Текст книги "Чакона. Часть I"

– Классно играет! – воскликнул Вова.

– Это гениально, – всё, что смог вымолвить я в ответ, продолжая неустанно хлопать Артёму Иосифовичу.

Концерт шел полтора часа, в течение которых он исполнял пьесы Вольфганга Амадея Моцарта, Доменико Скарлатти, Сергея Рахманинова, Эдварда Грига и других. Он окончил свой концерт, сыграв на пятый бис Венгерскую рапсодию №2 Ференца Листа, и безвозвратно удалился за кулисы.

В зале включился свет и все, медленно продвигаясь к выходу, делились друг с другом впечатлениями от незабываемого концерта.

При выходе из филармонии нас с Вовой встретило тёмно-серое небо, с которого усиленно начали падать крупные капли дождя. Ускорив шаг в сторону остановки, я погрузился в молчание.

– Чего это ты, Санёк, призадумался? – спросил Вова, втянув голову в плечи.

– Сказать нечего, я уничтожен этим концертом.

– Ты прав. Я тоже такого в жизни ещё не слышал. Даже не верится, что я буду учиться у него.

– Я тебе по-белому завидую.

– Да ладно, Сань, не переживай, улыбнется и тебе ещё жизнь, – ободряюще хлопнул он меня по плечу.

– Поздно уже переживать, техникум на горизонте.

– Главное, что мы будем в Ленинграде вместе.

В эту секунду с неба хлынул поток дождя и мы, добежав до остановки, начали расходиться по своим маршрутам.

– Всё, Саня, до завтра, созвонимся!

– Давай! – ударив с ним по рукам, я вскочил в автобус и, пробив талон, уселся на сиденье. Водитель закрыл дверь и шум дождя сменился громким шумом двигателя.

Вытянув из кармана носовой платок, я протёр лицо и начал смотреть в окно, по которому стекала вода.

– Что, убегаешь? – мысленно говорил я с собой. – А всё могло бы быть иначе.

– Как иначе?

– Ты всё хочешь знать наперёд и при этом не хочешь сделать ни единого шага.

– Какого шага? Послушать совета Алисы пойти и попроситься? Ну, ты и сам понимаешь, что он тебя не возьмёт с таким уровнем игры, зачем себя тешить этой надеждой?

– Допустим. А что будет, если он откажет? Ничего же не изменится: ты так же будешь ехать домой, но только уже зная, что ты всё сделал для того, чтобы учиться в его классе. Давай, решайся, у тебя осталось мало времени для размышлений.

– Но на улице ливень с грозой.

– Сейчас или никогда! – сказал я себе, в то время как в автобус входили следующие пассажиры.

В ту же минуту я вскочил с места и пулей вылетел из автобуса под льющий как из ведра дождь и в сопровождении грома во всю мощь рванул обратно в филармонию. По пути я молил Бога только об одном: чтобы Артём Иосифович всё ещё был там. Прибежав туда весь промокший насквозь, я ввалился внутрь с противным чавкающим звуком мокрых туфель и подскочил к дежурной.

– Здравствуйте, – обратился я к ней, переводя дыхание. – Скажите, а Шварцман ещё здесь?

– Мать честная святые угодники, а ты откуда выплыл? – перекрестилась дежурная, таращась на мои мокрые белые штаны и рубашку с болтающимся галстуком.

– Шварцман здесь? – повторил я.

– Кто? – никак не могла прийти в себя она.

– Шварцман, спрашиваю, здесь? – пытался я отвлечь её от своего растрёпанного вида.

– А кто это?

– Пианист, который играл сегодня концерт.

– Та вроде бы ещё здесь, ключи от его гримёрной никто не приносил.

– А можно я пройду к нему? Я забыл у него автограф взять.

– Кого?! – воскликнула она.

– Автограф.

– И ты вот это бежал по дождю за этим дурацким автографом?!

– Ну да.

– Господи, ненормальный, – обхватила она голову руками.

– Так можно или нет?

– Та иди уже быстрее!

– Пять минут! – побежал я к лестнице и остановился. – А где гримерная-то?

– По лестнице спускайся вниз и направо, четвёртая дверь – его.

Спустившись вниз. я почувствовал, как моё сердце бешено колотилось в груди, пытаясь выскочить наружу. Вся отрепетированная речь, которую я успел на ходу подготовить для Шварцмана, мгновенно куда-то улетучилась и я начал ощущать, как надо мной стали брать верх сомнения и страх. Через несколько шагов я замертво остановился, услышав за дверьми его голос:

– Уважаемый Сергей Дмитриевич, я очень хорошо понимаю Ваше желание помочь дочери, но я не беру к себе в класс девушек. Если хотите, я уже предложил Анне Михайловне, чтобы Света поступала в класс к Фролову – очень хорошему молодому специалисту.

– А почему Вы так категорически не хотите брать к себе в класс учениц?

– Потому что считаю парней более перспективными: им не нужно спешить выходить замуж, рожать и прочее. Я хочу вкладываться в то, что в будущем будет иметь результат, а не в воспоминания о прошлом. Вы знаете, кто такой настоящий ученик?

– Ну, я думаю, это человек, который как минимум хочет и старается чему-то научиться у своего учителя.

– Это тот человек, который всю жизнь будет верно служить своему делу и тем самым претворять в жизнь всё то, во что вкладывался его учитель. И из таких учеников женщины составляют всего один процент.

– Почему?

– Потому, что придёт такое время, когда женщина откажется от искусства и выберет семейное счастье. И это нормально, это их жизненное предназначение.

– Как-то всё замудрёно у Вас там в искусстве, – засмеялся Сергей Дмитриевич. – Давайте этот вопрос решим по-мужски. Я понимаю, у музыкантов положение не ахти, я к тому, что платят им немного. Представим, что я просто хочу от себя лично, так сказать, отблагодарить Вас за предоставленный моей дочери мастер-класс.

После этих слов все звуки за дверьми стихли и возникло долгое молчание.

– Сергей Дмитриевич, уберите, пожалуйста, деньги. Вы меня этим сейчас очень обижаете, – глухо произнёс Артём Иосифович.

– Так это вообще не деньги!

– Я очень рад, что у Вас всё хорошо в материальном плане, но за мастер-класс мне заплатило государство и той зарплаты, которую оно мне платит, для меня вполне достаточно.

– Так что, с Вами вообще никак невозможно договориться? – возмутился Третьяков.

– Я Вам уже всё сказал: я не беру больше девушек в свой класс.

– Ну… – буркнул Третьяков, поднявшись со стула. – Ну хотя бы может быть Вы там как-то с ней позанимаетесь, ну я имею в виду во время её обучения?

– Насчет этого без проблем. Но я Вас уверяю: Фролов – отличный специалист.

– Ладно…

– Простите, если я Вас этим обидел.

– Нет-нет, никаких обид, всё в порядке, – продолжил Третьяков. – Рад знакомству с Вами, надеюсь, что мы с Вами ещё увидимся.

– Взаимно, Сергей Дмитриевич, до свидания.

– Всего доброго!

– И Вам, – ответил Шварцман, после чего дверь открылась и из неё вышел, тяжело сопя, Третьяков и удалился по коридору.

Я стоял, притаившись в тёмном углу, и дожидался готовности подойти и постучаться в дверь Шварцмана.

– Видите, Сергей Дмитриевич, искусство деньгами и статусом не купишь, – прошептал я себе под нос. – У Вас не получилось, может мне судьба улыбнется. Господи, как же страшно, дай мне сил, – тихо взмолился я. – Всё, нужно идти! Кто не рискует, тот не живёт.

Подойдя к коричневой двери, я немного помедлил, а затем поднял руку и быстро постучал.

– Да! – послышался за дверьми голос. – Входите!

Медленно приоткрыв скрипучую дверь, я просунул в неё нос и краем глаза увидел, как Артём Иосифович стоит перед открытым чемоданом и смотрит в сторону двери.

– Ну, входите, кто там?!

Открыв шире дверь, я протиснулся вперёд, после чего Шварцман недоумённо взглянул на моё появление:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте… – чуть слышно вымолвил я.

– Вы кто?

– Пианист.

– Кто? – скривился он.

– Пианист, – чуть громче повторил я.

– Не понял, – замотал он головой.

– Пианист.

– Я понял, а конкретней?

– Я – Саша, пианист…

– Какой Саша-пианист?

– Ну тот, который сегодня утром играл Вам на мастер-классе этого… Шопена.

– А-а, – чуть замедленно протянул он, – всё, я вспомнил. А почему ты такой мокрый?

– Так дождь на улице.

– Дождь?

– Угу.

– Я и не знал. Ну а ко мне ты почему пришёл? Да пройди сюда, не стой там.

– Можно?

– Да заходи же, говорю!

– Спасибо… – Я, это… проситься к Вам пришёл.

– Проситься?

– Да. Хочу учиться в Вашем классе десятилетки и хочу стать таким же классным пианистом, как Вы.

Артём Иосифович откашлялся, затем закрыл чемодан и, поставив его на пол, продолжил:

– Кто твоя учительница, Анна Михайловна?

– Да.

– А она знает о том, что ты хочешь стать классным пианистом?

– Не думаю.

– Почему?

– Она в меня не верит.

– Не верит?

– Да.

– А ты?

– Что я?

– Ты веришь в себя?

– Частично – да, частично – нет.

– В каком ты классе в общеобразовательной школе?

– В восьмом.

Артём Иосифович надул щёки и, с силой выдохнув воздух, произнёс:

– Саша, я не могу тебе пока что ничего ответить, поскольку твоё исполнение Шопена и сам уровень игры очень слабы для десятилетки, понимаешь?

– Понимаю, но если Вы меня возьмёте, Вы не пожалеете.

– Не пожалею, – засмеялся он. – Все вы так говорите, когда приходите на вступительные экзамены, а когда начинается обучение, все эти обещания приходится вам напоминать.

– Я помню всё.

– Ха-ха! Ладно, давай я хотя бы данные твои запишу, – произнёс он, достав из портфеля блокнот. – Как твоя фамилия?

– Каберман.

– Еврей? – посмотрел он на меня.

– Отец был евреем, мать русская.

– Почему был?

– Он умер.

– Ай, соболезную, – покачал он головой. – Твой домашний адрес?

– Спасибо. Город Колпино, улица Софийская №36/169, индекс 43122, номер телефона 3-54-66.

– Хорошо, Александр. Я подумаю над твоей просьбой, но ничего не обещаю, – предупредил он, поставив точку в блокноте.

– Спасибо.

– Пока не за что.

– А можно ещё кое-что спросить? – спросил я, глянув на стопку буклетов с его концерта.

– Ну?

– Можно, я возьму один из буклетов, а Вы на нём поставите свой автограф?

– Давай, – ответил он и, улыбнувшись, развернул буклет и начал что-то на нём писать.

Я принялся внимательно рассматривать гримёрную: на тремпеле висел его концертный фрак, на столе лежала разбросанная стопка нот, открытая пачка сигарет и какая-то книга. В ту же секунду дверь распахнулась и в гримёрную вошёл довольно упитанный директор филармонии в больших толстых очках и в синем костюме.

– Артём Иосифович, ну что?! Машина уже стоит, можем ехать. Анна Михайловна позвонила и сказала, что нас все ждут в ресторане.

– Едем, Александр Иванович, – не отрываясь от своего письма ответил он.

– Там такой ливень на улице – кошмар! – протянул последнее слово директор, внимательно оценив мой внешний вид.

– Здравствуйте, – поздоровался я.

– Привет! Юные поклонники, Артём Иосифович?

– Что-то в этом роде, – засмеялся Шварцман и, поставив автограф, свернул буклет и протянул мне. – Держи!

– Спасибо! – ответил я, вставая со стула.

– Ты сейчас домой? – спросил меня Шварцман.

– Да.

– Александр Иванович, мы можем этого парня закинуть на Софийскую 36?

– Да без проблем, – ответил тот.

Выйдя из филармонии, мы с Артёмом Иосифовичем расположились на заднем сидении машины и поехали по центру города, залитому огромными лужами.

– Артём Иосифович, ещё раз большое Вам спасибо за концерт, – поблагодарил директор, оборачиваясь назад. – Признаюсь честно, я в жизни ещё такого не слышал.

– Это Вам спасибо за тёплый прием. В этом зале игралось очень легко и охотно.

– Пустяки, приезжайте к нам чаще, а то у нас городок маленький, никто сюда ехать не хочет.

– Я с большим удовольствием.

– У Вас запланированы ещё какие-нибудь концерты на ближайшее время?

– Да. Послезавтра играю в Ленинградской филармонии, а затем двадцать пятого мая лечу играть в Милан.

– Ничего себе, в Италию? – с восторгом отозвался Александр Иванович. – А где бы Вы хотели сыграть больше всего?

– Там, где и все: в зале Карнеги-Холл, в Нью-Йорке.

– Да-а, – протянул Александр Иванович, – Карнеги-Холл – один из самых престижных залов для исполнения классической музыки. В 1891 году там играл Нью-Йоркский симфонический оркестр, которым дирижировал сам Пётр Ильич Чайковский.

– Ещё там играл один из моих самых любимых пианистов: Владимир Горовиц, слышали о таком? – добавил Артём Иосифович.

– Горовиц? Конечно! – протяжно произнёс последнее слово директор. – У меня даже пластинка его дома есть, он потрясающий. Жаль только, что он ушёл из концертной деятельности в связи с депрессией.

– А Вы разве не слышали, что он вернулся? – спросил Артём Иосифович.

– Да Вы что?

– В прошлое воскресенье, девятого мая, он отыграл с блеском концерт-возвращение в Карнеги-Холле. Мой друг из Америки был на его концерте. Говорит, что это было просто гениально.

– Какая хорошая новость! А отчего у него была депрессия, Вы не знаете?

– У Владимира Горовица очень сложная судьба, жизни всех членов его семьи закончились очень трагично. Сначала погиб его брат Яков, а другой из его братьев, Григорий, был отправлен в тюрьму за контрреволюционную деятельность, где тоже вскоре умер. В начале 20-х годов Горовиц начал гастролировать по городам России, Украины, Грузии и Армении, был очень востребован, но жил впроголодь. Потом у него появилась возможность уехать в Германию. В 30-х годах он познакомился с итальянским дирижером Артуро Тосканини, с которым они часто вместе выступали. Тосканини познакомил его со своей дочерью Вандой, у них завязался роман и они поженились. А в 1930 году, насколько я помню, у него скончалась мать, затем арестовали его отца и он умер через несколько лет прямо в камере…

– Кошмар, – тихо произнёс Александр Иванович.

– Затем в начале 40-х годов Горовиц эмигрировал в США, а в 1953 году объявил о прекращении своей концертной деятельности, но девятого мая этого года снова вернулся.

– Это что же, целых двенадцать лет он не выступал?

– Да. Но я думаю, что причиной такого длительного ухода со сцены стало ещё и то, что его очень многие критиковали как исполнителя, хотя нужно признать, что пианист он безупречный.

– Однозначно, – произнёс Александр Иванович, – ну, а я уверен, что и Вы, Артём Иосифович, однажды выступите в Карнеги-Холле!

– Будем надеяться.

– Так, вроде бы улица Софийская здесь, – заявил водитель.

– Да, вот мой дом! – подхватил я.

Машина подъехала к дому и я попрощался со всеми:

– Большое Вам спасибо!

– Давай, удачи! – пожелал мне на прощание Шварцман и волга двинулась в сторону главной дороги.

Проводив взглядом машину, я открыл буклет и прочитал вслух то, что мне написал на нём Артём Иосифович: «Никогда не сдавайтесь и не останавливайтесь! Следуйте этому девизу и Вы будете встречать закат своей жизни на самой высокой и прекрасной вершине. Уважаемому Александру Каберману от Артёма Шварцмана».

Улыбнувшись, я радостно вздохнул и двинулся домой.

– О, Господи, какой ты мокрый! – перепугалась мама, замерев с полотенцем в прихожей.

– Всё нормально, мам, я не утонул.

– Давай, быстро снимай всю одежду, – начала она мне помогать. – Какой ужас, всё мокрое!

Мою маму звали Анастасия Павловна, она была красивой женщиной высокого роста, с длинными чёрными волосами и стальным характером. Такой она стала после смерти нашего отца пять лет назад. Она как и прежде работала на швейной фабрике и иногда подрабатывала на дому, делая вещи на заказ. Она была по жизни далёким от творческого мира реалистом и не особо поддерживала мои музыкальные поиски. Но в творчестве Алисы она видела успехи и по советам преподавателей художественной школы всё-таки согласилась, чтобы Алиса в этом году поступала в художественный институт в Ленинграде.

Быстро надев сухую одежду, я влетел в комнату отца и, отодвинув этюдник с картиной Алисы, кинулся к отцовскому шкафу в поисках пластинки Горовица.

– Привет! Ну что, как концерт? – спросила Алиса, войдя в комнату.

– Привет! На, прочти! – протянул я ей буклет с автографом Шварцмана.

– Так ты что, всё-таки к нему подходил?

– Да, я ходил проситься к нему, – ответил я, широко улыбнувшись.

– Класс! – воскликнула она, замерев на месте. – И что, взял?!

– Взял только мои данные, – разочаровал я её, продолжив перебирать в руках пластинки, – сказал, что больше ничего не обещает.

– Кто не обещает? – спросила мама, входя в комнату и вытирая полотенцем чашку.

– Мама, я же тебе не сказала! – подхватила Алиса. – Саша сегодня играл на мастер-классе одного профессора из Ленинградской консерватории.

– И?

– И ходил проситься, чтобы он взял его к себе в класс десятилетки.

– Какая десятилетка, что за бред?! – замерла мама на месте. – Саша?

– Что?

– Это я ему посоветовала пойти и попроситься, – закатила глаза Алиса.

– Зачем?

– Потому что знаю, как он хочет быть пианистом.

– И что он тебе сказал? – посмотрела на меня мама.

– Да ничего не сказал, просто взял мои данные и всё.

– Для чего?

– Просто.

– Саша, вот скажи, пожалуйста, ты хотя бы представляешь себе, что чтобы быть этим пианистом, – проделала она в воздухе движение пальцами, – это как минимум нужно иметь талант, о котором твоя Анна Михайловна что-то не очень отзывается. Дальше… Я не закончила! – остановила она меня, не дав сказать ни слова. – Искусство – это направление, за которое ничего не платят. Я и Алисе тоже говорила, что художество никому не нужно, но все педагоги говорят, что у неё большое будущее. Поэтому пусть уже поступает в художественный, но ты пойдёшь в техникум, потому что ты мужчина и тебе в будущем нужно будет содержать семью.

– Ну чего ты завелась? – не выдержал я, устремив глаза в потолок. – Никто ещё никого никуда не берёт. Он мне сказал, что ничего не обещает, а это означает, что вариант с техникумом остаётся в силе.

– Ну и всё, – развела руками мама, – это совершенно другой разговор, а теперь моем руки и садимся ужинать! – отрезала она и двинулась на кухню.

– Мам, а что ты скажешь о том, что наш отец всегда мечтал, чтобы Саша стал пианистом? – спросила Алиса, побежав за ней.

– Я знаю, что это была папина мечта детства, которую ему не дал осуществить дед Матвей, и правильно сделал. Ваш папа стал директором металлургического завода и мы получили четырёхкомнатную квартиру и жили получше, чем все те, кто бежал за всенародной славой.

Перерыв всю стопку пластинок, имени Горовица я ни на одной из них так и не нашёл. После ужина я пошёл к себе в комнату и, перечитав в очередной раз текст на буклете Шварцмана, положил его на полку и лёг спать.

На следующий день после школы я забежал в центральный универмаг и, купив там пластинку первого концерта П. И. Чайковского в исполнении Горовица, примчался домой. Бросив портфель на диван, я поставил пластинку и уселся в отцовское кресло. Сквозь тихий скрип иголки проигрывателя прозвучал приятный женский голос: «Солист – Владимир Горовиц. Симфоническим оркестром Нью-Йоркской радиовещательной корпорации дирижирует Артуро Тосканини. Запись 1941 года». Через колонки в комнату ворвались торжественные валторны и когда вступило фортепиано с разложенной гармонией аккордов, меня словно приковали к креслу. Эта музыка была наполнена величием, свободой духа и большой любовью к жизни. Я подошёл к окну и долго смотрел на дождь, представляя, что это играю я. Закрыв глаза, я вдруг увидел себя во фраке за роялем, играющего с симфоническим оркестром перед многотысячной публикой. В данный момент, конечно, я мог об этом только мечтать, но я был очень рад и этому.

Прошло три недели. Сегодня был тот самый день, когда мы получили свидетельства об окончании музыкальной школы и томились с Вовой и Светой за длинным столом в кабинете директора, дожидаясь Анну Михайловну. По экзамену по фортепиано Лебедь мне поставила три с минусом, хотя я играл лучше, нежели на мастер-классе у Шварцмана. За такой подарок я решил ей отплатить тем же: деньги, которые мне дала мама, чтобы купить для Анны Михайловны красные розы и какой-то сувенир, я сэкономил и купил то, что по моему мнению больше всего подошло бы кабинету Лебедь и ей самой.

– Саша, а ты будешь что-нибудь дарить Анне Михайловне? – спросила меня Света, оторвав моё внимания от табеля с оценками.

– Да.

– А что?

– Квартиру.

– Ха-ха! – громко засмеялся Вова и тут же стих, когда Лебедь со счастливым лицом и кучей подаренных цветов вплыла в кабинет.

– Ой, мои хорошие, посмотрите, сколько цветов м и не сегодня надарили – обалдеть можно! – пропела она, утопив в них нос, а затем аккуратно положила цветы на стол.

– Анна Михайловна, это Вам подарок от меня и моих родителей, – заявил Вова, доставая из-под стола большой тяжелый пакет.

– Ой, Вова, спасибо… – с тихим восторгом протянула она, доставая из пакета большой чайный сервиз. – Какая красотища!

– Анна Михайловна, а это Вам от меня, – подхватила Света, вручив ей свой пакет.

– Светочка, моя хорошая, спасибо большущее! Боже мой, мои хорошие! – расцеловала она их.

– Спасибо Вам за Ваш труд и что учили меня, – добавила Света.

– Ух ты, какие настенные часы! – воскликнула Лебедь, достав их из пакета. – Я их, Светочка, обязательно повешу где-то здесь, не знаю: может вон там или там? – замотала она головой по сторонам. – Во всяком случае, они точно будут висеть здесь, напоминая мне о времени с моими лучшими учениками.

Когда её эмоции чуть утихли, я понял, что настал черёд моего выхода для торжественного вручения подарка.

– Анна Михайловна, ну я тоже, так сказать, хотел бы сделать Вам подарок.

– Ой, Саша… – положила она часы на стол среди цветов и принялась меня слушать.

– Вы знаете, я очень долго думал, что Вам подарить. Стараясь не прибегать к банальным подаркам, я искал что-нибудь оригинальное, что могло бы соответствовать нашим с Вами творческим отношениям.

– Ну да, творческие отношения у нас с тобой, Саша, были довольно специфическими, – засмеялась она, покачав своей пышной причёской.

– Ну, особых успехов, как Вы знаете, я не делал как ученик…

– Саша, но ты старался и это видели все, – с серьёзным лицом успокоила Анна Михайловна, – а то уже как получалось или не получалось зависит не от человека, а от его природных данных. Знаешь, бывает такое, что вот хочется играть, а не можется, вот не дала природа таланта и хоть ты лопни.

– Да, согласен, – подхватил я. – В общем, это Вам, – протянул я ей пакет.

– Ой, Саша, спасибо… – сказала она, доставая из пакета кактус. – Ну что ж … – сделала она паузу, – довольно оригинальный подарок, – скованно продолжила она под еле сдерживаемый смех Вовы со Светой.

– Это Вам на память, – уточнил я.

– Да, я поняла.

– Можете поставить его где-то здесь, – продолжил я. – Например, на подоконнике или на столе.

– Да-да, я потом подумаю, тем более кактусов у меня ещё никогда не было, – заявила она с притворной улыбкой, засовывая подарок обратно в пакет. – Давайте теперь поговорим о вступительных в десятилетку.

– Анна Михайловна, ну я тогда уже пойду, потому что мои вступительные экзамены не связаны с вашей деятельностью.

– А, ты уже пойдёшь, Саша? Ну, удачи тебе! Кстати, куда ты будешь поступать или ты пойдёшь в девятый класс?

– В техникум буду поступать.

– Ага, ну ясно, – улыбнулась она. – Во всяком случае у тебя там должно сложиться совершенно иначе, чем с музыкой.

– Буду на это надеяться, – ответил я. – Вов, я тебя жду на улице. До свидания, Анна Михайловна!

– До свидания! – протянула она, после чего я вышел из кабинета.

Облокотившись о стену и засунув руки в карманы, я стоял и наблюдал, как счастливые выпускники фотографировались со своими родителями и педагогами на фоне цветущей школьной клумбы.

В этот момент на ступени выбежал Вова и с громким смехом направился ко мне:

– Ну ты, Саня. и чудак! – заливался он. – Не знаю, как сложится с моим сервизом, но твой кактус она надолго запомнит.

– Да ладно тебе, хватит ржать! – подхватил я его смех.

– Ты бы видел её лицо, когда ты ушёл. Её бедную аж скрутило.

– Ну, а чего она хотела, три с минусом мне поставить на выпускном экзамене, что я ей ещё должен был подарить?

– Ха-ха! – держался Вова за живот, глядя на Свету, которая спускалась по ступеням.

– Саша, ай-я-яй, подарить преподавателю кактус, и не жалко тебе?

– Кактус?

– Анну Михайловну!

– А, нет, – ответил я

– Да нормальный подарок, – пытался сказать свозь смех Вова, – очень хороший оригинальный подарок.

– Саша, ты, конечно, эгоист, – вымолвила Света, – я понимаю, что у тебя с ней отношения никакие, но так тоже нельзя.

– Ой, да чего ты пристала к нему со своими нотациями, – махнул на неё рукой Вова. – Это его дело, что хочет, то и дарит. Пойдёмте уже лучше где-нибудь в парке посидим, отметим наш выпускной. Ну, насмешил ты меня, Санёк! – заключил Вова и мы двинулись в парк за мороженым.

Через два часа я вышел на своей остановке и не спеша двинулся к дому. Вся площадка нашего двора была заполнена детьми, у которых со вчерашнего дня начались летние каникулы. Вблизи подъезда меня окликнула проходившая мимо соседка с нашего этажа:

– Саша, здравствуй, – остановилась она, поставив сумки с рассадой на землю.

– Здравствуйте, тёть Зин.

– Ну что, куда будешь поступать?

– Да в техникум, куда же ещё? – пожал я плечами.

– Правильно! – ткнула она в меня пальцем. – А то мне мать твоя говорит: «Саша наш хочет быть пианистом». Я ей говорю: «Какой там пианист, кому он сдался? Деньги нужно зарабатывать». Тем более ладно бы у тебя талант был, как у Раймонда Паулса, а то ж как слышу за стенкой, что ты там пиликаешь, так мне каждый раз кажется, что у нас в подъезде кого-то хоронят. Ты лучше пример с моего Юрки бери: вон он учится в техникуме, говорит, педагогический состав сильный, общежитие хорошее, и мне удобно будет через тебя ему в Ленинград передачи передавать. А то эти проводники уже совсем обалдели: цены за сумки каждый раз всё больше и больше ломят. Ладно, пойду, нужно рассаду за домом посадить, а то солнце зайдёт, потом ничего не видно будет. В общем, удачи тебе! – закончила она, кряхтя поднимая сумки, и как неваляшка потелепала дальше.

– И Вам того же! – ответил я ей вслед. – Чтоб она у тебя не взошла, та рассада, – тихо пробормотал я ей в спину и двинулся дальше.

Вскочив в подъезд, я резко затормозил у почтового ящика, заметив в нём письмо. Я открыл ящик и мне в руки выпал конверт с надписью:

Ленинградская Консерватория им. Н. А. Римского-Корсакова

190000, г. Ленинград,

ул. Глинки, №2.

Поднявшись на площадку и придвинувшись к окну, я дрожащими пальцами распечатал конверт и принялся читать письмо:

«20 мая 1965»

Приглашение

Уважаемый Александр Исаакович Каберман! Администрация средней специальной музыкальной школы при Ленинградской консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова приглашает Вас на вступительный экзамен по кафедре фортепиано, который состоится 08 июля 1965 года в аудитории №149. Просим Вас подать документы для вступительных экзаменов не позже 23 июня. В список документов входит:

1. Заявление на имя ректора.

2. Документ о среднем образовании.

3. Характеристика.

4. Медицинская справка (форма №286).

Экзамены:

1. Специальность: полифоническое произведение, крупная форма венских классиков, произведение на выбор.

2. Сольфеджио: музыкальный диктант, определение аккордов и интервалов на слух, письменное разрешение аккордов.

3. Русский язык: диктант.

Зав. фортепианной кафедрой А. И. Шварцман

Ректор Крылов А. С.

Дочитав до конца, я пробежал письмо глазами ещё раз и радостно рванул на свой этаж. Вскочив в квартиру, я снял трубку и набрал номер Вовы.

– Алло! – послышался его голос.

– Здорово, это я! Слушай, тебе пришло пригласительное письмо на вступительные экзамены в десятилетку?

– Только что вот прочитал, а что? А ты откуда знаешь?

– Потому что мне тоже такое пришло.

– Да ладно! – засмеялся он. – Шутишь, что ли?

– Серьёзно говорю, – ответил я, зачитав ему всё письмо.

– Ну да, такой же текст и у меня. Значит, что получается, что Шварцман тебя пригласил на экзамен? Ничего не пойму.

– Получается, что да.

– Ха-ха! – громко расхохотался он. – Вот это да! И что, ты будешь поступать?

– Да не знаю ещё, я не думаю, что мама будет очень этому рада.

– Ты представь, как этому будет рада Анна Михайловна!

– Я не думаю, что стоит об этом вообще пока кому-нибудь говорить.

– Слушай, шутки шутками, но я бы на твоём месте не упускал эту возможность. Это конечно всё очень странно, я к тому, что сыграл ты тогда отвратительно, но тебя приглашают!

– Ты только маме своей не говори, а то она моей сразу же всё доложит. А моя, ты же знаешь, настаивает, чтобы я шёл в техникум.

– А ты сдай экзамены и в техникум, и в десятилетку. Главное, чтобы накладок с экзаменами не было.

– Это идея! – воскликнул я.

– Я серьёзно говорю: сделай так, а там посмотришь. Во всяком случае у тебя есть время подумать.

– Ты ж только не ляпни никому!

– Да не скажу, не паникуй.

– Ладно, давай, увидимся завтра на футболе!

– Давай, чудак!

Положив трубку, я уселся на пуфик и, уткнувшись глазами в письмо, заново начал его читать и анализировать. Значит, Артём Иосифович после моей просьбы поступить к нему в класс дал мне этот шанс, так получается?

Тут я услышал, как в квартиру вошла Алиса.

– Привет, чего здесь сидишь? – спросила она, поставив на пол свой этюдник.

– Вот чего, – ответил я, подав ей письмо.

– Что это?

– Прочти!

– Да ладно! – произнесла она с округлившимися глазами, оглядев письмо с двух сторон. – Тебя приглашают поступать?!

– Да.

– Ха-ха! Класс! – воскликнула она.

– Во-во, я бы хотел, чтобы вот так отреагировала наша мама.

– Слушай, ну так она не отреагирует точно.

– То-то же.

– И что ты будешь делать? – спросила она, усевшись на пуфик напротив.

– Не знаю… Вова подал идею поступать и в техникум, и в десятилетку, а там уже как сложится.

– Ну, давай попробуем так, – подхватила Алиса, – мы же всё равно сами едем на вступительные, маме пока ничего не скажем.

– Думаешь, это всё-таки будет блестящая идея? – скривился я.

– Я думаю, будет глупо не воспользоваться своим шансом.

– А если я поступлю в десятилетку, как мне потом сказать ей об этом?

– Ну, скажем как-нибудь. Например, хорошей отмазкой будет, что мы не хотели её расстраивать понапрасну.

– Ну да, логично.

– Не, так и вправду: ты же никуда ещё не поступил, верно? Чего мы об этом беспокоимся?

– Это интересная мысль, – призадумался я. – Значит, пока ничего ей не говорим?

– Пока ничего.

– Ну что ж, давай попробуем, а там – была не была.

Через три недели мы с Алисой рванули в Ленинград и подали её документы в художественный институт, а мои, как и планировали, в техникум и в десятилетку. За музыкальную теорию и прочее я абсолютно не волновался, потому что был уверен, что сдам их успешно. Чего было не сказать о моей игре на фортепиано, из-за которого я практически не вставал, каждый день тщательно отрабатывая программу для вступительного экзамена.