Текст книги "Дети Сатурна. Серия «Ревизор Роскосмоса»"

Глава 4. Бесконечные кольца Сатурна

– Операционная база «Академик Королёв» находится на удалении ста десяти тысяч километров от того, что мы называем ядром Сатурна – ну, или центра его массы, если угодно – и на пятьдесят тысяч километров выше… э-э… севернее, – Завгородний моментально поправился. – плоскости колец. Можно сказать, что станция находится на широте двадцать семь с половиной градусов северной широты Сатурна.

Мой vis-a-vis на секунду задумался, видимо, над тем, насколько точно его вводная лекция соответствовала астрономическим данным. Я же, пользуясь возникшей заминкой, просто и без всяких затей закончил его мысль:

– То есть нам предстоит упасть на пятьдесят тысяч километров вниз, то бишь к экватору. А потом, в конце вашего полёта, подняться обратно на широту станции.

– Именно к этому я и веду. Гистограмма нагрузок следующая: первые тридцать минут мы идём с ускорением в один «g» – это разгонная часть траектории при движении к плоскости колец. Затем следует полуторачасовой перелёт в условиях невесомости и, наконец, получасовое торможение, опять-таки, с ускорением в один «же». Никаких экстремальных перегрузок, как видите, условия вполне комфортные. Итак, три часа перелёт, далее – работа. Ну, а затем три часа мы отводим на перелёт обратно к станции.

Тут на стоп-щиты нашего орбитального челнока мягко надавили толкатели – каждый с усилием в четырнадцать тонн в условиях Земли – и «Активист-семь» мягко отъехал от стыковочного узла. Желудок тут же отреагировал на неожиданное воздействие – меня не то, чтобы затошнило, а просто возникло ощущение будто в животе перевернулся кубик… причём не с восемью, а шестнадцатью углами.

– Это «Активист-семь», – услышал я за спиной негромкий говор Завгороднего, делавшего доклад Главному Командному Центру. – Отстыкован… всё нормально… телеметрию сами видите… сейчас пауза… разворот… да… да… спасибо!

Корабль медленно отдалялся от станции. Скорость составляла чуть более метра в секунду. Когда расстояние до обшивки «Академика Королёва» превысило двадцать метров, Завгородний вновь подал голос:

– Ну что ж, всех, находящихся на борту нашего милого катера, я поздравляю с началом двести семьдесят девятого вылета и сообщаю, что мы начинаем «сваливание»! Аминь! Господи, благослови, мы летим в самое пекло, там летают камни, скалы, айсберги и всякая труха… Господи, спаси и сохрани нас, неразумных!

Непонятно было, шутит ли командир «челнока» или это и в самом деле была импровизированная молитва.

Челнок резко рыскнул носом вправо и вниз, операционная база сразу же уехала из поля зрения куда-то наверх. Через пару секунд за спиной рыкнуло что-то мощное и безразмерное – это был лёгкий термоядерный «движок», способный испепелить при взрыве какую-нибудь комету Галлея или даже что покрупнее – и перегрузка вдавила тело в кресло. На секунду или две закружилась голова – это вестибулярный аппарат лихорадочно пытался компенсировать возникший спазм сосудов мозга… затем последовал новый доворот носовой части «челнока», в результате чего он развернулся в сторону Сатурна, а кольца сдвинулись под самый обрез носовых иллюминаторов, оказавшись над головой. Прошло ещё несколько секунд и я наконец осознал, что нахожусь во вполне комфортных условиях – ускорение, равное земному, действовало от головы к ногам, мозг уверенно определял где «верх», а где «низ» и никаких неприятных симптомов при этом я не испытывал.

Буквально через секунду, словно бы уловив мои мысли, подал голос мой сосед по креслу у носового иллюминатора:

– Мы, похоже, стабилизровались, да? Кэп, я пойду, что ли, потрясу свои железки…

Говорившего звали Максим Быстров – это был пилот из состава Экспедиции №2, которому предстояло непосредственно управлять роботами, занятыми добычей полезных ресурсов из материала кольца. «Бурильщик» – так называли космонавтов этой специализации и это было столь же почётно, сколь и неофициально. Разумеется, сами «бурильщики» ничего не бурили, за них это делала автоматика, однако, за нею следовало следить и, когда возникала в том необходимость, управлять ею. Работа «бурильщика» во многом походила на то, что делает тореадор с быком, с той только разницей, что в плоскости колец Сатурна быки летали на скоростях под сто километров в секунду и выше… Строго говоря, «Активист-семь» выполнял роль таксиста, подвозившего Быстрова с его роботами к нужному месту, самая рискованная часть полётного задания, связанная с выходом в космос, отводилась именно ему.

Мы с Максимом сидели в креслах перед лобовым остеклением «челнока». Кресла эти по старинке назывались «пилотажными», но на самом деле управление полётом осуществлялось отнюдь не отсюда. Место командира находилось позади и выше наших кресел – он сидел под прозрачным колпаком в потолке, точно бортовой стрелок какого-нибудь торпедоносца времён Второй Мировой войны. Такое размещение позволяло ему наблюдать всю верхнюю полусферу – это была дань традиции, не более того. В принципе, командира можно было запрятать в наглухо закрытое помещение где-нибудь в днище «челнока» и даже усадить там вверх ногами, но конструкторы явно побеспокоились о его эмоциональном состоянии и предоставили в распоряжение отличную смотровую площадку.

Быстров ушёл – точнее, прошаркал по палубе ботинками с магнитными подошвами, которые уже были не нужны сейчас, но являлись неотъемлемым атрибутом любого малого пилотажного средства в системе Сатурна. Я проводил его взглядом, не сказав ни слова, а Завгородний, неверно расценив моё молчание, поспешил пояснить после ухода пилота:

– У него сейчас самая работа – он должен выполнить тридцать четыре проверочных операции! Мы можем положиться на автопилот, а он не может – он вверяет свою жизнь всем этим замкам, затворам и клеммам, которые должны срабатывать безотказно…

Сказанное звучало глупо, у меня возникло подозрение, что Андрей Николаевич Завгородний совершенно не отдаёт себе отчёта кто и почему находится перед ним. Неужели я, ревизор «Роскосмоса», до такой степени похож на ревизора «Роскосмоса»?!

– Я вас попрошу пересесть ко мне поближе. – я хлопнул ладонью по креслу, оставленному Быстровым. – Вы можете это сделать? Условия перелёта позволяют?

– Да, конечно, – Завгородний покинул своё завидное место под колпаком и прогрохотал ботинками в моём направлении. Через пару-тройку секунд он с шумом упал в кресло и тут же полностью пристегнул полную «обвязку», зафиксировав адаптивными ремнями безопасности бёдра, живот, плечи и даже шею. Я внимательно наблюдал за его манипуляциями и не мог понять, действительно ли он такой педант или всего лишь изображает передо мной тупого недалёкого перестраховщика? Да, космонавты России летают в полной адаптивной обвязке и делают это даже на орбите Земли, но никак не в условиях перегрузки один «g».

– Кхм… Андрей Николаевич, – я прочистил горло. – Меня, как ревизора, интересуют горизонтальные коммуникативные отношения между членами экипажа. Другими словами, мне важно то, что выпадает из традиционных отчётов о трудозатратах и эффективной загрузке оборудования. Как бы это сказать? Мне важны ваши взаимодействия: с кем? где? когда? и что именно вы делаете? Речь идёт в том числе и об интимных отношениях или… скажем более общо – предпочтениях. Межличностные отношения позволяют многое объяснить в части эффективности работы членов экипажа…

Я замолчал, ожидая, что мой собеседник отыщет в сусеках своей памяти пару-тройку предложений, подтверждающих его способность понимать меня. Но Завгородний молчал. Это был тревожный сигнал и мне пришлось развить свою мысль дальше:

– Сейчас готовится большой межзвёздный перелёт… строго говоря, целая серия таких перелётов… и это впервые в истории человечества. На кораблях огромные экипажи… кхм… под тысячу человек на каждом… кхм… заявлено большое число кандидатов, в том числе и из числа действующего персонала операционной базы «Академик Королёв». Скажем так, более десятка желающих… гораздо более. Я хочу понять, кто из этих людей… – тут я запнулся, поскольку не смог сформулировать, что же именно я хотел бы понять про этих самых кандидатов.

Повисло неловкое молчание и тут мой vis-a-vis понял, что должен что-то сказать.

– Я не заявлял, – брякнул Завгородний.

– Простите? – я действительно не понял его мысль.

– Я не заявлял о желании лететь на «Долгоруком». – пояснил он, имея в виду звездолёт, который снаряжался на орбите Земли к первому межзвёздному перелёту к звезде Барнарда. «Юрий Долгорукий» был первым в серии из пяти однотипных кораблей и находился сейчас в наивысшей степени готовности. Полёт должен был начаться через тринадцать месяцев и, пожалуй, не было в системе Сатурна человека, который бы не знал подобных деталей.

– Речь не о перелёте «Юрия Долгорукого», – мне надоели реверансы и я решил зайти тупо в лоб. – И даже не о вас.

– Тогда я не понимаю этого разговора. – мой собеседник казался очень спокоен и я насторожился. Завгородний вовсе не производил впечатление глупого человека, да такой не мог бы по определению оказаться сейчас в этом месте, но… он как будто начал со мной играть. Реакция его была неправильной, он не выражал любопытства и готовности помочь, а значит, пытался хитрить.

– Хорошо, я буду предельно откровенен. Меня интересуют ваши отношения с Акчуриной. – сказал я просто и прямо.

– А что именно вас интересует в моих отношениях с Людмилой Акчуриной? – очень спокойно, без всяких интонаций в голосе, ответил вопросом Завгородний. По всему было ясно, что разговор приобретал обострение и явные черты психологической игры.

– Факт зачатия ею ребёнка от вас и ваша реакция на это.

– Знаете, есть такая шутка или присказка, если хотите: это было давно и неправда. Тот ребёнок, которого Людмила зачала от меня, вернее, тот плод… он… гм-м… давно уже спущен в унитаз. Уж извините за грубость. Произошло это недель двадцать тому назад, причём, буквально… Она его оттуда достала и в пакетик положила. М-да… и потом куда-то оприходовала… ну, как полагается, у нас ведь, всё-таки, федеральная космическая программа, мы решаем задачи глобально масштаба, да? Но, собственно, поэтому мы и расстались. Из-за этого выкидыша. Есть такая любопытная теория – не знаю, в курсе вы или нет – которая объясняет возможность зачатия и вынашивания плода в условиях космоса. Называется эта теория «генетической конвергенцией». По мне так – чушь полнейшая. Но Люда в неё верила и посчитала, что мой геном не экструдируется её собственным геномом. То есть не расщепляется как надо и не усваивается, либо усваивается не так, как нужно… не знаю как сказать по-медицински корректно. Соответственно, зачатие ребёнка от меня возможно, а вынашивание и рождение – нет. Потому я выпал из её… э-э… из её… – тут Завгородний запнулся, поскольку ему явно неприятно было говорить то, что сказать следовало. – из числа интересующих её кандидатов, скажем так. Меня задвинули, причём грубо и цинично. Мне не доставляет удовольствия говорить об этом, но именно так всё и произошло. А потому про других зачатых – это не ко мне… Это к другим.

Я ему сразу поверил, было в словах и интонациях моего собеседника нечто такое, что убеждало меня в его искренности, но – увы! – остановиться я не мог. Собственно, и заключение генетической экспертизы, доказавшей факт вынашивания Акчуриной плода, зачатого от моего собеседника, убеждало меня с абсолютной надёжностью в том, что он сейчас неправ. Это если мягко говорить… А если грубо, то значит он просто врёт мне. Хотя по виду было непохоже. Такой вот, понимаешь ли, дуализм!

– Андрей, ситуация сейчас выглядит следующим образом, – я пошёл на обострение. – Есть прямые и неоспоримые медицинские данные, из которых следует, что Людмила Акчурина вынашивает плод, зачатый от вас. Вы пытаетесь меня убедить в том, что не поддерживаете с нею отношения. Кстати, как долго не поддерживаете?

– Ну-у… – пауза была совсем недолгой. – четыре месяца точно. А то и поболее!

– Отлично! Отношений с женщиной у вас нет четыре месяца, но в наличии есть её восьминедельная беременность от вас! Это даже не смешно, понимает? Утверждать такое глупо…

Вот тут я понял, что эмоциональную защиту Андрея Завгороднего мне пробить удалось. Он с шумом втянул через ноздри воздух, задержал дыхание, затем повернулся всем телом ко мне – тут ремни адаптивной обвязки тревожно заскрипели – и неспешно спросил:

– Господин ревизор, вы чушь какую-то порете, уж простите за прямоту. Но ваша чушь – это полбеды… меня беспокоит другое. Ваш интерес – это нечто личное, или вы именно ко мне так предвзяты?

Это была очевидная провокация, призванная обострить ситуацию и Андрей Завгородний, как командир космического корабля был в своём праве – он являлся высшим начальником на борту управляемого судна и даже сам Президент России не мог бы покуситься в эту минуту на его власть. Мне, конечно, следовало бы этот нюанс учесть, но я поддался первой эмоциональной реакции и просто шлёпнул собеседника по щеке левой рукой. Сугубо для острастки…

– Слышь-ка, Андрюша, не хами ревизору! – поскольку я был облачён в скафандре и рука моя была в перчатке, то шлепок получился смачный. От души, скажем прямо.

А дальше произошло неожиданное, для меня по крайней мере. Завгородний ухватил одной рукой закраину моего шлема, открытого в тот момент, а другую запустил мне в подмышку, через полсекунды последовал энергичный рывок и я, словно легковесная плюшевая игрушка, вылетел из кресла. Вес мой в ту минуту составлял килограммов, эдак сто сорок, если не поболее, и то, как легко Андрей «взял на грудь» такую массу, следовало отметить особо. Он даже как будто и не напрягся, просто рванул меня из кресла и запустил через себя хорошо отработанным броском из арсенала вольной борьбы. С той только разницей, что находились мы отнюдь не на борцовском ковре, а в пилотажных креслах орбитального челнока на орбите Сатурна! А он к тому же был ещё и пристёгнут! Я рефлекторно попытался выставить руки перед собой, но у меня это не получилось – помешало тело Завгороднего, через которого я летел по красивой дуге и… я впилился головой в монолитный пластик пола. Хороший пластик, красивый, негорючий. Очень твёрдый.

Хрясь! падение было стремительным, но даже не болезненным, по крайней мере в ту секунду я боли не испытал. Мне удалось худо-бедно сделать кувырок и вскочить на ноги, голова слегка кружилась, но не сказать, чтобы сильно. Во всяком случае, я был готов продолжить обсуждение интимных отношений моего собеседника с убитой женщиной.

– Ты что такое творишь?! – рыкнул я нелюбезно и, пока Завгородний освобождался от «обвязки», сноровисто дважды отоварил его кулаком в голову. На самом деле, бил я не очень сильно, поскольку задачи покалечить его не имел, скорее – вразумить.

Но удары мои лишь раззадорили собеседника. Он выскочил из кресла и резко двинулся на меня, я бы сказал, что он прыгнул – но прыгнуть в магнитных ботинках, вообще-то, весьма проблематично – нет, он просто подался на меня всем телом и тут я понял, что обострение пошло нешуточное. Встретил я Андрея ударом ноги «на противоходе», руководствуясь двухвековой практикой русского шотокана – когда на тебя прут буром, встречай пыром! Давно замечено, что удар внешним краем стопы в печень способен резко изменить намерения нападающего… Андрей «сел» на мой магнитный ботинок всей массой и, думаю, это было больно! Но удар не остановил моего нелюбезного собеседника и через долю секунды мы уже полетели клубком на монолитный настил палубы. Я был быстрее и несколько раз чётко уложил свой кулак слева в челюсть нависшему надо мной противнику. Я – переученный левша, мне под левую руку не попадай, убью хоть в Марьино, хоть в Купчино, хоть на орбите Сатурна… Конечно, скафандр сильно ограничивал быстроту реакции и амплитуду движений, но зато добавлял удару импульс, поскольку вовлекал в движение значительную массу. Так что хотя мы и казались похожими на медвежат панды, на самом деле удары и травмы обещали оказаться нешуточными!

Три раза я чётко приложил кулаком слева челюсть Завгороднего и тот не мог этого не заметить. Даже если бы его челюсть была из чугуна, чугун бы треснул… Но в какой-то момент он ловко заблокировал мою левую руку своей правой и запустил пальцы под посадочное кольцо моего шлема, явно подбираясь к шее.

– Какого хрена ты ко мне пристал? – прохрипел Завгородний. – Если есть вопросы из-за Людмилы, так и спрашивай Людмилу!

Тут ему удалось вцепиться двумя пальцами мне под челюсть, даже не знаю, как это у него получилось, ведь зазор между челюстью и посадочным кольцом был очень невелик, не должны были туда пролезать пальцы в перчатке космического скафандра. Но – пролезли! Вот же-шь беда…

Я понял, что ближайшие секунды грозят мне серьёзной травмой горла, возможно, разрывом сонной артерии или переломом подъязычной кости… Даже и не знаю, от чего же именно я хотел бы умереть. В этом списке мне ничего не нравилось.

– Я бы спросил Акчурину, но она умерла, – прохрипел я и вцепился в правую руку Завгороднего в попытке сорвать его пальцы с моего горла.

Но через долю секунды он сам ослабил хватку и словно бы отстранился от меня.

– Я не понял… что? как? – пробормотал он.

– Всё ты, придурок, понял! – я толкнул нависшего надо мной Олега в грудь. – Слезь с меня… устроил тут борьбу в «октагоне», понимаешь ли.

Мы отвалились друг от друга – Завгородний откатился в одну сторону, я – в другую. Красные, злые, тяжело пыхтящие.

– Нет, я не понял! – глупо повторил Андрей. – Как ты сказал? Что произошло с Людмилой?

– Она умерла, я тебе ответил! Сейчас проводится следствие, поэтому данная информация не подлежит оглашению. – строго ответил я. – Если где-то кому-то брякнешь лишнего, посажу тебя в карцер и первым же транспортником отправлю на Землю, в «Лефортово». Под землю, в настоящий каземат!

– А у нас на станции есть карцеры? – Завгородний как будто бы даже удивился.

– Для тебя найдутся, обещаю. Они, вообще-то, конструктивно предусмотрены! Плохо ты изучал спецкурс по инженерному сопровождению обитаемых сооружений в космосе.

На секунду воцарилась тишина.

– Это, что ли, карантинные помещения? – подал голос Андрей. Мысль о карцерах на борту операционной базы его, по-видимому, поразила.

– Это… – я не договорил, потому что вдруг заревела над головой сирена, свет предостерегающе мигнул, и откуда-то из невидимых динамиков на нас обрушился зычный баритон Королёва. Того самого, который являлся капитаном «Академика Королёва»:

– Что у вас происходит?! Произошло срабатывание системы аварийного предупреждения о нештатной ситуации…

Я переглянулся с моим недавним противником. По всему уже было ясно, что драться мы с ним более не станем, так что конфликт надо было купировать, гасить без шума, пепла и оборванных погон…

– У нас всё в порядке. – ответил я по возможности бодро, можно даже сказать излишне бодро. – Отключи сигнал и выдохни.

– Что у вас произошло? Вы дрались? Я смотрю запись… я вижу драку… у меня трансляция… это что вообще такое? – Вадим, судя по интонации голоса, был на грани совершения харакири. Я прямо видел внутренним взором, как он таращится в монитор…

– Остановись, Вадим! – я немного повысил голос, дабы прекратить словоизвержение из уст командира базы. Ведь как ни крути, а всё, сказанное им, попадало в запись и последующий официальный протокол, из которого произнесённое слово устранить уже будет невозможно.

Повисла пауза. Завгородний смотрел на меня, я смотрел на Завгороднего. В невидимых динамиках пыхтел Вадим Королёв. Надо было сказать что-то умное и лаконичное, дабы покончить с лишней болтовнёй, но слова на ум не шли… Нельзя не признать, что я был несколько шокирован событиями последних минут, хотя это не отменяло необходимости действовать быстро и по возможности без ошибок.

Я не нашёл ничего умнее, как брякнуть:

– Вадим, ты почему так дышишь? Слезай с тренажёра!

Завгородний засмеялся, но тут же осёкся… И вовсе не из почтения к начальнику – лицо его исказила гримаса боли. Видимо, я челюсть ему действительно сломал. Вот уж воистину, не было печали!

– Я… мне… хочу понять… непонятно… мне непонятно. – забормотал в присущей ему манере Вадим, но я его тут же остановил:

– Ни слова больше! Мы тут все работаем «под запись», ты это помнишь, да? Так что я вернусь – и мы тогда поговорим.

Едва только отключился командир операционной базы, как обозначил активность другой свидетель событий. Свидетель, разумеется, условный, если сугубо с точки зрения Дисциплинарного Кодекса «Роскосмоса» рассуждать. На трапе, ведущем с нижней палубы загремели магнитные ботинки и где-то в утробе корабля послышался голос нашего «бурильщика» Быстрова:

– Что у вас произошло? Тревога прошла, причём сигнал идёт с базы!

– Уже не идёт! – огрызнулся Завгородний, но Быстров его то ли не услышал, то ли проигнорировал.

– Что случилось? – спросил «бурильщик» поднявшись в центральный пост и вперившись в наши распластанные на полу фигуры недоуменным взглядом.

– Максим, – я постарался быть максимально вежливым. – вернитесь, пожалуйста, к своим служебным обязанностям!

Быстров, однако, вошёл в центральный пост, стал в проёме, продолжая тревожно оглядывать нас, полусидевших и полулежавших на некотором отдалении друг от друга на полу центрального поста.

– Что случилось? – повторил он после паузы и, поскольку никто ему опять никто не ответил, развил мысль. – Вы дрались, что ли? Командир, что с тобою? Что с лицом-то?

Последняя реплика, видимо, вывела Завгороднего из себя и он неожиданно резко рявкнул:

– Проваливай в свой трюм! Я жду рапорт полётной готовности через четверть часа! Вали отсюда!

После того как Максим Быстров прогрохотал ботинками обратно на нижнюю палубу, Андрей Завгородний повернул ко мне голову и проговорил:

– Челюсть ты мне, похоже, сломал, да… но это не отменяет необходимости поговорить!

Следует признать, что ситуация сложилась довольно двусмысленная. Андрей Завгородний, будучи штатным командиром межорбитального транспортного корабля, обладал во время полёта всеми правами капитана, а потому я, ударив его перчаткой, однозначно совершил если не преступление, то по крайней мере, дисциплинарный проступок. Меня было за что отправить под суд и хотя некоторые соображения – вроде служебной необходимости, объективной целесообразности или психологической обусловленности – могли меня до известной степени оправдать, произошедшее всё равно выглядело нехорошо, причём с перспективой крайне неприятных для меня последствий. Хороший адвокат мог очень смачно насадить меня на толстый кукан. По возвращении на Землю я мог снять свои погоны, забыть о профессиональной чести и запланированном через год межзвёздном полёте. Ибо экскурсия в «Лефортово» делала всё это по меньшей мере бессмысленным. Да…

Теперь, попав в очень дурную ситуацию, мне надлежало как-то сдать назад, вырулить так, чтобы и делу не повредить, да и самому под судом не оказаться.

– Перелом даст отёк, челюсть деформируется, будет болеть, – проговорил я как можно спокойнее, обращаясь к Завгороднему. – Я могу сделать тебе инъекцию хорошего обезболивающего. В списке «А» у вас должны быть штук двадцать ампул с очень вкусным содержимым.

– Какое может быть обезболивающее, я же усну! – буркнул Андрей. – Я потерплю до базы, челюсть не болит.

– Подожди пять минут и очень даже заболит. – заверил я. – После анестезии я сделаю инъекцию психостимулятора и ты будешь в очень даже бодром настроении! Не уснёшь точно!

– Ты врач, что ли? – с сомнением в голосе спросил Андрей.

– Хуже, я – ревизор «Роскосмоса».

Мой собеседник как будто бы оценил юмор и покивал головой, дескать, давай, коли! На все приготовления и манипуляции у меня ушла минута или полторы, Завгородний внимательно следил за тем, как я сноровисто разобрался с запечатанным холодильником и снарядил двумя ампулами стандартный инъекционный пистолет на рукаве скафандра. Сделав Андрею два укола под нижнюю челюсть, я очень аккуратно помассировал ему место инъекций, дожидаясь действия лекарств.

– Три минуты и будешь как свежий огурец на грядке. – заверил я его, хотя на самом деле вовсе не был в этом уверен.

– Ты сказал, что Акчурина умерла. – Завгородний сразу же заговорил о главном, по-видимому, волновавшем его куда более собственного здоровья. – Можешь объяснить, что случилось?

– Могу. – я кивнул. – Но не буду. Ибо дело – дрянь. И в твоих интересах не демонстрировать передо мной амбиции, а внятно, честно и очень подробно отвечать на все мои вопросы. Это для того, чтобы исключить собственное путешествие в «Лефортово». Помнишь песню «Караганда-Космос»? Так вот тебе на этот мотив просится другой припев: Сатурн-Лефортово, встречай! Вот прям рвётся с языка…

– Ой, замолчи, поэт! – Андрей поморщился. – Вопрос можно?

Завгородний поднял руку, точно школьник младших классов. И хотя мы говорили весьма примирительно и даже доброжелательно, с панибратством пора было заканчивать.

– Нет. – ответил я. – Сначала мои вопросы. Итак, Андрей, что с зачатием Людмилы Акчуриной от тебя?

– Я говорил и повторяю – никакой беременности от меня быть не могло. – Завгородний смотрел мне прямо в глаза и я, признаюсь, снова ему поверил. – Была беременность раньше, но она закончилась выкидышем. Ну… не способствует космос, радиация, невесомость и непрерывный стресс вынашиванию плода. Поэтому и сумасшедшая премия объявлена «Роскосмосом» за полный цикл от зачатия до рождения в условиях внеземелья… Всё это и без меня известно.

– Ладно, хватит жевать… – остановил я его. – Проблема для тебя заключается в том, что Акчурина на момент смерти оказалась от тебя беременна. Как это можно объяснить? Думай, казак!

– Я не могу этого знать! Это исключено! Мне нечего сказать! Никаких идей…

– Хорошо, замолчи… – я снова прервал его, причём умышленно бесцеремонно. Того от меня требовали правила затеянной игры. – У неё могла быть сохранена замороженной твоя сперма?

– Что?! – выдохнул Завгородний. – Это..э-э-э…

Он неожиданно осёкся. Я понял, что мне удалось вогнать собеседника в бесконечный логический цикл осмысления женского коварства.

– Наконец-то ты стал думать. – подытожил я. – Лучше поздно, чем никогда, верно? Результаты молекулярно-генетической экспертизы ни ты, ни я отменить не сможем… Отсюда вопрос: могла ли твоя бывшая подруга, кстати, врач по специальности, использовать тебя в качестве донора спермы, не поставив тебя в известность?

Судя по всему, мой собеседник в ту минуту просто физически был неспособен продуцировать какие-то здравые идеи. Взгляд его блуждал по предметам окружающей обстановки, ни на чём не задерживаясь, и в какой-то момент он вдруг брякнул, вне всякой связи с предыдущим разговором:

– А отчего Люда умерла?

Ответить я не успел – скрытые динамики прорычали нам в самые уши голосом Быстрова:

– Автоматы сбора материала, транспортные контейнеры, маневровые двигатели комплектны и к работе готовы. Системы позиционирования, связи и мониторинга окружающей обстановки элементов с учётными номерами… – он перечислил едва не с дюжину неудобоваримых чисел и я всё ждал, когда же он закончит. – исправны и к работе готовы. К выполнению полётного задания готов, рапорт сдал оператор бурового добывающего комплекса экспедиции номер два Максим Быстров.

Завгородний переключил коммуникатор на предплечье скафандра и ответил:

– Рапорт принят! Оставайся на месте, я найду тебе камушек и дам указание…

Он хотел было подняться с пола, но я его остановил движением руки. Оставалась одна деталь, которая требовала прояснения именно сейчас, то есть в обстановке нервозной и полной неопределенностей. Именно сейчас я мог услышать самый точный и искренний ответ, пусть даже данный и против воли моего собеседника.

– Перед тем, как ты сядешь в своё командирское кресло, ответь на такой вопрос… – я, не торопясь, расстегнул один из карманов на бедре скафандра.

Дизайнеры разместили их там шесть штук, так что в этих карманах можно было спрятать немалую толику золотого запаса какого-нибудь Занзибара или Тобаго. Но в моём кармане на левом бедре лежал не золотой запас псевдогосударства, а самый что ни на есть реальный золотой шарик с дырочками, подаренный Людмилой Акчуриной во время нашей первой и единственной встречи. Когда я облачался в скафандр, то заметил, что шарик в нагрудном кармане комбинезона заметно давит на грудь, поэтому его пришлось оттуда извлечь и переложить во внешний карман скафандра. Вытащив не без некоторых усилий этот мелкий предмет наружу, я поднёс его к лицу моего собеседника так, чтобы Завгородний смог как следует его рассмотреть.

Несколько секунд он внимательно и недоуменно таращился на него, явно дожидаясь моего вопроса. Я и спросил, наконец:

– Андрей, посмотри внимательно вот на это и ответь, что ты видишь?

– Что я должен видеть? Это украшение, что ли? Что это такое?

Я опять ему поверил. Вообще, мне казалось, что Завгородний не соврал ни разу – ни до нашей нелепой драки, ни после. Такой вот, понимаешь ли, кристально чистый собеседник мне попался…

– А если вот так… – я повернул немного шар таким образом, чтобы мои пальцы попали в нужные сегменты и слегка его сдавил. Тут же беззвучно закружились внутренние сферы и я отчётливо ощутил как шарик порывается выскочить из рук. Это был чистой воды гироскопический эффект, но я в который уже раз удивился тому, сколь явственно он проявляется в этой небольшой по размеру и массе игрушке. Надо всё-таки найти время и обсчитать энергетику этого процесса, для столь небольшого предмета она выглядит чрезмерно мощной, не должен такой волчок обладать подобной силой…

Андрей смотрел на золотистый шар, зажатый между моих пальцев, переводил взгляд на меня, потом обратно на шар… Длилось это довольно долго, секунд восемь-десять, в обычном человеческом диалоге таких пауз обычно не возникает. Наконец пробормотал:

– Это что такое? Что я должен увидеть? Это какая-то игрушка? Женские бусы, что ли, какие-то? Какая связь со мной?

– Раньше вы видели такое? – я постарался, чтобы вопрос мой прозвучал максимально официально и потому демонстративно обратился к собеседнику на «вы». Правда, сам этот вопрос во многом был формален, поскольку ответ я знал наперёд.

– Первый раз вижу! – заявил Андрей и я остановил вращение шара.

На этом разговор можно было считать оконченным. Строго говоря, он даже и не начинался, но я получил от своего собеседника массу прелюбопытнейшей информации, поэтому всё равно время потратил не напрасно.

Мы разошлись по своим местам. Я уселся перед лобовым остеклением кабины, Андрей взгромоздился в командирское кресло под прозрачным колпаком в потолке.