Текст книги "Наших дней дилижансы"

Закон сохранения удачи

 
Раскладывать пасьянсы – ремесло.
Разгадывать случайности – искусство.
Дабы другому где-то повезло,
Кому, упав с коня, разбиться вусмерть?
 
 
Всё то, что может жить и умирать,
К закону сохранения начальной
Удачи «жизнь» навязана игра
С законом сохранения печали.
 
 
Похоже, чтоб не кашлялось у нас
И чтоб газон был зелен и ухожен,
Другим его должна спалить война.
Как это всё на истину похоже!
 
 
В законе сохранения судьба —
Не больше, чем приход, расход и смета,
И всё, как на базаре – баш на баш,
Добро и зло – не больше, чем монеты.
 
 
Признателен игре, поняв закон.
А карты на столе лежат уже, и
Поставлю на беспроигрышный кон.
Мой ход. И я начну стихосложенье.
 
 
Пускай не рассчитаю высоту
И разобьюсь, бездарный и не первый,
Но перья разлетятся на версту
И кто-нибудь подхватит эти перья.
 

Зарисовка

 
Раскашлялись вороны. Ранний грипп,
Малина с чаем.
А ветер небо стылое корит,
Разоблачая.
 
 
И режет глаз густая синева
К простынкам зимним,
Дневного света миллионы ватт —
К анестезии.
 
 
Как женственно курлычут журавли,
Природе вторя,
Которая любовь не утолит,
Зато накормит.
 
 
Но дом её – на снос. Пришёл черёд,
Желты обои.
И небо, прохудившись, протечёт
На нас с тобою.
 

Здесь

 
Здесь немало отличий от прошлого и единиц
(Измерения роста и веса, карьеры, длины
И ступни, и ступени движения тела по жизни)
Очень много, пропорции старые искажены.
 
 
Здесь и времени счёт – до полудня и после – такой,
Что запутаться новоприбывшему очень легко,
А у даты в меню будет супом (на первое) месяц,
День рожденья (второе) – котлетой с горчинкой «Клико».
 
 
Здесь сюжетом для прозы с поэзией редко – война,
Чьим исходом-победой, где б ни была совершена,
Не гордятся. Поэтому принявший новую гордость
Будет эхом забытых понятий отвергнут – «Не наш!»
 
 
Здесь кукушку не спросят о главном – осталось ли чуть.
Эта правда жестокая вписана долгом врачу.
Если тот ошибётся, а может, ответит пространно,
За ущерб от надежды пойдёт под топор палачу.
 
 
Здесь единая мера успеха – как твёрдая гать
По болоту надежд, самомнений, где вязнет нога.
Если ты так умён, почему – как церковная крыса?
Но не спросит никто, почему не Эйнштейн, раз богат.
 
 
Этот мир, что распахнут для всех и признавший меня,
Там, откуда я родом, увы, никогда не понять —
Он враждебен по сути прагматике, логике, мерам,
И не важно, где в дате котлета заложена дня.
 

Игорю Мильченко

Поэт, музыкант и мой друг умер в 50 лет в день своего рождения

 
1.
 
 
Тебе – полтинник, а я всё старюсь,
И мой будильник пока мне в ухо
(Для звуков тару) бутылки звуком,
Допитой в полночь, не крикнул: «Время!»
И я старею.
 
 
2.
 
 
В один и тот же и день, и месяц
Родиться, позже отчалить ночью,
Меняя место, с отходом точным,
Как скорый поезд Варшава—Гамбург,
Вперёд ногами.
 
 
3.
 
 
Мозги раскинув, раскинем карты.
У вас – калина, в Техасе – кактус.
Посередине – стихи для встречи
По-человечьи. Удачный прикуп.
Ну, как не выпить?!
 
 
4.
 
 
Ты пьёшь нектары, а я покуда
Бурбон свой старый, и мне, верблюду,
К тебе дорога в игле закрыта,
Но дятлом в ритме готовит место
И мне стамеска.
 

Иммигрантам

 
Вам, с чемоданом, где порядок
Был скомкан сменами белья,
Где Библия с одной закладкой,
Что делит Книгу Бытия
 
 
На жизнь в дерьме, недели в трюме
И счастье – как полуподвал
С одной единственной кастрюлей,
Где суп давно не ночевал,
 
 
Вам, прибывающим на остров* —
Чистилище, где вонь и хлор,
И сквозь слезу, как линзу, остов
Свободы видится в упор,
 
 
Вам, с рюкзаками на закорках
Через таможни жернова
Аэропорта в новом Йорке
Прошедшим тело продавать
 
 
Таксистом или тротуарно —
Чужие вакся башмаки,
Чтоб душу сохранить и тварью
Не стать с лобзанием руки —
 
 
Поклон нижайший.
Вы на суше,
Что есть ковчег десяткам вер,
Одной мечте, что греет души.
Она из дерева гофер.
 

* Остров Эллис в Нью-Йоркской гавани, место приёма иммигрантов до 1954 г. (Прим. А.К.)

Как это будет

 
Ты обезволишь, как припадок,
В который раз – не умирать,
Уложишь просто на лопатки,
Сиделкой будешь до утра,
 
 
И белозубой негритянкой,
Блестящей по́том и зрачком,
Споёшь о чём-то африканском
И распрощаешься пото́м.
 
 
Когда придёшь последней ночью
Прощальным вдохом на земле,
То обязательно захочешь
Последний раз меня развлечь —
 
 
Не резюме по беглой съёмке,
А медленным, по буквам слов,
Воспоминанием о том, что
Скороговоркою прошло —
 
 
Все книги, что прочёл (построчно),
Моей судьбы черновики,
Рожденье сына, после – дочки,
Мои сомнения, стихи,
 
 
С косноязычием сраженья
До истощения, утра,
Всех мною побеждённых женщин,
И тех, которым проиграл,
 
 
Врагов объятия – нежданно,
Как зло изменчивых друзей,
Все города и рестораны,
Где тратил сотни, оборзев,
 
 
И то, что даже не запомнил,
И что хотел забыть как сюр —
Всё-всё, вернётся разом в полночь
Документально, без купюр.
 
 
И не рапидом истекая,
А длясь, как долгое кино,
Но что прокрутится, мелькая,
Как жизнь – в мгновение одно.
 

Катастрофа

 
Опять, оскалясь шрифтом, катастрофа
Полощeтся на простынях газет,
А не стихов новорождённых строфы,
Взорвавшихся в небесной бирюзе.
 
 
Сердца, вчера растерзанные взрывом,
Числом не ранят те, что на земле,
А их владельцы у отдела «Рыба»
Читают новость, стоя за филе.
 
 
И каждому – своё. Таранить листья —
Одним, другим – на листопад глазеть,
Шахиду – месть, работа – журналистам,
Одним – филе, другим – тираж газет.
 
 
И как ни длинен список пассажиров,
А нет родных, то плакать по кому?
«Возьмите палтус, он сегодня жирный!»
Сердец владельцы жирное возьмут.
 
 
Куски людей, подлесок протаранив,
Остынут на поверхности земли,
Живым не остывать ещё, но странны
Сердцами, что безжизненней улик.
 
 
Спокойно завернут филе в несчастье
С передовиц, прочтённых неспеша,
Тела теплы, не рвёт сердца на части,
Вот только пахнет палтусом душа.
 
 
У ангелoв на рыбу аллергия,
И снимет Бог хранителeй с поста.
Он создал нас такими, не другими —
Своё лишь обонянье испытать.
 

Когда заходит ум за разум

 
Когда заходит ум за разум,
И смыслом предают слова,
Звук, не колеблясь, шлёт отказы,
A кухня запахов мертва,
 
 
Цвета противны различенью,
Ладонь стигматом не вскричит —
Как будто время попеченья
И сном призрения в ночи,
 
 
Тогда щемит – чему названья
Найти нельзя, поскольку слов
Не подобрать к следам дыханья,
Уже оставившим стекло,
 
 
Не обуздать затихший ветер,
Не различить ушедший цвет,
От звука нет и эха – вето
На всхлипы песни в голове…
 
 
То не от мира – не похоже
На всё, что умерло в словах.
И знаю, знаю – невозможно,
Но как же хочется назвать!
 

«Когда» и «если»

 
Сорвутся тьмою со степи
Монголы в грады лихолетьем.
Клинком сорвётся крест с цепи,
И серп – кривым мечом с мечети.
 
 
Слова сорвутся с языка,
Срывая с петель ставни, двери,
Сорвётся с атомов закат —
Последним заревом, наверно.
 
 
И не исполнятся в те дни
Долги, балеты и законы,
Не отразится солнца нимб
В иконах плоскостей оконных —
 
 
Ни стёкол, ни перстов, ни лиц,
Пусты глазницами, за ними —
Круженье тлеющих страниц
Из неисполнившейся книги.
 
 
Не закипай в глазах вода,
Не испаряйтесь кукла с креслом.
Пусть не срывается в «когда»,
За разум зацепившись, «если».
 

Когда к Земле причалит свет звезды

 
Когда к Земле причалит свет звезды,
Которой только номер для помина
Остался в каталогах – может быть,
Давно потухла, превратилась в глину,
 
 
А те, кому как солнце по утрам
Была для пляжей, зелени и радуг,
А наше Солнце лишь по вечерам
И по ночам – звездой из миллиардов,
 
 
Писавшие стихи, подруг слезя,
Подозревая нас в туманной мгле, чем
Похожи так ушедшие друзья,
О ком – «Иных уж нет, а те далече» (с).
 

Когда торнадо из дому прогонит

 
Когда торнадо из дому прогонит,
То к Тихому за солнцем побреду —
На край земли, на запад Орегона,
Где клумбы крон над головой цветут.
 
 
Язык бы им, то с небом говорили б
О падающем спросе на товар,
О ценах на продукцию колибри,
Доставке, райских скидках на нектар.
 
 
Магнолий цвет, их неземные рощи,
А в них земное, грешное с утра —
Две сиськи знак Макдональдса топорщит
И искушает бутербродом рай.
 
 
Отбуду срок, что для стихов отмерен —
Налажу парус в море немоты,
А сын и внук мне принесут на берег
Последней рифмой – белые цветы.
 

Кораблик

 
Вдохновенным движением губ,
Волшебством животворная сила
Из бумаги сложила судьбу
И корабликом в воду спустила.
 
 
Но вприпрыжку никто не бежит
Вдоль ручья, за творенье в ответе,
Чтобы выправить прутиком жизнь,
Что течением времени вертит.
 
 
Может быть, устояв под дождём
И толкающим к берегу ветром,
Много футов под килем найдёт
В неизбежность направленный вектор.
 
 
Он полюбит и ветер, и дождь,
Берегов очертанья, пейзажи,
Красоту, что открыта, как дом,
О котором, раскрывшись, расскажет
 
 
В полноводной реке, далеко,
Где вернётся в двумерность, размокнув,
И сольётся страницей стихов
С отраженьем небесного ока.
 

Красноречие камней

 
Когда выпотевают валуны,
Затылки их похожи на буханки,
Слоновьи лбы и ступорные сны,
И танки на приколе цвета хаки —
Известные природе молчуны.
 
 
Сопротивленьем речи шумных рек
Они лежат, воде противореча
Безмолвием. На берегах морей
Прибоям взбалмошным – укором вечным,
Намёком чайкам на крикливый грех.
 
 
И там, где пониманье красоты
Иное, их молчание не душит, —
Где мудрости единственной черты
Достаточно для кисточки и туши,
И рисовой бумажной простоты.
 

Кресты и звёзды

 
На шпилях, что видны на вёрсты,
Надгробьях, видных с высоты,
Кресты меняются на звёзды,
Те – на кресты,
 
 
Что безразлично смерти – птице,
Предпочитающей глаза.
Вкусны на жертвах, на убийцах,
Казнённых за
 
 
Убийство. Не глазеть на девок
Солдатам дома – три дыры
От клюва, и сквозная где-то,
А рот закрыт.
 
 
Та птица голода не знает,
Забот о завтрашнем, она,
Слепя и слепотой питаясь,
Гнездится в нас.
 
 
Погон ли, эполет, петлица,
Звезда ли, крест – едино есть
Парящей полуночной птице
Созвездья «Крест».
 

Круговорот света в природе

 
Сети сохнут, берег приодев,
Виноградник лозы солнцу отдал.
На верёвках – причиндалы дев,
В сеточку чулочки и колготки.
 
 
Всё для ловли – рыбы и мужчин
С рыбьими навыкате глазами,
Света как причины всех причин —
И вина, и купленных лобзаний.
 
 
Озеро не привлекает шлюх.
Я бреду по берегу и бреднем
Мысли одинокие ловлю.
А во фляге солнцем плещет бренди.
 
 
Ветер тащит волны умирать,
Раздувая парусами лодки
Движители жизненных отрад —
Виноградник, сети и колготки.
 

Листы и листья

 
Строка творит всё меньше зла —
Ей в жертву реже режут кроны,
Всё меньше белый лист – палач
Листу зелёному. Зелёный
 
 
Трепещет, впитывая свет,
Страница – вздох, а листья – выдох,
И возвращают голове
Возможность вдоха, выход, вывод
 
 
Из поглощённого ли, из
Перелопаченного с болью.
Разнится их метаболизм,
А суть служения – нисколько.
 
 
Простите строкам от руки,
Деревья, давшие тетради,
Стропила, срубы и стихи,
Служите вместе, Бога ради.
 

Любовники

 
Укройтесь трубкой, телефоны,
Подзаряжайтесь до утра,
iPhone’ы с яблоком-иконкой,
Не отвечайте номерам,
 
 
Сирен умрите децибелы —
Любовник ночи в тишине
Несёт листы букетoм белым,
Что станут чем-то (или нет).
 
 
Она его, как почва – влагу,
Ждала и дождалась нутром —
В постели в лепестках бумаги
Скрипит усердное перо.
 
 
Они в объятиях заспорят
О ценности дневных шагов.
Приревновав к денному вздору,
Она напомнит, что любовь —
 
 
И ночь, и крест нерукотворный,
И мука с воскрешеньем в ней
Со словом точным и бесспорным,
Как крик сирены об огне.
 

Моему псу – посмертное

 
Мой пёс уснул, не встанет никогда.
Свой хвост согнул последней запятою,
За ней – пробел заснеженного льда
Как пустоты понятие простое.
 
 
Сам опущу в ту захолодь земли,
Откуда всe, и всё куда вернётся,
И обопрусь на мысли-костыли
О том, что мы в живых, пока не в мёртвых.
 
 
Порой друзья рождаются, потом
Канают в своры, в петли и в запои,
То тысячи вернее псов, а то —
Кусая подло, одного не стоят.
 
 
Утишим боль, а шерсть сметёт метла,
И пыль покроет фото пеленою,
В нём нет уже собачьего тепла,
Грей хоть на сердце, хоть в микроволновой.
 

Мы погибнем, когда расстреляем обоймы

 
Мы погибнем, когда расстреляем обоймы,
Исчерпав все загашники моря и суши,
Сократив поголовье в бессмысленных бойнях,
Нечистотами землю загадив, как душу.
 
 
И подведшее вид, неудачное homo
Генетически вымрет, питаясь подножно,
А великое sapience к новому дому
Воспарит, отряхнув прокажённую кожу.
 
 
Мы себя создавали из глины и, в князи
Выходя, выжимая по капле холопство,
Всё равно оставались рабами и грязью —
Под копытами хлюпать, под розгами хлопать.
 
 
От рисунков до сказочных замков на скалах,
От пещер и землянок к бетону и стали,
И от челюсти к лазеру – резать металлы,
Но не резать единоутробных не стали.
 
 
Не по водам уйдём – по отравленным рифам,
По песчаному дну, что иссохнет, как горло, —
Ахиллесы земли, полукровки, гибриды,
Не скоты и не боги, а то и другое.
 

Навигатор

 
«Не дурак – научусь», —
Прошепчу и задую свечу.
Как под осень грачу,
Будут сниться границы и мили.
Воротник у плаща
Подниму, отрезая: «Прощай!»
За спиной не печаль —
Два крыла ощущу, но мои ли?
 
 
За спиной, надо мной?
На шоссе, на тропинке лесной,
И, колеблем волной,
Сатаной искушаем в пустынных
Не моих городах,
Где не ждёт дармовая еда,
Буду верить всегда —
Это ангел-хранитель заспинный,
 
 
Направляя с утра,
Сокращая количество трат
На познанье добра —
Как добра, что размежит мне веки,
Он раскроет миры,
Что томили во мраке норы —
Там вино и сыры,
И добры к не своим человеки.
 
 
Станет вехой шесток
С головою сверчка на восток.
Ни восток, ни флагшток,
Не нужны для молитвы – как коду
Навигатора. Дни
Закружит, озарит, опьянит
Орбитален, как нимб,
Спиритический градус свободы.
 

Надежда проснуться

 
Закат неспешно, как заведено,
Растягивает тени деловито
И отпускает. Вектор временнόй
Направлен в ночь, что упадёт, подбита,
 
 
И чёрными крылами, как всегда,
Положенное время оттрепещет.
Покажется бессмысленным гадать —
Исход ночей рассчитан и предвещен.
 
 
Но солнце только, может быть, взойдёт.
Увидим завтра, а пока – превратно.
Индукция – надежда на приход
Того, что возвращалось многократно,
 
 
Как утро дня под именем его
В седмице на иконе православной.
И ждём опять одно из одного —
Произойдёт и не нарушит планы.
 
 
Но это – шанс, всегда с величиной
К оценке. Неплоха, но быстро тает.
В туманном «если» – все надежды, но
Будильник на «когда» уже поставлен.
 
 
Его звонок – один «наверняка»,
Всё остальное – вероятность, в пятнах
Из «может быть», а с ней лишь вера, как
В приход любви, порой невероятной.
 

Не дай Бог, но если

 
Из моих разношёрстных пассвордов
Написалась бы целая повесть,
А имён мне хватило б на город,
Их уже невозможно запомнить.
 
 
Эффективны, бездонны, полезны
Виртуальные библиотеки,
А стихи в переплёте облезлом
Отвыкают от рук человека
 
 
Да желтеют. Но их не затопчет
За греховность ниспосланный вирус,
И спасутся стихи от потопа —
Те, что долго на полке пылились.
 
 
И уйдут от беды, начиная
Размножение парой катренов.
Возродившись, страница земная
Станет полем, где будет деревня,
 
 
Та распишется в город, и улей
Загудит, продолжая породу,
Нарожает поэтов и улиц
И аптек с фонарями у входа.
 

Не по традиции

 
Не поднимайте брови – я хочу
Преставиться с открытыми глазами —
Как жил. Тому, кто, может быть, не чушь,
Взглянуть в лицо открыто. Между нами
 
 
Трепещущих пускай не будет век,
Опущенных традицией и верой
В рюкзак грехов, что каждый человек
Несёт на суд, раз вынесен за двери.
 
 
Но я хочу взаимного суда.
Представ, спрошу: «Всё было Божьей волей?
Так говорят, бросая города,
Своих детей закапывая в поле.
 
 
И волос без Тебя не упадёт,
И лысина не заблестит досрочно?
Так говорят. «Титаник» не найдёт
По курсу льда, блестя огнями ночью?
 
 
Помошник вдовам, скорбным матерям?
И можешь обойтись без детских трупов?
Ты – Доброта, Любовь? Так говорят…»
Ответит: «Врут», а может, взор потупит.
 

Ночь в старом доме

 
Остывающий дом, засыпая, собакой скулит,
Возвращая тепло очага, разговоров, устоев,
И ковчегом скрипит над штормами опальной земли,
Обречённой тонуть без семейного сна и покоя.
 
 
Он вздыхает трубой под клавирный ноктюрн половиц.
В очень старых домах, что солдатами служат столетья,
Старожилом ночи привидение вечной любви
Проверяет замки, возвращает на место предметы.
 
 
И, нервируя пса, подойдёт к колыбели оно,
Чтоб серебряный луч отвести от неё, улыбнётся,
И как будто само смежит веками створки окно,
Из которого ночь остывающим сумраком льётся.
 

О лесе с любовью

 
Проборами в растрёпанном лесу —
Вторжение хозяйственное про́сек.
Причёсок лес не любит и не просит.
Он облысеет временно на осень,
Пока же листья держит на весу.
 
 
Войти в него и дерево обнять.
И под корой услышать шёпот сока
О том, что устремление – высо́ко,
И нет ограничительного срока
У леса, как у смертного меня.
 
 
И с удареньем в век перенестись,
Где были и проборы, и просе́ки,
Что много ближе топору, веселью —
Всё в том лесу с подарком новоселью,
Что рощей праздник в доме угостил.
 
 
Не упрекаю в том, что не бежит
От дровосека или от пожара —
Таким родился. Есть и смысл, пожалуй,
Превосходить устойчивостью жадность
И жить, пускай теряя рубежи.
 
 
Кто выбрал наименьшее из зол,
Тот выбрал зло. А выбор леса – прочерк.
Переживёт бензопилу для про́сек,
Поэтов преждевременную проседь,
Любя и осень, и скупой подзол.
 

О поэзии

 
Крадётся кошка чёрная, а свет
Потушен в чёрной комнате обычно.
Уверен – есть или уверен – нет,
А кошке вера в кошку безразлична.
 
 
И бродит, не зависима от нас,
Ловить её бессмысленно и пошло,
Но если темень будешь вспоминать,
То значит, в ней присутствовала кошка.
 

О правилах дорожного движения

 
Есть резделительная, стало быть —
«Нельзя по встречной».
Нет в правилах движенья «Не убий!»
Прямою речью.
 
 
Навстречу те, кто не на встречу – за
Своим в дороге.
Лети себе и не слепи глаза,
Крылом не трогай.
 
 
Бывает, что дороги единят,
Бывает – делят.
И мало безопасности ремня
Приходу к цели.
 
 
Все правила – и «Ладам», и «Пежо»,
Но не для стали.
Увиделось, что это хорошо,
Но так не стало.
 
 
«Не лги», «Не сотвори» и «Будь смирен»,
И «STOP» в завете,
Но снова – лобовое, вой сирен
И смерть в кювете.
 

О родине

 
Точка, где, слетев на ультразвук,
Аист появляется с «визиткой»,
Там, где вне старания и мук
В первый раз от двери засквозило —
 
 
Ею ли гордиться и в себя
Навсегда координаты вправить
И носить, по плоскости скользя,
По иным названиям и травам?
 
 
Матери печальная рука,
Что лупила редко, но за дело,
И каштан у дома в облаках,
Кашель умирающего деда —
 
 
В родинку уложатся, а стих
Только время передаст, согрея.
Хорошо, что можно унести
Родинку и родину как время.
 

Об одном важном чувстве

 
Господь, любое чувство отними,
Оставив то, что я неполноценен.
Пусть друг мне не протянет пятерни,
Когда скажу, что я уже у цели.
 
 
Отсутствием лекарства накажи
Меня, Господь, когда я заболею
Недугом полноценности, a жизнь…
Скажу, что понял старым дуралеем.
 
 
Не допусти, забей мне глиной рот,
Когда вскричу, что есть на всё ответы,
Что правдой есть, а что – наоборот,
Что есть любовь, а что – слова на ветер.
 
 
Оставь мне голод и гони с трибун.
Не доведи до лозунгов в падучей.
Не допусти, чтоб нижнюю губу
Выпячивал, как идиотский дуче.
 
 
И тот народ, поэт, который сам
Корону для величия нацепит,
Презрев неполноценности бальзам,
Неполноценен.
 

Обычный и простой американец

 
У гамбургера круглые черты,
И в тех чертах, наверно, колдовство —
Он круглыми способен делать рты
И животы, и мысли, и волхвом
Углы любого рода округлять.
Он властелин желудков и колец.
Он – туз червей, сильнее короля
Георга. Он – начало и конец,
В цепи от пробуждения до сна.
 
 
За стойкой – я и сотрапезник Билл,
А может, Джон. Законный ланч у нас.
У гамбургера функция судьбы,
Настолько неизбежен мне вопрос,
Что Билл задаст, свой бутер надкусив:
Мой личный на игру в бейсбол прогноз.
Я вспоминаю из последних сил
Команду города, где был рождён
Мой Билл, а я, приехавший потом,
Ассимиляцию познал дождём
Названий блюд, произносимых ртом
Как обороты вежливости о
Бейсболе и игре температур.
Когда мой Билл поймёт, что ничего
Толкового бейсбольного во рту,
Он спросит, соболезнуя, меня,
Откуда я приехал мудаком.
А объяснить, что в Киеве родня,
Без карты мира будет нелегко.
 
 
И мы пока молчим. Я ем салат,
А Билл – свой бутер. С кетчупом, без зла.
Никто из нас ни в чём не виноват.
И это очень скрашивает ланч.
 

Овладевшие перьями

 
1.
 
 
Овладевшим лишь перьями
Без крыла не увидеть свой стих
Над землёю и временем
Открывающим высь для других.
А иным не захочется
Получить горсть свинцовую влёт,
И тогда о немом одиночестве
Их строка пропоёт.
 
 
Оперению пёстрому,
Но не крыльев в размахе, а рук
Над высокими соснами
Нe поднять, нe держать на ветру.
Перемалывать мельницам,
Как всегда, урожаи плевел.
И опять эта жизнь не изменится,
Если всё – в трын-траве.
 
 
2.
 
 
Сколько перьев источено
О «не мир Я принёс вам, но меч»,
Сколько копий подстрочного
Оправдания каждой войне
Заточилось, чтоб верою
Разделять по завету Христа.
Только в брате, по вере повергнутом,
Меч – подобье креста.
 
 
3.
 
 
В небе – вечная иволга,
С тихой песней своей высоты,
И расплачутся ивами
Сосны – те, что пойдут на кресты.
Над разрывами-вздохами,
Над кострами из судеб и крыш,
Над молитвами, в гимнах заглохшими,
Ты, как прежде, летишь.
 

Окно

 
То ли кашель и оханье тяти,
То ли храп разбудил на полатях
Под периной – такой, как снега,
Что стелила трёхдневно пурга
И сшивала у рек берега
В беспредельное белое платье.
 
 
То ли сна продолжение, морок,
Где лукавый некщонным и вором,
Искушая, утопит в грешном,
То ли полночь явила окно,
Прорубивши устоя бревно
Как препону и стуже, и взору.
 
 
Боязливо, от страха икая,
Заглянула, заранее каясь —
Из каменьев дома высоки,
Переулками – проплеск реки,
У причалов – челнов тесаки,
Чудо-пристань, мощённая камнем.
 
 
Но везде скоморошные маски,
И срамные прилюдные ласки,
Неизвестных названий цветы,
Площадей горлопанящих рты,
Кружева, позабывшие стыд,
Что метут эти площади в пляске.
 
 
Голубей на карнизах возня и
Балалайки, что видом разнятся.
Вот привидится! Боже, избавь!
Оглянулась – родная изба,
Где сверчок да лучина-судьба,
И зевнула, крестом охраняясь.