Текст книги "Лабиринт двухгодичника"

***

Первые полтора месяца службы Трофимова прошли относительно беззаботно. В это время Игнат в наряды ещё не ходил. Обычно этот срок даётся всем молодым офицерам, не только двухгодичникам, для адаптации к новому месту и знакомства с техникой. Так что в восемнадцать тридцать Игнат садился вместе с другими закончившими ежедневную службу офицерами в «Коломбину» и ехал домой в ДОСы, расположенные на окраине небольшого посёлка, в шести километрах от КПП воинской части. ДОСы представляли собой два трёхподъездных кирпичных пятиэтажных дома с маленькими балконами, обшитыми декоративными панелями ядовито-синего цвета. Три двухкомнатные и одна однокомнатная квартиры были отданы для расселения холостых офицеров. В одной из таких двухкомнатных квартир на первом этаже молодого лейтенанта и поселили.

Его соседом по комнате был также двухгодичник лейтенант Андрей Бушуев из его же второго дивизиона, но со стартовой батареи. Как отслуживший уже год, он счёл своим долгом опекать новичка в непривычной тому обстановке.

В соседней комнате жили два молодых кадровых офицера – старшие лейтенанты Валера Шалевич и Лёнька Погодин, повышенные в звании совсем недавно в связи с тем, что оба уже прослужили в части положенные в данном случае два года.

Внешне старшие лейтенанты являли полную противоположность друг другу: Шалевич был довольно высоким, плотным и черноволосым, Погодин же – худым, светлым, ростом чуть ниже среднего.

В обстановке квартиры не было ничего лишнего. Ни хрустальных люстр, ни дорогих сервизов, ни ковров, ни других предметов, в гражданской жизни олицетворяющих комфорт и достаток в доме.

Четыре панцирные кровати, стоящие вдоль окрашенных в лимонный цвет стен, большой встроенный шкаф, маленький шифоньер, пара тумбочек, четыре стула и чёрно-белый телевизор «Темп» – вот и вся нехитрая меблировка. Всё говорило о том, что жильё это временное и как-либо обустраиваться нынешние обитатели этих хоро́м не собираются.

Из роскоши наличествовал только дефицитный катушечный магнитофон «Юпитер» с двумя громадными колонками S-90, одна из которых стояла на шифоньере, а вторая, за неимением другого подходящего места, прямо на полу, что позволяло её иногда использовать как табуретку. Такое её применение не по назначению очень не нравилось Шалевичу, утверждавшему, что этим можно испортить частоты, выдаваемые динамиками, или поцарапать полировку.

У Игната и Бушуева в комнате был ещё и портативный кассетный магнитофон «Электроника», который Трофимов купил на первую же свою зарплату. С собой он привёз новейшие записи блатных исполнителей, которые до Сибири могли дойти не раньше чем через год, и жители ДОСов теперь могли частенько слушать полузапрещённую в стране музыку.

Маленькая кухня также не отличалась богатством обстановки: газовая плита, стол, полка с посудой, крошечный навесной холодильник «Морозко», три табуретки и узкая колонка с четырьмя полками.

Квартиры семейных офицеров были обставлены, конечно, богаче, но никаких особых изысков и шикарных ремонтов тоже не имели.

Все отлично понимали, что для большинства эта жилплощадь временная, и через четыре или максимум пять лет они будут переведены в другую часть, возможно, за тысячи километров отсюда.

Перевод почти всегда был желанным и ожидаемым, ведь он означал повышение в должности, а затем и в звании, со всеми вытекающими из этого приятными последствиями в виде увеличения жалованья и повышения статуса и значимости офицера, а соответственно и его жены.

Лишь считанное число военнослужащих надолго задерживались на одном месте. Это были в основном люди, разочаровавшиеся в военной карьере и мечтавшие только о том, как бы дослужить до сорока лет и уйти на пенсию капитаном на тридцать процентов от оклада. Такие офицеры не желали и не стремились ни к какому продвижению по службе и уже рисовали в своём воображении, чем будут заниматься и где жить после увольнения.

Глава 3. Неприятный сюрприз

Трофимов пришёл в часть в апреле и отслужил уже почти два месяца, но его соседи по квартире до сих пор в разговорах частенько вспоминали, как они весело провели праздник Восьмое марта.

Выбравшись втроём накануне праздничного дня, совпавшего с воскресеньем, в город развеяться, поесть в кафе пельменей и сходить в кино, ребята познакомились в холле кинотеатра с тремя студентками местного политехнического института, которые без продолжительных уговоров охотно согласились поехать к офицерам домой отметить вместе наступающий праздник.

Захватив по дороге в коммерческом магазине варёную колбасу, копчёную ставриду и три банки майонеза и прикупив в кулинарии «Ленинградский» торт, компания, громко смеясь над шутками парней, отправилась на автовокзал.

Через час они уже расположились в холостяцкой квартире офицеров. Совместными усилиями был накрыт довольно приличный стол, венцом которого явилась сковородка с жаренной на бараньем жире картошкой. В приготовлении этого блюда равных Шалевичу не было. Сало тоже было его, присланное родителями посылкой с Украины в качестве гостинца к недавнему двадцать третьему февраля.

Было сказано много тостов о женщинах и любви, было выпито достаточное количество разбавленного один к одному спирта, а также специально припасённых для таких случаев трёх бутылок «Алазанской долины».

По мере развития событий выяснилось, что имеющегося в наличии вина явно недостаточно. Женская часть стола справилась с двумя бутылками очень уверенно – и даже особенно не захмелела. Ребята вышли из положения, сказав девушкам, что если в вино добавить специального, секретного армейского спирта, то начинаешь испытывать более тонкое послевкусие, в чём те в итоге и убедились.

Поставив друг на друга кровати во второй комнате, удалось освободить достаточно места для танцев, где три пары в перерывах между выпивкой и сальными разговорами медленно кружились, периодически меняясь партнёрами.

Посиделки закончились за полночь, когда, разбившись на пары, изрядно опьяневшие участники направились спать, предварительно определив – вытянув на спичках – тех, кому придётся ночевать на кухне, где на полу был расстелен матрас со свободной кровати, которая впоследствии и досталась Трофимову.

Этим счастливчиком оказался Шалевич. Он начал было возмущаться, но доставшаяся ему девушка, которую звали Ольгой, объяснила, что всё по-честному, тем более с таким галантным и красивым мужчиной, как Валера, она готова спать хоть в ванной.

На том и порешили.

Двери комнат и кухни закрылись, свет погас, и началось то, ради чего, собственно, весь вечер с незамысловатым застольем и был затеян.

Наутро, с трудом проснувшись, ребята, не успев позавтракать, впопыхах проводили гостей до автобусной остановки, извинившись, что не могут их оставить дома, так как, несмотря на воскресенье и праздник, идут сегодня в наряды. Это было почти правдой. Бушуев заступал на боевое дежурство, а Погодин – ответственным по казарме. У Шалевича наряда не было, но он об этом предпочёл умолчать, решив, что девчонки и сами благополучно доберутся до города, а он лучше после проводов ещё чуть-чуть поспит.

Потом уже, сидя на кухне и читая газету, Игнат прикидывал, что свободного места здесь действительно очень мало и наверняка Валерке было очень неудобно тут спать, да ещё и вдвоём. Подумав об этом, он протянул руку к стене и сорвал вчерашний лист отрывного календаря, на котором стояла дата – 29 мая. Прочитав на обратной стороне, как надо правильно поливать огурцы, он смял листок и по-баскетбольному, точно забросил его в стоящее в метре мусорное ведро.

В этот момент в квартиру, сдав караул, вернулся Бушуев. Громко сняв в коридоре сапоги и на ходу матерясь, Андрей вошёл на кухню.

– Привет, – поздоровался он с Игнатом. – Ну, замучил меня этот ваш Назаров! Не понимаю, как такому солдату можно доверять оружие. Все нервы мне истрепал – не подчиняется, дерзит. В следующий раз точно съезжу ему по носу.

– А зачем же откладывать. Сегодня и надо было съездить. Неправильно сдерживать такие благородные душевные порывы. Раз появилось желание – следовало его незамедлительно исполнить, тем более такое простое и естественное, – поддержал его Трофимов, которому этот боец тоже уже успел попортить крови своим неадекватным поведением.

Игнату было не по себе слышать от почти двухметрового, широкоплечего мужчины жалобы на то, что ему безнаказанно дерзит едва оперившийся, ничего из себя не представляющий юнец.

– А вот я сейчас и исполню! Кто оторвал листок с моего календаря?! – угрожающе спросил Бушуев, тыкая на стену пальцем.

– Я, – не понимая сути претензии, удивлённо ответил Игнат.

– Значит, так, товарищ лейтенант, давай договоримся. Через десять месяцев, когда я уволюсь, придёт твоя очередь отрывать календарь, а до тех пор это буду делать исключительно я. А если твоим шаловливым ручонкам занеймётся что-то оторвать, то в туалете есть рулон бумаги – отличный тренажёр для молодых двухгодичников-засранцев! Понял, лейтенант?! – неожиданно грубо, разделяя паузами фразы и раздувая ноздри, изрёк Бушуев.

– Понял, Андрей, понял, не надо так нервничать, – наигранно заискивающим тоном ответил Трофимов. – Никакие календари больше рвать не буду, только туалетную бумагу. Да и то сначала посмотрю, не написал ли ты на ней какую-нибудь дату или рецепт.

– Какой ещё рецепт? – возмутился Бушуев.

– Ну а как же. На лицевой стороне каждого листка отрывного календаря печатается дата, а на обратной – то стихотворение, то советы по хозяйству, рецепты или другая полезная информация. Может быть, ты, сидя в туалете, придумаешь какой-нибудь новый способ… ну, не знаю… завязывания галстука, например, и опишешь его на рулоне. А тут я… И всё – пропало гениальное изобретение в унитазе.

– Ты, я вижу, ещё зелёный, как у лягушки одно место. Пора уж было бы заметить, что в армии галстуки выдаются уже завязанными, к тому же с зашитым намертво узлом. А делается это, представь себе, не просто так, а специально, чтобы всякие бестолковые москвичи сдуру не смогли его случайно распустить и не просили бы потом своих старших по сроку службы и более умных товарищей его завязать, так как у самих, с их кривыми ручками, это не получается, – грозным голосом, но едва сдерживая улыбку, парировал Бушуев. – А на туалетную бумагу разрешаю не смотреть, я на ней ничего рисовать и писать не буду, дабы не доставлять тебе в столь интимном месте дополнительных переживаний.

***

В дивизионе Трофимова назначили во вторую кабину начальником расчёта индикаторных устройств, или, выражаясь местным армейским сленгом, «начальником ведра». Такое название должность получила потому, что рабочее место офицера, его занимающего, находилось перед самым большим индикатором в кабине радиолокационной станции. Кабина представляла собой автомобильный полуприцеп, напичканный шкафами со всевозможной аппаратурой. Индикатор кругового обзора напоминал большое десятилитровое ведро с двумя маленькими ручками, закреплённое на высоте семидесяти сантиметров.

Самым частым сменщиком лейтенанта на боевом дежурстве был старший лейтенант Матвеев. Его должность тоже имела своё нештатное название – «начальник дивана», или, если по-правильному, начальник расчёта цифровой вычислительной машины. Это громоздкое сооружение занимало почти пятую часть кабины и по форме смахивало то ли на обрезанное снизу пианино, то ли на сложенный полутораспальный диван с очень высокой спинкой.

Ещё у одного офицера, обычно задействованного на боевом дежурстве и иногда разбавлявшего неразлучную парочку, – старшего лейтенанта Крупицына – должность, кроме официального названия, никакого прозвища не имела. Трофимов, сочтя это несправедливым, решил, что прозвище надо бы придумать, но после нескольких безуспешных попыток напрячь в этом направлении мозги, лейтенант отложил потуги на потом, справедливо рассудив, что идея со временем придёт сама собой.

Работу на технике Трофимов освоил быстро и через три месяца службы уже смог выиграть у всех кадровых офицеров соревнование по выполнению контроля функционирования станции на всех рабочих местах, чем вызвал зависть у остальных участников этого мероприятия – младших офицеров обоих дивизионов.

Контроль функционирования, который позволяет при включении проверить работоспособность всех систем станции, – основа боевой работы.

Игнат не понимал, как, отучившись пять лет в военном училище, а потом отслужив по нескольку лет в части, можно допускать столько элементарных ошибок при выполнении, в его понимании, простейших команд и операций.

Намного сложнее для Трофимова оказалась работа по ремонту станции. Первое время он совершенно не мог понять, что, где и как надо делать при той или другой неисправности. Он искренне завидовал командиру батареи капитану Логинову, который, только увидев картинку на соответствующем индикаторе, точно знал, какой из многочисленных блоков надо выдвинуть и какую лампу или деталь при этом заменить.

– Александр Геннадиевич, объясните, пожалуйста, откуда вы узнали, что именно этот транзистор вышел из строя? – восхищённо спрашивал лейтенант, когда буквально через десять минут после обнаружения ошибки станция вновь становилась полностью боеготовой.

– Объяснять тут особенно нечего. Рецепт очень даже простой. Прослужи на этой технике десяток лет – и тоже будешь знать, что делать, в любой ситуации.

Ответ был очень логичным. Но он не мог в полной мере удовлетворить Трофимова. Ведь у него перед глазами был и другой пример.

Старший лейтенант Матвеев так же лихо ремонтировал ту часть аппаратуры, за которую отвечал по занимаемой должности.

Матвеев был одним из тех офицеров, которые поняли, что, выбрав профессию военного, они ошиблись. Но уволиться им сначала мешала сложность, если не невозможность совершения такого смелого поступка. А когда, совсем недавно, увольнение офицеров из армии стало вполне допустимо, от этого шага их удерживало сожаление о потерянных годах пребывания в военном училище и службы в частях. Да и высокая по гражданским меркам зарплата тоже имела немаловажное значение. Плюс хорошее снабжение, ранняя пенсия, различные льготы и получение по увольнению благоустроенного жилья в любом городе, за исключением курортных и столичных.

Так что по причине принятого после окончания школы ошибочного решения пойти в военное училище рвения усиленно осваивать технику и служить самозабвенно у Матвеева не было. Но службу тем не менее он нёс исправно, без особых залётов. Ведь надо было кормить неработающую жену и двух маленьких пацанов – двойняшек, родившихся в городском роддоме два года назад.

Матвеев знал только названия блоков, да и то не всех. Но он обладал необъяснимым, сверхъестественным чутьём, которое ему подсказывало, что надо сделать при обнаружении поломки.

Не пройдёт и пяти минут, а он уже держит в руках неисправную лампу, как ловкий стоматолог – вырванный у пациента больной зуб.

– Самовар подсел, – довольно говорил Матвеев, показывая заменённую пузатую лампу из блока питания.

– Олег, как тебе это удалось? Просто чудо какое-то! – изумлённо спрашивал Трофимов.

– Чудо у тебя в штанах. А для меня это обычная повседневная работа, успехи в которой основаны на глубоких знаниях, полученных за время учёбы и службы.

Но самой большой бедой для Трофимова была строевая подготовка.

На военной кафедре, конечно, проводились занятия на плацу, но очень редко и больше для галочки: отношение к ним со стороны как студентов, так и преподавателей было не особенно серьёзное. Да и зачем было упираться, если только нескольким студентам предстояло пойти после окончания института служить в армию?

Шагать в строю со всем дивизионом после общеполкового построения и не сильно портить общую картину Трофимов мог. Но подходить строевым шагом с рапортом к дежурному по части при заступлении начальником караула у Игната совершенно не получалось. Точнее, получалось только первое движение.

Трофимов ещё в школе на уроках НВП чётко усвоил, что движение надо начинать с левой ноги. А вот дальше всё было куда сложнее. Жёсткие яловые сапоги – а хромовые он ещё не получил – никак не позволяли вытянуть ступню параллельно асфальту, и создавалось впечатление, что лейтенант специально хочет показать дежурному свои ещё не успевшие стесаться каблуки.

Со следующим была совсем беда: после отдачи рапорта надо было развернуться через левое плечо на сто восемьдесят градусов и встать во главе шеренги своего караула.

У Трофимова никак не получался этот нехитрый в глазах кадровых военных манёвр. То разворот был неполный, и приходилось идти не по прямой, а как бы описывая дугу. То правая рука, которой Игнат отдавал честь при докладе дежурному, опускалась не на первом шаге, после чего движение рук предательски не согласовывалось с ногами, и строевой шаг Трофимова при этом больше напоминал движения никуда не торопящегося лыжника на заводских соревнованиях. А то не удавалось поймать линию шеренги строя, и приходилось делать дополнительный короткий шаг. Частенько эти неприятности случались с лейтенантом не по одному, а все сразу.

Первое время некоторые офицеры специально чуть задерживались и подходили к плацу, где совершался ритуал заступления в караул, чтобы перед выездом домой немного поразвлечься неуклюжестью двухгодичника.

Через несколько месяцев Трофимову всё же удалось существенно подтянуть строевую подготовку, но не более того. Он, конечно, мог бы специально тренироваться и в итоге добиться того, чтобы в этом разделе службы ничем не отличаться от кадровых офицеров. Но делать этого он не хотел. Для него эта строевая неподготовленность была своеобразной маркой, показывающей окружающим, что он вовсе не профессиональный военный, а просто недавний студент, который через два года снова вернётся в привычную и комфортную для него обстановку.

***

Трофимов уже собирался идти с позиции домой, когда к нему в капонир зашёл Плющев.

– Привет, Игнат. Мне доложили, что у тебя завтра выходной. Собираешься конец мочить? – спросил тот, садясь на стул, рядом с Трофимовым.

У здешних офицеров эта фраза означала поездку в город.

– Да, надо бы съездить развеяться. Если найду себе компанию, то поеду. Одному что-то не хочется.

– Если поедешь, то зайди в ателье, узнай, готова ли моя шинель? – попросил Фёдор, доставая из кармана квитанцию.

– Ладно, зайду. Хорошо, что напомнил, заодно узнаю, может, и мою уже пошили, а то не за горами осень, и как бы не пришлось снова щеголять в парадной шинели.

– А ты когда её заказал? – поинтересовался Плющев.

– Да уже почти три месяца прошло.

– Ну, тогда можешь и не спрашивать. Раньше чем через полгода после снятия мерки ещё никто ничего не получал.

– Да ладно, не трепись, такого не бывает!

– Такого не бывает у тебя в штанах.

Плющев и Матвеев заканчивали одно военное училище, Пушкинское, и потому использовали в разговоре одинаковые жаргонные выражения.

– Это у вас на гражданке всё быстро делается, а на военной службе так оно и есть, и ты в этом ещё не раз и по разным поводам убедишься. Могу поспорить, что в наряд на Новый год ты пойдёшь в парадной шинели, как в принципе и подобает на праздник.

– А почему ты считаешь, что именно мне придётся идти в наряд на Новый год?

– А кому же ещё идти, как не тебе? Всё предельно ясно и понятно. Ваш дивизион в конце декабря заступает на дежурство, а ты там по сроку службы самый молодой офицер. Так что другого не дано. Не может же целый старший лейтенант позволить себе встретить Новый год без бокала шампанского. Так что здесь, поверь мне, даже и обсуждать нечего.

– Ну, посмотрим. До Нового года надо ещё дожить, а точнее – дослужить. Может быть, к этому времени я совершу какой-нибудь подвиг, и мне досрочно дадут сразу капитана, и тогда в праздник пусть дежурят всякие там старлеи, – размечтался Игнат. – Пока ты здесь топчешься, давай сыграем в нарды. Хочу потренироваться, а то Крупицын и Коноплянка у меня постоянно выигрывают.

– Давай, – согласился Плющев. – Минут двадцать у нас есть. В короткие или длинные?

– В длинные. Короткие мне не очень нравятся.

– А я, наоборот, больше люблю короткие. И что же за подвиг ты собираешься совершить? Может быть, тогда и меня возьмёшь в помощники? Я тоже хочу капитана досрочно, – кидая кости, проявил любопытство Фёдор.

– Нет, тебя не возьму. Ты же из первого дивизиона. И на подвиги вы не способны. Только геройские офицеры нашего подразделения готовы на подобные поступки в мирное время! – гордо изрёк Трофимов. – Как там, кстати, ваш колодец? – поинтересовался Игнат.

– Четыре кольца опустили, осталось два из привезённых.

– А ты уверен, что этого хватит?

– Ну, если не хватит, то придётся добыть ещё парочку, но, надеюсь, до этого не дойдёт: глина уже пошла мокрая, вот-вот и вода появится, – уверенно предположил Фёдор. – А насчёт подвига – могу тебе подсказать одну идею из школьного прошлого. Хотя в этом деле есть свои нюансы. Если ты и совершил подвиг, то совсем не обязательно, что люди его воспримут таковым. В героизме, кроме всего прочего, важно то, как твой поступок оценят окружающие.

– Очень любопытно излагаешь. Предвижу что-то нетривиальное. Давай, рассказывай, что это за подвиг ты совершил в столь юном возрасте. Может, мне это и пригодится.

– Конечно, пригодится. Но совершил его не я, хотя сути дела это не меняет. Помню, один мой одноклассник в классе, наверное, седьмом обиделся на директора школы за то, что тот, застукав его в подвале за курением, отодрал за уши и отобрал украденную у отца початую пачку «Беломора». Одноклассник мой затаил обиду и, недолго думая, этим же вечером через незакрытую форточку залез в запертую школу и навалил перед дверью кабинета директора кучу. Скандал наутро был грандиозный. Товарища моего в итоге выгнали из школы и поставили на учёт в милиции, но в наших глазах он ещё долго ходил в героях. Так что можешь воспользоваться моей подсказкой, – улыбнулся Фёдор.

– Ух, повезло, куш выпал, – прервал рассказ Плющева Трофимов, передвигая четыре фишки на шесть полей. – Идея, конечно, хороша, явно прослеживается перспектива. Но не того, что тебе дадут капитана, а что призна́ют дебилом. Хотя, с другой стороны, задача-то будет выполнена, такого едва ли назначат в новогодний наряд, – резюмировал Игнат.

– Ну, на тебя не угодишь. Не буду тебе больше ничего подсказывать… Кстати, иногда бывает так, что если человека признали ненормальным, то это очень даже для него полезно.

– Что-то я таких людей в своей жизни не встречал. Хотя дебилы попадаются постоянно. Впрочем, нет, по прочитанной литературе пару подобных случаев припоминаю.

– Про литературу ничего сказать не возьмусь. А вот пример из реальной жизни привести могу. Недавно наш комдив рассказал мне такую историю, – уже вполне серьёзно, даже с какой-то нехарактерной для него трагичностью в голосе продолжил Плющев. – Лет пятнадцать назад служил в нашей части офицер… не помню, как он его называл, пусть будет Иванов. Обычный, средне, так сказать, статистический военнослужащий. Звёзд с неба не хватал, но службу нёс исправно, не хуже, чем все остальные.

Но шло время, ему уже скоро тридцатник, а он всё ещё старший лейтенант. Сына в школе дразнить стали, что он, как и его папа, недоделанный. На супругу жёны офицеров стали исподтишка смотреть с ехидной улыбкой. Офицеры, которые начали служить несколькими годами позже него, уже давно капитаны, а он всё ходит с тремя маленькими звёздочками на погонах.

А всё почему? Не приглянулся он тогдашнему командиру полка из-за того, что на груди у него был не «поплавок», а «рыбий глаз», то есть закончил он не высшее, а среднее военное училище; не состоял в партии; к командованию не подлизывался; ни на кого не стучал. Офицер просто честно делал свою работу.

Иванов всё терпел и терпел. Надеялся, что назначат его наконец на капитанскую должность и присвоят очередное звание. Но когда сын пришёл из школы избитый одноклассниками, а жена, заплаканная от унижения, из магазина, Иванов не выдержал и наутро написал рапорт об увольнении. А через неделю отправил жену и сына на родину, к своим родителям.

Это сейчас из армии стало легко уволиться. Не хочешь служить – пиши рапорт и через два месяца свободен. А в те времена если ты получил погоны, то, будь любезен, отдай Родине двадцать пять лет, а в сорок пять – добро пожаловать на заслуженную военную пенсию. Ни о каком досрочном увольнении и не заикайся.

Естественно, рапорт ему не подписали. Каждый день начальник политотдела части вёл с ним разъяснительные беседы. Уговаривал, угрожал – ничего не помогало: увольняюсь, говорит, и всё. И ещё один рапорт на стол, потом ещё. Вызвал его к себе командир полка, обещал, если он одумается, присвоить ему через полгода капитана. Но было уже поздно. Предложи он ему сразу майора, и то бы он уже не согласился. Обиделся сильно, озлобился.

И с этих пор стали сослуживцы замечать за ним некоторые странности. Садится в машину, чтобы ехать в часть – крестится, выходит – опять крестится. Выбил в тире из «макара» двадцать очков – благодарит Бога. Покушал – опять благодарит Спасителя. Отрастил бороду, ссылаясь на раздражение кожи от бритья. Матом перестал ругаться. Спиртное и до этого редко пил, а теперь вообще ни-ни, как его ни уговаривай. Последний факт уже сильно насторожил командование. Надо было предпринимать какие-то действия.

И вот однажды решили зайти к нему вечером домой начпо, то есть начальник политотдела полка, и дивизионный замполит. Иванов открыл дверь, они вошли и в изумлении замерли на пороге. В помещении с плотно занавешенным окном, кроме железной кровати и тумбочки, на которой горело несколько церковных свечей, тускло освещавших комнату, ничего не было. В углу напротив двери висели иконы, перед которыми горела лампада.

Не произнеся ни слова, Иванов вернулся к образам, встал перед ними на колени и продолжил молитву, которую прервали непрошенные гости.

Картина эта настолько обескуражила замполитов, что они, открыв рот, на время остолбенели, потеряв дар речи. А придя в себя и переглянувшись, дружно развернулись и быстро, почти бегом, как будто боясь заразиться, вылетели из квартиры по направлению подъезда командира полка.

Через два дня старший лейтенант получил направление на прохождение медицинской комиссии, а через месяц был уволен из вооружённых сил по причине приобретённого слабоумия.

Буквально на следующий день после получения приказа о комиссовании Иванов уже съехал со служебной квартиры – благо все вещи и мебель были заранее проданы – и навсегда покинул расположение части, воссоединившись с семьёй.

А через полгода от одного общего знакомого пришло моему комдиву известие, что Иванов живёт у себя на родине, в Липецке, жена ждёт второго ребёнка. Работает Иванов главным инженером по эксплуатации зданий крупного предприятия, всем доволен и счастлив.

– Так что не надо убиваться, если тебя признали дебилом. Во всём есть свои плюсы. Советую ещё раз подумать о моём предложении, – резюмировал свой рассказ Плющев, бросая в очередной раз зары. – Тебе марсы, – похлопывая по плечу Игната, радостно доложил Фёдор, – учись играть, лейтенант.

– Опять не повезло, надо было играть в короткие. Ну, ты меня заболтал. Пойдём быстрей к штабу, а то последняя машина в ДОСы уедет без нас, – сказал Игнат, закрывая доску и надевая фуражку.