Текст книги "Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова"

Этаж и квартиру я помню.

Москва, февраль 2020

Светофор у перекрестка

В четверг позвонил Андрей. И хотя мы об этом сто раз договаривались, и про звонок, и про четверг, а все равно было приятно.

– Привет! Я с почты звоню! – первым делом сообщил он. – По межгороду! Пять копеек минута!

Я настолько обрадовался его звонку, что не сразу понял: он меня поторапливает.

– Вот что, Алексей! – продолжала скороговоркой трубка. – Пора нам встретиться, как и планировали, чего тянуть!

Это «Алексей» мне тоже чрезвычайно понравилось, а то меня все больше Лехой зовут или даже Лешкой, а тут такое уважение, причем от парня на два года старше.

– Давай в кафе сходим! – как и полагалось взрослому человеку, взял на себя инициативу Андрей. – Ты в «Космосе» на улице Горького был? Не был? Ну это ты зря!! Отличное место, рекомендую! Лучшее в Москве мороженое!

Эх, вечно так, ну почему я с рождения живу в Москве, но понятия не имею, где тут лучшее мороженое, а Андрей – из далекого Монина и почему-то знает. Я даже немного расстроился. Но скорее всего потому, что я в восьмом учусь, а он в десятом. Ладно, я в его годы тоже все знать буду, может, и сам смогу так же легко и уверенно говорить: «Лучшее место в Москве, рекомендую!» И от этой мысли мне стало хорошо. Но в кафе идти это как-то, прямо скажем, волнительно, да и деньги нужны, а у меня ни копейки.

– Значит, так и сделаем! – решительно произнес Андрей, не давая мне опомниться. – Встретимся в это воскресенье, прям у входа, без десяти десять. Там если к открытию подойти, всегда сразу попасть можно!

Я даже не успел ничего промямлить, как Андрей нетерпеливо – все-таки пять копеек минута! – заключил:

– Ну что, договорились? Без десяти десять, и не опаздывай!

Хотя с начала разговора мне не удалось произнести ни слова, он правильно решил, что я согласен. И действительно, у меня и в мыслях не было отказываться.

– Тут вот какое дело. – Андрей немного замялся, и я это почувствовал. – Нас трое будет, со мной еще Игорек подъедет и Саня, ну ты их помнить должен!

Да, разумеется, помню. Нормальные ребята, конечно, пусть и они подтягиваются.

– Я еще знаешь, что подумал, – добавил Андрей, – чтоб нам скучно не было, возьми девчонок с собой, ну тех, ваших, веселых! Таньку, Ирку и Маринку! Запомнил? Поговори с ними, чтоб идти не боялись, мы ж не шпана какая-нибудь.

И уже заканчивая, он прокричал из своего Монина:

– Таньку, Ирку и Маринку! Без десяти десять!

И связь тут же прервалась. Он уложился ровно в минуту.

А познакомились мы совсем недавно в Ленинграде, куда оба наших восьмых класса «А» и «Б» отправились на весенние каникулы. В школе был еще один восьмой, «В», но мы с ними старались не контактировать, так как, по общему мнению, там учились исключительно одни придурки.

И все в этой поездке было отлично, прямо с самого начала, не успели мы занять свои места в вагоне. Мы с Вовкой заранее расчехлили гитары, и лишь поезд тронулся, заиграли дуэтом медленные красивые мелодии, которых знали к тому времени без счета. Все сидели и слушали, кто на коленях друг у друга, кто на полу, почти не шумели, некоторые даже специально с дальнего конца вагона к нашей компании подходили. Вот тогда мы и познакомились с ребятами из Монина.

Где-то после Твери, когда наша музыка основательно всем надоела, а многие уже крепко спали, мы с Вовкой шмыгнули в тамбур, чтоб тайно перекурить. Вслед за нами туда ввалились ребята, все старше нас, а один из них – как потом выяснилось, Андрей – первым протянул руку и сказал: круто играете, мужики, у нас так в школе никто не умеет, и попросил ему аккорды всяких шлягеров записать, почему-то именно меня. Видимо, догадался, что с Вовкой где сядешь, там и слезешь. И мне тут же захотелось выполнить его просьбу, жаль только, что почти все уже улеглись спать, а у меня ни ручки, ни бумаги, да и верхний свет в вагоне потушили. Ничего, вот доберемся до Ленинграда, я там все и сделаю.

Но в Ленинграде сразу же стало не до того: все дни были заняты, мы только и успевали, что осматривать достопримечательности да ходить по музеям. А когда я разведал, что на первом этаже в нашей гостинице есть бар, в котором каждые пятнадцать минут заводили главный шлягер года Money, Money, Money новой шведской группы ABBA, то и вечерами ни одной свободной минуты уже не оставалось.

С теми ребятами из Монина мы виделись каждый день, мало того что нас поселили в одной гостинице, так еще и кормили чуть ли не за соседними столами в огромной диетической столовой на Невском, куда школьников, приехавших со всей страны на каникулы в Ленинград, свозили автобусами на завтрак, обед и ужин. Там мы успевали переброситься лишь парой слов, а потом садились каждый в свой автобус для продолжения экскурсионной программы.

В основном наши пути пересекались в баре, кстати, первый раз швейцар не хотел нас пускать, но Андрей тут же подошел и сказал: «Они со мной». Раза три мы с Вовкой подсаживались к монинцам за столик, они держались солидно, как и положено десятиклассникам, вели умные разговоры, пили коктейль «Шампань-коблер», а Андрей даже курил трубку. В общем, обстановка была как в заграничных фильмах. Вовка, видимо решив перед всеми пофорсить, в первый же вечер взял в баре стакан коньяку за два с полтиной и махнул его залпом, а потом его полночи тошнило в номере.

У нас почти у всех были деньги на карманные расходы, у кого три рубля, у кого пятерка, у меня целая десятка, а Вовке родители отстегнули аж двадцать пять. С такими деньгами много чего сделать можно, не только коньяк в баре хлестать.

Я тоже разок позволил себе шикануть. Однажды, когда выпало свободное время и всем разрешили одним погулять по городу, я зашел в знаменитое кафе «Север» и взял кофе с их фирменным пирожным под названием тоже «Север». Там было тепло, несмотря на название, вкусно и как-то по-необычному уютно. И мне совсем не хотелось уходить сразу, поэтому через полчаса я решил повторить заказ. Повторил, а на улице купил в киоске гаванскую сигару за сорок копеек и так шел с сигарой в зубах по Невскому, воображая себя иностранцем, дымил и отчаянно кашлял.

Незаметно монинцы познакомились с несколькими нашими девчонками, с Иркой, Танькой и Маринкой, и перед самым отъездом даже пригласили их в бар, где угощали коктейлями и яблочным соком.

Они были хорошие ребята, веселые, все время рассказывали смешные истории про свой военный городок. Мне у них только один не нравился, мордастый очкарик, у него всегда при моем появлении кривилась рожа. А девчонки, Ирка, Танька и Маринка, потом рассказывали, как тот сказал про нас с Вовкой, что любую мелодию из нашего репертуара он запросто сыграет, причем с закрытыми глазами. Не знаю, чего бы он там сыграл, но единственное, на что этот очкарик был способен, так это по сто раз на дню исполнять одну и ту же песню про лошадей. Он всюду таскал за спиной гитару, чуть ли не в Эрмитаж с собой носил, и как только видел перед собой новых людей, начинал драть струны и завывать дурным голосом:

 
«Глория» – по-русски значит «Слава-а-а-а-а!!!»,
Это вам запомнится легко-о-о-о-о!!!!
 

Андрей, видимо, заметил что-то в моем взгляде и сказал с усмешкой:

– Не обращай внимания, это сын особиста нашего, он-то как раз еще ничего, ты его старшего брата не видел.

Потом была обратная дорога, и мы снова очутились с ребятами из Монина в одном вагоне. Мне кажется, никто за ту ночь так и не заснул, все обменивались телефонами, адресами, да и просто что-то бесконечно друг другу рассказывали. Во время очередного перекура Андрей как раз и предложил встретиться в первый же выходной в Москве, напомнил про аккорды, записал мой номер и пообещал, что обязательно позвонит в четверг. И после еще несколько раз это подтвердил. А его приятель, здоровенный парень по имени Саня, тогда же в тамбуре продемонстрировал мне свою шариковую ручку. Там на самом кончике было прозрачное окошко с маленьким увеличительным стеклом, и если туда посмотреть, можно было увидеть настоящую порнографическую фотографию. Бывают же такие классные вещи!

Утром на перроне в Москве, ошалевшие от бессонной ночи, мы попрощались с монинцами, те поплелись на электричку, ну а мы к метро. Андрей малость задержался, в который раз сказал про четверг и припустил за своими.

Уговорить девчонок пойти в кафе оказалось много проще, чем я себе представлял. В пятницу на первой же перемене я их отловил, завел в пустой кабинет географии и там же, под картой полезных ископаемых Урала рассказал о приглашении. Ирка с Танькой тут же принялись хихикать, а Маринка густо покраснела. Но согласились они почти сразу. Лишь взяли с меня клятву, что я тоже пойду и одних их не брошу. – Смотри, Леха, мы без тебя не хотим, мало ли чего у них на уме, – сказала Танька, она считалась из них самой разумной. – Будешь нам всем типа как брат.

Я был невероятно польщен таким доверием и тут же преисполнился чувства ответственности, горячо подтвердив, что отправлюсь с ними и постараюсь не допустить никаких вольностей со стороны приглашающих. Так завершился первый этап подготовки к воскресенью.

Оставалось раздобыть деньги. Конечно, можно попросить у мамы, но ведь совесть надо иметь. Мало того что она на путевку в Ленинград раскошелилась, так еще и десятку с собой дала. Просто нужно было не на коктейли тратить с сигарами – вот я лапоть! – а отложить как раз на такой случай.

Я судорожно принялся размышлять, подбирать варианты, но очень скоро понял, что кроме как к Вовке обратиться не к кому. Он был самым зажиточным в классе, ему на кино меньше трех рублей никогда не давали, и если мы ходили в театр, то в буфете, куда все стремглав бежали в антракте, у большинства хватало лишь на две-три конфетки, Вовка же скупал «Грильяж» и «Мишки» чуть ли не килограммами, а потом все второе действие чавкал, хрустел и шуршал обертками.

Вовкин отец был шофером-дальнобойщиком, работал он в «Совтрансавто», водил большие фуры по Европе, за месяц бывая в трех-четырех странах. Поэтому Вовка одевался так, что у многих при его появлении открывались рты, и они долгое время приходили в себя. А сам Вовка давно привык к такой реакции окружающих и к тому, что у него вечно начинают что-то клянчить, особенно жвачку, а то и вовсе слезно просят привезти джинсы. Жвачку Вовка выдавал крайне редко, а если такое и случалось, никогда не протягивал целую пластинку, а отламывал половинку. Что же касается остального, то Вовка никогда не отвечал отказом, говорил «посмотрим» или «попробую», но с отцом об этих многочисленных просьбах никогда не заговаривал, что совсем не мешало ему чувствовать себя благодетелем.

Стараясь сохранить независимость, я никогда Вовку ни о чем не просил, и когда тот, удивленный таким странным поведением, со временем сам начал предлагать мне жвачку или билет за его счет в кино, если было неохота идти одному, я чаще всего отказывался, изображая полное равнодушие. Но сегодня мне придется поступиться принципами, ведь деньги нужны позарез. В конце концов, мы же лучшие друзья, а друзья обязаны помогать друг другу, утешил себя я, нажимая на кнопку звонка.

Вовка с понедельника торчал дома, приболел, не успели мы вернуться. Акклиматизация, понятное дело.

– Делать тебе нечего, – сказал Вовка.

Он снял наушники и недовольно поморщился. Я отвлекал его от любимого занятия: сидеть на диване и слушать музыку. Он мог это делать с утра до вечера. За его роскошную стереосистему National можно было продать душу дьяволу.

– На фиг тебе эти левые чуваки из Монина нужны? Да еще с этими дурами идти? – Вовка зевнул. – Я б в жизни не пошел.

– Да ладно, зря ты так, нормальные ребята, – пробормотал я, тут же некстати вспомнив, что именно Вовка постоянно называл их «классными чуваками», всякий раз переодеваясь перед походом в бар, наверняка чтобы именно монинцам продемонстрировать многообразие своих умопомрачительных шмоток. Да ведь и про свою стереосистему и две магнитолы он при них не для меня рассказывал, я про это и так знаю.

А что Танька, Ирка и Маринка вовсе не дуры – у нас в классе были дуры настоящие, – я решил даже не говорить. Вовка не то чтобы не интересовался девчонками, он просто не выделял их из общей человеческой массы. Да и зачем еще различать тех, кто у тебя вечно что-то клянчит. Вот теперь и я пошел по этой кривой дорожке.

– Короче, бабок нет, – снова зевнул Вовка и потянулся к стереосистеме, чтобы перевернуть кассету, – я ж после Питера пустой.

– Понятно, – сказал я и зачем-то добавил: – У самого так же.

Минут десять мы сидели и слушали Bee Gees. Вот любит Вовка всякую белиберду слащавую. Эх, если бы у меня был магнитофон, я бы совсем другие вещи записывал. А первым делом нашел бы все диски Deep Purple, чтобы наконец подобрать партию соло-гитары из «Звезды автострады». Стоял бы с электрогитарой на сцене, выпиливая с дикой скоростью, как Ричи Блэкмор, а все визжали бы от восторга!

Да, мечтать не вредно. У меня и электрогитары никакой нет, да наверно и не будет. Мы на обычных деревяшках со звукоснимателями на танцах играем, правда, Вовка недавно хвастал, что отец пообещал ему фирменную электрогитару привезти. И хотя он постоянно в красках расписывал и то, что уже есть, и то, что только на подходе, меня тогда это впервые задело. Это потому, что электрогитара была моей самой главной, неосуществимой мечтой, а он так легко и между прочим об этом сказал. Ведь ему хоть три гитары привези, он лишь зевнет и со своего дивана не встанет. Ладно, засиделся я, пора и честь знать.

– Пошел я, Вовка, – сказал я, поднимаясь и протягивая руку. – Поправляйся!

– Ага, – ответил тот безо всякого выражения, вяло протянул свою, даже не взглянув в мою сторону, и нацепил наушники. – Давай!

Вовка отрывался от дивана, только когда мать звала его к столу, да и то раза с пятого. С другой стороны, чего ему еще делать, ничем таким он не увлекался, гитарный кружок при ЖЭКе еще в позапрошлом месяце бросил, даже книг не читал.

Но когда я одевался в прихожей, Вовка вдруг выскочил за мной и, прижав палец к губам, негромко произнес:

– Есть одна идея! Ну-ка постой на шухере!

Он юркнул в родительскую спальню, оставив меня в коридоре следить, не покажется ли мать из кухни или сестра из большой комнаты.

Через несколько секунд до меня донесся скрип дверцы шкафа. Неужели он у родителей деньги решил стащить? Да еще ради меня? Нет, это уж слишком. Конечно, нужно решительно отказаться, как-то это нехорошо. Тут Вовка тихонько выскользнул и поманил меня в свою комнату. Я вошел и прикрыл дверь.

Вовка выждал паузу и торжественно извлек из-под фуфайки пакет.

– Вот, держи, – он протянул его мне, – завтра в школе загонишь за пятерку, его у тебя с руками оторвут.

На эти импортные пакеты с ручками недавно началась дикая охота. Все уважающие себя модницы и модники Москвы разгуливали с пакетами Montana или Wrangler, где были изображены девушки в обтягивающих джинсах. Цена у фарцовщиков начиналась от трех рублей. За пятерку покупали совсем уж отчаянные. Эти пакеты носили даже в театр. Их стирали, запаивали дыры утюгом, даже прострачивали по краям. Ставили внутрь обычные сумки и авоськи, чтобы меньше рвался. Иметь такой пакет очень скоро стало делом чести. В шкафу родительской спальни, куда только что тайно залез Вовка, спрессованные стопки таких пакетов занимали целую секцию, от пола до потолка. Собственно, отец Вовки дядя Витя и был одним из тех, кто наводнил ими город, привозя их с каждого рейса из ФРГ тысяч по десять и сдавая оптом перекупщикам по рублю.

Чтобы подразнить народ, Вовка ходил исключительно с такими пакетами в нашу овощную палатку за картошкой, и когда подходила очередь, медленномедленно извлекал пакет из кармана, так же не спеша разворачивал, по несколько раз встряхивал, расправлял, давая возможность всем желающим полюбоваться на красотку в джинсах, оседлавшую мотоцикл, и с улыбкой подставлял прекрасный вожделенный предмет под отверстие деревянного желоба, откуда с шумом должна была высыпаться картошка. Продавщица застывала со своей видавшей виды бадьей, наполненной традиционным гнильем, и изумленно спрашивала:

– Что, прям туда вываливать?

– Туда, туда, – подбадривал ее Вовка, – куда ж еще, не в карманы же!

По очереди проходил тяжелый вздох, продавщица покрывалась испариной, а Вовка покидал палатку в прекрасном настроении. Пару раз на него находили приступы щедрости, и тогда он вручал пакет в качестве подарка на день рождения людям, расположения которых Вовка искал. Обалдевшие от такой щедрости именинники принимались благодарить его с таким исступлением, что тут же забывали про остальных гостей.

Все-таки не зря я считал Вовку своим лучшим другом. Пусть он иногда и ведет себя как избалованный поросенок, но с такой жизнью, как у него, любой стал бы таким, если не хлеще, зато сейчас взял и вошел в положение. Плохо то, что я совсем не умею ничего продавать и просто не смогу требовать за пакет пятерку, но мне и трех рублей хватит, я не жадный. Да сейчас не это главное, меня мой друг выручил в трудную минуту, вот что имеет значение, а я в нем немного усомнился, и за это мне теперь стыдно.

– Ты только не тяни с отдачей, – негромко, чтоб не услышала мать, произнес Вовка, – мне бабки к следующей неделе самому понадобятся.

– Какие бабки? – Мне показалось, что я ослышался. – Ты это о чем?

– Как это – какие? – Он посмотрел на меня как на слабоумного. – Пакет же пятерку стоит, вот пятерку и отдашь.

– Подожди, кто у меня его в школе купит, да еще за пятерку? – упавшим голосом спросил я. – Ему же красная цена три рубля!

– Слушай, ты сказал, что тебе бабки нужны? – нахмурился Вовка. – Сказал! Я тебе фирменную вещь на продажу дал? Дал! Не хочешь, не бери! Но такой пакет – это тебе не «Монтана», это «Дикий пляж», он самый дорогой. Пятерка – нормальная цена.

Мне очень хотелось вернуть пакет, но вместо этого я опять пробормотал, что в школе человек с пятью рублями в кармане это невиданное дело.

– Ну не продашь, так и быть, назад вернешь! – нетерпеливо перебил меня Вовка и уже стал подталкивать на выход. – Только сам его не лапай и другим не давай!

Я плелся домой, ругал себя последними словами и ненавидел за малодушие. В голову лезли тяжелые мысли, от досады сводило скулы, хотелось от души что-нибудь пнуть ногой, но, как назло, ничего подходящего не попалось.

Тут же вспомнилось, как на зимних каникулах мы брели с Вовкой по нашему метромосту и я вдруг в сумерках разглядел на снегу какой-то фантик, он трепетал под ветром, того и гляди сдунет. Я не поленился нагнуться и поднять, и вдруг этот фантик оказался пятирублевой купюрой. У Вовки в секунду испортилось настроение, изменившись в лице, он пробормотал: «Вот повезло дураку», а еще спустя мгновение попытался заломить мне руку, чтоб выхватить эту пятерку. Совладать со мной ему силенок явно не хватало, и тогда он начал вдруг с жаром говорить о каком-то непонятно важном деле, на которое не хватает именно пяти рублей, но придумать, что это за дело такое, он так и не смог, поэтому принялся и вовсе глупо канючить:

– Слушай, ну дай, тебе жалко, что ли?

И тут, увидев, что на меня и это не особо действует, произнес свое фирменное и беспроигрышное:

– Я тебе что, мало делал?

Я вынул руку из-за спины и молча протянул ему синенькую бумажку. Он моментально ее выхватил, задрал куртку и спрятал в самый глубокий карман джинсов. А потом вдруг взял и снисходительно, с явной издевкой ухмыльнулся.

И в ту же секунду я почувствовал ярость, какую испытывал очень редко, такое у меня бывало перед тем, как броситься в драку. И неизвестно чем бы дело кончилось, если бы Вовка не повернулся ко мне спиной и не пошел бы вперед, хрустя снежком, в своих фирменных дутых сапожках, весело насвистывая. А мне очень хотелось догнать его и разбить ему морду. И дело было вовсе не в пяти рублях. Но спустя всего пару минут ярость улеглась, и через четверть часа мы уже опять болтали как ни в чем не бывало. А Вовка ничего не заметил. Он вообще мало интересовался чужими переживаниями.

Пакет я решил загнать на большой перемене, первые три урока собираясь с духом. Но сколько я себя ни уговаривал, что в этом нет ничего такого и это никакая не спекуляция, а если даже и спекуляция, так с этими пакетами ходит пол-Москвы, и я ни разу не слышал ни слова осуждения в адрес тех, кто эти пакеты продает, но настроение с каждой минутой лишь портилось, и к тому моменту, когда раздался звонок, означавший конец третьего урока, я окончательно пал духом, да мне и идти ни в какое кафе уже давно не хотелось.

Класс дружно рванул на выход, а я немного задержался, чтобы приготовиться. Вытащил пакет из сумки, разложил его на парте и зачем-то принялся разглядывать, будто не видел его прежде. Как сказал Вовка, он назывался «Дикий пляж». Не знаю, считался ли он самым дорогим, но самым красивым – это точно. Обычно на пакетах изображались девушки на мотоцикле у барной стойки или сами по себе. А этот «Дикий пляж» был настоящей картиной. Глаза разбегались: там были и самолеты, и автомобили, и яхты, и мотоциклы, и красотки в бикини, и футболисты, и даже парочка каратистов.

Полюбовавшись на все это напоследок, я исполнился решимости наконец вылезти из-за парты и отправиться в туалет третьего этажа, где всегда перекуривали старшеклассники, как вдруг за спиной услышал:

– Ой, пакет.

Я вздрогнул от неожиданности и оглянулся. За мной стояла Анька Ватолина и как завороженная смотрела на расстеленный на парте «Дикий пляж». Как это я ее не заметил?

– Ну да, Анька, пакет!

Она смотрела, не отрывая глаз, не двигаясь и даже не дыша.

– «Дикий пляж», фирменная вещь! Нравится?

– Да! Очень! Я такой несколько раз видела! – все так же не отводя взгляда, тихо сказала она. – И с тех пор о нем мечтаю! У меня такого никогда не будет.

Я взял пакет и протянул его Аньке:

– Забирай!

Мне ли не знать, что такое мечта.

– Подожди, да как же это! – не решаясь взять, все бормотала она. – Так нельзя, они же страшно дорогие, я слышала!

– Анька, это всего-навсего пакет! Да если хочешь знать, некоторые в них картошку носят! – Я почти насильно всучил ей этот несчастный «Дикий пляж». – Держи!

И уже от дверей класса радостно прокричал:

– Да у меня такого добра – навалом!

В ту же минуту я ощутил такое освобождение, что просто петь захотелось, одновременно испытывая невероятную благодарность Аньке за эту мою свободу. Только под конец занятий до меня дошло: денег-то как не было, так и нет, но теперь я еще и пять рублей Вовке должен.

А воскресенье не просто маячило, оно уже завтра наступало, и надо было что-то срочно решать. Конечно, можно было придумать какое-нибудь безотлагательное дело, наврать, что ночью прорвало трубу или, наоборот, что случился пожар, на крайний случай сказаться больным. А еще можно было просто сообщить, что передумал. Точно, раньше хотел, а сейчас передумал, и отстаньте все от меня. Вовка именно так бы и поступил, и никто бы не вздумал его осуждать.

Но я ведь целую кучу людей подведу. Меня ребята из Монина ждать будут. Андрею аккорды еще когда обещал записать. Девчонкам сказал, что их не брошу. А если прийти завтра и честно признаться, что у меня с деньгами напряг? Ведь можно и просто посидеть, что я, мороженого не видел? К тому же они же нормальные ребята, могут и угостить в складчину, да и девчонки наверняка скинутся по полтиннику.

Нет, так нельзя. Несолидно. Вот Андрей меня Алексеем называет, считает взрослым человеком, а я припрусь такой – угощайте меня! А они возьмут и всё расскажут тому противному очкарику, сыну особиста, а он, как всегда, скривит рожу: мол, а я вам что говорил?

И вдруг у меня созрел план. Я тут же позвонил маме на работу, и когда ее позвали, выпалил:

– Мам, я сегодня у бабы Ани переночую, а то мы завтра с ребятами хотим по центру погулять, пока еще не решили точно, куда пойдем, но, может, и в Пушкинский музей сходим.

Если врать, так уж чтоб красиво.

В жизни бабы Ани было много событий, но рассказать о них она совсем не умела.

Спрашиваю я ее, к примеру, каким человеком был последний граф Шереметев, в чьем особняке они с дедом Никитой жили, а баба Аня неизменно отвечает:

– Ну как каким? Графом и был! Посмотришь на него, сразу видно – граф!

Интересуюсь уличными боями юнкеров с красногвардейцами осенью семнадцатого, в который раз слышу:

– Мы тогда в подвал спустились, а наверху бухало-бухало!

Про войну вопросы задаю и в тысячный раз получаю одно и то же:

– Тогда Багирова с четвертого этажа бомбой убило, он на крыше стоял, зажигалки тушил, а тут бомба. Потом его кишки вон на том дереве висели. – И пальцем на большую липу во дворе показывает.

У нее даже порядок слов никогда не менялся, будто на пластинку кто-то записал.

Когда в пятом классе я вступил в отряд «Красных следопытов» и собирал воспоминания ветеранов и тех, кто просто застал войну, ух как же я с бабой Аней намучился!

А еще она была очень доверчивая, ее даже неинтересно было разыгрывать. Вот, помню, давно, я еще в первом классе учился, начался партийный съезд. И неделю, а то и больше с раннего утра до позднего вечера шли трансляции выступлений вождей. А баба Аня всегда включала радио и телевизор на полную громкость, видимо боясь пропустить что-то необычайно важное. И создавалось полное впечатление, что Брежнев стоит на пороге нашей комнаты и знай себе бубнит! Тогда я незаметно позвонил своему приятелю, подговорил, чтобы тот поднес свой телефон к радиоприемнику, протянул трубку бабе Ане и воскликнул:

– Бабушка, ты только послушай, Брежнев и по телефону говорит!

Баба Аня с минуту слушала, а потом сокрушенно покачала головой:

– Надо же! Теперь до нас и дозвониться никто не сможет!

Вот почему мне пришло в голову поехать именно к ней. Я решил попытаться сыграть на ее доверчивости.

– Бабушка! – проникновенно начал я. – Завтра в филармонии будет концерт, там такие музыканты будут выступать, я всю жизнь мечтал их послушать! Но билеты остались самые дорогие, по пять рублей!

На этом и строился мой расчет. На бабу Аню такие слова, как «филармония», «консерватория», «драмтеатр», оказывали действие магическое.

– По пять! – изумилась баба Аня, прижав руку к груди. – Батюшки! Да что ж это за музыканты такие!

К подобному вопросу я не был готов, а времени что-то придумывать уже не было, поэтому я и выпалил:

– Это лучшие музыканты, английские, Deep Purple называются!

– Английские? – с явным уважением произнесла баба Аня. – Ну, даже не знаю.

Это означало, что она клюнула и дело за малым.

– Ты же мне всегда по пять рублей ко дню рождения даришь, а в этом году можешь ничего не дарить, только дай мне сейчас на билет!

– Точно музыканты хорошие? – напоследок поинтересовалась баба Аня, и я понял, что она это делает больше для порядка, а на самом деле решение принято. – Ну, даже не знаю! – повторила она.

– Лучшие! – горячо заверил ее я, не давая опомниться и воображая, что было бы с бабой Аней, если бы ей, не дай бог, завели «Звезду автострады». – Сама знаешь, в филармонию плохих приглашать не станут!

Бабушка прошла в комнату, открыла шкаф, достала из-под стопки белья ключ, подошла к комоду, отперла второй ящик сверху. И там уже из-под другой стопки белья извлекла пятирублевую бумажку и вручила мне. Купюра пахла нафталином.

Я принялся ее восторженно и, главное, искренне благодарить, гоня от себя ненужные мысли, что обманывать – это нехорошо. Конечно, нехорошо, но у меня просто нет иного выхода, тут же успокоил я потревоженную совесть.

А потом два часа, если не больше, сидел и, пыхтя от натуги, рисовал аккорды для Андрея. К подобной деятельности я был мало приспособлен, но тут уж расстарался. Я обозначал аккорды и латинскими буквами, и точками на нарисованном грифе, а используя толстый двойной красно-синий карандаш фабрики «Сакко и Ванцетти», изобразил мажорную тональность красным, а минорную синим.

Когда на следующий день ровно без десяти десять, сопровождая нарядных Таньку, Ирку и Маринку, я подошел к кафе «Космос», Андрей, Игорек и Саня уже топтались у дверей.

Увидев нас, они оживились. Все по очереди пожали мне руку, а девчонкам церемонно кивнули. Пока ждали открытия, мы стояли двумя отдельными группками, стараясь не обращать друг на друга внимания, будто случайно встретились, и все выглядело как перед танцами в пионерском лагере. Балагуря, я перемещался от одной группки к другой. Парни курили, девчонки хихикали. Наконец мы вошли.

Официантка предложила нам любой столик на втором этаже, парни из Монина выбрали тот, что посреди зала, хотя мне хотелось к окошку. Кроме нас там никого не было. Все уткнулись в меню. Я быстро взглянул на цены, пятерки хватало с запасом. А я еще и немного гривенников вытряс из бутылки перед отъездом. Дело в том, что маме кто-то сказал: если заполнить бутылку из-под шампанского монетами по десять копеек, то получится триста рублей. Вот она и начала собирать. Уже второй год пошел, а там их всего на три пальца. Так сто лет можно копить, не накопишь, а мне нужнее.

Пауза затянулась, официантка переминалась с ноги на ногу в ожидании.

Первым нарушил молчание Андрей. Он оглядел всю компанию и торжественно произнес:

– Предлагаю начать с шампанского!

И потом, обратившись к девочкам, поинтересовался:

– Надеюсь, дамы не возражают?

Дамы дружно покраснели и захихикали.

– Девушка, – крикнул Андрей, и его голос эхом отразился от стен пустого зала, – семь бокалов шампанского!

Официантка кивнула и куда-то ушла.

Так как меню было тщательно изучено, можно было и поговорить.

Андрей сообщил, что ему доподлинно известно – когда в Москве начнется Олимпиада, кругом будут продавать американские джинсы и японские магнитофоны. Все со знанием дела закивали. Ирка спросила, сколько же будут стоить такие джинсы, а то спекулянты продают аж за полторы сотни. Полторы это перебор, возмутился Игорек. Саня сказал, что ничего не перебор, если вещь фирменная, а не самострок. Не перебор, если у тебя батя начальник гарнизона, усмехнулся Андрей, явно имея кого-то в виду. Монинцы дружно засмеялись, а мы с девчонками на всякий случай принялись вежливо улыбаться.

Тут подошла официантка с подносом, заставленным бокалами.

– За прекрасных дам! – церемонно поднял фужер Андрей, оглядел стол и с пафосом продолжил: – Гусары пьют стоя!

Парни резво подскочили, с грохотом отодвигая стулья, и я вслед за ними.

Сдвинутые бокалы ответили красивым звоном. Маринка выпила залпом, Ирка стала цедить по глоточку, а Танька принялась наблюдать, как пузырьки отрываются от стенок и устремляются ввысь.

– Полусладкое – самое классное! – сообщил Саня, и все с этим согласились, дружно кивнув. – На Новый год лучше не придумаешь!