ничего припомнить после того, как выпил триста грамм водки. Доза была относительно небольшой, он не упал и не погрузился в сон, продолжая действовать как обычно, только находясь под воздействием выпитого. И в том, что он ничего не мог припомнить на следующий день, не было ничего особенного, такое часто бывает, особенно с теми, кто пьет очень мало, либо наоборот – много, если бы не одно маленькое «но»… Находясь в одной теплой компании, он стал свидетелем драки, окончившейся смертью одного из ее участников. И то, что он действительно являлся лишь свидетелем и не более того, ему помог вспомнить именно Кирилл Матвеевич, применив свои методы, а ведь против бедолаги было возбуждено уголовное дело, так как принимавшие участие в драке всю вину за содеянное попытались взвалить на него, вовремя сообразив, что он был самым пьяным и ничего связного о произошедшем вспомнить, а тем более рассказать, не мог…

– И поэтому, – продолжил профессор, рассказав вкратце еще несколько подобных историй, – мне думается, что нам с вами лучше всего применить этот метод, тем более что у меня имеются подозрения, что… – Он остановился.

– Какие подозрения? – очень живо, опять с примесью некоторого страха спросил Чиж. – Ну что может быть особенного в моем случае? Ведь я обычный человек с обычной биографией.

Работаю на фабрике, ведь я вам уже все рассказал.

– Видите ли… – с задумчивыми нотками в голосе проговорил Кирилл Матвеевич. – Не хотелось бы делать поспешных выводов, иначе, действуя подобным образом, я никогда не стал бы профессором… Но наличие некоторых деталей в обстоятельствах вашего дела подсказывает мне – все то, что происходит с вами последнее время, является результатом некогда произведенного вмешательства в ваше сознание, в вашу психику. Намеренного вмешательства, понимаете?.. Ну вот, – с облегчением, словно скинув с плеч тяжелую ношу, вздохнул он, – я вам все и сказал.

Не веря своим ушам, Чиж ошеломлено молчал, уставясь на собеседника:

– Вы хотите сказать, – наконец удалось вымолвить ему, – что кто-то… Когда-то… Меня… В общем… – Он не знал, как лучше сформулировать свои мысли и чувства, охватившие его при услышанном сообщении.

– Думаю, что вы поняли меня правильно, – подтвердил профессор, которому было полегче – у него самая тяжелая фраза уже осталась позади. – Возможно, кто-то в свое время произвел вмешательство в ваше сознание, дав какие-то установки, возможно даже трансформировав вашу личность, преследуя какие-то свои определенные цели… Или же, как модно сейчас выражаться, закодировал вас, – добавил он чуть погодя.

Прежде, чем Чиж решился на очередной вопрос, он долго молчал, что-то про себя обдумывая:

– Скажите, Кирилл Матвеевич, – наконец собрался он с духом, – а вы могли бы меня раскодировать?

Теперь последовало не менее длительное молчание со стороны профессора, тоже тщательно обдумывавшего свой ответ.

– Видите ли Саша… Ведь вы позволите мне вас так называть? – И дождавшись утвердительного кивка, продолжил:

– Я предполагаю, что ничего невозможного в этом нет. Хотя… – Он помедлил. – Любое… Я еще раз подчеркиваю – любое вмешательство в психику человека; к примеру, путем воздействия гипноза, может привести к самым непредсказуемым и зачастую печальным последствиям. С этого мы начинали наш разговор.

Ведь эта область человеческого сознания пока так мало изучена… И потом. Ведь если предположить… Пока еще только предположить. Что факт так называемого кодирования действительно имеет место, то надо полагать, что произведено оно было не каким-нибудь Волковым, вы ведь отдаете себе в этом отчет? – Кажется, шуткой он пытался разрядить обстановку. – И думаю, что также не врачом из районной поликлиники, преследующим благую цель помочь вам избавиться от алкогольной, либо никотиновой зависимости. Кодирование скорее всего производилось врачами каких-либо определенных спецслужб, а это таит в себе немало подводных камней, наткнувшись на любой из которых вы рискуете распрощаться с жизнью или закончить свой путь там, куда вы так боитесь попасть – в изолированной палате, под бдительным присмотром врачей.

– Каких, например, камней? – спросил Чиж завороженно, словно ему читали захватывающий фантастический роман, не имеющий к нему в реальности никакого отношения.

– Например, в подобных случаях обязательно предусматривается некая защита, имеющая задачу не допустить любого рода вмешательство извне; которая, проще говоря, является заслоном возможному раскодированию, пусть даже… А в общем-то не даже, а в основном – путем уничтожения своего носителя.

– Это значит… – недоверчиво начал Александр и остановился.

– Вы правильно меня поняли, – кивнул профессор как-то даже слишком буднично для такой страшной фразы. – Носителя – значит вас. Кодирование могло быть осуществлено таким способом, что при любой попытке снять произведенные установки человек обречен на смерть. То есть, он просто запрограммирован на саморазрушение, – пояснил Кирилл Матвеевич. – Какой-нибудь мгновенно последующий инфаркт или что-нибудь в этом роде. И все это не считая вероятности такого «более легкого» исхода, как просто расстройство функций головного мозга.

– Вероятности спятить? – усмехнулся Чиж, хотя от всего услышанного ему менее всего хотелось смеяться.

– Ну, упрощенно можно выразиться и так, – ответил профессор без тени улыбки.

– Но все же раскодировать вы меня можете? – продолжал настаивать на более конкретном ответе Александр.

– Я могу всего лишь попробовать, но никоим образом не вправе позволить себе дать вам гарантии успешного завершения подобной операции, – пояснил профессор. – Но вы, Саша, перед тем как принять окончательное решение, должны все хорошенько взвесить. Поэтому, я предлагаю вам через какую-нибудь недельку заглянуть ко мне вновь, если, конечно, решение будет именно таким. Тогда мы с вами и поработаем. Если это произойдет раньше, можете мне дать знать раньше. Кстати, у вас есть мой телефон?.. – Кирилл Матвеевич написал на бумажке номер телефона, которым Чиж никогда не интересовался, так как никакими общими интересами с этим самым Волковым связан не был, и уже доведя его до двери своей комнаты, сказал:

– Ну, Саша, желаю вам удачи. До выхода я вас не провожаю, ведь вы, наверное, еще заглянете к приятелю… А решение лучше принять на свежую голову, это я говорю вам как врач, поэтому постарайтесь не злоупотреблять. Ну, вы меня понимаете…

Проходя мимо двери Волкова, Саша коротко постучал и не дождавшись ответа, заглянул внутрь незапертой комнаты. Уронив свою маленькую птичью головку на стол, прямо в стоящую перед ним пепельницу, на стуле сидел маленький человечек в грязной майке, которого звали Шуркой Волковым и который мнил себя наипервейшим ловеласом «Приреченских тканей». Да и не только «Тканей»… Перед ним стояло две откупоренных бутылки водки, из которых только в одной оставалось приблизительно грамм сто. «И куда в этого сморчка столько лезет?», – как-то отстранено подумал Чиж, закрывая дверь. Он решил не забирать остававшееся, хотя с собой принес сразу пять бутылок. После всего услышанного в этот вечер проблема бережливости не являлась для него первостепенной…

Уже добравшись до дома, просидев, не зажигая света, далеко заполночь и скурив при этом полпачки сигарет, он несколько раз снимал телефонную трубку, обмотанную изоляционной лентой, намереваясь позвонить профессору и сообщить о принятом решении, но всякий раз, вспоминая его последнее напутствие, клал ее обратно…

Сидя в одной из комнат, именуемой кабинетом, в своем роскошном двухэтажном особняке, Мышастый испытывал какое-то двойственное чувство… Интересно, – думалось ему, – может ли человек испытывать душевный подъем с одной стороны, и одновременно недовольство от своего бытия – с другой? Наверное, может, – решил в итоге он. Ведь ответ находится сейчас в мягком кресле его кабинета, имеет девяносто с гаком килограмм веса, который складывается, кстати, не из жира, но мышц, заплывших этим самым жиром; ну там плюс небольшой живот – все в пределах разумного, – ведь глупо предполагать, что дожив до пятидесяти шести лет, можно сохранить юношескую фигуру и оптимизм молодого человека, которому еще предстоит прожить жизнь…

Зазвонил телефон и Мышастый, преодолевая лень вперемешку с раздражением, потянулся к стоящему в пределах досягаемости антикварному столику, на котором стоял антикварный же аппарат, а точнее, сработанный под таковой. Раздражение было вызвано тем, что это наверняка звонила его жена – аппарат был внутренней связи и, что самое главное, именно он проявил если не глупость, то, по меньшей мере недальновидность, позволив в свое время жене установить эту домашнюю линию. Когда-то идея показалась ему разумной, вполне соответствующей духу времени и его пожеланиям, но когда выяснилось, что жена может звонить по десять раз на дню, выспрашивая какие-то ненужные мелочи, делая какие-то бестолковые предложения и замечания, спрашивать, где лежит та или иная вещь или, в конце концов, просто так, потому что ей хочется, к примеру знать, как он сегодня спал и как его самочувствие…

Хорошо еще, что дочь пошла совсем не в мать, хотя и была порядочной двадцатилетней стервой, и звонила ему только по делу, а следовательно, очень нечасто, напоминая своими качествами отца, его самого, Мышастого. На его дражайшую половину она также мало походила и внешне, и пусть и была порядочной дрянью, но если эта самая дрянь доставала его предельно минимально, то такая дрянь была предпочтительней той, первой. А первая в последнее время словно окончательно сошла с ума, завалив свою комнату какими-то подозрительными Орифлеймами, Блендаметами и прочими гадостями с не менее гадкими названиями, названия которых и без того раздражали его невероятно, звуча с утра до вечера по телевизору, в газетах и по радио. А жена, вместо того, чтобы хоть разок растрясти внушающую своими объемами невольное уважение – особенно человеку, неподготовленному к такому зрелищу заранее – задницу, занявшись какой-нибудь из разновидностей оздоровительной гимнастики, обходилась лишь разговорами о таковых с такими же объемистыми подругами, обсуждая плюсы и минусы той или иной системы. И даже какими-то долбаными тренажерами, позволяющими сгонять вес пассивно, лежа в кровати и налепив на себя проводочки, судорожно дергаясь от якобы безвредных электроразрядов, она не пользовалась – может было лень даже просто их цеплять? А вот он, Мышастый, с удовольствием играл в большой теннис – и совсем не для поддержания имиджа или нужных связей, а просто оттого, что ему доставляло это удовольствие. Также плавал в бассейне, заглядывал порой в тренажерный зал, и все это не считая таких мелочей, как игра в биллиард, всяческие бани и еще много чего полезного.

Порой он спрашивал себя: зачем ему нужно было жениться на этой дородной, ограниченной, ширококостной, но узколобой женщине в бигуди? Смешно, но порой ему казалось, что даже на свадьбе она надевала фату лишь для того, чтобы скрыть эти самые дырчатые штучки… Любовь? Вообще-то, наверное. Не хотелось ему быть уж совсем до конца несправедливым – была и она когда-то если не красивой, то весьма симпатичной студенткой-однокурсницей, и крупность форм, еще не дойдя до чрезмерности, в то время ее только украшала, и не была она тогда столь вздорной и ограниченной… Но, наверное, самое главное, что она дождалась его из тюрьмы, не разведясь мгновенно, как это практиковало большинство жен, когда он, в то время директор плодоовощной базы, пожалев денег и не заплатив назначенной ему суммы тем мордоворотом из ОБХСС, запросившим ее с наглой ухмылкой на наглой же физиономии, получил срок на всю катушку, отсидев его впоследствии от звонка до звонка…

Кстати, кто знает, как сложилась бы его жизнь, не попади он тогда в колонию и не прояви твердости и целеустремленности, не позволив сломить себя ни ненавистным и презираемым им до сих пор уголовникам, ни тюремной администрации. Зато теперь огромная свора этих самых уголовников служит ему пусть не за страх и не за совесть, а за деньги, но при этом искренне его уважая, а также и несколько купленных им ментов, занимающих немалые посты, также стоят перед ним навытяжку по стойке смирно, зная, что он в любой момент может растоптать их фигуры, обтянутые краснопогонными мундирами и при этом даже не поморщиться. Уж лучше получать деньги…