Текст книги "Павел I"

Хроника переворота

ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ УЧРЕЖДАЕТ НОВЫЙ КУЛЬТ ПОКЛОНЕНИЯ БОЖЕСТВЕННОЙ МИЛОСТИ,

или

АННА ПЕТРОВНА ЛОПУХИНА ЕДЕТ ИЗ МОСКВЫ В ПЕТЕРБУРГ

«Государь высказывал живейшее нетерпение поскорее отправиться в Петергоф. Сообразно тому, насколько государь находил приятным пребывание в Павловске, придворные определяли степень влияния государыни на своего супруга. К несчастью, государыня схватила трехдневную лихорадку почти в тот момент, когда двор должен был отправиться в Петергоф. Это препятствие страшно раздражило государя, и он готов был думать, что государыня притворилась больной, чтобы помешать ему» (Головина. С. 206).

Между тем государыня написала письмо девице Лопухиной с угрозами. Письмо до адресата не дошло, ибо его принесли государю. – Гнев был велик. – Государыня пыталась остановить его: «Я ограничиваюсь лишь единственною просьбой относиться ко мне вежливо при публике» (Мария Федоровна – Павлу, 13 июля 1798 // Шумигорский 1898. С. 133).

«В ожидании императора были все признаки страсти влюбленного двадцатилетнего юноши. Он сделал великого князя <Александра Павловича> поверенным своих чувств, только и говорил ему, что про Лопухину <…>. – Вообразите, до чего доходит моя страсть, – сказал он однажды своему сыну, – я не могу смотреть на маленького горбуна Лопухина, не испытывая сердцебиения, потому что он носит ту же фамилию, что и она. – Лопухин, о котором идет речь, был одним из придворных; он был горбат и приходился дальним родственником м-ль Лопухиной. <…> Как только императрица поправилась, двор поехал в Петергоф» (Головина. С. 206–207).

22 июля. Петергоф. Бал в честь тезоименитства Марии Федоровны: «Государь был в явно дурном настроении <…>. Фрейлина Нелидова казалась мне погруженною в глубочайшую печаль <…>. Бал этот скорее был похож на похороны, и все предсказывали скорую грозу» (Из воспоминаний барона Гейкинга // Шумигорский 1898. С. 135).

«25 июля гроза разразилась. Около десяти часов император послал за великим князем наследником и приказал ему отправиться к императрице и передать ей строжайший запрет когда-либо вмешиваться в дела. Великий князь сначала отклонил это поручение, старался выставить его неприличие и заступиться за свою мать, но государь, вне себя, крикнул: – Я думал, что я потерял только жену, но теперь я вижу, что у меня также нет сына! – Александр бросился отцу в ноги и заплакал, но и это не могло обезоружить Павла. Его Величество прошел к императрице, обошелся с ней грубо, и говорят, что если бы великий князь не подоспел и не защитил бы своим телом мать, то неизвестно, какие последствия могла иметь эта сцена. Несомненно то, что император запер жену на ключ и что она в течение трех часов не могла ни с кем сноситься. Г-жа Нелидова, которая считала себя достаточно сильной, чтобы выдержать эту грозу, и настолько влиятельной, чтобы управиться с нею, пошла к рассерженному государю, но, вместо того, чтобы его успокоить, она имела неосторожность – довольно странную со стороны особы, воображавшей, что она его так хорошо изучила, – осыпать его упреками. Она указала ему на несправедливость его поведения с столь добродетельной женой и столь достойной императрицей и стала даже утверждать, что знать и народ обожают императрицу <…>. Далее она стала предостерегать государя, что на него самого смотрят как на тирана, что он становится посмешищем в глазах тех, кто не умирает от страха, и, наконец, назвала его палачом. Удивление императора, который до сих пор слушал ее хладнокровно, превратилось в гнев: – Я знаю, что я создаю одних только неблагодарных, – воскликнул он, – но я вооружусь полезным скипетром, и вы первая будете им поражены, уходите вон! – Не успела г-жа Нелидова выйти из кабинета, как она получила приказание оставить двор» (Головкин. С. 183–184).

«Вспомните мою жизнь: не была ли она исключительно посвящена тому, чтобы любить вас? <…> Я не искала ни почестей, ни блеска <…>. Я знаю участь, которая постигнет мое письмо: я жду всего, если Вы только станете выслушивать истолкования г. Кутайсова, вместо того, чтобы верить лишь своему сердцу» (Нелидова – Павлу, 19 августа 1798).

«При чем здесь Кутайсов? <…>. Я очень мало подчиняюсь влиянию того или другого человека. Вы это знаете. Никто не знает лучше моего сердца и не понимает моих слов, как Вы» (Павел – Нелидовой в ответ // Шумигорский 1898. С. 144–146).

Нелидова сказала, что уедет из Петербурга. – «Хорошо же, пускай едет, – ответил Павел, – только она мне за это поплатится» (Из записок барона Гейкинга // Шумигорский 1898. С. 144).

5 сентября. Нелидова уезжает в Эстляндию.[20]20
  Гнев Павла на Нелидову и на Марию Федоровну немедленно выразился в увольнении от службы близких к ним лиц: 22 июля 1798 г. были отставлены вице-адмирал С. И. Плещеев и генерал Ф. Ф. Буксгевден – петербургский губернатор; на должность Буксгевдена назначен П. А. Пален; 8 августа уволен от должности генерал-прокурора князь Алексей Куракин; 19 августа – полковник А. И. Нелидов, брат Нелидовой; 6 сентября – генерал-лейтенант А. А. Боратынский, племянник Нелидовой; 9 сентября отставлен от должности вице-канцлера князь Александр Куракин. 24 августа, узнав о том, что жена генерала Буксгевдена выражала недовольство совершаемым переворотом, Павел приказал ей выехать из Петербурга. Нелидова объявила, что она уедет вместе с ней. 5 сентября супруги Буксгевдены вместе с Нелидовой отправились в Эстляндию. Нелидова вернулась в Петербург в 1800 г. – она поселилась в Смольном монастыре и ко двору более не возвращалась.


[Закрыть]

6 сентября. Анна Петровна Лопухина назначена камер-фрейлиною, Екатерина Николаевна Лопухина, ее мачеха – статс-дамой, Петр Васильевич Лопухин, ее отец – генерал-прокурором и произведен в действительные тайные советники.

3 октября. Петербург. Дворцовый бал. – Семейство Лопухиных впервые на придворном ужине. – «У нее были красивые глаза, черные брови и такие же волосы, прекрасные зубы и приятный рот, маленький вздернутый нос». Лицо – «с добрым и ласковым выражением. Она действительно была добра и неспособна пожелать или сделать кому-нибудь злое; но она была не очень умна и без всякого воспитания <…>, без всякой грации в манерах <…>. – Ее влияние выражалось только в испрашиваемых ею милостях <…>. Часто она получала от государя прощение невинных, с которыми он жестоко поступил в момент дурного настроения. Она плакала тогда или капризничала и получала таким образом, что она желала. Государыня, из угождения супругу, обходилась с ней очень хорошо; великие княжны <дочери Павла> ухаживали за ней так, что это неприятно было видеть <…>. Император придал своей страсти и всем ее проявлениям рыцарский характер, почти облагородивший ее <…>. Мадемуазель Лопухина получила Мальтийский орден, это была единственная женщина, которой была предоставлена эта милость <…>. Имя Анны, в котором открыли мистический смысл Божественной милости,[21]21
  Имя Анна переводится как Божья благодать.


[Закрыть] стало девизом государя <…>. Малиновый цвет, любимый Лопухиной, стал излюбленным цветом государя, а следовательно, и двора. <…> Государь подарил Лопухиной огромный дом на Дворцовой набережной. Он ездил к ней ежедневно два раза в карете, украшенной только Мальтийским крестом и запряженной парой лошадей, в сопровождении лакея, одетого в малиновую ливрею. Он считался в этом экипаже инкогнито, но в действительности всем было известно, что это едет государь <…>. Балы давались часто, чтобы удовлетворить страсть к танцам мадемуазель Лопухиной. Она любила вальсировать, и этот невинный танец, запрещенный до сего времени как неприличный, был введен при дворе. Придворный костюм мешал танцевать Лопухиной <…>, и появился приказ, чтобы дамы в выборе костюма руководились только своим личным вкусом <…>, приказ, которому вся молодежь подчинялась с самым большим удовольствием» (Головина. С. 214, 211–212).

Через полтора года Павел выдал Лопухину за 22-летнего князя Гагарина: «Государь, находясь у мадемуазель Лопухиной, получил известие о победе Суворова, причем последний прибавлял, что пришлет в скором времени князя Гагарина со знаменами, взятыми у врага, и подробностями этого дела. Это известие вызвало у Лопухиной смущение, которое она напрасно старалась скрыть от государя <…>. Она бросилась к его ногам и призналась ему, что она была знакома с князем Гагариным в Москве, что он был влюблен в нее <…>. – Государь с волнением выслушал это признание и мгновенно решил устроить брак Лопухиной с князем Гагариным» (Головина. С. 223–225).

Свадьба Анны Петровны и князя Гагарина совершилась в феврале 1800 года. Но это совсем не означало, что государь перестал почитать в ее образе Божественную милость: после переезда в Михайловский замок ей были отведены собственные апартаменты в близости от комнат императора. – После ее ранней смерти (в 1805 году) князь Гагарин, говорят, велел надписать на ее гробнице: Супруге моей и благодетельнице (Греч. С. 155).

«Я находился во дворце, когда князь Гагарин прибыл ко двору, и вынес о нем впечатление как об очень красивом, хотя и невысокого роста человеке. Император тотчас же наградил его орденом, сам привел к его возлюбленной и в течение всего этого дня был искренно доволен и преисполнен гордости от сознания своего, действительно, геройского самопожертвования. И вечером на маленьком дворцовом балу он имел положительно счастливый и довольный вид, с восторгом говорил о своем красивом и счастливом сопернике и представил его многим из нас с видом искреннего добродушия» (Саблуков. С. 61–62).

«Но прежняя требовательность относительно всего, что касалось службы, была доведена до высшей степени» (Головина. С. 212).

7 ноября. «Самый образ жизни его долженствовал также много способствовать к соделанию нрава его суровым и мрачным: он вставал рано и в шесть часов утра садился уже выслушивать доклады, в которых помещаемы были подробные донесения о болезнях, смертях, убийствах, злонамерениях и всяких несчастиях или преступлениях, в том или другом месте толь обширного государства случившихся. Ежедневные или, по крайней мере, частые, тотчас по пробуждении от сна выслушивания сих обстоятельств, без сомнения, возмущали в нем дух и располагали чувства его к угрюмости и гневу. После докладов, с сими мрачными мыслями, обыкновенно спешил он на вахт-парад обучать офицеров и солдат, где, как в это время, так и в остальные часы дня, все приказы и действия его отзывались сими утренними впечатлениями. Везде казались ему измены, непослушания, неуважения к царскому сану и тому подобные мечты, предававшие его в руки тех, которые были для него опаснее, но хитрее других» (Шишков. С. 72–73). – «Вообще характер Павла представлял странное смешение благородных влечений и ужасных склонностей <…>. С внезапностью принимая самые крайние решения, он был подозрителен, резок <…>. В минуты же гнева вид у Павла был положительно устрашающий» (Ливен. С. 177–179).

8 ноября. «Наш организм, коллоидальная система которого претерпевает постоянные изменения, обладает утонченной чуткостью ко всяким внешним воздействиям и колебаниям. <…> – Многие из этих колебаний не доходят до порога сознания, и обычно крепкие и здоровые организмы слабо реагируют на них. Но резкие колебания физической среды и в крепких организмах вызывают известные нарушения, изменяют знак тонуса высшей нервной деятельности и создают то, что в общежитии называется „сменою настроений“, без какой-либо видимой причины. <…> – Для болезненных человеческих организмов играют роль порой ничтожные изменения физической среды <…>. – Целый ряд нервных и патологических заболеваний тесно связан с периодическими или непериодическими изменениями окружающего организм электрического или магнитного поля, находящегося в зависимости от положения небесных светил» (Чижевский. С. 53–55). А поскольку небесные светила меняют положение ежесекундно – ежесекундно меняется и физическая среда. Когда она благотворно действует на живые организмы, мы этого не замечаем – кажется вполне естественным то состояние жизни, когда никто никого не подозревает, не ссылает, не арестовывает. Зато мы очень хорошо чувствуем на себе следствия неблагоприятных влияний, ибо тогда те самые «болезненные человеческие организмы», о которых помянуто в предыдущей цитате, начинают испытывать эти влияния и переносить их на своих близстоящих с энергией, настолько эквивалентной давлению небесных сфер, что мы невольно чувствуем всю силу горнего гнева за грехи наши. Конечно, можно утешаться тем, что «болезненный организм» – это медиатор небес, но жить, поминутно испытывая на себе пульсацию Вселенной, – тяжелое испытание. Нельзя даже обнадеживать себя привычным авось: авось, пройдет. Сегодня – пройдет, завтра – не минует.

 
Безверья гидра проявилась:
Родил ее, взлелеял Галл —
В груди его, в душе вселилась,
И весь чудовищен он стал!
Растет – и тысячью главами
С несчетных жал струит реками
Обманчивый по свету яд:
Народы, царствы заразились,
Развратом, буйством помрачились.
И Бога быть уже не мнят.
Нет добродетели священной,
Нет твердых ей броней, щитов;
Не стало рыцарств во вселенной;
Присяжных злобе нет врагов;
Законы царств, обряды веры,
Святыни – почтены в химеры;
Попран Христос и скиптр царей;
Европа вся полна разбоев;
Цареубийц святят в героев:
Ты, Павел, будь спаситель ей!
 

(Державин. С. 67)

«Всем известно, что революционное французское правительство, как некий беснующийся исполин, терзая собственную свою утробу и в то же время с остервенением кидаясь на других, наводило страх» всей Европе (Шишков. С. 62).

Французская революция началась в Париже в 1789-м году. Сначала там разрушили тюремный замок, потом приняли конституцию и сократили власть короля, затем вообще отменили монархию, назначили республику, казнили короля с королевой, стали истреблять всех подозрительных и, наконец, объявили войну тиранам Европы. Павел знал Людовика XVI-го и Марию Антуанетту не по газетам, а лично – в мае 1782-го года во время поездки по Европе он месяц жил в Париже; гибель тех, чьи живые черты сохраняются в памяти, действует на воображение всегда сильнее, чем смерть людей, знакомых только по именам. Образ цареубийц-якобинцев преследовал воображение нашего императора; видимо, он всерьез думал, что и у нас может произойти нечто подобное. У него был логический ум, воспитанный на классических литературных образцах древности и современности, и он знал, что все в мире совершается по закону подражания, открытому еще Аристотелем. Подражания в безделицах – свидетельство готовности подражать в деле. Поэтому он так немилосердно гнал из России новейшие французские моды: якобинство в одеждах – знак намерения последовать французам в свободе, равенстве и братстве.

Хотя якобинцы как таковые недолго правили Французской республикой, якобинский дух энергизировал французскую нацию все девяностые годы. Уцелевшие аристократы бежали из Франции по окрестным странам. В наших западных губерниях нашел себе зимние квартиры и содержание военный корпус принца Конде (семь тысяч эмигрантов); принц Конде с своим сыном герцогом Бурбоном и внуком герцогом Энгиенским были награждены высшей российской наградой – орденом Андрея Первозванного – за вклад в дело борьбы с мировой революцией. Французскому королю в изгнании – Людовику Восемнадцатому – было предоставлено убежище в Митаве с пенсией в двести тысяч рублей.

По мере разлива революции в Париже – в остальной, еще монархической Европе тревожились все более, и наконец австрийская и испанская армии пошли восстанавливать во Франции старый порядок. Сначала, в 1792-м и 1793-м годах они наступали. Но якобинцы избрали в Париже Комитет общественного спасения, объявили, что их отечество в опасности и мобилизовали революционных граждан. Весной 1794-го года 850 тысяч французов были под ружьем, и революционные армии стали наступать. Пруссия, встрявшая было в войну, заключила с Францией сепаратный мир.

Екатерина II не однажды говорила, что спасение монархии во Франции – дело всех государей Европы, однако военной помощи не давала; у нее были свои заботы, ближние к границам России: когда в Париже началась революция, мы воевали на два фронта – с Швецией и с Турцией; когда там казнили короля – мы делили Польшу; когда революционные французские армии из обороны перешли в атаку, Суворов усмирял поляков, взволновавшихся от ликвидации их государства, а Валериан Зубов вел армию к берегам Каспийского моря для освобождения Закавказья от персидского ига.[22]22
  Речь идет о русско-турецкой войне 1787—91 гг., русско-шведской войне 1788—90 гг., разделах Польши между Россией, Австрией и Пруссией (1793; 1795 гг.), персидском походе 1796 г. (в прикаспийские провинции Персии).


[Закрыть] В 1796-м, незадолго до своей кончины, Екатерина, по слухам, повелела наконец фельдмаршалу Суворову готовиться к походу на Париж. «Безбожные, окаянные французишки убили своего царя, – говорил фельдмаршал своим солдатушкам, приступая к подготовке похода. – Они дерутся колоннами, и нам, братцы-ребята, д лжно учиться драться колоннами» (Столыпин. С. 7).

Но едва Екатерина умерла, Павел немедленно отставил все наступательные планы, вернул корпус Валериана Зубова, прекратил закавказскую войну и сказал, что «теперь нет ни малейшей нужды России помышлять о распространении своих границ, поелику она и без того довольно уже и предовольно обширна <…>, вследствие того хочет он все содержать на военной ноге, но при всем том жить в мире и спокойствии» (Болотов. С. 177).

В сущности, он говорил то же, что в последние пятнадцать лет своего царствования, в промежутках между войнами, говорила покойная Екатерина, и, подобно матери, Павел недолго держался своего слова. То есть в течение двух лет наш император не преследовал якобинцев за пределами своего государства, а преследовал только внутри: репрессировал круглые шляпы, жилеты, частные типографии и вольные разговоры, запрещал ввоз в страну заграничных книг, журналов и нот;[23]23
  Анахронизм: ввоз иностранной литературы был воспрещен уже после военных действий 1799 года – см. указ от 18 апреля 1800 г. (ПСЗ. № 19387).


[Закрыть] вводил новые правила въезда иностранцев в Россию:[24]24
  См. приказ рижскому военному губернатору от 28 июня 1798 г. Все едущие в Россию иностранцы должны: а) получить рекомендательное письмо от какого-либо торгового дома к кому-либо из российских подданных или в какой-либо из русских торговых домов; б) завизировать это письмо у русского посланника в том государстве, где проживает иностранец; в) получить от посланника «свободный пропуск» на въезд в пределы России. Российские посланники имеют право выдавать визы только «несомнительным людям», проверять возможные случаи обмана и подлога со стороны едущих, подробно сообщать по дипломатическим каналам о каждом едущем с указанием маршрута и цели его движения. По прибытии иностранца на границу России пограничная стража должна: а) проверить его документы; б) известить об иностранце тех губернаторов, через чьи губернии он поедет; в) «сомнительных же задерживать на самой границе под присмотр» (Анекдоты. С. 261–262).


[Закрыть] виза от русского посланника в той стране, откуда едет гость; документ о маршруте и цели приезда; проверка документов на границе и проч., проч., проч.

Отчасти состоянию нейтральности России способствовало состояние военных дел на прочем континенте. Накануне своей коронации, в 1797-м году, Павел едва не нарушил своего слова, и 4-го апреля уже отдал было приказ трем нашим дивизиям готовиться к походу на помощь Австрии. Но не успел приказ дойти до дивизий, как австрийцы начали с французами переговоры о мире. Говорят, когда австрийский посол в Петербурге намекнул Павлу на то, что, ежели русские дивизии пойдут в поход, перемирие можно прервать, – Павел, пожав плечами, спросил: «Вы еще недостаточно терпели поражений?» (Валишевский. С. 296)

Впрочем, он совсем не безразличным взором следил за происходящим на континенте. Когда он узнал о том, что прусская дипломатия сепаратно договаривается с французами о некоторых территориальных взаимозачетах (Франция закрепляется по левому берегу Рейна, Пруссия получает себе несколько мелких германских княжеств), он послал прусскому королю угрожающее письмо: «Обвиняют кабинет Вашего Величества, <…> будто бы он старается скрытно расстроить примирение Европы; говорят, что Ваше Величество, дозволяя французам завоевания, ожидаете себе доли от раздробления империи Германской <…>. Вас не должно удивить, если я скажу, что не останусь равнодушным свидетелем <…>, но употреблю в действие всю власть и все силы, врученные мне Провидением» (Шумигорский 1907. С. 142).

Император Павел, даром что перелицовывал политику своей матери, в общем-то мыслил в международных делах по той же логике, что и Екатерина: чем более ослабнет могущество сильнейших европейских дворов, тем более возрастет могущество России. Он не собирался заступаться за австрийцев и пруссаков из моральных соображений. Прежде чем восстанавливать порядок в Европе – надо было обустроить собственное государство.

Но вот в 1797-м году император Павел принял под свой протекторат остров Мальту – владения католического Ордена рыцарей святого Иоанна Иерусалимского – и обязался, соответственно, способствовать финансовому и прочему процветанию Ордена. «Близко наблюдавшие Павла люди, – сообщает летописец, – не раз отмечали черты рыцарственности в его характере (высоко развитые понятия о чести и достоинстве, великодушии, выражавшиеся, в частности, в готовности принести публичные извинения незаслуженно обиженным и т. д.). Именно эти черты он возвел в принцип своего бытового и общественного поведения. <…> – Из-за рыцарской доминанты естественно проистекала повышенная знаковость павловского общественного устройства <…>. Это и неукоснительное внимание к четкой регламентации публичных и частных отношений. Это и особая роль (строже всего соблюдаемая при дворе и в армии) этикета, иерархии почестей, эмблемы, цвета, жеста и т. д. <…> – Ярким примером приверженности Павла I к рыцарской идее явились его отношения с Орденом иоаннитов на Мальте. Чудом доживший до нового времени осколок объединения рыцарей-крестоносцев, католиков-иезуитов, Мальтийский Орден во второй половине 1790-х гг. оказался из-за грозных событий Французской революции в крайне тяжелом положении и вынужден был искать защиты у глав европейских монархий. Иезуиты еще в конце царствования Екатерины II обосновались в России, а с воцарением ее сына стали добиваться его участия в мальтийских делах. Павел I <…> в декабре 1797 г. принял Орден под свое покровительство <…>. В сентябре 1798 г. он принял Мальтийский Орден под свое верховное руководство, а в ноябре возложил на себя достоинство великого магистра Ордена <…>. Указание на достоинство „Великого Магистра Ордена св. Иоанна Иерусалимского“ вошло в состав общей титулатуры Павла I, изображение мальтийского креста было внесено в государственный герб, а сам крест включен в систему высших российских орденов» (Тартаковский. С. 214–215).

Вставить католический крест в герб православной державы – сильная акция, означавшая не только публичное вступление России в состояние веротерпимости, но и готовность принять под свое покровительство весь католический мир в защиту от безбожных якобинцев.[25]25
  Кстати, о веротерпимости. В вопросах веры Павел не отличался ни тупым обскурантизмом (как его бабка Елисавета Петровна), ни беспечной легкомысленностью (как его отец Петр Третий), ни осторожным лицемерием (как его мать Екатерина Вторая). Конечно, он от природы имел склонность к мистической экзальтации и, соответственно, к заглядыванию в потустороннюю беспредельность – мы знаем это по его собственным рассказам о его видениях (встреча с призраком Петра Первого, видение накануне смерти Екатерины) и по неизвестному нам в подробностях, но бесспорно имевшему место вниманию Павла к собраниям масонских лож. Однако он был слишком просвещен для того, чтобы акцентировать свой мистицизм на публике – поэтому михайлоархангельскую семантику его царствования следует расценивать прежде всего как «политическую стратагему» (Болотов. С. 256), в которой вряд ли стоит преувеличивать степень выставленности напоказ интимных чувств царя. Что же касается православной церкви, то, нет спору, Павел, будучи вполне верующим человеком, относился к своей церкви не совсем так, как обычный верующий, ибо занимал особенное место русского императора – т. е. лица, по своему статусу стоящего над церковью (что он прямо продемонстрировал во время коронации). Но он отнюдь не считал православную церковь единственно возможной церковью в России. Разумеется, он не сомневался в ее исключительном праве на лидерствующее положение среди других конфессий. Однако это не означало, что другие конфессии следует угнетать, изгонять или не допускать. Он издал указы, переводящие старообрядцев в твердое легальное состояние, он ободрял иезуитов, он стал магистром католического ордена-государства, он предлагал папе Пию VII политическое убежище в России и готов был заключить политический союз с римско-католической церковью.


[Закрыть]

Безбожные французы тем временем продолжали освобождать Европу от власти тиранов: в Голландии была установлена Батавская республика, в Ломбардии – Цизальпинская, в Генуе – Лигурийская; в Швейцарии – Гельветическая. В январе 1798-го года французские войска заняли Папскую область и провозгласили там Римскую республику. В июне 35-тысячный французский корпус во главе с генералом Бонапартом направился на освобождение Африки от англичан. По пути французы высадились на острове Мальта. Русскому посланнику было предписано выехать с острова в течение трех часов. Объявлено, что любой русский корабль, появившийся у берегов Мальты, будет потоплен.

Это было личное оскорбление императору Павлу. 13-го июля 1798 года, в разгар семейного скандала из-за девицы Лопухиной, император отдал приказ 16-тысячному корпусу генерала Розенберга сосредоточиться у Брест-Литовска для похода на Запад.

Осенью 1798-го против безбожной Франции составилась редкостная по вероисповеданию коалиция: Россия, Австрия, Англия, Турция. В Средиземное море была послана русско-турецкая эскадра адмирала Ушакова и английская эскадра адмирала Нельсона. Они собирались с моря атаковать занятые французами южные земли Европы. С суши на французские республики должны были надвинуться совокупно действующие русские и австрийские армии. Император Франц просил Павла прислать во главу войск Суворова.

Суворов был помилован еще год назад – в феврале 1798-го. Вдруг, как это обычно бывало и с другими, император снял с фельдмаршала надзор и всемилостивейше дозволил приехать в Петербург. «Если было что от него мне, я сего не помню», – сказал император (Милютин. Т. 3. С. 124). Суворов приехал. Павел позвал его на вахтпарад. Суворов морщился, зевал, гримасничал и паясничал как всегда, когда чем-то был недоволен. Павел позвал его на другой вахт-парад, потом на третий. Но Суворов продолжал дурить: то треугольная шляпа падала у него с головы, и он с клоунскими ужимками пытался ее поймать, то шпага, прицепленная по новым правилам, мешала пролезть в дверь кареты, и фельдмаршал никак не мог сообразить, как ему быть, то он начинал бегать не в ногу перед солдатским строем, мелко крестясь и бормоча себе что-то под нос (Петрушевский. Т. 2. С. 390–391). Служить под приглядом императора Суворов не хотел. Он хотел воевать, ибо на войне был себе хозяин. «Пусть меня сделают главнокомандующим, – говорил он, – дадут мне прежний мой штаб, развяжут мне руки, чтоб я мог производить в чины, не спрашиваясь. Тогда, пожалуй, пойду на службу. А нет – лучше назад в деревню. Пойду в монахи» (Суворов. Письма. С. 697). – Император терпел-терпел, но, наконец, отстал от него, дозволив ехать, куда тот хочет. Суворов уехал обратно в деревню.

Прошел год, и теперь все стало иначе. От войны Суворов отказаться не мог – на войне он жил, без войны угасал.

9-го февраля фельдмаршал прибыл по вызову Павла в Петербург, император возложил на него Мальтийский крест, и 17-го февраля Суворов выехал в Вену спасать Европу – принять командование над соединенными русско-австрийскими войсками для похода в Италию против французов.

ОЧЕРКИ ВОЕННЫХ СОБЫТИЙ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 1799 ГОДА

«Первые русские войска прибыли в Верону 17 <6> апреля. Командование над армией принял Суворов. Он поручил своему предшественнику, фельдмаршалу Краю, осаждать Мантую и Пескиеру с 25000 человек <…>, а лично сам с 60000 человек двинулся на Брешиа. Этот город сопротивлялся ему всего 24 часа. Он взял в нем 1200 пленных французского гарнизона. Бергамо, имевший такой же гарнизон, сдался 23-го <12>. 25 <14> апреля главная австро-русская квартира прибыла в Тревильо, на левом берегу Адды <…>. – Шерер оставил командование французской армией и отправился в Париж. Его заместил генерал Моро. <…>

Макдональд с неаполитанской армией <…> с нетерпением ждал приказаний от Моро <…>. 18-го <7> июня, в 5 часов пополудни, Суворов атаковал четырьмя колоннами неаполитанскую армию. Французы были отражены и сосредоточились на правом берегу Треббии. 19-го <8-го> Макдональд переправился через реку тремя колоннами, имел сначала успех, который остался неразвитым, и – проиграл сражение. <…> Суворов следовал за ним в течение четырех дней» (Наполеон. С. 311–315).

ОЧЕРКИ ВОЕННЫХ СОБЫТИЙ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 1799 ГОДА

«Русский Бог велик… охают французы <…>. Еще новую победу Всевышний нам даровал». – 15 <4> августа неприятель «атакован, совершенно разбит и обращен в бегство. Урон его простирается, по признанию самих французов, до 20000 человек» (Из августовских писем Суворова Ф. В. Ростопчину и Ф. Ф. Ушакову // Суворов. Письма. С. 349–350).

«Суворов покрыл себя бессмертной славой. Его имя вызывало восторг и удивление. Император <…> пожелал, чтобы его поминали за обедней вместе с членами императорского дома» (Головина. С. 223).

«Для сохранения в памяти в предыдущих веках великих дел генерал-фельдмаршала нашего графа Суворова-Рымникского, в четыре месяца избавившего всю Италию от безбожных ее завоевателей, <…> жалуем ему <…> знаменитое достоинство князя Российской Империи с титулом Италийского <…>. Гвардии и всем российским войскам даже в присутствии государя отдавать ему все воинские почести, подобно отдаваемым особе его императорского величества» (Из указа Павла I от 8 августа и приказа от 24 августа 1799 года // Суворов. С. 261, 263, 268, 270).

«Я живу рядом с домом, где квартирует около 20 бравых гренадеров из императорского батальона, и, проходя мимо, беседую с ними. Всякий день они поручают мне: „Попросите государя, чтобы приказал французов-то живых не оставлять. Уж этот род нечестивый весь перевесть должно“ (Ростопчин. С. 230).

«Успехи Суворова вызвали еще большее озлобление императора Павла против республики. Он выставил несколько корпусов: 30000 человек под командованием генерала Корсакова отправились в Швейцарию; 18000 человек <…> погрузились в Ревеле на английскую эскадру; 11000 человек были отправлены в Италию на пополнение к Суворову; это доводило до 90000 человек силы русских, участвовавшие в этой кампании. Ломбардская жара была непереносима для русских. Смешение различных наций в одной и той же армии вызывало одни неудобства. Австрийские генералы были мало удовлетворены тактикой генерала Суворова, замашки которого их раздражали. Коалиционные кабинеты пришли к соглашению о том, чтобы одновременно действовали четыре армии: одна в Италии, составленная из австрийцев, <…> одна в Швейцарии, составленная из русских, французских эмигрантов и швейцарцев, под командованием Суворова; одна на Нижнем Рейне, <…> одна в Голландии <…>.

Французское правительство, со своей стороны, не падая духом от поражений, усердно начало пополнять свои армии. Гельветская армия была самой сильной. Генералу Массена посылались приказ за приказом, чтобы он предупредил прибытие русских и овладел Цюрихом <…>.

Со своей стороны, Суворов покинул командование итальянской армией. 14 <3> сентября он прибыл в Беллинцону с 20000 русских, уцелевшими у него из 51000 человек <…>.

Массена почувствовал, наконец, что наступил решительный момент, и ему больше нельзя терять ни одного дня, так как, если он даст время Суворову прибыть в Цюрих, его положение сделается опасным <…>. Главная квартира Корсакова расположилась в Цюрихе <…>. В ночь с 23 на 24 сентября Массена выставил батарею из 20 пушек <…>. Русские отважно выдерживали натиск со всех сторон. Они удерживали город Цюрих часть ночи с 25 на 26-е, но наконец французы выломали ворота. Корсаков на правом берегу Рейна собрал только половину своего корпуса. В сражении им было потеряно 15000 человек, госпитали, склады и обозы. <…>

В тот же самый день, 25 сентября, Суворов прошел через Сен-Готардский перевал, громко заявляя о своем намерении <…> двинуться прямо на Люцерн и Берн и отбросить в течение нескольких дней французскую армию <…>. Прибыв в Гларис, Суворов узнал о поражении у Цюриха <…>. Это заставило его подчиниться необходимости и очистить Швейцарию, бросив своих отсталых, больных и раненых и оставив много пленных в руках победителя. 8 октября он прибыл в Койре с остатками своей армии, подавленный подобным концом кампании, начатой при таких счастливых предзнаменованиях» (Наполеон. С. 325–327).

Реляции, подобные цитированным выше, захватывают дух у редких читателей. Зритель эпох, алчущий мифов и анекдотов, несомненно, перестал вникать в подробности маршрутов Суворова уже со второго абзаца рассуждений Наполеона. И правильно сделал, ибо в историческом повествовании, в отличие от военной статистики, важен результат, а не процесс подсчета: сколько войск, какого числа и проч.

Результат же, если коротко говорить, был примерно тот же, как и всегда, когда мы вступали в коалиции.

Пока мы воевали, союзные Австрия и Англия нашими успехами гордились, но лишь дело стало близиться к заключению мирных трактатов и установлению государственных интересов в пределах, очищенных от французов, союзники стали выказывать живейшее нетерпение насчет скорейшего вывода русской пехоты из Италии, а русских судов из Средиземного моря.

Суворов, по очищении Италии от французов, отправился по приказу в Швейцарию: тут, в Альпах, на Сен-Готардском перевале, французы окружили его, и он пошел по горной тропе: он пролез сквозь горы, угробив пол-армии в сен-готардских ущельях, чтобы, спустившись в долину, узнать, как накануне его безумного перехода войско генерала Корсакова бежало из Цюриха, а союзные австрийцы не сделали ни шагу на помощь.

Суворов был в бешенстве: «Я покинул Италию раньше, чем было должно. Но я сообразовывался с общим планом <…>. Я согласовываю свой марш в Швейцарию <…>, перехожу Сен-Готард, преодолеваю все препятствия на своем пути; прибываю в назначенный день в назначенное место и вижу себя всеми оставленным <…>. Позиция при Цюрихе, кою должны защищать 60000 австрийцев, оставлена на 20000 русских, коих не обеспечили продовольствием <…>. Что мне обещали, ничего не исполнили» (Суворов – австрийскому эрцгерцогу Карлу, 20-е числа октября 1799 // Суворов. Письма. С. 367).