Текст книги "Лабиринт двухгодичника"

***

Приехав в ДОСы, Игнат лёг в постель, но едва он успел уснуть, как его разбудили вернувшиеся вечером со службы Погодин с Бушуевым, которые очень громко и возмущённо обсуждали прапорщика Белого, не выдавшего им на складе тушёнку, положенную каждому из них за месяц боевого дежурства.

Прапорщик Андрей Белый был в части довольно известной личностью. Он ещё не так давно солдатом проходил здесь срочную службу. Потом остался на сверхсрочную, влюбившись в жену одного из офицеров, с которой он втайне от всех иногда встречался во время отсутствия её мужа.

Но через три месяца супруга его любовницы перевели служить в Норильск, куда попасть можно было только при большой удаче или по блату, ведь в этом городе за Полярным кругом год службы считался за два. А увеличенная выслуга лет после увольнения позволяла получать повышенную пенсию, да и денежное содержание там было почти в два раза больше, чем в обычной части не в льготном районе.

Призыв Белого бросить мужа и остаться с ним женщина, смеясь, отвергла. Сказав при этом, что она очень даже любит своего мужа, а с ним встречалась только от скуки. К тому же таких солдат, как он, в Норильске точно не меньше, чем здесь, и она, если ей захочется, при своей красоте и стройности легко найдёт с десяток достойных её кандидатур.

Между тем контракт на сверхсрочку уже был подписан, и два года надо было дослуживать.

Носить красные погоны и жить в казарме Андрею не хотелось. И, недолго думая, он подал рапорт в школу прапорщиков, которую через полгода успешно закончил, за что и получил по две звёздочки на гладкие погоны и должность на продовольственном складе.

Игнат поначалу удивлялся, почему этого прапорщика все за глаза называют белой дубиной. Но потом ему объяснили, что год назад тот женился и взял фамилию жены, так как его собственная была довольно неблагозвучной – Дубина. Фамилия жены – Белая – ему понравилась больше. Ну, естественно, для всех сослуживцев он тут же стал Белой Дубиной.

– Тушёнка у него на складе закончилась! – возмущался Погодин. – Тушёнка в армии – это не просто еда, а стратегический продукт, и в запасе обязана находиться всегда. Нам в училище один из преподавателей, майор Расторгуев, рассказывал, как провёл целый год своей службы в африканской стране. Его туда откомандировали в качестве инструктора для неафишируемой военной помощи дружественному нам государству. Так вот, там вся их регулярная армия держалась на тушёнке.

– Они пушки, что ли, ею заряжали? – спросил пришедший на кухню Трофимов.

– Не угадал, дело совсем в другом. Привозили там в какую-то большую деревню несколько десятков ящиков этого, по их меркам, дефицита. Стоила она там совершенно смешных денег. Через несколько дней одним им известным способом об этом событии узнавали жители труднодоступных соседних селений, чьи старосты посылали своих молодых и самых сильных мужчин в этот аналог нашего сельпо. Там им говорили, что тушёнку начнут продавать только через два дня, а пока они могут пожить в заброшенном сарае.

Так в течение двух суток в этом временном жилище собирались представители десятка окрестных деревень. И вот тут-то и начиналось самое интересное. Ночью к сараю подъезжало несколько грузовых машин, оттуда вываливались автоматчики местных вооружённых сил, окружали сарай: все его обитатели под конвоем грузились в кузова и увозились на призывной пункт в город. И вот, ещё вчера ты был необразованным нищим крестьянином, а теперь бравый солдат доблестной армии, и вперёд – защищать свою африканскую родину на семь лет. Ни тебе военкоматов, ни медкомиссий, никакого «откашивания» – красота. Служи – трескай тушёнку, хотя им её наверняка не давали, а берегли для следующего подобного «призыва».

– Мне кажется, что после такого вероломства от одного вида этих консервов у них начиналась паника, – предположил Бушуев.

– Об этом майор не упоминал. Но теперь вы поняли, что тушёнка – не просто продукт питания, а стратегический товар государственного значения. И на продуктовом складе воинской части должна быть всегда, – уверенно констатировал Погодин.

– Тебе это надо было рассказать не нам, а Белому, – сказал Трофимов. – Может, тогда он вам и выдал бы несколько банок из заранее сворованного запаса.

В этот момент в дверь позвонили. Словно в продолжение разговора в гости к холостякам зашёл начальник Белого – старший прапорщик Фонгаров. Лицо его было неестественно бледным, под глазами набрякли тяжёлые серые мешки, руки дрожали, как будто через них пропускали электрический ток. Казалось, что даже его большой, обвисший живот несколько уменьшился в размерах. По всему было видно, что начальник склада весело провёл как минимум позавчерашний, вчерашний день и часть сегодняшнего.

– Мужики, спасайте, сейчас сердце выскочит из груди! Налейте стакан водки или спирта, – жалобно попросил Фонгаров.

– Василич, – за всех ответил Погодин, – видим твоё состояние, но честно, без обид – выпить у нас сегодня ничего нет.

– Беда какая-то. Пять квартир обошёл. Ни у кого спиртного нет. У меня была заначка, но то ли я её так спрятал, что сам не могу найти, то ли жена нашла и вылила. Беда прямо, – сокрушался старший прапорщик. – На вас была последняя надежда. Ну что ж, пойду искать дальше.

– Удивительно, но когда человека лишают последней надежды, он тут же находит для себя новую, и опять последнюю! – радостно произнёс Трофимов.

– Василич, а ты бражку пьёшь? – внезапно вспомнив о поставленной в шкаф банке с желеобразной массой, громко спросил Бушуев, в спину уходящему прапорщику.

Фонгаров остановился, затем, резко развернувшись, стремительно подошёл вплотную к лейтенанту и положил руку на его плечо. Он сразу понял, что вопрос был задан не из праздного любопытства.

– Пью, Андрюша! Пью и бражку, и денатурат, и политуру, и одеколон. Я сегодня готов выпить всё, что угодно, хоть медвежью мочу, главное, чтобы в ней были градусы! – повеселевшим голосом ответил старший прапорщик на наивный вопрос.

– У нас тут есть старая бражка, дней десять уже стоит. Мы пробовали её пить, но она оказалась настолько густой, что даже налить в стакан было невозможно, – признался Бушуев, доставая из шкафа открытую трёхлитровую ёмкость, и, передавая её Трофимову, попросил: – Игнат, поставь на стол.

– Ух ты, сколько в банку заползло тараканов, – рассматривая содержимое, констатировал Игнат. – Смотри – и чёрные, и рыжие. Жаль, но придётся выливать.

– Выливать? Из-за тараканов? Да это даже смешно слышать! – возмутился Фонгаров, вырывая банку из рук Трофимова. – Это вам, молодым, важно, чтобы напитки были красивыми и вкусно пахли. А нам, старым воинам ПВО, главное, чтобы был эффект после их употребления.

– Абсолютно верно говоришь, Василич, – поддержал разговор Трофимов. – Вот взять наши зенитно-ракетные войска. Совершенно не важно, чем ты сбил вражеский самолёт: ракетой или из ДШК. Эффект один и тот же – самолёт в канаве, а у тебя на груди орден.

– Насчёт канавы – это ты на меня намекаешь? – усердно пытаясь перелить содержимое в кружку, спокойно спросил старший прапорщик, ни на мгновение не отвлекаясь от своего занятия. – Не дождётесь. Фонгаров ещё никогда, даже очень пьяным, в грязи не валялся. С чертями несколько раз общался, не скрываю, было. Одного даже поймал петлёй за ногу. Но валяться на земле – никогда такого не будет!

– Да нет, Василич, ты меня не так понял! Ни на кого я не намекаю. Хотя, судя по армейским стихам, воину ПВО лежать на земле очень даже позволительно, – оправдывался Игнат.

– Что это за стихи такие? – заинтересовался Фонгаров, продолжая стучать по дну перевёрнутой банки.

– Вот тебе здрасьте! Мне их рассказали чуть ли не в первый же день, как я пришёл в армию, а ты, заслуженный вояка, до сих пор их не слышал. – И Трофимов продекламировал:

Лежит на земле офицер ПВО,

Не погиб он в бою, утомили его.

– А-а, эти я знаю! – радостно воскликнул старший прапорщик. – Только там не утомили, а…

– Тихо, тихо. У нас в квартире матом не ругаются, – нарочито замахал руками Погодин, не дав старшему прапорщику закончить фразу.

– Ничего не получается. Никак не хочет из банки вытряхиваться. Дайте лучше ложку, что ли, – попросил Фонгаров.

Выловив сверху самых крупных утонувших тараканов, прапорщик стал жадно есть бражку, ловко орудуя выданной ему столовой ложкой, только успевая метать её в рот. Причём именно есть, так как он зачем-то жевал эту мягкую, желеобразную массу. При этом мелкие утонувшие тараканы противно скрипели на его пожелтевших от сигаретного дыма зубах.

Ребятам стало не по себе, и они поспешно ретировались из кухни.

Через десять минут из коридора раздался довольный голос прапорщика:

– Спасибо, мужики. Спасли отца двух малолетних детей. Первый раз пробовал такой замечательный продукт. И по голове ударило здорово. Сразу похорошело. Если ещё получится что-либо подобное, то не выбрасывайте, а зовите меня – помогу справиться, – поблагодарил Фонгаров.

Закрыв за ним дверь и вернувшись на кухню, ребята увидели на столе абсолютно пустую банку, рядом с которой лежала чисто вылизанная алюминиевая ложка.

***

Поздно вечером из города приехал Шалевич.

Игнат весь день размышлял, как, не обидев Валеру, отказаться от выполнения его просьбы. Он придумал несколько маловнятных объяснений, но ни на одном из них так и не остановился, решив ничего не сочинять, а сказать правду – что жениться на Ольге (факт её некрасивости он решил не упоминать) он не будет ни при каких обстоятельствах.

Но Шалевич его опередил и, не здороваясь ни с кем, выпалил ровным механическим голосом:

– Кажется, мне придётся жениться на этой стерве.

– Не понял! Это почему? – задал за всех вопрос Бушуев.

– Теперь она отказалась не только от денег на аборт, но и от фиктивного брака. Сказала, что передумала и выйдет замуж только за настоящего отца своего будущего ребёнка, то есть за меня. Дала два дня на размышление, пригрозив, что если я отвечу отказом, то у меня будут большие неприятности на службе.

– Ну как же можно так жениться, ты же её совсем не любишь? – возмутился Трофимов.

– Не люблю?.. Ну, не знаю… Я что-то вообще об этом не задумывался, столько всего навалилось в последнее время.

– Валера, об этом и не надо думать. Любовь – она или есть, или нет. Её даже имитировать не получится, – с интонацией мыслителя отметил Погодин.

– Ну, насчёт имитации я бы поспорил, – возразил Бушуев, но развивать дальше свою мысль не стал.

– А по поводу любви, кстати, у меня есть целая теория, – понесло вдруг Погодина. – Точнее, теория не моя. Когда я был в отпуске, мне её рассказал мой школьный товарищ. Он установил мировой рекорд и к двадцати двум годам успел жениться уже три раза и столько же раз развестись. Так что человек в этом вопросе авторитетный.

– И что же нам говорят столь уважаемые и достойные во всех отношениях люди? – заинтересовался Трофимов.

– Так вот, он рассказывал, что, как известно, в природе любые процессы подчинены определённым законам. В процессе эволюции всё стремится к совершенству, но достигнуть его никто и ничто не может. И по этой его теории совершенство принимается за сто процентов. Выше быть не может, как не может быть вечного двигателя или скорости выше скорости света. Мужчина и женщина тоже являются частью материального мира, поэтому и любовь между ними подчиняется этим же законам. То есть если апеллировать цифрами, то идеальная любовь и есть абсолютное, стопроцентное совершенство. Может быть меньше – но больше никогда. Но соль теории в том, что эта цифра – это сумма любви и мужчины, и женщины. Отсюда следует, что идеальная любовь – это когда цифры распределены поровну – пятьдесят на пятьдесят. По этой теории, подобный расклад был у Ромео и Джульетты или у этих… как их там?

– Юноны и Авося, – решил подсказать Шалевич.

– Тогда уж лучше у Сакко и Ванцетти, – с серьёзным лицом произнёс Трофимов.

– Какой ещё такой Авося? – сквозь смех спросил Лёнька. – Валера! Два неодушевлённых предмета не могут любить друг друга. Даже если они такие большие, как корабли.

– Тогда у Руслана и Людмилы, – показал школьные знания Шалевич.

– Ну, может быть, – произнёс Погодин, продолжая повествование: – А самый плохой вариант – это когда один человек в паре любит на сто процентов, а второй соответственно на ноль. Это когда один или одна ничего не видит и не слышит, кроме своего партнёра, и ни о чём другом думать не в состоянии. А другой или другая смотреть не может в сторону второй половины. Это, пожалуй, хуже, чем два нуля. Так что, Валера, в твоём случае это даже не самый последний вариант.

– Почему сразу два нуля, – возмутился Шалевич. – Я уверен, что она меня процентов на двадцать точно любит.

– Ну, раз так, тогда тебе и волноваться нечего – женись, всё у вас сложится как в сказке, – изрёк Бушуев. – Но всё же я тебе рекомендую ещё раз подумать, прежде чем принимать окончательное решение.

– Теория, конечно, красивая, но явно неправильная. Я уверен, что оба человека могут любить друг друга более чем на пятьдесят процентов каждый, – усомнился Трофимов.

– Могут, – подтвердил Погодин, – но это уже должно называться не любовью, а неким видом душевного расстройства.

– Если тебя послушать, то получается, что настоящая большая любовь – это болезнь.

– Нет, такая любовь не болезнь, а пограничное состояние.

– Моё мнение, что идеальная любовь, как и любое другое что-либо идеальное, – это скучно, пресно и противно. Куда стремиться? На что надеяться и чего ждать? О чём мечтать, если и так всё идеально? – задумчиво произнёсТрофимов.

– Кому как. Я бы не отказался, чтобы у меня было именно так, – не согласился Бушуев.

На этой оптимистичной фразе ребята разошлись по своим комнатам, пожелав Шалевичу, чтобы он хорошенько выспался, подумал и выкинул всякую ерунду из головы.

***

Автором теории про любовь был, конечно, никакой не одноклассник Погодина, а он сам, слывший одним из самых неординарных офицеров не только в квартире холостяков, но и во всём полку.

Лёня был родом из семьи потомственных военных. Как он сам рассказывал, ещё его прадед служил при царе в артиллерии в звании ротмистра и погиб на Первой мировой войне во время Брусиловского прорыва.

Погодин был младшим из трёх братьев в дружной семье. Когда Лёне пришло время идти в школу, его отца, к тому времени уже подполковника, перевели на службу в штаб Забайкальского военного округа. И в отличие от братьев, старших его соответственно на семь и девять лет, он пошёл учиться не в районную или сельскую школу, а в одну из лучших школ Читы, которую через десять лет и окончил.

Ещё в средней школе у него проявились способности к гуманитарным наукам. Учителя истории и географии не могли нарадоваться на столь прилежного ученика. А в десятом классе он занял третье место на Всесоюзной олимпиаде по обществоведению. Этот результат открывал ему дорогу к поступлению в самые престижные вузы страны.

Погодин с лёгкостью совмещал отличную учёбу с занятием футболом в читинском клубе «Локомотив». И к моменту получения аттестата о среднем образовании уже имел и первый спортивный разряд по самой популярной в мире игре.

Но его дальнейшая судьба была предрешена. Непререкаемый авторитет отца и старших братьев не позволял ему сделать какой-либо другой выбор, кроме как поступить в военное училище. Пойдя по стопам старшего брата, он предпочёл Энгельсское училище ПВО. Но и там его любимыми предметами были философия и политэкономия, которые остальным курсантам казались абсолютно ненужными. Так что обсудить интересующие его темы он мог только с преподавателями гуманитарных наук, которые неохотно вступали в дискуссии с необычным курсантом, пытающимся, например, понять, почему произведения Энгельса читаются легко, словно художественная литература, а у Карла Маркса уже на второй странице перестаёшь что-либо понимать.

По остальным дисциплинам у него также были отличные оценки. Но получить красный диплом ему помешал случай: на лекции по научному коммунизму преподаватель заметил у курсанта Погодина Библию, которую тот спрятал в парту, чтобы почитать на перемене. К чести преподавателя, он не стал раздувать этот инцидент, но запомнить его запомнил и на государственном экзамене по своему предмету, несмотря на отличный ответ, поставил Погодину четвёрку.

Такая несправедливость больно ударила по самолюбию Леонида, но ничего сделать было уже нельзя – государственные экзамены не подлежат пересдаче. Он очень обиделся как на преподавателя, так и на сам предмет и решил никогда не вступать в члены КПСС. Но через некоторое время, остыв, передумал и уже после прихода в часть написал заявление с просьбой принять его в ряды Коммунистической партии.

В отличие от учёбы и спорта, в личной жизни у Погодина всё складывалось не так безоблачно. Девушки, с которыми он встречался, не производили на него должного впечатления. А жениться без любви, ради каких-то сомнительных, в его понимании, житейских выгод он считал для себя неприемлемым. Поэтому и решил, что к семейной жизни он ещё не готов и с этим делом можно несколько лет повременить. Он справедливо полагал, что его суженая со временем найдётся сама, даже в том случае, если он будет этому противиться. А пока жены и детей у него нет, то всё свободное время он посвятит самообразованию и своему физическому совершенствованию. Однако в части этим его благим намерениям не суждено было сбыться. Если позаниматься на турнике и изредка поиграть в футбол ещё всё-таки удавалось, то на самообразование ни сил, ни времени уже не было, да и желание возникало всё реже и реже. Оно несколько оживилось, когда в их холостяцкую квартиру въехал Трофимов, который был довольно начитанным молодым человеком и в рамках институтской программы неплохо разбирался в вопросах любимой Погодиным философии. Они несколько раз жарко спорили об основах мироздания, так как Трофимов был убеждённым материалистом, а Погодин допускал и его идеалистическое начало.

Глава 6. Ошибка лейтенанта

После всех происшествий и переживаний, случившихся за последние дни, Игнат долго не мог заснуть, ворочался, в голову лезли всякие тревожные мысли. Он отчётливо осознавал, что связывать себя узами брака таким образом неправильно как с Валеркиной стороны, так и с Ольгиной. И, скорее всего, совместная жизнь у них не сложится, а превратится в сплошное разочарование для обоих. В итоге они или разведутся, или превратят совместную жизнь в бесконечный кошмар с ежедневной руганью и изменами.

Но лейтенант не видел ни одного варианта, как Шалевичу выйти без особых потерь из этой, на первый взгляд, простой и довольно распространённой ситуации.

Проворочавшись в бесплодных раздумьях несколько часов, Игнат уснул только перед самым рассветом.

Утром Бушуев с трудом растолкал Трофимова, и они, быстро одевшись и не успев позавтракать, поехали в часть заступать на очередное боевое дежурство.

День тоже выдался непростым: рассыпалась по непонятной причине модуляция. Неисправность совместными усилиями офицеров второй и первой кабины удалось устранить только поздно вечером. Лишь за час до полуночи Игнат, проводив остальных, остался в капонире один из офицеров. Попив на кухне чая и съев принесённый солдатами ещё днём обед, полагающийся дежурной смене, Трофимов с наслаждением растянулся в учебном классе на кровати, в обход правил принесённой когда-то из казармы. Но, поняв, что сейчас он наверняка уснёт, решил продышаться на улице, а затем пойти дежурить в кабину. Открыв замок – штурвал тяжёлой двери, Игнат несколько минут постоял на воздухе, смотря на бескрайнее, абсолютно безоблачное тёмное небо, усыпанное несчётным количеством различной яркости и размеров звёзд. Отыскал глазами Большую Медведицу и отметив, что здесь, в отличие от Москвы, она находится совсем на другой стороне небосклона, сделал десять приседаний и не спеша вернулся обратно в капонир. По железной откидной лестнице из четырёх ступенек поднялся в кабину.

– Ну что, товарищ Круглов, как настроение? – спросил он сидевшего там и клюющего носом солдата.

– Спать хочется, товарищ лейтенант, – ответил тот.

– Тебе всегда спать хочется. Поспишь на гражданке. А сейчас будем с тобой дежурить. Может, именно сегодня какой-нибудь супостат нарушит наше воздушное пространство.

– Так совсем недавно нарушали, товарищ лейтенант, так часто не должны, – сказал Круглов, намекая на посадку в Москве, на Васильевский спуск, немца Руста.

– Будем надеяться, что ничего не случится, но бдительность всё равно сохраняем. А чтобы тебе ненароком не заснуть, на – почитай Устав. Пойдём в караул – буду спрашивать.

Взяв в руки увесистую книгу, солдат сделал вид, что начал читать. Лейтенант же, развернув «Аргументы и факты», углубился в чтение статьи про успехи перестройки.

Трофимов очень серьёзно относился к несению боевого дежурства. Всегда старался правильно и вовремя делать все необходимые мероприятия и доклады. И вообще, Игнат справедливо считал боевое дежурство самым ответственным и значимым делом, которым ему когда-либо приходилось заниматься в жизни.

Но в этот раз он решил, что до ближайшего доклада на пункт управления ещё больше двух часов и можно немного посидеть с закрытыми глазами. Отложив газету в сторону, Трофимов пристроил свою фуражку на индикатор кругового обзора, находящийся перед ним, и удобно уткнулся в неё лбом. Рядом с ним, склонив голову на открытый Устав, положенный на пульт захвата, уснул рядовой Круглов.

Трофимову снилось, что он, держа в руке вафельный стаканчик с мороженым, выходит из ГУМа. Медленно наслаждаясь вкуснейшим десертом, оказывается на Красной площади и, встав напротив Мавзолея, ждёт начала церемонии смены караула. Рядом с ним, вытянувшись в неровные шеренги, стоит целая толпа таких же любопытных зевак.

И вот, когда до встречи минутной стрелки с римской цифрой двенадцать на часах Спасской башни остаётся всего два деления, Трофимов, случайно повернув голову налево, замечает, что в совершенно ясную и солнечную погоду Большой Москворецкий мост накрыт тёмно-серым, почти чёрным плотным туманом, из которого вдруг выезжает цирковой велосипед с огромным передним колесом и совсем маленьким задним.

На велосипеде крутит педали человек в лётном костюме, кожаном шлеме и очках и вдруг, отпустив руль, расставляет в стороны вытянутые руки, изображая полёт.

«Руст! Руст!» – выронив мороженное, кричит Игнат, пытаясь предупредить стоящих рядом людей о приближающейся опасности. Но его никто не слышит, все завороженно смотрят, как торжественно приближаются к Мавзолею кремлёвские курсанты во главе с разводящим, и восхищаются их бравым видом и чеканным, уверенным шагом.

«Готовность номер один! Готовность номер один!» – пытается докричаться до людей Трофимов. Но никто не реагирует, продолжая смотреть на шагающий караул. А велосипедист тем временем очень быстро приближается к толпе. Игнату кажется, что он едет прямо на него.

И в самом деле: Руст, не снижая скорости на брусчатке и подскакивая на её неровностях, стремительно сокращает расстояние до неподвижно стоящего Трофимова. Игнат пытается увернуться, но, как ни старается, не может сделать ни шага в сторону. Руст, не притормозя, врезается в замершего лейтенанта и, ударившись головой о его руку, падает с велосипеда и моментально испаряется, как будто его и не было.

Проснулся лейтенант от того, что кто-то сильно тряс его за плечо. С трудом открыв глаза, он увидел перед собой вовсе не Руста, а заместителя командира части по вооружению подполковника Маричева.

Подполковника назначили в полк два месяца назад, и сегодня, будучи дежурным по части, он решил провести свою первую неформальную проверку боевых позиций.

– Готовность номер один! – неистово закричал подполковник, увидев мирно спящую дежурную смену.

Трофимов и Круглов, одновременно проснувшись, вскочили со стульев и машинально шагнули навстречу друг другу, столкнулись, и их отбросило в разные стороны узкой кабины.

К ужасу Игната, первой мыслью после пробуждения была та, что он совершенно не помнит, как включить станцию. Он машинально заметался по кабине и, споткнувшись о ногу Круглова, больно ударился лбом о шкаф ЗИПа. И только тогда затуманенное сном сознание полностью вернулось в ушибленную голову лейтенанта.

Сев на своё рабочее место и усадив рядом обалдевшего Круглова, а также прибежавшего на шум второго, отдыхающего, оператора – младшего сержанта Колобова, Трофимов стал под пристальным вниманием подполковника проводить контроль функционирования. Не отрываясь от этого занятия, он вызвал по громкой связи пункт управления и доложил дежурному офицеру, что второму дивизиону объявлена готовность номер один. Через пятнадцать минут в кабину вбежал разбуженный в канцелярии казармы стреляющий – капитан Логинов, а ещё через десять минут здесь собрались уже все офицеры радиолокационной батареи во главе с майором Васильевым.

Отдав честь подполковнику, Васильев доложил:

– Товарищ подполковник, офицеры второго дивизиона прибыли в полном боевом расчёте по готовности номер один. Готовы к выполнению боевой задачи.

– Молодцы, в норматив прибытия уложились! А вот лейтенант ваш, товарищ майор, совсем не молодец – уснул на боевом дежурстве.

– Как уснул?.. Ты что, лейтенант, служишь без году неделю – и уже такое себе позволяешь?! – повернув голову к Трофимову и смотря ему в глаза, криком выговаривал Васильев. – Да я тебя на десять суток на гауптвахту отправлю! Жить будешь на позиции! В ДОСы попадёшь только после увольнения, будешь через день ходить ответственным по казарме!

Грозная тирада майора, перечислявшего всевозможные наказания, длилась минуты три, не меньше. И, наверное, продолжалась бы и дольше, но её прервал подполковник.

– Подождите, товарищ майор. Объявляю дивизиону готовность номер три, – скомандовал Маричев. – Лейтенант, выйди из кабины и займись солдатами.

Трофимов с опущенной головой, потирая ушибленный лоб, спустился по ступенькам кабины и пошёл в соседнее помещение капонира к растерявшимся от столь неожиданной проверки солдатам.

– Александр Васильевич, уж больно ты жёстко прошёлся по лейтенанту. А он в принципе у тебя умница, очень быстро и правильно выполнил всё необходимое по готовности, а контроль функционирования провёл вообще почти образцово. И солдаты у него обученные. Я очень сомневаюсь, что все твои офицеры так же проявили бы себя в подобной ситуации. Ты его, конечно, накажи. Такие проступки, естественно, прощать нельзя, но как-нибудь помягче, он мне понравился, молодец – не растерялся.

Ещё десять минут назад подполковник в уме перебирал карательные меры в отношении заснувшего на дежурстве молодого офицера. Но, увидев реакцию командира дивизиона, подумал, что майор сам должным образом разберётся с собственным подчинённым и ему свою власть применять в данной ситуации ни к чему.

Зайдя в столовую, он сделал замечание за невымытую кастрюлю, затем, развернувшись, вышел из капонира и бодрым шагом, подсвечивая дорогу фонариком, зашагал в сторону позиции первого дивизиона.

Закрыв за Маричевым дверь, майор вызвал в кабину Трофимова.

– Ну что, Игнат, не дал ты нам поспать. Ну да ладно, поспим завтра, – со смехом в голосе сказал Васильев, видя растерянное лицо лейтенанта. – Я вечером к тебе зайду, перепишешь мне кассету Звездинского. Ну а мы, пожалуй, пойдём домой. Хотя товарищу Матвееву я бы порекомендовал остаться здесь, – обратился он к стоящему рядом старшему лейтенанту. – Всё равно тебе через четыре часа заступать на дежурство.

Закрыв за освободившимися офицерами дверь на засов, Трофимов подошёл к Матвееву.

– Извини, Олег, что так получилось. Даже сейчас не могу понять, как я уснул.

– Уснул у тебя в штанах. Ты же отлично знаешь, что я тоже частенько кемарю в кабине, а когда совсем тяжко, то ухожу в учебку на кровать. В этом ничего зазорного нет, иначе пятнадцать суточных смен в месяц не выдержать. Но запомни раз и навсегда две главные на боевом дежурстве вещи: первое – всегда закрывай на запор входную дверь в капонир, второе – научись быстро просыпаться от малейшего шума и бодрым голосом отвечать на команды из кабины управления и телефонные вызовы, – наставительно и сердито сказал опытный в армейских буднях старший товарищ.

После такого потрясения Игнат, сдав смену и придя домой, быстро ополоснулся и, даже не попив чая, лёг в постель. Проснулся он только вечером, когда его растолкал Бушуев, сообщив, что пришёл майор Васильев – принёс катушечный магнитофон, чтобы переписать полюбившуюся ему кассету.