Текст книги "Ученик"

И главное запомни – торопиться тебе некуда. Убедишь себя в том, что уже готов, что сможешь ударить по тонкой пачке, ударишь в результате не в полную силу – и испортишь все дело. Ты понял? Не торопись. Быка на плечи сразу не взвалишь, каким бы недоношенным и рахитичным он не был.

Сколько раз в день ты должен ударить, чтобы позволить себе оторвать листок – зависит от тебя и только от тебя. Все очень индивидуально. Но главное помни – ты должен бить только в полную силу. Бить, не боясь, что сломаешь руку. Это ты уясни твердо. Буквально заруби себе на носу. Завтра утром я зайду за тобой и посмотрю. Заодно и покажешь, что у тебя получается.

И вот еще что, чуть не забыл, – подыщи что-нибудь для турника. Трубу какую-нибудь или что-то вроде.

Он вздрогнул. Турник? Но ведь я тебе… Кореец не дал ему договорить:

– Помню, помню. Ни одного раза не можешь и все такое. Ну не можешь и не надо. Подтягиваться тебе не придется, не волнуйся. Я тебе обещаю, – Кореец загадочно улыбнулся и подмигнул ему на прощание.

Глава 6

С подшивкой он справился неожиданно быстро. Складывая друг на друга пачки бумаги, он радовался, что не сдал газеты в макулатуру, один раз он даже увлекся и стал читать привлекшую его внимание статью, но опомнился и сосредоточенно работал, пока не закончил.

У него был опыт – раньше он много раз вырывал из журналов «Вокруг света» фантастические рассказы и приключенческие повести – и научился переплетать их, руководствуясь статьей из журнала «Юный техник», по приложениям из которого он клеил модели из бумаги.

Закончив, он с удовлетворением посмотрел на внушительную подшивку: он затруднился бы сказать, сколько в ней листов – все газеты отличались количеством страниц. Примерную толщину пачки он определял прямо на полу, ударяя тихонько по пачке кулаком, постепенно увеличивая силу. Поскольку у него не было уверенности в том, что он сможет ударить в полную силу по газетам, он с явной неохотой добавил еще одну стопку, утешив себя мыслью, что если ему будет очень легко, то он сможет отрывать каждый день не по одной, а по нескольку страниц.

На софе сидел потрепанный плюшевый медведь и, как ему казалось, одобрительно поглядывал на его манипуляции своими выпученными пуговичными глазами. Он вспомнил, как раньше старался отработать удар, используя мишку в качестве снаряда, и ему стало неловко. Он подмигнул медведю и неожиданно для самого себя произнес вслух – «ну что, будем рубить дерево»? И сразу в голове невольно возник невысказанный вопрос, – а что, если обезьяны не разбегутся? А дерево не свалится? Он решительно отмахнул эту мысль и переключился на более важные и насущные дела.

Сначала он подумал, что сам повесить подшивку на стену он не сможет. Бетонная панель стандартной «хрущёвки» предполагала использование дрели. Папы еще не было дома, и вдруг он вспомнил про пробойник – железный штырь с победитовой насадкой, который надо было прокручивать каждый раз после удара по основанию штыря молотком.

Казалось, это было решением проблемы и, стараясь не думать о реакции родителей на дыру в стене, он нанес первый удар молотком.

Ему повезло – бабушка была в магазине – и он довольно быстро умудрился пробить достаточно глубокое отверстие в стене. Он не раз помогал отцу в домашних делах и представлял основные действия по укреплению в стене шурупов. Выбрал он самый большой и толстый из тех, что нашлись в наборе инструментов и, загнав в отверстие деревянную пробку, на которую пришлось пустить остатки модели торпедного катера, он с трудом вкрутил его отверткой.

Попытки покачать шуруп пальцами показали, что сидит он крепко и уверенно.

Водрузив на стену подшивку – крепко и надежно прикрутив ее бечевкой к шурупу, он с удовлетворением оглядел плоды своего труда. Казалось, на стене висит здоровенный отрывной календарь, хотя справедливости ради нужно было признать, что интерьер его комнаты от данного аксессуара не улучшился.

Он глубоко вздохнул и подошел поближе.

Левую руку вытянуть вперед, правую сжать в кулак – он аккуратно сжал руку в кулак – и ему показалось, что он сжал ее даже крепче и сильней, чем в течение всего занятия утром, прижать к правому боку пальцами вверх, – он воспроизводил боевую стойку по пунктам, усвоенным им сегодня, и отгонял мысли о том, что это все бесполезно, что он никогда не сможет научиться так бить, чтобы одна самая маленькая обезьянка на вершине дерева обратила внимание на то, что он ударил по стволу – он выругался вслух – дались ему эти обезьяны… и тут в памяти всплыло спокойное и уверенное лицо Корейца – и его слова – «тут все зависит только от тебя».

Он постоял еще мгновение, успокоил дыхание и синхронно с выдохом нанес первый удар. Он бил изо всей силы, представляя удар Корейца по липе.

От подшивки ничего не отлетело. Самая первая страница немного промялась в том месте куда пришелся удар и, посмотрев на руку, он увидел следы типографской краски на кулаке. К своему ужасу он понял, что ударил не ударной плоскостью, а всем кулаком – испачканы были все костяшки – а не только первые две, называющиеся полузабытым им странным и необычным восточным словом.

– Он произнес это восточное слово так, как оно ему вспомнилось сейчас, произнес громко, будто покатал его во рту, как камушек. Слово было странное и незнакомое, да еще и запомнил он его конечно же неверно. Трудно сказать, нравилось оно ему или нет. Впрочем, это было неважно.

Стараясь помнить о технике удара и не торопиться, он начал методично бить по стене правой и левой рукой, периодически переводя дух и поглядывая на костяшки пальцев.

И вдруг в какой-то момент он попал в странный ритм, его сознание отключилось, а он бил и бил. Перед его взором проплывали странные картины – он представлял себя и своего возможного брата – близнеца, которого он не мог победить, восемь обезьян с палками, молотящих от злости друг друга потому, что не могли грамотно к нему подойти, не причинив себе вред, и потом все эти картинки заслонили лица двух его одноклассников, показывающих на него пальцами и заливисто смеющихся. Он сам не обратил внимания на то, что стал бить ожесточенно, ритм увеличился и опомнился он только в тот момент, когда хлопнула дверь и он, обернувшись, увидел удивленные и обеспокоенные лица родителей.

Он остановился и только тут его взгляд упал на подшивку. Центр ее измочалился – несколько слоев газеты было изорвано в клочки, обильно усеивавшие пол. Его кулаки были в крови, все костяшки без исключения – опять он нарушил технику – были ободраны и кровоточили – кулаки были испачканы черной краской, и он почему-то подумал о романе Стендаля «Красное и черное».

Дискуссия с родителями была сложной и непродуктивной. Они не ругали его за дыру в стене и подшивку, но он понял, что он не может ответить на их вопросы, из которых основной был – «зачем?». Он вполуха слушал то, как папа убеждает его в том, что он неизбежно и неотвратимо повредит себе кулаки, что-то про размягчение костей, про выбитые суставы, но все это время он бубнил что-то себе под нос и вспоминал, как Кореец без видимых усилий фактически вырвал одним ударом кусок мощного и крепкого дерева. Размягчение костей – как же, подумал он.

И ему опять показалось, что плюшевый медведь одобрительно подмигивает ему с софы.

Глава 7

Утром все было по-прежнему.

Он с гордостью продемонстрировал зашедшему за ним Корейцу висящую на стене подшивку. Еще больше гордости в нем вызывал факт того, что его руки были разбиты в кровь – удивительно, но никогда ранее его кулаки не выглядели столь внушительно и впечатляюще. Но руки он спрятал за спину – хвастаться и гордиться, казалось, было нечему. В особенности перед человеком, который с легкостью мог вырвать из мощного дерева кусок древесины без видимых повреждений на руках, как бы походя и обыденно, как само собой разумеющееся.

Кореец с непроницаемым видом изучил подшивку, зачем-то поковырял пальцем края измочаленных газетных листов в самом ее центре и буднично сказал:

– Покажи руки.

Он с тщательно скрываемой гордостью протянул руки вперед костяшками вверх – кожа на них была ободрана и отдельные кусочки бахромились на краях первой и второй костяшки, на тех самых, о которых ему говорил Кореец.

Кожа была сорвана по всей ударной плоскости – были разбиты фаланги и суставы всех пальцев. Мама обработала накануне его раны йодом – это было больно, но он терпел, стиснув зубы, и свежая сукровица, выступившая при сжатии рук в кулаки на фоне потеков йода, впитавшегося в кожу, и подсохшая живописными разводами, выглядела впечатляюще.

Кореец казалось бы не обратил внимания на повреждения и небрежно повернул его ладони. Увидев аналогичные отметины на больших пальцах, он нахмурился и так же буднично сообщил:

– Я тебе, кажется, особо говорил про большие пальцы – и про то, как их надо ставить. Ты хочешь сустав выбить? – и, не дожидаясь ответа, подошел к висящей на стене подшивке и ударил по ней рукой без замаха.

В этот раз он увидел и отметил момент удара, против его ожиданий не раздалось никакого особенного звука, и штукатурка не посыпалась с потолка, куда он тревожно и невольно перевел взгляд.

Кореец улыбался своим мыслям, задумчиво изучая верхнюю газету – висевшую, как он отметил, вверх ногами. Проведя по ней пальцем, Кореец как бы встрепенулся и вернулся откуда-то издалека, где блуждали его мысли – о характере раздумий он постеснялся спросить.

– Пока не срывай листы. Послежу за твоими руками. Большой палец и ударная плоскость, помни об этом постоянно. И бей не сериями, а поспокойней, не забывай о технике.

И моментально задал следующий вопрос:

– По поводу турника что у тебя?

Он и ждал и боялся этого вопроса.

Место, где можно было бы пристроить турник, он определил сразу. Стандартная «хрущевская» «трешка» не оставляла большого простора для вариантов и фантазии. Сразу после проходной большой комнаты, которую всегда называли залом, одна дверь вела налево – в спальню родителей, а вторая направо – в его комнату. Прямо был небольшой чуланчик с отдельной дверью, где мама держала банки с соленьями и вареньем, и пространство с дверным проемом и двумя дверьми идеально подходило для размещения турника.

Его можно было укрепить между косяками двух дверей в комнаты – и подтягиваться лицом к чуланчику.

Если бы он, конечно, умел подтягиваться.

Когда он выбирал место для турника, невольно всплыли недавние воспоминания о его позоре на уроке физкультуры, когда их физрук опять устроил очередное соревнование «кто больше подтянется» – и «насколько приблизится к рекорду школы» – его излюбленная фраза.

Для их седьмого класса норматив, установленный физруком, составлял семь раз на отличную оценку, пять – «на четверку» и три раза «на тройку». Всего три одноклассника могли подтянуться семь раз. Ни один не мог подтянуться восемь, но над их попытками выжать – таки восьмой раз никто и никогда не смеялся.

Смеялись всегда почему-то над ним. Он был не единственным, кто не мог подтянуться ни разу – еще несколько человек были в такой же ситуации, но только его выход к турнику сопровождался всегда бурным весельем и радостью всего класса.

Да и с того самого момента, когда он при ответе на уроке стал машинально дергать правой рукой в сторону – в тот самый момент, когда он заикался от волнения и не мог начать предложение при ответе – с того самого момента его передразнивали девочки, когда у них было настроение – смешно дергая в сторону рукой и заливаясь веселым смехом.

Но ему было не смешно.

И ему не было смешно выходить перед всем классом к турнику – он шел, с трудом передвигая ноги, как на эшафот, поворачивался лицом к классу, потому что подтягиваться на турнике спиной к классу считалось невежливым, и с трудом вскарабкивался до перекладины. Он не мог просто подпрыгнуть вверх и ухватиться за прохладный металл – его пальцы всегда соскальзывали и он падал вниз на маты, подстеленные внизу, и он начал вползать до перекладины по боковой стойке, как по канату. И опять ему единственному не было смешно.

Да, он старался подтянуться. Но его попытки хоть чуть-чуть приблизить свой подбородок, чтобы хоть раз – один только раз перенести его над перекладиной – приводили к тому, что он весь спазматически извивался, как червяк, насаживаемый на крючок, но ни на миллиметр не приближался к поставленной цели. Его попытки всегда вызывали самое бурное веселье класса, иногда даже слышались аплодисменты.

Причем наиболее громко и зажигательно веселились девочки, которым не нужно было подтягиваться вообще, они всего – навсего отжимались, причем не от пола, а от двух стоящих параллельно гимнастических скамеек, что было на его взгляд не то что проще, а неизмеримо проще. Он был горд тому факту, что мог просто отжаться от пола ровно десять раз – после чего его силы иссякали, и он падал на пол, но отжимался он всегда дома, где некому было над ним смеяться. И поддерживать было тоже, к сожалению, некому.

Кореец одобрительно хмыкнул, увидев место предполагаемого размещения турника, и немедленно задал вопрос:

– А турник?

Ему было немного неловко показать и объяснить то, что он придумал использовать в качестве турника.

Безусловно, найти отрезок гладкой никелированной прохладной на ощупь трубы было бы здорово, но он не смог придумать, где можно было бы раздобыть такой кусок.

Единственная мысль, которую он не смог отбросить после обдумывания различных вариантов, было приспособить для этих целей кусок клюшки.

Да, хоккейной клюшки.

У него была клюшка. Он не умел кататься на коньках – не говоря уж о модных хоккейных, с заточенными лезвиями, что там говорить, он с трудом катался на коньках, крепившихся к валенкам – у них было по два лезвия на каждый валенок, видимо, конструктор данного чуда инженерной мысли предполагал, что на двойных лезвиях стоять будет проще. Стоять на них действительно было можно, но кататься абсолютно невыносимо. Он пытался это делать и несколько раз ходил на каток тренироваться – после каждого раза у него болели все мышцы, и в особенности ноги и бока – на которые он постоянно падал, каждый раз по возвращении с катка он с облегчением стягивал с себя валенки и надеялся, что кататься больше не придется.

Апофеозом его конькобежной карьеры была покупка клюшки.

Ударная часть у нее была абсолютно плоской – он не знал тогда, что нужно специально распаривать древесину над кипящей кастрюлькой и сгибать ее для достижения нужной формы, он только видел, как все играют клюшками с изгибами, красиво в несколько слоев обмотанными синей изолентой. Он действительно вышел однажды поиграть в хоккей – и его, к немалому удивлению, даже приняли в игру, несмотря на нелепые валенки с коньками, пристегнутыми кожаными ремешками, и клюшкой без модного изгиба для достижения мощного и эффектного удара по воротам.

Он и ворота-то толком не разглядел за то короткое время, что находился на поле – практически сразу после выхода на каток он упал, поскользнувшись, и когда поднимался, неловко опираясь на клюшку – ему в лоб попала шайба…

Сейчас клюшка лежала перед ними – дабы не оставить ей никаких шансов он еще вечером решительно отпилил пилой по дереву ударную плоскость и сейчас она представляла собой просто ребристую палку нужной длины.

Кореец резко взглянул на него и спросил:

– Это ты планируешь использовать для турника? И сжал палку в руках – казалось он прислушивается к ощущениям.

Он молча кивнул.

– Даже лучше, чем могло бы быть, – произнес Кореец непонятную фразу и продолжил – а мы прямо сейчас и закрепим. После этих слов Кореец эффектно крутанул палкой вокруг себя, будто прислушиваясь к ощущениям – это не казалось рисовкой – действие было машинальным, но таким эффектным и красивым, что он затаил дыхание и невольно открыл рот. Но ничего не сказал.

Возились они не очень долго – набивая на косяки куски деревяшек для того, чтобы закрепить клюшку в нужном положении и когда закончили, у них получился вполне симпатичный турник – только не круглый в сечении, а прямоугольный.

Потрогав его рукой и проверив, насколько крепко сидит в подготовленных пазах деревянная палка, Кореец объяснил ему – что необходимо делать.

– Поскольку ты у нас рекордсмен, – начал Кореец, тут они оба усмехнулись, причем, если улыбка Корейца была традиционно лучезарна, он сам хмыкнул скорее скептически, но все же ничто не могло испортить ему настроения в это утро, и даже воспоминания о попытках подтягиваний, вызывавших бурное оживление всего класса не смогли бы омрачить его радости от прошедшей недели. Кореец продолжил:

– Подтягиваться, как я и обещал, тебе не придется, не переживай. Делать тебе будет нужно довольно простую вещь.

Глава 8

– Все, что тебе необходимо – это повиснуть подбородком выше перекладины. И висеть – терпеть и висеть, насколько хватит твоих сил.

– Как же я интересно смогу это сделать? – удивился он.

– Ну, подтянуться-то ты все равно не можешь, – сказал Кореец – поэтому забирайся со стула. Залез, подбородок оказался выше перекладины, повис, и виси.

– А потом?

– А потом, когда поймешь, что устал висеть, и руки разгибаются – разгибай руки, но только медленно, медленно. Резко не спрыгивай, а опускайся плавно. Настолько плавно, насколько сможешь. Понял?

Упражнение показалось ему простым – ну повисеть, подумаешь, делов-то.

– Понял, конечно. А зачем это нужно?

– Говорят, полезно, – сказал Кореец загадочно и улыбнулся. – Ты, главное, считай про себя – один, два, три. Чтобы каждый следующий раз провисеть хотя бы на один счет больше. Пока держишься – считаешь, про себя считай, не вслух, дыхание не сбивай, потом пока опускаешься, разгибая руки, – продолжай считать и, когда уже совсем спрыгнешь, тогда запомни результат и до следующего раза.

– А сейчас пошли заниматься, домашнее задание потом делать будешь.

Когда он вернулся домой, ему казалось, что прошла целая вечность. Все его тело болело. Для отработки техники Кореец обзавелся палкой и периодически стучал по нему – когда он по его мнению допускал ошибки, объясняя это тем, что легкие удары полезны, и вроде бы ему не было больно – но сейчас, когда он стянул с себя грязную и потную майку, ему показалось, что его тело превратилось в сплошной синяк. Очень болели предплечья – Кореец учил его защищаться и имитировал удары нападающих с помощью все той же палки, и объяснял, что при правильно поставленном защитном блоке не должно быть больно, потому что удар нападающего обязательно потеряет свою энергию и погасится.

Видимо, он все делал неправильно – при каждом следующем блоке руки болели все сильней и сильней, а Кореец бил и бил – сверху, снизу, сбоку – а он ставил верхний, нижний и боковой блоки, изнутри и снаружи – все пытаясь погасить энергию ударов, и ему казалось, что он никогда не научится. В какой-то момент пришло ощущение, что все, он больше не может, но сказать об этом почему-то было невозможно, и он продолжал, стиснув зубы, и через некоторое время забывал о том, что совсем недавно не мог пошевельнуть рукой.

Перед возвращением он подошел к липе и провел ладонью по еще недавно свежему слому на стволе. Это место уже потемнело и не так явно бросалось в глаза. Он еще раз удивился невозможному – и не смог сформулировать собственные мысли, да у него и не осталось ни мыслей, ни эмоций – только удовлетворение от того, что он смог выдержать бешеный темп занятий, навязанный Корейцем.

Ему казалось, что Кореец специально пытается измотать его, задать темп, которого он не выдержит. Он подумал о том, что не знает, чему его учит Кореец – и правильной ли технике – но это уже было неважно. Ему было неважно чему он учится, он наслаждался самим процессом, ранее ему неведомым, он прислушивался к боли в своем теле и знал, что он обязательно выдержит – даже если все это – изощренное издевательство над ним, а никакая не учеба.

Его желание научиться драться притупилось и сейчас он учился чему-то, чему он сам не мог дать названия. Даже лица его обидчиков размылись в памяти, он лишь мельком вспомнил о них тогда, когда они опять пришли в школьный сад, но и эта мимолетная мысль растворилась с первым же ударом палки Корейца.

Он умылся и подумал о том, что уже несколько дней не держал в руках книгу. Мама принесла специально для него из библиотеки один из красных томов двенадцатитомного собрания сочинений Дюма, но когда он открыл книгу – вдруг понял, что не может читать. Буквы плясали у него перед глазами, каждое перелистывание страницы отзывалось болью в разбитых руках, и он отложил книгу в сторону.

Происходящее с ним было куда интересней книги, но даже на обдумывание этого факта тратить время было жалко.

Он знал, что Кореец уедет в свой город – и от этой мысли ему было горько, он стал грустить и готовиться к расставанию пожалуй с того самого момента, когда узнал о том, что оно неизбежно.

Он успел помечтать о том, как было бы здорово натолкнуться вдвоем с Корейцем на своих одноклассников – и посмотреть, как у них получится потребовать у него денег или как-нибудь еще унизить. Но сейчас, когда они стали заниматься вместе, на такие мысли просто не осталось времени, и он пытался выжать из своего организма столько сил и энергии, сколько было вообще возможно, только для того, чтобы успеть, успеть научиться тому, чему мог научить его этот небольшой жилистый пацан с веснушчатым носом и необъяснимо твердыми, деревянно – шершавыми ладонями.

Он подошел к своему импровизированному турнику и с тоской посмотрел вверх. У него не было ни боязни, ни страха – необходимое упражнение было на его взгляд простым и несложным – и тратить время на его выполнение казалось глупым и бессмысленным, но это было частью его тренировок – и он пододвинул поближе табуретку.

С табуретки его подбородок был и так выше перекладины и он решительно взялся руками за клюшку и соскочил.

«Простое и несложное» упражнение оказалось таковым только в первую секунду. Он даже не успел сосчитать до одного, как руки его разогнулись, и он больно ударился подбородком. От неожиданности он разжал руки и сорвался, чуть не упал, задев ногой табурет, и ощутимо стукнулся спиной о косяк дверного проема. Ощущение в руках оказалось совсем не таким, как он ожидал, ребристая клюшка только на вид была похожа на настоящий турник – держаться за нее было сложно и неудобно, руки сразу заболели, и ему показалось, что у него ничего не выйдет.

Но сразу перед глазами встало невозмутимое лицо Корейца, и он понял, что не сможет рассказать ему о том, что он не смог, что у него не получилось.

Во второй раз он был осторожней. Поставив табурет немного сбоку, он забрался на турник и, задрав подбородок выше клюшки, с осторожностью перенес вес на руки. Ему опять показалось, что он не удержится, и опять ударится челюстью о хоккейную деревяшку, но теперь он уже был готов к ощущениям и, сцепив пальцы изо всех сил так, что на разбитых костяшках кулаков лопнула чуть подсохшая корочка крови, постарался удержаться. Он напрягал мышцы изо всех сил и, несмотря на то, что руки практически сразу же стали разжиматься, попытался опускаться плавно и медленно. Он досчитал до трех, но, уже соскочив на пол, был вынужден сказать себе, что счет все-таки равен двум. Это было очень стыдно – в таком простом упражнении удержаться всего в течение двух секунд – даже меньше двух, потому что счет «раз, два» давал суммарно хорошо, если одну секунду.

И, отдохнув немного, он опять, упрямо пыхтя, вскарабкался на табурет. Он занимался еще долго, делая совсем короткие перерывы для отдыха, чередовал их с интервалами подольше, слоняясь по квартире и не зная, чем заняться и прислушивался к ощущениям в ноющих руках – мысль о том, что можно лечь на диван и открыть книгу почему-то даже не пришла ему в голову.

Один раз он ощутил прежде незнакомую боль – в тот момент, когда он опускался и старался удержаться повыше – руки внезапно пронзила резкая боль и когда он спрыгнул, он в первое мгновение не смог выпрямить руки – они остались полусогнутыми, он даже подумал о том, не повредил ли он что-то в мыщцах. Но боль относительно быстро прошла, и он смог разогнуть руки, как ни в чем не бывало.

Доведя счет до четырех, он понял, что добиться большего прогресса не получится и, вспомнив о подшивке, направился к ней и отрабатывал удар еще долго, никакие образы уже не проплывали у него перед глазами в этот раз, он был спокоен и сосредоточен, он просто методично наносил удары и считал их. Почти сразу из кулаков пошла кровь, но он практически не обратил на это внимания, просто порадовался этому факту и продолжил. Прошло около часа и только тогда, когда он понял, что бьет уже кое-как и каждая частичка его тела дрожит от напряжения, он остановился. Руки его тряслись, и когда он посмотрел на пол, он увидел обрывки бумаги – два или три абсолютно измочаленных листа газеты валялись на полу, и ему даже не пришлось думать о том, настала ли пора оторвать один из них. Он весь дрожал, и только усилием воли ему удалось остановить эту дрожь.

Подшивка выглядела неопрятно. Свежая кровь красными мазками украшала верхний лист газеты и через продранные дырки перетекала на следующие, местами виднелись старые отметины – уже практически черного цвета. Толщина подшивки фактически не изменилась, но выглядела она так, что он с гордостью посмотрел по сторонам и прилепил поверх измочаленной и изорванной поверхности свежий лист газеты. Несколько пятен проступило сквозь бумагу, листок практически приклеился к подшивке и внешний вид опять был строгим и пристойным, большой календарь просто висел на стене и ждал прихода следующего дня.

И только тогда он посмотрел на свои руки и увидел, что помимо разбитых костяшек у него на ладонях набухли кровяные мозоли – ребристая поверхность импровизированного турника дала о себе знать, и легкое прикосновение пальцем к мозолям вызвало жуткую боль, и он отогнал мысль о том, что будет, когда они прорвутся.

Обильно обработав раны йодом, он с улыбкой подумал о том, что времена, когда он хныкал над разбитой коленкой и просил маму – «подуй, подуй», остались в прошлом. Йод принес ощущение прохлады – но не более. «Пощипало и все», – тихо сказал он вслух, поднес кулак ко рту и подул, от чего так и не остановившаяся струйка крови смешно изменила свое направление, и он, усмехнувшись, решительно плеснул еще йода.

Подумав о том, что надо бы купить йода побольше, он удовлетворенно счел, что тренировки на сегодня закончены.

Спал он в этот день крепко и без сновидений.