Текст книги "Цeлитель"

Теперь ситуация изменилась.

Не виделись мы с ним довольно долго, виной всему неприятная история, связанная с моим бывшим телеканалом, в которой, как мне казалось, Зарин показал себя не с лучшей стороны.

Владимир Иванович сидел один в кабинете и курил, уставясь немигающим взглядом в захламленный стол.

– Явился, наконец! – хрипло выкрикнул он вместо приветствия.– Ну, проходи, проходи, сынку, дай я на тебя погляжу.

– Здорово!

Он пожал руку и указал на стул.

– Садись, рассказывай.

– А чего рассказывать? Опять без работы, без денег. В общем, всё периодически повторяется. Ещё башка гудит со вчерашнего.

– Это дело легко поправимое.

Он легко извлек из-под стола бутылку водки, стакан, тарелку с какими-то кусками.

– Пей! – налил щедрой рукой.

Я выпил. Подождав, пока волна тепла упала в желудок, потом пошла согревать голову, взял корку хлеба и занюхал.

– Значит, явился? – повторил Зарин свой вопрос. – А я знал, что ты скоро придёшь к бате. Чего так долго?

– На пару бардовских фестивалей съездил, отдохнул немного.

Володя тоже выпил и отёр рот тыльной стороной ладони.

– Но не приходил ты по другому поводу, – сказал, немного прокашлявшись. – Ты, дурачок, просто до сих пор не можешь мне забыть той истории, связанной с Шагибековым.

Я хотел соврать, но промолчал.

– Не понял ты тогда всей комбинации, а я ничего толком не объяснил. За это винюсь.

Он дурашливо поклонился.

– А в чём была комбинация? – спросил я осторожно. – Вы просто решили забрать у меня всё и оставить не при делах.

– В конечном итоге разве не так получилось? – спросил он резко. – Только, при том раскладе, во главе канала становился я и Шагибеков, если б ты не упёрся. При нашем руководстве ты никогда не остался бы в подобном нынешнем твоём положении. А сейчас кто им владеет? Верно. Абсолютно посторонние люди. К тому же оставившие тебя безо всяких копеек.

Он опять налил и продолжил.

– Хорошо, ты вытащил канал, не дал ему сдохнуть. Но начал ты это делать без всякого золотого запаса. А это – величайшая дерзость! Я же притащил тебе денежный мешок, но ты от него отказался.

Я решил пояснить.

– Володя, ты же знаешь, я образовал «Арту» на развалинах «Ансата» с одной целью: не отдать информационное пространство города этому самодовольному идиоту Халакову, с его «Абрисом»…

– Пространство, высокие цели! – заорал Зарин, перебивая меня. – Ты просто дурак! Образовал «Арту», открыл «Обозрение»! Что ты ещё натворил в этом городе? Сам-то ты в какой чёрной заднице опять оказался? А Халаков, между прочим, на новенькой «Ауди» ездит и давно забыл, как тебя кличут. Так кто из вас идиот?

Он уставился на меня немигающими глазами, ожидая ответа. Не дождавшись, продолжил.

– Да, ты был до сих пор непревзойденным телеведущим; да, ты был блестящим журналистом и талантливым редактором… Ну и что? Что теперь? Да просто о себе надо было хоть чуть-чуть думать, а не об информационном пространстве. О себе! Страховаться надо было как-то! А как? Пришёл бы к бате вовремя, он бы тебя научил. Нет, гордость обуяла – я, я … Головка, сам знаешь от чего. Нет, ты приходишь сейчас, когда тебя нигде не берут на работу. И не возьмут, помяни моё слово. Люди никому не прощают быстрых успехов. И дальше никто тебе не даст жить хорошо.

Зарин самодовольно улыбнулся.

– Я и только я не дам тебе сдохнуть с голоду. Хотя сколько раз уже в жизни страдал за свою доброту. Зато половина журналистов в Казахстане меня до сих пор «батей» называют. Так вот, поработаешь пока на хозяйственных делах. Может быть, чуть позже откроем газету, не знаю. Платить буду триста в день, извини, больше не могу. На хлеб и сигареты хватит.

Он недолго помолчал и добавил:

– Найдёшь пару человек на таких же условиях, с хозяйством много заморочек, надо быстрей разобраться. Будешь у них бригадиром.

_________________________

Поверьте, автор, пишущий о себе, никогда не выложит всей правды. Его «неважно» надо понимать так, что от этого «неважно» до настоящего большого «плохо», которое и приключилось, – небольшая дистанция.

Все мы действуем в угоду жанру, чтобы излишне не травмировать читателя. Ибо, правда порой настолько нелицеприятна и жестока, что лучше всю её не обнажать, хотя бы из соображений человеколюбия.

Все мы пишем, надеясь, что когда-нибудь прочитают, оценят и признают. Напрасные надежды! Никто не заметит, не оценит, не признает.

Памятников нам тоже не поставят. Наоборот, мы будем гонимы и презираемы, нас будут бить и унижать.

И умрем мы одиноко, где-нибудь под забором.

4

Потянулись дни, недели, месяцы – скучно и однообразно, как цифры на электронном табло. Свою благополучную прошлую работу я старался не вспоминать. Ещё бы: уютный кабинет, оборудованный всем необходимым; чистая рубашка, галстук; сотрудники, готовые в любую минуту, по твоей прихоти, идти куда угодно… Всего этого, конечно, не было в грязной каморке подвала типографии. Рабочую, цеховую часть Владимир Иванович продал, и её надо было освободить. С Ринатом и Андреем, которые пришли сюда работать вслед за мной, мы очищали цеха, сортировали железо, разбирали шрифты для переплавки, снимали косяки и двери, собирали всякое другое дерево. Всё сносили в крайнюю комнату, для вывоза в коттедж Зарина.

Самого «батю», казалось, мало что интересовало. Он часто выпивал, любил вспоминать своё славное журналистское прошлое. Иногда вызывал меня в кабинет, наливал водки и спрашивал:

– Помнишь, в Воргороде была дорога, засратая такая, вся в ямах? По ней даже машины не могли проехать.

Конечно, я помнил.

– Навести там порядок помогла одна моя малюсенькая заметочка в нашей газете.

Подобных примеров у него было множество и каждый он приводил с удовольствием. И совершенно не врал, потому что одно время был самым авторитетным журналистом города.

Захмелев, становился строже и вдруг вопрошал:

– Чего это ты здесь сидишь?

– Ты сам вызвал.

– Быстро работать! Пацанов твоих я не знаю, украдут чего-нибудь и пропьют, а тебя рядом нет. Бегом!

На Зарина я был не в претензиях. Он на девять лет старше. К тому же, из тех немногих, кто помогал мне всегда.

_________________________

Наш рабочий день начинался с опохмелки. Магазин был в этом же здании, на первом этаже. Нам, «заринским», давали в долг. Брали бутылки, закуску, сигареты, а вечером «с получки» отдавали. От трёхсот тенге оставалось немного.

Взбучек и нагоняев за выпивку мы получали редко, и это нам нравилось. Поэтому пили, не стесняясь.

– Иваныч – хороший мужик, – говорил Ринат.– Сам с утра накатит, зайдёт, наорёт, а потом ещё и двести кинет на стол…

Часто мы работали на коттедже. Целыми днями клали кирпич, выстраивая перегородку, носили уголь, сортировали «привоз» из старой типографии. Нас хорошо кормили, поили, давали денег на проезд и за работу. Иногда Зарин отсыпал нам картошки для дома. Все были довольны.

В типографии, порой к вечеру мы так набирались, что не в силах были дойти домой – ночевали тут же, в подвале. Ринату – «по барабану», Андрею вроде бы тоже, но утверждать не берусь. Говорил он редко, о себе вообще ничего не рассказывал. Но мне почему-то казалось, что ведает он и может гораздо больше, чем обычный человек.

Не пройдет двух недель и я его узнаю гораздо лучше, но…поздно будет.

Короче говоря, ребятам было всё равно, где ночевать. А у меня начались настоящие семейные проблемы. И я под их гнетом постепенно опускался, переставал бриться, ходил в «рабочей» одежде. Моя компания находилась теперь здесь, «у Иваныча».

Жизнь круто изменилась всего за несколько месяцев.

В короткие минуты возвращения в здравый рассудок, я был готов сам себя прикончить, вспоминая прежнюю работу, благополучие, теперь казавшееся зыбким сном. Вспоминал жену, дочь, которая училась в областном центре и постоянно нуждалась в деньгах; вспоминал сына. Наверное, все они теперь меня презирали. И поделом.

«Тем лучше, – думалось отстранённо.– Сдохну, жалеть долго никто не будет, быстро выкинут из памяти, как ненужную вещь. Не хочу, чтобы мои дети так же мучились и переживали, как я после похорон отца».

Домой приходил, когда жена была на работе.

С любовью оглядывал книжные полки, на которых стояла вся мудрость мира; заходил в комнаты и в диком отчаянье осознавал: я здесь больше не нужен.

И уходил обратно.

Все кончено.

5

Однажды в нашем логове появилась женщина.

Она вошла, когда мы разливали очередную порцию водки.

Вонь, естественно, стояла жуткая, несмотря на открытую форточку; повсюду валялись пустые бутылки, промасленное тряпьё и грязная бумага.

Ринат уже лежал на диване, блаженно посапывая. Мы с Андреем играли в карты.

Впоследствии, анализируя всё, вспоминал, что Андрей никогда не «отключался» раньше меня, повсюду ходил следом. И даже, если выглядел пьяным, то отнюдь не пьяно – внимательно – зыркал по сторонам, словно охраняя.

Она едва переступила порог, а на меня пахнуло прежней жизнью, в которой была Йен.

Нет-нет, прочь!

Белые брюки, красный свитер, волосы цвета соломы, она казалась доброй пришелицей из того, теперь далекого от меня, мира.

– Здравствуйте!

Андрей посмотрел на неё, как на врага, даже глаза изменили цвет.

– Вы, женщина, не туда попали, – сказал он. – Контора находится выше, так что вам туда. У нас таких не бывает.

Она лучезарно улыбнулась и певуче ответила:

– Нет, именно сюда. Мне нужен ваш визави.

– Какой еще «визави»? Это наш бригадир, а не визави какой-нибудь! Так что, идите отсюда.

– Андрюша, перестань, – охладил я его. – Надо разобраться, потому что ошибочка выходит.

Неуклюже поднялся с места.

– Вам точно не сюда, а я – никому не нужен.

– Выйдем на улицу? – попросила она, точно зная, кто ей нужен. – Мне с вами необходимо поговорить.

– Хорошо, выйдем и быстрей с этим покончим.

– Не ходите, – холодно сказал Андрей. – Ни к чему это.

– Я сам разберусь.

Мы поднялись по ступенькам и вышли во двор.

Господи, как хорошо, как свежо! У скамейки – два клена. Мягкий ветерок нежно перебирает их лапоподобные листья. Тихое солнышко.

– Присядем?

– Говорите побыстрей, – попросил я, – а то у меня там водка выдыхается.

– Будете пить дальше?

– Обязательно. Мне больше ничего не остается. К тому же, вас это не касается. Лучше скажите, кто вы и что вам надо?

– Меня зовут Татьяна Эдуардовна. Я – экстрасенс, из столицы.

– Очень приятно. Дальше что?

– Я – экстрасенс, – повторила она настойчиво.

– Поздравляю.

– Вам ничего это слово не напоминает?

– Шарлатанов много среди вашего брата, – ответил я.– Сейчас – это расхожее слово. В этом городе, пожалуй, более употребляемыми и обесцененными являются слова «журналист» и «поэт».

– Перестаньте! – сказала она неожиданно твердо. – Перестаньте дурачиться. Лига Магов, Общество Целителей, великий Макенкули, ваша…

Во мне всё мгновенно всколыхнулось.

– Не смейте продолжать! – крикнул я хрипло. – Вы её ногтя не стоите. Экстрасенс… Я не знаю, что это такое. Зато я точно знаю, что такое целитель!

Видя её смирение, смягчился.

– Милая женщина, я этой жизнью достаточно покорежен, но каждое ваше слово – это гвоздь в мою бедную голову.

– Успокойтесь, пожалуйста, – попросила Татьяна Эдуардовна. – Я не хотела вас заводить. Просто теперь вижу, что вы ничего не забыли.

– Я помню всё и что с того? Я оказался не достойным высоких слов и искренних хлопот. Она хотела, чтобы я обрёл себя. А что я обрёл?

Я бормотал, не помня себя. Казалось, внешний мир отошел в сторону, стерлась грань между днём и ночью, замелькали тени, зазвучали голоса.

«Как-нибудь, как-нибудь, как-нибудь мы сойдемся в чудесном краю».

Миг, всего лишь миг. Это была жизнь.

– Это была жизнь, – эхом повторила Татьяна Эдуардовна. – Хотите в неё вернуться?

– Это невозможно, – ответил кто-то за меня. – Я уже не боец, я слаб и опустошен.

«Глазогорящей гиеной приволоклись худые времена».

Ведь приволоклись!..

– Как знать, – сказала она, загадочно улыбаясь, но почему-то улыбка этой милой женщины мне не понравилась.

– Послушайте, зачем вы пришли? Почему пытаетесь заставить меня вспомнить? Я ни на что не пригоден. Уходите!

– Как знать, – эхом повторила она и переспросила. – Быстро всё изменилось, да? А ведь возможно всё изменить ещё раз, но в другую сторону. Жизнь – это всего лишь небольшой шарик, который кто-то катает в руках.

А у меня в глазах вспыхнул тот Огненный Шар, который сотворила Йен.

Она пристально посмотрела на меня.

– Вам знакомо имя великого Макенкули?

– Да, слышал. И кстати, так и не понял, почему он «великий».

– Ничего, когда-нибудь поймете, – со значением сказала экстрасенс. – Так вот, великий Макенкули говорил о вас совсем другое, и верю я, конечно, ему.

– Мне всё равно, что говорил великий Макенкули. У нас с ним совершенно разные судьбы. Я – в полном дерьме. А он наоборот. Он – великий. Надеюсь, теперь вы убедились, что я – абсолютно бесполезный тип и со мной никаких дел иметь не надо.

Я встал и сделал попытку поклониться, но чуть не свалился.

– Засим прощайте.

– Хорошо, – ответила Татьяна Эдуардовна, – я уйду. Но попрошу вас как-нибудь вечером навестить меня. Я принимаю на втором этаже физиолечебницы.

– Почему вы так настойчивы? – спросил я, уже почти чувствуя подвох. – Поймите, у меня теперь нет даже подходящей одежды для выхода.

– Можете не обещать, – живо ответила она. – Просто подумайте над моим предложением. И постарайтесь поверить, – добавила на прощанье, – всё действительно может быстро измениться в лучшую сторону.

Я повертел в руках визитку, хотел вернуть, но передумал.

Андрей дремал.

Но почему мне казалось, что он всё время стоял рядом и слышал весь разговор? Для чего? В начале хотел его растолкать и расспросить, но передумал, решив, что спьяну пригрезилось. Сел на стул и стал пытаться соображать. Но в голову лезли какие-то непонятные мысли, и думалось отстраненно:

«Память – это голос, вызывающий из бездны забытого прежние образы. Иногда их явление обдаёт меня холодом, иногда жаром. Я почти не делал добра, а, значит, не могу считать себя человеком добрым; я лишь пользовался добром, которым меня награждали. Но зла большого я тоже никому не делал. Добро и зло являются признаками душевного неравновесия. Я был уравновешен и всегда казался не тем, что есть на самом деле. Это нехорошо, потому что часть жизни я был кем-то другим, не собой. Всегда думал: придёт момент и всем докажу, кто я такой. Момент пришел, а что я доказал?»

Но пелена с глаз спала и в них застыл сегодняшний день.

Зачем она появилась? К чему говорила про Лигу Магов, Общество Целителей, великого Макенкули, явно сыгравшего в судьбе Йен непростую роль. Битва миров, борьба за души. Хватит, поборолся.

Но, если хватит, тогда вообще всё было напрасно?

Мутным взглядом я обвёл место, в котором находился, и меня едва не стошнило. Рука машинально потянулась к наполовину налитому стакану, но запах спиртного вызвал ещё большую тошноту.

«Постарайтесь вести себя так, будто знаете, что всё время за вами кто-то наблюдает».

Это был её голос, но я только отмахнулся: хорошо бы, да не получается.

Неспроста всё это.

Что-то приближается.

Явно, что-то приближается, а я ни к чему не готов.

Я – бесполезен.

Я – труп.

Надо поскорее прийти в себя. И пора кончать пить водку.

– Пора, пора кончать пить водку, – голос Андрея. – Она только дурманит и делает мозг непригодным для употребления.

Он не спал и выглядел совершенно трезвым.

– Ты что? – спросил я, холодея неизвестно от чего.

– А вы вслух говорили, – ответил он незнакомым голосом.– Вот, примите таблетку, и вам сразу станет легче.

Точно помню, вслух я не говорил!

_________________________

Таблетка, которую дал Андрей, буквально свалила меня с ног, и я спокойно проспал до самого утра на куче старого тряпья.

Хорошо отдохнувшему, вчерашнее казалось фокусами разыгравшегося сознания.

Решил расспросить Андрея, что это и откуда у него взялось? Но он лишь неопределенно пожал плечами. Тогда я махнул рукой и отправился домой – приводить себя в порядок.

… Дома тихо, спокойно. Боже мой, как уютно дома!

В кухне урчит холодильник. На плите в кастрюле стоит ещё горячий борщ. Жена приготовила. Жалеет меня, знает, что иногда прихожу.

Собрался поесть, но на столе обнаружил повестку в суд «в качестве ответчика по иску «Амир Банка». Сегодняшнее число и время 11 часов. В принципе, я давно этого ждал и прикидывал, что претензии банка могут составить около ста восьмидесяти тысяч, которых у меня не было и в ближайшем будущем не предвиделось.

«Вот и добралась Вера Авдеевна до моей шеи, теперь не отпустит», подумалось мне. Но я ещё на что-то надеялся. Ведь она должна мне за «богатырский» договор, расчетных тоже пока не заплатила. Так и не заплатит? А чем рассчитываться?

Дрожащими руками стал тыкать по кнопкам телефона.

– Алло, – послышался знакомый голос.

Я сразу поинтересовался, когда медиа-холдинг намерен подвести конечный итог нашей совместной деятельности.

Вера Авдеевна спокойно ответила, что никаких денег мне не причитается. А если имеются претензии, надо просто обратиться в суд.

Я проклял свою беспечность и доверчивость – никаких бумаг, удостоверяющих сотрудничество с «Сервис-информ», у меня не было.

Далее она намекнула, что «конечный итог» будет подведен, когда и мебель, и квартира уйдут в счет уплаты кредита.

И прекратила разговор.

Я от ярости даже заскрежетал зубами, но был абсолютно бессилен.

Обычная история для частных предприятий: вас могут обсчитать, обмануть, вовсе ничего не заплатить, и вы останетесь ни с чем; даже суды в большинстве случаев оказываются не на вашей стороне.

В это время в кабинете Веры Авдеевны сидел Митя Працак.

И ему она сказала загадочную фразу:

– Теперь он умер.

– Кто? – поинтересовался Митя.

– Да друг ваш. И запомни, всех, кто пойдёт против меня, ожидает подобная участь. А этот – мёртв на все сто процентов. Другим тоже будет наука. Понял?

– Понял.

– Ты всё правильно понял, маленькая тля?

– Всё п-правильно п-понял.

– Тогда иди и сделай как надо.

Митя тихо охнул и выбежал из кабинета.

Этот небольшой разговор скоро обернется неординарными событиями в нашем городе.

На следующий день кто-то позвонил в редакцию газеты «Обзор». Трубку взяла дизайнер Настя Дереева. Незнакомый голос сообщил, что «сегодня утром, от острой сердечной недостаточности, умер бывший редактор. Похороны состоятся завтра, по адресу…»

К концу сообщения с молодой женщиной случился припадок.

Набежали остальные.

Те, кто успел поработать со мной, рыдали в голос.

На шум пришла и Вера Авдеевна. Она заверила, что выделит денег на похороны.

И пошла волна гулять по городу.

На следующий день с утра в мою квартиру пришло до десяти человек с венками и траурными лентами. Жена не понимала, в чём дело, но пыталась заверить всех, что я жив. Но и сама основательно напугалась и стала разыскивать меня повсеместно.

О моей «кончине» судачили долго.

Одна польза от всего этого действа: оно помогло мне окончательно отделить друзей от врагов. И выяснилось, что друзей у меня совсем немного.

_________________________

Заседание суда было коротким.

Представитель Амир Банка огласил претензии.

Судья спросил, признаю ли я их?

Я ответил: да.

Мне дали две недели на выплату двести сорока тысяч.

С этого дня я забыл покой и сон, еду и питье. Как одержимый мотался по городу – искал денег.

Старые, верные друзья, как правило, были безденежны. А новые…

Вначале мной овладело отчаянье, потом безразличие. Про себя я уже отметил, что оставшиеся до уплаты дни – последние в моей жизни, ибо такого позора я просто не переживу.

И я был близок к истине.

Мой исход разыграли правдоподобно.

«Жизнь с её постоянными невзгодами, с её обманутыми надеждами, с её неудачами и разочарованиями – эта жизнь носит на себе такой явный отпечаток неминуемого страдания, что трудно понять, как можно этого не видеть, как можно поверить, будто жизнь существует для того, чтобы с благодарностью наслаждаться ею, как можно поверить, будто человек существует для того, чтобы быть счастливым».

Артур Шопенгауэр «О ничтожестве и горестях жизни»

ВСТУПЛЕНИЕ 6

На самой окраине неразличимой обычному зрению Империи Зла появился вооружённый всадник.

Богатая чалма, изысканное одеяние, серебряный саадак и золотая рукоять сабли свидетельствовали о высоком положении. И ощущение его высоты тем более усиливалось оттого, что держал он в руках длинное и тяжкое копьё. Словно пёрышко. Копьё Предназначения.

Это – Чёрный Сотник.

Вороной конь, который бережно нёс на себе столь драгоценную ношу, был огромен, как корабль, бесшумно и величаво плывущий в зыбком тумане небытия; зол, как все демоны ада; и умён, как апокалиптический мудрец.

Конь стукнулся раздвоенным копытом о пограничную линию и нетерпеливо задрожал всем своим могучим телом.

Сотник потрепал его рукой по могучей холке, потом наклонился к уху-раструбу и прошептал несколько слов.

Конь мгновенно успокоился и только время от времени приподнимал тяжкие ноги попеременно, словно разминая перед решительным броском.

Чёрная грива, подобно грозовым облакам, затмевала небо. Каждый пучок необъятных проволокоподобных волос походил на тучу-пса. Вспышками преисподнии между ними пробегали всполохи-молнии…

Позади Чёрного Сотника затаились идущие следом. Окрашенные пламенем багрового заката они и сами казались выкупанными в крови. Их чёткие ряды преломлялись по линиям спектра и размывались в отдалении. Много их было, много…Очень много.

Тяжело смотрели они вперед, ожидая пока сядет солнце, и тьма окатит территорию, смывая рубежи. Тогда их путь, начертанный рукой самого лукавого, будет распахнут.

Это – Проклятая Сотня, вестники упадка и разорения. Они налетают тогда, когда успех их разрушающей миссии тщательно подготовлен добровольными помощниками, впрочем, не всегда понимающими конечного смысла собственных деяний.. Но их конечным итогом становится людская растерянность и надломленность; состояние, когда ощущение угрозы дня грядущего с лихвой перекрывает те небольшие радости, которые он может принести, ибо в душах царит разброд и непонимание, а материальные проблемы наглухо закупорили все каналы перманентных поисков духовного.

Начинается глухое брожение, переходящее в беспорядки.

Беспорядки становятся бунтом.

Бунт оборачивается войной.

Малые люди грабят малых, большие – больших. Великие грабят Природу, оскопляя ресурсы земли и превращая их в обыкновенную наживу. Природа начинает сопротивляться. Природа мстит людям, посылая эпидемии, мор, землетрясение, цунами, но попадают они совсем не в тех, кто её грабит, а в серую, озлобленную массу – пушечное мясо.

По-настоящему сражаться с Проклятой Сотней могут лишь единицы отчаянных апологетов – Дети Света.

Они не колеблются, для них всё решено ещё от Сотворения Мира. Никакими посулами их на противоположную сторону не переманишь. Запугивать – пустая трата времени, – в порывах своего бескорыстного служения, они напрочь лишены всяких сомнений: рисковать жизнью или отдать её во имя Света для них – обыкновенное дело.

Их немного, но сказанное ими слово, совершённое деяние вдохновляет, учит и даже спасает тех, кто спасения жаждет.

Пусть не сразу человек уверует в силы, заложенные в нём Создателем, пусть не в миг осознает, что он – Творение Божье. Пусть будет пронзаем сомнениями. И если они не дадут ему спокойно сосуществовать со скотским началом, если станут заставлять выискивать единственно возможный путь, – он обязательно сыщется.

Но при условии, что взвешивать мощь врага люди станут объективно, ибо воздействует он на уровне подсознания. А присутствие самого врага узрят в истинной реальности.

Он зрим и прелестен.

Он полон быстрых и доступных соблазнов.

Он лишен традиционных условностей.

Он обаятелен.

Он призывает брать от жизни всё.

Он ничего не требует взамен.

Бери! Забери! Отбери!

Убей того, кто не отдаст и – тебе ничего не будет.

Давай! Ведь одной ногой ты уже на Той стороне!

Соверши настоящий поступок, уйди весь.

Забудь родных, забудь отца и мать, наплюй на родину, ведь она только там, где тебе хорошо….

Эти античеловеческие лозунги действуют.

Они и только они – есть ответ на вопрос, почему мы так быстро изменились?

Почему вставили железные двери и решётки на окна, наглухо загораживая себя от мира?

Почему стали чёрствыми и жестокими?

Почему плюём на ближнего и радуемся, когда ему плохо?

И ещё тысяча разных «почему».

…Но меркнет свет солнца.

А Проклятая Сотня стоит у самой границы.

Глава 3. Когда в голове зазвонит колокол – подайте сигнал

«Зверь преодолел несколько последних ярдов, отделявших его от жертвы, и с удивлением обнаружил, что человек стоит на коленях, отвернувшись от своего преследователя».

Хили Д.Э. «Лилит. Свет и тьма»

1

Этой ночью наш городок просто задыхался от присутствия сил Зла.

Люди метались в недоумении: одних сражал стресс, других – инфаркт, третьи падали без сил и не могли подняться.

Изнемогая, обращали глаза свои к небу. Но и там… Черные облака, сквозь которые никак не мог прорваться лунный свет, тяжело ходили по небосклону. А чуть пониже их, бесшумно махая огромными крылами, над городом размыто парило Недобро.

Я продолжал поиски.

Меня валила с ног усталость.

Но тяжелее всего было слышать однообразные отказы, чувствовать неумелое враньё и просто ощущать, что вчерашние друзья тяготятся моим присутствием.

В притчах Соломона сказано:

«Лучше блюдо зелени и при нём любовь, нежели откормленный бык, и при нём ненависть».

Знал старик настоящую правду.

Было под полночь, когда я вышел из дома, в котором жил заместитель начальника пресс-службы разреза «Богатырь» Матвей Василюк. Я на него очень надеялся. В свое время, с моей помощью, Мотя неплохо заработал. И как говорили, продолжал зарабатывать.

Когда-то он был хорош по отношению ко мне, и уверял, что я «всегда могу рассчитывать на поддержку и помощь»…

«История пошлая, обыкновенная».

Я свернул в городской парк и неторопливо побрёл через пустое пространство, которое ещё не успели благоустроить и заставить аттракционами; решив, таким образом, сократить путь к дому.

Здесь было по-осеннему уютно и тихо, и только немыслимым изваянием расплывалось в темноте «чёртово» колесо. Сбоку тропинки виднелись пучки кустарника, свешивались ветки старых клёнов. А за ними тянулся парковый забор, в котором, как мне помнится, была лазейка, выводившая на дорожку, ведущую к моей девятиэтажке.

Мысли мои были мрачнее всякой тёмной ночи.

Рухнула последняя надежда и больше я не знал, к кому обратиться с бедой и как избегнуть позора. Бывший редактор, стихотворец, благополучный человек и – такое!..

Многие закатывали глаза, обсуждая моё нынешнее положение, но никто не приложил руки, чтобы положение это помочь исправить. Я твёрдо знал, что, лишившись крыши над головой, я потеряю всякое право называться человеком и семьянином.

Несколько раз пытался выйти на контакт с Верой Авдеевной, но она просто клала трубку, услышав мой голос.

Так я шёл и так думал, благо, никто не мешал.

Но вдруг мной овладело смутное беспокойство. Я глянул вперёд и ощутил опасность. Подсознательно. Какую, от кого – непонятно. Но ощущение опасности было явственным и физически ощутимым.

Говорят, реальная угроза – это звонок. Тогда перед лицом неминуемой смерти, в обреченной голове должен звучать колокол.

В эти дни я умереть не боялся. Но смерть не решала проблем, она могла лишь задержать их на время.

И что колокольный звон перед этим? Только помните, если колокол вдруг зазвучит в вас, подайте какой-нибудь сигнал.

Его первые раскаты доносились будто издалека. Потом ближе, слышнее. А на следующих ударах уже надо было зажимать виски обоими руками, иначе голова могла развалиться как перезревший арбуз.

Резко утихло.

Я немного посидел на корточках, зажмурившись.

Но стоило открыть глаза – увидел Их.

Они были в полусотне метров.

Пять неподвижно стоящих фигур, отливающих вороно-угольным блеском.

«Апокалипсис», – мелькнула мысль.

Стало понятно, что уйти отсюда мне не суждено.

«Ну, вот и всё. Вот враз и отвечу за неправедную жизнь, за жену, которой сгубил молодость, за детей, которым не дал нормального детства, за родителей, брата и сестёр, к которым не проявлял должного почтения».

Я стыл на месте, глядя на эти зловещие фигуры и одновременно продолжал двигаться им навстречу.

Дальше – в полусознании.

Меня кто-то столкнул в сторону зарослей акации.

– Тихо, – повелительно сказал, – ни слова, только слушайте.

Это был Андрей. Но по-другому выглядел он теперь и одет был непривычно, в какое-то подобие комбинезона, но из очень дорогого материала. С левой стороны груди блестела эмблема со знаком, я не успел его разглядеть. А в глазах Андрея горел непонятный мне Свет.

Я бросил взгляд в сторону враждебных объектов.

Среди них стало заметно движение, направленное в нашу сторону.

– Немедленно, – зашептал Андрей, – немедленно уходите! И ни в коем случае этой ночью сюда не возвращайтесь.

– Кто это, Андрей? Что это значит?

– Это значит, что под маркой вашей мнимой смерти, они решили с вами разделаться по-настоящему.

– А ты кто? – спросил я, указывая на его непривычное одеяние.

– В своё время вы узнаете всё. А теперь – прощайте!

– Не говори ерунды, – сказал я, приходя в себя. – Это за мной. Что значит «прощайте»? А моя честь? А как мне дальше жить?

– Поймите, вы здесь просто бесполезны. Это – моя миссия и я должен её выполнить. Молю вас, – прошептал он проникновенно, – пусть всё это не будет напрасным.

Он посмотрел в сторону объектов.

– Знаком Суул я их задержал, но совсем ненадолго, они сейчас опомнятся, и тогда будет действительно туго… Вы только отягощаете мне задачу.

Он изучающе посмотрел мне в глаза и сказал с сожалением:

– Уходить вы, как я понимаю, не желаете. Тогда простите…

В глаза мне ударил слепящий пучок, как показалось, огня.

Дальше – не помню ничего. Обрывки картин, грохот, стремительное движение, пугающие звуки…

Только через несколько месяцев, уже будучи в столице, я узнаю, что на самом деле происходило той ночью в городском парке, который назывался «Шахтер».

Очнулся я на скамейке у подъезда незнакомой пятиэтажки. Память работала ясно, даже прозрачно как-то. И сразу задал себе два вопроса: каким образом оказался здесь, и как он это сделал?

Андрюха, наш скромный трудяга, на которого особенно любил покрикивать Зарин.

Мне вспомнился рассказ Йен о встрече с Соломией. В частности, та спрашивала, как удалось спасти человека в Белоруссии. Они там кого-то приговорили и обрекли. А Йен участвовала в спасении.

«Мы его спасли Божьим Словом».

Андрей меня тоже сегодня спасал?

Но каким образом? И почему?

Времени для полного осмысления не оставалось.

Я должен был вернуться в парк.

На то место, как вспоминалось, вела узенькая асфальтовая тропка. Начиналась она буквально из ниоткуда, сразу за кюветом старой дороги, шла вдоль аллеи низеньких акаций, доходила до середины пустыря и также неожиданно обрывалась.