Текст книги "Выживший в племени каннибалов"

Во время речи этого бесконечного набора кодекса вежливости и учтивости вождь часто натягивал волосы и дергал невесту за них, мне показалось даже – больно. Он рвал их так усердно при некоторых особо важных наставлениях (а они почти все были важными), что бедная девушка корчила гримасы и привскакивала на месте, ежилась и тихо всхлипывала. Тогда же я понял, откуда у туземцев получаются прекрасные жены, и почему они отличаются терпимостью и покладистостью. Да потому – как наиболее запуганная суевериями часть населения. И поэтому они безропотны в отличие от российских женщин и моей жены Раи. Я призадумался, почему бы не наставлять современных российских невест такой же процедурой на свадьбах, чтобы сразу учились терпеть, были бы кроткими и послушными?

Затем читали свои нравоучения другие старики, как бы соревнуясь между собой на лучшее наставление, которые сводились к простому:

– Уступай, уважай, знай, не кичись, не перечь, мирись, не обгоняй, не маячь, не чихни, не чавкай, не ешь глазами, не корчи страшных рож, не плюй на землю, не садись на козу, не дразни собак, не стучи и не сучи ногами, не спотыкайся, долго не спи, рано вставай, поздно ложись, ублажай, много рожай!

И я снова и снова удивлялся мужеству девушки, вытерпевшей многочасовые мучения с волосами до конца.

Подвели девушку ко мне и намотали её волосы на мою руку. Я понял, что тоже должен сказать на этой свадьбе пару слов. В это время девушка от чего-то засмеялась. Это я своей нерасторопностью натянуть волосы вызвал у нее не корчу, а смех. И я за это ухватился и произнес то, чего чаще ждут от женщин:

– Не следуй обычной практике заглядывать в замочную скважину и дурной привычке совать свой нос, куда не следует. Громко смеяться неприлично. Не ломай комедию. Не запудривай мозги. Держи нос по ветру. Не позволяй сердцу выпрыгнуть из груди. Не выражай обеспокоенность, панику или сожаление. Не уподобляйся загнанной лошади. Держи хвост пистолетом. Уступай в доводах мужу. Лови вибрацию мужа. Будь скромной, порядочной, честной, расторопной, несуетливой, остальное само собой приложится.

Для туземцев неизвестные слова стали новостью. Сначала они недоуменно переглядывались от незнакомой терминологии, но потом кто-то хихикнул, и все заулыбались и согласно зацокали зубами.

Я поймал себя на мысли, что тоже натяжкой волос помимо своего желания машинально причинил невесте боль. Но тут всё говорило о том, что, возможно, до этого она корчилась больше для вида и по инерции, или так ей положено было подыгрывать.

Церемония закончилась, жених встал рядом с невестой, и они прислонились друг к другу лоб в лоб.

Дальше было из ряда вон выходящее, не прогнозируемое мной. Вождь взял у невесты руку и вложил в мою.

– Сегодня владей ею! – сказал он, словно приказал.

Тут же нашлись добровольные помощники, которые уложили нас на нары, и мне с девушкой через стенку хижины пришлось видеть подглядывания, хихиканья и слышать постоянные подзадоривания криками и плясками. Всю ночь в деревне не смыкали глаз и требовали того же от нас.

Это было почетно вдвойне, потому что вождь отказался от права первой брачной ночи в мою пользу. Ситуация была щепетильная, но в данном случае я не рисковал ничем, имея в характере силу воли. Появление детей грозило мне стать этническим масоку и никогда не вырваться с острова.

Но постоянное втягивание в матримониальные мероприятия племени напрягало меня.

На следующий день пришел посланник шамана, и я нехотя направился за ним. Я не суеверный, но меня опять провожал своим криком чёрный какаду.

Ка-ра-и-ба-га поочередно вызывал мужчин. Наступила моя очередь. Он сидел с прикрытыми глазами на небольшом возвышении из палок. Увидев меня, в его глазах загорелось самодовольство, подобное тому, какое испытывает хищный зверь, уверенно выжидающий наброситься на свою жертву, не чувствующую опасность. Перед ним на земле были начертаны линии разной длины и извилистости.

– Сын мой! – сказал он, хотя по своему молодому возрасту даже при всех софистических допущениях в отцы мне не годился. – Ты, вероятно, испугаешься, ибо мне придется донести до тебя печальное известие. Великий и Высший Дух уже давно отличил меня тем, что сообщает о своей воле и намерениях. Кто с готовностью и почтением выполняет волю Высшего Духа, тому он дарует полный срок жизни мужчины, как показывает эта длинная и прямая линия. Но ты сошел с истинного направления и не внял моим предостережениям. Эта короткая и кривая линия, резко обрывающаяся по другую сторону, изображает твой конец жизненного пути. Ты пройдешь лишь половину срока своего никчемного существования.

Он перестал говорить, и посмотрел на меня произведенным эффектом, ожидая мою реакцию. Я знал, что у него много жен и много детей, а, чтобы он отвел беду, достаточно было преподнести ему ценные подарки. Вот уж кому дарить такого рода никчемные подарки приятно – и я с удовольствием вложил в его руки десять буф-буф – на всё про всё на его многочисленное семейство. Пусть натягивают себе на головы. То-то будет ему еще одна мной одобрительная проблема!

Рассказ о том, что туземцы превзошли нашу теорию “стакана воды” о половой близости

Вождь женил бы меня обязательно, если бы не последовавшие впереди грозные события. А пока он меня временно не донимал. Это было затишье перед бурей.

Каждый день я выходил на берег и подолгу смотрел на море. Но море было, как всегда, пустынно. Ни единого корабля! Грустный я возвращался в деревню. Но надежд не терял и на следующий день снова упорно шел к морю. “Да, некоторые люди от этого состояния теряют рассудок и становятся пациентами больницы определенного профиля и направленности”, – рассуждал я.

Однажды утром, почувствовав голод во время прогулки, я увидел большого кузнечика, машинально поймал его и отправил в рот, как это делают туземцы. И даже не поперхнулся!

Затем ужаснулся, и даже споткнулся о поперек лежащего, переваривающего пищу питона, до какой точки отверделости души и печени можно докатиться? Это же явление энтомофагии³! Сколько разной живности обитает на планете, даже господу Богу неизвестно. А отвратительных не счесть. Тем не менее их используют в пищу, не пропадать же добру. Туземцы – непререкаемые авторитеты по этой части. Один съел ящерицу, другой вознаградил себя коллекцией гусениц, третий своими зубами избавил мир от собрания пауков – всё это было не только съедобно, но и очень вкусно и питательно, разумеется, по их понятиям. Сколько раз, давая мне уроки выживания, я лично заставал самого вождя за шокирующей процедурой, когда он чуть не с головой залезал в термитник, доставая личинки. Критическая ситуация изощряет изобретательность и приспособляемость, а нужда делает человека находчивым и… неразборчивым. Значит, у меня появилась способность не гнушаться самой отвратительной пищи, употребление которой уже само по себе может оправдать следующую ступень падения нравов – сам каннибализм. Не удивительно, если бы обстоятельства жизни на острове воспитали из меня каннибала, и при этом было бы совсем странно, да и глупо, если бы я не стал им. Съедение себе подобных дает широкое представление о неограниченных возможностях желудков. Глядя на туземцев, привозящих на остров одного-двух-трех манирока и балующихся их вкусными копченостями на костре, исторгающих сладковатый человеческий, но всё более одурманивающе располагающий к себе запах дыма, я преисполнялся картинкой, в последнее время всё чаще меня завораживающей и создающей представление о вкусной и здоровой пище непривычного, а то и неприглядного шокирующего свойства. Я мог бы позволить втянуть себя в эту опасную далеко идущую сделку на взаимовыгодном сотрудничестве с собственной совестью, но, слава Богу, в этом не преуспел. Хотя, не отказывал себе в удовольствии поражаться причудам туземцев…

О, как удивительны гастрономические вкусы этих детей природы!

И как от того не менее удивительны их здоровье, сила и культура тела!

Говорят, что у мускусных крыс очень вкусное мясо. Могу с достоверностью это подтвердить – не лучше, но и не хуже кролика.

Других вариантов не становиться совсем масоку жизнь не предлагала: я раскрасил себя чёрной краской и отличался только бородой, не отставал от туземцев в беге, прыжках, бросании копья, стрельбе из лука и, самое главное, в истошных воплях во время безумных плясок.

Причина желания сблизиться со мною, которое проявлял вождь, как я потом сообразил, лежала в событиях, происходящих в папуасском непрочном политическом мире. Мои папуасы масоку были в состоянии войны со своими непримиримыми соседями манирока с другого острова. Масоку постоянно ждали нападения от манирока, а манирока от масоку. Эти взаимные неприязнь и подозрительность, опустошительные набеги, регулярные похищения друг у друга людей, нарушали мирное спокойствие туземцев.

Добравшись до тропинки, направлявшейся в деревню, я присел отдохнуть, полюбоваться морем и всмотреться в его дали, чтобы увидеть корабль. На пляже, не стесняясь, откровенно забавлялась парочка. Меня уже подобные факты не особо возмущали, не шокировали, не были отвратительными, но порою умиляли и подталкивали к философии. И я, глядя на любовные игры, увлекся рассуждениями на тему: брак у туземцев. Для них как брак, так и развод, многоженство, постельные сцены на виду у всех – дело привычное, если не сказать примитивное, как пройтись по улице в домашних тапочках. Иногда это была одна пара, иногда в праздники или отдельные минуты отключения от повседневности, поддаваясь общей эйфории помутнения рассудка от страсти, множество мужчин и женщин совокуплялись одновременно. Площадь и кусты копошились, полнились стонами удовольствия и сочными созвучиями трений и соударений тел друг о друга. Некоторые туземцы являли примеры стойкости и выносливости, тогда пары разъединялись, перебирались, спотыкаясь, в другое место, находили себе новых партнёров и просто продолжали своё однажды начатое дело. Временами я понимал, что меня тоже провоцируют вовлечением в это действо, когда мужчины подталкивали, а я не хотел, то силком втягивали в общую кучу, или женщины хватали меня за руки и пытались тащить за собой.

Но удивительные сцены не вызывали во мне ни малейшего возбуждения, вероятно, потому, что я стоял на ступеньку выше в развитии над туземцами и подобное бескультурье считал ниже своего достоинства. Они были дети природы, и им было простительно и позволено, а другую мораль они бы не поняли. Это было частью их выживаемости. Стыдливость – понятие, не сразу возникшее с человечеством. Да и сейчас она не в чести у многих народов. Знаю, первая стыдливость у туземцев проявилась случайно, когда они увидели одетых европейцев. Стыдливость, конечно, не за себя, а за тех – кто в одежде! Кто на кого на ранней заре знакомства больше пальцем показывали, сейчас не разберешься, но мое мнение – что туземцы. В отличие от животных, тем не менее, это была демонстрация своим примером новой ступени развития разумной жизни, являя очередное многообразие ее форм.

Это только мы, европейцы, ищущие шоковую терапию от развлечений, больше кичимся, а сами, как ни странно, так и не вышли из стадии перманентного и постепенного развития теории “стакана воды” о половой близости. Сами ее придумали, развили, но жизнеспособной не сделали, поэтому дальше теории и первых попыток её внедрения не продвинулись.

Я жил в атмосфере обыденных фраз: “Давай будем встречаться”, “Давай побудем парой”, “Давай дружить”.

Не знаю, как это лучше сказать, но я всегда был готов к неожиданностям, чтобы не оказаться в хвосте наступающих новых времен…

Рассказ о том, что началась война масоку с манирока и моя роль в ней

Я предавался мыслям о выживании людей в неокультуренном обществе среди каннибалов, о своем месте в нем, в противоположность мной покинутой, развивающейся цивилизации. Мое раздумье было прервано появлением туземца, который бежал по берегу и кричал:

– Война! Война! Отвратительные манирока на тропе войны! Враги тихо крадутся, а не идут открыто по мосту над пропастью как честные масоку! Манирока проникли на остров и убивают нас! Они никому не дают пощады! Они оставляют в живых только женщин и детей, которых уводят к себе и превращают в манирока!

Бежал он легко и свободно, прямо летучим шагом, что трудно было не залюбоваться им. Держа в левой руке над головой лук и стрелы, в другой – с копьем наперевес, он бежал весьма быстро, и по временам останавливался и делал какие-то воинствующие знаки: то потрясал луком, то имитировал бросок копья.

Не понимая, в чем дело, но, видя смятение, передающееся окружающим, я почти силой остановил его и узнал неприятную весть: да, люди манирока напали на масоку и вот-вот будут здесь.

Протяжные удары по пустотелым бревнам, перешедшие в учащенные, созывали туземцев. Это были удары другого содержания, другого ритма, темпа, чем обыкновенно. Патетического звучания и мажорного накала…

Запаливались костры, завывали флейты и раковины, гремели барабаны – тамы.

Тамтамы войны!

– Манирока! Манирока! – кричали повсюду. – Они покорят наш остров, отнимут женщин и детей!

В деревне я увидел страшное беспокойство. Воины хватались за копья, толкались, ломились, сбивали с ног женщин с детьми и друг друга.

Все громче и увереннее раздавалась хвастливая военная песня.

Бом, бам, бум, бэм, мы масоку,

масоку, масоку, масоку!

Бом, бам, бум, бэм, мы убьем

манирока, манирока, манирока!

Ужасная, чуждая для слуха европейца она поднималась над островом:

Взывали к спокойствию и собирали народ глашатаи.

– Наш мудрый вождь готовится к принятию важного решения, и бог Дуссонго хочет вложить в его уста сообщение!

Все встали в круг.

– Дети мои! – сказал Нь-ян-нуй, явившийся в наряде и украшении воина, идущего в сражение. – Небо над вашими головами, долго остававшееся светлым и безоблачным, теперь, благодаря несущим смерть и опустошение манирока, наполнилось тучами. Наш бог Дуссонго, живущий там, за большой горой, как вам известно, много печется о благе своих детей масоку. Дуссонго не умер, он вернется к нам из-за моря! Он благоволит нашей победе и хочет отвратить нас от поражения. Он послал меня к вам, чтобы удалить шипы с ваших троп и уберечь ваши ноги от ран. Мы убьем тех отвратительных манирока, которые ради своей звериной корысти хотят заставить нас забыть о долге перед нашей великой родиной. Отныне война принесет нам безопасность, а враги больше никогда не будут омрачать мужчин и смущать женщин.

В самом деле, словно кто-то накаркал, небо затянулось тучами, прогремел гром и на землю посыпались молнии с дождем. Но все стоически слушали речь.

– Встанете ли все вместе грудью перед манирока, сделаете ли вы это, сыны племени масоку? – совсем громко спросил вождь.

И толпа в ответ на это дико взревела, взметнула хоругви из пальмовых листьев и стала потрясать копьями надменному соседу.

– Горе манирока!

– Наши копья остры, топоры тяжелы, а стрелы метко поражают манирока!

– Нас невозможно победить!

– Манирока отдадут нам свою печень, не взяв нашу!

– Пусть каждому из нас достанется по их трусливому сердцу!

В этих словах проявлялась вся звериная сущность каннибалов, а вождь в этих возгласах ощущал поддержку со всех сторон.

Затем выступил Ка-ра-и-ба-га. Все шаманы в мире на стороне тайных сил, вот почему и Ка-ра-и-ба-га был поклонником Высшего Духа, соответственно, и речь была направлена больше к нему, чем к народу.

– Масоку, глядите, шире откройте глаза на небо! Пришло время Большого Солнца и Маленькой Луны! – кричал он сквозь ливень. – Вот началась война. Дикие манирока приходят с копьями и луками, манирока позарились на наш остров. Они обращаются в леопардов, убивающих и пожирающих людей. Но горе им, горе! Высший и Великий Дух, воскресни из пещеры духов и поднимись на небо! У него лицо, как лик самого страшного корявого дерева. Он дал нам своё оружие, которое может покарать манирока и обратить их нам в пищу. Это он принес нам ослепительную молнию и страшный раскатистый гром.

Туземцы ответили на искрометные речи вождя и шамана многоголосным хором:

– Ай-ай-ай!

– Дуссонго! Дуссонго!

– Высший Дух! Высший и Великий Дух!

В деревне царило всеобщее смятение, невольно подействовавшее и на меня, грозившее отнять доселе спокойную размеренную жизнь. Масоку торопились, потому что каждую минуту могли появиться передовые отряды противника. Из хижин выносилось большое количество разного рода оружия. Мужчины с большим жаром разговаривали на сходках, женщины и дети выли где-то в лесу, собаки им подвывали, кругом блеющие козы, повизгивающие свиньи и ревущий рогатый скот. Мои уши ощутили всю неприятность этих душераздирающих звуков.

Нь-ян-нуй сам подошел ко мне и дружелюбно приветствовал, его мимика сама подыскивала извинительные нотки.

– Путешественник! – сказал он, перейдя на уважительное имя. – Ты видишь, что манирока не оставляют нас без войны! Неприятель посылает на нашу землю своих воинов, а завтра пришлет ещё больше. Разве они не подлежат за это смерти? Ты обладаешь таинственной силой…

Я понял, что вождь пытается вовлечь меня в конфронтационные раздоры.

– Это какой такой силой? – спросил я.

– Ты умеешь сбивать с прямого пути стрелы и копья, пущенные в твою грудь и спину.

– Отомсти за нас! – кричали мне разгневанные туземцы.

А вождь продолжал:

– Мы верим в твою неуязвимость, которая позволяет тебе не бояться стрел и относиться равнодушно к копьям противника, а твоя голова, как скала, крепка для топора. Мы преклоняемся перед тобой, и сочли удобным обрести в тебе союзника.

Я догадался, что, предлагая это, Нь-ян-нуй планировал выдвинуть меня на самую переднюю линию обороны как живой щит, а потом возглавить атаку.

– Благодарю за доверие! – сказал я. – Но не лучше, если я отсюда с этой высокой точки, как и бог Дуссонго, буду всячески стараться вдохнуть мужество и смелость в воинов и ободрять их на войну?

Услышав мой ответ, воины только пуще взревели:

– Белый человек испепелит манирока, убьет их, возьмет их в плен, съест их внутренности!

Новое откровение. Вера в моё могущество создало в туземцах иллюзию, что я могу всё, даже есть кишки.

– Воины! – крикнул я. – Лучшая победа – приобретенная вашими собственными стрелами и копьями!

Итак, сделав хорошую мину при плохой игре, я отказался от почетного предложения стать героем войны и отдать свою жизнь. Хорошо быть в регалиях, но только чтобы не мертвым в кустах.

Тогда, видимо, вождь решил нагрузить меня новым заданием. Он очень изменился за последние часы, не принимал участия в шумном ликовании своих воинов по поводу ближайших успехов и будущей богатой добычи, и, казалось, был погружен в размышления совсем другого рода. Он производил впечатление не столько пылкого полководца, сколько удрученного от обилия ума философа. Какими надеждами он убаюкивал себя с мертвенно бледным лицом и опущенными глазами? Видимо важность государственных дел и обилие забот переполнила его всего.

– Путешественник, – сказал он, – нам не спать, как видно, этой ночью и последующими, и тебе тоже. Просим позволения в случае продолжения войны, взять наших женщин под свою защиту, опеку, лучше под покровительство.

– Верно ли я вас понял: под покровительство – это значит…

Заминка моя означала, что я не знал, как точнее сформулировать вопрос, но интуитивно чувствовал, что это означает на современном языке – взять женщин под юрисдикцию гражданского брака со мной.

Нь-ян-нуй сам пошел навстречу мне, развеяв сомнения.

– Не сочти за приказ и пренебрежение к тебе. Так как их мужья ушли на войну, а женщин нельзя оставлять на произвол судьбы, э… без присмотра… э… женщины, сам знаешь, нуждаются в твердой мужской силе… тебе подлежит особая миссия и вменяется…

– Быть почетным мужем? – сострил я.

– Твои слова имеют начало и приобретают смысл конца войны, – ответил он. – Все женщины озабочены не остаться одинокими и ждут твоего возвышения над ними. Пожелание всех масоку провозгласить тебя вождем женского поселения.

У меня отлегло от сердца, и я с удовольствием дал согласие:

– Если в моих силах чем-нибудь еще помочь, располагайте мной.

Между деревьев показались головы. Воистину, это были издающие вопли, в отчаянии ломавшие руки женщины, которые бежали с детьми под мою защиту.

Первые отряды воинов уже ушли на передовую. Я увлекся продумыванием ближайшего социального плана, как заняться компактным размещением женщин наподобие общежития или коммуны, чтобы они были под рукой, под наблюдением, чтобы отказаться от индивидуального подхода, когда каждая женщина сама по себе. Я уже почти нарисовал в голове, что предпринять, чтобы выдержать долгую блокаду, как Нь-ян-нуй послал за мной. Он выглядел растревоженным, немножко рассеянным от тяжких дум, но настроение у него было бодрое.

– Подойди поближе, соплеменник! – сказал он. – Народу масоку не пристало бояться манирока. Мне не годится забиться мышью в нору, и от других не потерплю подобное. Я всегда, всю мою сознательную жизнь, был занят государственными делами народа масоку. Обстоятельства могут повернуться в любую сторону. Сегодня трудный решающий день для моего племени.

Его лучистый суровый взгляд и решительный голос являли полную ясность ума полководца. Но больше всего мне понравилось слово “соплеменник”, произнесенное в такой ответственный для племени момент.

Вождь подтвердил самые худшие опасения военного времени.

– Тень смерти уже коснулась меня, и я сам это понимаю. – Он сделал многозначительную паузу, во время которой положил свою ладонь на мое плечо.

– Не рано ли говорить об этом? – попытался я успокоить его.

– Я хотел видеть тебя и попросить об одолжении, чтобы поставить для выживания племени новые задачи!

– Я здесь, перед вами, дорогой вождь! – с готовностью ответил я. – Во всех делах я был вашим верным помощником и остался им. Сделаю всё, что смогу, всё, что позволяют мой разум и сильные руки, чтобы оправдать надежды и доверие масоку.

– Ты так молод, но приятно рассудителен, – смущенно ответствовал Нь-ян-нуй, – а война это дело ужасное и спешное. Можно ли с тобой быть откровенным?

– Судите сами, вождь.

Подумав немного, вождь пригласил в свою хижину.

– Слушай, – сказал он. – Мне предстоит еще немало забот, это поднять всех масоку от мала до велика на войну, и встать впереди отрядов. И я с трудом улучил время, чтобы обсудить с тобой некоторые щепетильные вопросы. Я не могу уйти на войну, а затем по многочисленным ступенькам подняться к богу Дуссонго навсегда, без возврата, без уверенности, зная, что мой народ будет лишён прекрасного будущего, что он не будет продолжать расцветать, что его род угаснет. Но сначала поклянись святым именем бога Дуссонго, что ты сделаешь всё, что я попрошу.

– Я даю свое слово, – ответил я. – И, если этого вам недостаточно, прекратим наш разговор.

– С каждым днем, – торопился выговориться Нь-ян-нуй, – я всё больше и больше привязывался к тебе. Я полюбил брата по крови всей душой словно родного сына, и ты замечал, что я оберегал тебя от недругов, что делал все возможное, чтобы хоть немного облегчить твою жизнь, помочь тебе приспособиться в племени и стать настоящим масоку.

– Моя благодарность к вам не останется равнодушной и недостойной, – заверил я, – сколь и неосновательной и неоплаченной моими усилиями.

– Ты знаешь, что я сегодня делал?

Я отрицательно покачал головой.

– Ну, так я тебе скажу. Думал. Много думал среди других размышлений. Я составлял в голове завещание.

– Не говорите о завещании! – взмолился я. – Вы проживете еще много-много лет, поверьте!

Нь-ян-нуй рассмеялся:

– Плохо ты знаешь, что такое война! Недостойно обо мне рассуждаешь, соплеменник, если считаешь, что меня можно так легко успокоить или утешить! Я скоро умру, бог Дуссонго это знает. И ты сам знаешь, почему и зачем, и от кого приму смерть. Но смерти я не боюсь. В жизни я был удачливым охотником и смелым воином, много манирока осталось барахтаться и урчать в моем животе, отдав мне отвагу и силу. И смерть, в сущности, совсем не такая уж страшная, нудная и кропотливая штука, но несущая жизнь, если вспомнить, что все манирока, как и прочие бесцеремонные неприятели, сами добровольно явившиеся на остров, погибли от наших копий и нашли приют в наших желудках.

– Я в этом не сомневаюсь, но смерть не планируют – она сама приходит, – ответил я.

Нь-ян-нуй забеспокоился.

– Зачем ты заставляешь меня говорить о таких неутешных вещах? Это меня утомляет, а времени осталось не так уж много. Я серьезно говорю о своем завещании, пребывая в добром и здравом уме, и в твердой памяти.

– Я очень рад за ваших прямых наследников, что вы их не забудете! – утешил я его. Правда, меня насторожила его фраза с современным звучанием о “добром и здравом уме, и твердой памяти”.

Здесь Нь-ян-нуй очень внимательно посмотрел в мои глаза.

– Ведь после меня кое-что останется. Не так уж много, но все-таки кое-что. Слушай, соплеменник, всё мое достояние я завещаю тебе.

– Как?! – воскликнул я в изумлении. – Мне?

– Да, белый человек, тебе. А почему бы и нет? Ты самый достойный и заслуживающий доверия. Прими же сей дар в знак моей признательности и благодарности!

Я огляделся вокруг. Ни дворцов, ни яхт не обнаружил.

Я начал бессвязно соглашаться.

– Я распоряжусь вашим имуществом как нельзя лучше и преумножу его.

– Речь идет не только о вещественном имуществе, хотя я богатый человек, и мои две хижины тебе не помешают…

–У меня есть хижина, – не удержался возразить я.

– Кроме того, достанутся они тебе со всем их содержимым и наличием всего, что нужно для жизни.

Я окинул взглядом обстановку в хижине и понял, что ее нельзя было назвать даже бедной. Нищета – нищетой. Ни барахла из одежды, ни утвари. Свет из многочисленных щелей был проникающим на голый топчан, единственный из мебели, на котором мы сидели в потемках. Нищета не так уж плохо, если это выбранный образ жизни.

– Вот здесь я повешу гамак… – начал я рисовать перспективы.

Но Нь-ян-нуй хвастливо оборвал меня:

– У меня есть лучшее имущество, чем хижины, поля и животные, это достояние, накопленное масоку не одним днем…

– И материальное и интеллектуальное? – Это уже была моя шутка цивилизованного человека начала двадцать первого века.

– Прежде всего, народ! Народ масоку! – как ни в чем не бывало, воскликнул вождь. – Это мужчины, женщины и дети! Мужчины – воины! Женщины – рожают этих воинов! Достаточное условие для мирной жизни и, что важно, при подготовке и ведении войн. Когда эта связь нарушается и отношения между мужчинами и женщинами прерываются, наступает хаос. Женщинам надо создавать благоприятные условия для рождения воинов. Во время войны требуется их много и роль женщин как никогда возрастает. Ты создашь им эти самые благоприятные условия. Женщин надо еще и защищать. Ты будешь вождь. Властью мне данной я передаю бразды своего правления тебе. Твоя задача осмотреться, вникнуть в ситуацию, а когда будут непредвиденные обстоятельства, решиться на мужественный поступок, даже начать с пустого места и продолжить наш род масоку.

– Никаким силам не удастся преждевременно погасить род масоку! – с пафосом провозгласил я.

– Похвальное решение! Тебе достанутся в общей сложности все женщины племени – для начала количество вполне достаточное, чтобы такой молодой человек, как ты, использовал этот… э… э…

– Генофонд! Людской потенциал! – подсказал я.

– Не сочти за неправду, это не просто приятный набор из женских мордочек милашек-обаяшек, привлекательных, любящих и терпеливых одновременно. Прежде всего, воспринимай их, как работоспособное и воспроизводящее окружение, создающее возможность выжить в условиях войны, – поправил меня вождь. – Для тебя это будет стартовый капитал, и заложи основы для преумножения населения племени.

Слова вождя не были мне в новинку (я ведь из цивилизованной жизни), но уж несвойственны людям уровня каменного века. Я не удивился. Возможно, я слова где-то проронил, а смышлёные туземцы их впитали и разнесли по острову, как восприимчивые перенимать от меня всё прогрессивное.

Крики с улицы стали еще более раздирающими. Я выглянул из хижины. Это женщины искали меня по приказу вождя и с согласия мужей, которые решили передоверить их мне, чисто интуитивно, даже больше – инстинктивно по факту продолжения рода, чтобы использовать меня, как банк для сохранения генофонда, если сами погибнут.

– Вашим женщинам больше подходит выражение “гремучая смесь”! – высказал я вождю соображение, кивнув на взбудораженную улицу.

– Согласен! – подтвердил он и тут же напомнил мне, высказав: – То, что не непозволительно в мирное время, то терпимо, когда идет война.

Последние мужчины помогали женщинам гнать перед собой коз, кур, погоняли крупный рогатый скот, тащили домашнюю утварь и даже целые хижины переносили на своих плечах. И всё это примыкали к моей хижине!

– Да, да, Капитана, пойми правильно, отныне ты новый муж всего народа масоку, для всех вместе и каждой в отдельности женщины, – подтвердил своё решение Нь-ян-нуй. – Располагай ими близко, как сочтешь нужным.

Неслыханное богатство, вдруг свалившееся на меня с неожиданной стороны!

Я переплюнул роскошью многих султанов, собиравших жен с миру по нитке! Итак, я понял, что у туземцев выбора не было перед жизнью и смертью, и что я абсолютный обладатель, содержатель, руководитель, то есть, главенствующее лицо… гарема, по существу, действующий, а не фиктивный муж, я выдвиженец, правопреемник вождя, своим возвышением обязанный сложным коллизиям жизни, готовый изменить реальность вокруг себя.

Хотя я старался, как можно меньше вмешиваться в дела и, тем более, в распри туземцев, чтобы не нарушать их обыкновение течения жизни, не изменять, не исправлять их поступков и обычаев, как и всей местной экосистемы, мне это не всегда удавалось. Но тут бери выше, на последнее, в принципе, необременительное условие я согласился (да и какой мужчина не согласится!), правда, не без некоторого торга с моей стороны. Немаловажное звание “муж для племени” в прямом и переносном смысле тешило меня, но всё же были опасения, и я не предполагал до конца их последствия. Ведь я представлял собой последний рубеж защиты, и я первый должен был броситься на копья манирока и пасть, защищая своей грудью женщин. Поэтому я спросил:

– Капитана не оставит женщин масоку в беде, но захотят ли они того сами?

– Женщины горделивы, но разве не нуждаются в мужской силе вопреки своему нежеланию? – спросил вождь.

– Значит, и ослушаться меня не посмеют?

– Не только подчиняться будут, но и повиноваться. Они твои до кончиков пальцев на ноге! Ты неограниченный полноправный властелин! Отныне, ты можешь приказывать, повелевать ими настолько, как считаешь нужным по своему усмотрению! Ты будешь давать им пищу, кров, постель, а они послушанием будут благодарить тебя! Твоё право поступать с ними, как тебе заблагорассудится, отбивать у них любым доступным тебе способом всякую охоту к непокорности и неисполнению, не забывая, что ты есть повелитель, правитель, муж! Они должны трепетать перед тобой и вознаградить тебя за все старания! – заверил меня вождь.