Текст книги "Абрамцево – судьба моя"

Ночь вновь огласилась могучим полным страсти и азарта заливным голосом Соловья. Он стронул зайца. Что-что, а голос у моего выжлеца был отменный. Время от времени Соловей скалывался, теряя след. Снова находил и гнал дальше.

К счастью жертвой преследования оказался заяц-беляк, а эти зайцы, в отличие от сородичей русаков и тем более от лис, обжитые места не покидают. Так что охотничья забава протекала недалеко от моей засидки.

У гончатников особо ценятся голоса музыкальные, доносчивые. Вот как описывал запомнившийся гон наш уважаемый директор музея «Абрамцево» Николай Павлович Пахомов в своей книге «Охота с гончими»: «Почти непрерывный вой на басовых нотах с переливами изредка чередовался более отрывистыми взбрехами. Впечатление получалось необыкновенное, а меня, как страстного любителя хороших голосов, прямо захватывало. Двадцать пять лет охочусь я с гончими, много слышал разных стай и одиночных гонцов, но такого певца не приходилось слышать!».

Соловей окончательно скололся и затих. Светало. Мой гончак объявился совершенно мокрый от обильной ночной росы, замученный, всем своим жалким видом, будто извиняясь за то, что держал зайца так недолго.

Когда мы вернулись, все домочадцы еще спали. Я привязал Соловья к будке и тихо пробрался к себе в комнату. Первым делом среди книг нашел том А. Э. Брема, посвященный птицам, и выяснил, что мой новый лесной знакомый, филин – пугач действительно гигант. Его длина достигает порой семидесяти семи сантиметров.

После бессонной ночи непреодолимо клонило ко сну, но прежде чем погрузиться в объятия Морфея, я записал в дневниковый блокнот незабываемый эпизод встречи в ночном лесу со сказочной птицей.

В следующие годы со своими собаками я исходил окрестности Абрамцева вдоль и поперек. Жилкино. Артемово, Уголки, Тешилово… Через Кудрино и Стройково добирался до Озерецкого, откуда начиналась наша Воря, и где по берегам озера водились бекасы, а осенью имели место обильные дупелиные высыпки.

Круг моих охотничьих скитаний становился все шире. От колхозного рынка в Загорске на попутных машинах отправлялся по Угличскому шоссе к селу Еремину или дальше в Дубненское охотничье хозяйство, что в окрестностях села Константинова. По Ярославке в район Переславля Залесского, а то и до Поречья Рыбного близ Ростова Великого.

Родители, с раннего детства поощрявшие мою самостоятельность, не препятствовали странствиям юного охотника. Порой, когда по тем или иным причинам возвращался на день – другой позже обещанного, мама, скрывая естественное волнение, встречала меня, восклицая: «Сынок, ты уже вернулся. Как хорошо! Все в порядке?».

Все было в порядке. От усталости звенело в ушах. С вечера не мог заснуть. Все! Конец охоте! Больше никогда… Но проходило несколько дней и меня снова неодолимо тянуло в таинственную стихию дикой природы.

Друг Коля Радимов под впечатлением моих «охотничьих рассказов» тоже захотел приобщиться к охоте и решил завести гончую собаку. Через год у нас был классический гончий смычок: мой выжлец Соловей и его выжловка Альда. Гоняли они вместе отменно. Низкий доносчивый с грустинкой голос Соловья дополнял высокий, рассыпным звоном колокольчика гон Альды.

К сожалению охотника, партнера по охоте из моего друга не получилось. Не судьба…

В начале пятидесятых годов наша, в недавнем прошлом, детская компания повзрослела и рассыпалась. Кто-то уехал из поселка, кого-то призвали в армию. Неизменной оставалась лишь троица: Коля Радимов, Надя Исакова и я. Впрочем, наша подруга вроде бы готовилась нас покинуть и собралась замуж.

Однажды летним вечером мы провожали Надю домой. От излучины Вори, излюбленного нами места купания, где когда-то в мои сети чуть не заплыла жена Ильи Ивановича Машкова, поднялись на склон оврага и через нижнюю калитку вышли к дому Исаковых. У Надиных родителей был гость, Колин отчим – Павел Александрович Радимов.

Стол, накрытый на террасе, украшали изысканные яства. Огромное блюдо, наполненное божественной клубникой с собственного огорода, яблочный пирог, приготовленный хозяйкой, и гвоздь застолья – бутылка французского вина, привезенная из Парижа кем-то из странствующих друзей дома.

Разговор за столом не клеился. Всегда словоохотливый, общительный, смешливый Павел Александрович был явно «не в своей тарелке». Вино из французской бутылки как-то не нашло отклика в его душе.

Хозяин дома Сергей Петрович тщетно соблазнял Павла Александровича, рассказывая о необыкновенных достоинствах Chablis.

– Вы понимаете, любезный Павел Александрович, это натуральное сухое вино, изготовленное в провинции Бургундия из белого винограда. Вековые традиции производства.

– М…Да… – внимал без энтузиазма собеседник.

– Это фантастическое вино разливают в бутылки только определенной формы и определенного цвета стекла. Повторяю: вино натуральное без каких-либо добавок. Истинное сухое вино! – Продолжал Сергей Петрович.

– Кому как, а по мне: суше водки ничего быть не может! – подвел итог рассуждениям о сухом вине Павел Александрович и стал собираться на выход.

Сергей Петрович, продолжая повествовать о достоинствах Vins de France, проводил гостя до калитки. Прощаясь, Радимов заметил: «Спасибо за прием, если пригласите иной раз, водку принесу с собой».

Насколько я помню, дружеские застолья среди поколения художников-основателей Поселка художников не были популярны. Собранные вместе волею судьбы мастера были каждый сам по себе. Исключением являлся как раз Павел Александрович, но в случае с Сергеем Петровичем произошла осечка, полное несоответствие рафинированного эстета Исакова и простодушного хитрована Радимова.

В московской мастерской отца висит старая копия известной картины Иорданса[9]9
  Иордане Якоб (1593–1678) – выдающийся фламандский живописец.


[Закрыть] «Сатир в гостях у крестьянина». Так вот Павел Александрович типажно стопроцентный герой этой картины знаменитого фламандца. Краснощекий, хмельной весельчак, душа компаний, прибауточник. Он регулярно устраивал застолья у себя в мастерской или в нижней части участка под открытым небом за дощатым столом, воздвигнутым на кромке обрыва над Ворей. Пел под гитару и декламировал собственные стихи.

В память навсегда врезалось стихотворение Радимова «Журавли».

 
Тает день чуть жаркий, духовитый,
Пьяный запахом сырой земли.
Желтым пухом расцвели ракиты,
Стороной курлычат журавли.
 
 
Еле видно призрачную стаю
В золоте расплавленных небес.
К голубому улетают краю
Через буерак за синий лес.
 
 
Журавли, воздушные бродяги!
Знать, милы вам вольные места,
Заводи, болота да коряги,
Дикая глухая красота.
 

Неповторимо «Журавли» звучали в авторском исполнении, так как Павел Александрович букву «Р», неоднократно повторяемую в этом милом стихотворении, не выговаривал.

Любил старик Радимов в присутствии дам рассказывать скабрезные анекдоты, внимательно наблюдая хитроватыми хмельными глазами за смущением слушательниц.

Подобный пример приводит поэт Николай Старшинов в своей книге «Что было, то было…». Сильно подгулявший Павел Александрович решил озадачить вопросом горничную провинциальной гостиницы. Старшинов цитирует Радимова, пытаясь доподлинно воспроизвести его речь с отсутствием буквы «Р».

«– Скажи: почему на жопе нет мойщин?… – вопрошал старец и, выдержав паузу, сам отвечал, насладившись шоком от поставленного вопроса. – А потому что она никогда не думает!… И ей на все насъя – а-ать!..».

Застольная жизнь Павла Александровича была как бы вакхическим фоном другой, наполненной творчеством и общественными деяниями, жизни этого неординарного, самобытного человека.

Радимов родился в 1887 году в селе Ходяйнове Михайловского уезда Рязанской губернии в семье сельского священника. Окончил Рязанскую Семинарию, а затем историко-филологический факультет Казанского университета.

В жизни Радимова существенную роль сыграло знакомство с замечательным художником Николаем Фешиным[10]10
  Фешин Николай Иванович (1883–1955) – известный русский художник.


[Закрыть], который стал его другом и учителем живописи. В абрамцевской мастерской Павла Александровича среди авторских работ на видном месте висел великолепный, написанный в импрессионистской манере женский портрет кисти Фешина.

Уже в казанский период жизни Радимов начинает активно участвовать своими работами в выставочной деятельности Товарищества передвижных художественных выставок.

И в 1914 году по рекомендациям И. Е. Репина и В.Д.Поленова был принят в члены Товарищества. В эти же годы публикует три сборника своих стихотворений.

В начале двадцатых годов Радимов переезжает в Москву, где включается в острую дискуссию о направлениях и приоритетах в развитии изобразительного искусства. Вместе со своими единомышленниками, отстаивающими реалистические традиции в отечественном изобразительном искусстве, создает Ассоциацию художников революционной России (АХРР) и становится ее председателем.

Всего не перечислишь… Но еще об одном деянии Павла Александровича Радимова напомню: он был одним из активных участников создания абрамцевского Поселка художников.

К середине XX века бурная творческая и общественная жизнь Радимова осталась уже позади. Ушли из жизни многие друзья и знакомые художника: А. Архипов, В. Бакшеев, Б. Кустодиев, Ф. Малявин, В. Брюсов, М. Горький, В. Маяковский, С. Есенин… Когда-то в их среде Радимова величали первым поэтом среди художников и первым живописцем среди поэтов. Творчество его исполнено трогательной простоты и восхищения человека безраздельно влюбленного в Россию.

У меня в памяти, как неотъемлемая часть Абрамцева, в пространстве абрамцевского пейзажа, навсегда запечатлелась узнаваемая фигура художника-труженика в соломенной шляпе на седой голове, с малюсеньким этюдником на коленях, сидящего на раскладном стульчике и постигающего светлыми голубыми глазами красоту окружающего мироздания.

Годы занятий в Художественном институте были заполнены каждодневным трудом постижения таинства искусства живописи, обретения мастерства его реализации.

Судьба подарила мне в ученичестве талантливейших сокурсников, среди которых хочу вспомнить темпераментного живописца, крепкого рисовальщика Таира Салахова, непредсказуемого художника – самородка Виктора Попкова, тонкого лирика Юру Павлова, ярко засветившегося в дальнейшем в Европе Эрика Булатова… Незабываемые путешествия по стране и за её пределами в месяцы летних практик.

В памяти хранится и сам «Храм искусства» – не очень приспособленное для художнического обучения здание, переделанное из жилого дома, затерявшееся в дебрях Замоскворечья. Полутемные коридоры. Скромная студенческая столовая в полуподвале под лестницей. Раздевалка супротив столовой, где порой на лавке ютился крупный, немолодой мужчина всегда элегантно одетый с двумя маленькими миловидными дочками, поджидая юную жену – мою сокурсницу Лилю Вертинскую. Ну и, конечно же, творческие мастерские, уставленные мольбертами, заваленные холстами, реквизитом, наполненные специфическим милым сердцу живописца ароматом лаков и скипидара.

Тем временем, в начале пятидесятых годов, произошло событие в корне изменившее жизнь страны. Умер Сталин. В замурованное от внешнего мира культурное пространство Советского Союза начали проникать творческие сигналы из других миров.

В итальянском киноискусстве в те годы успешно развивалось направление, получившее в истории мирового кинематографа название неореализм. В рамках программы культурного обмена ВОКС[11]11
  ВОКС – Всесоюзное общество культурных связей.


[Закрыть] совместно с Госкино организовали показы итальянских фильмов для творческой интеллигенции Москвы в помещении Дома кино на Поварской. Росселини, Де Сика, Де Сантис, Висконти обрушили свои страстные, проникновенные киношедевры на головы столичных зрителей. На первом просмотре мои родители сидели рядом со своими друзьями супругами Верейскими.[12]12
  Верейский Орест Георгиевич (1915–1993) – художник-график, Народный художник СССР, действительный член Академии художеств СССР.


[Закрыть] Партер Дома кино был заполнен до отказа. И когда до начала сеанса оставались считанные минуты, в проходе между рядами появилась статная красивая дама с очаровательной дочкой подростком. Проходя мимо Верейских, женщина приветливо кивнула друзьям родителей и исчезла в погрузившемся в темноту зале.

– Орик, – обратился отец к Оресту Георгиевичу Верейскому, – кто это божественное юное создание? – и сам ответил: – Это чудо – моя Наташа Ростова.

Отец в то время заканчивал работу над иллюстрациями к «Войне и миру» Толстого. Этой объемной многолетней работе предшествовали долгие поиски визуального, портретного решения основных героев романа. Изначальное представление образа обогащалось, развивалось сотнями набросков от себя и с натуры. Особенно много времени заняла работа над образом Наташи Ростовой. Образ в целом сложился, но как ни сделать рисунок «с оригинала».

Выяснилось, что Наташу Ростову в этой жизни зовут Карина и Люся Верейская, давняя знакомая ее мамы – актрисы Галины Кравченко, готова «закинуть удочку» по поводу создания портрета.

Позже моя мама вспоминала, что Карина ей тоже очень понравилась с первого взгляда, но не как прототип Наташи Ростовой, а как потенциальная невеста подрастающего сына.

К следующему просмотру в Доме кино родители уже знали, что мама Карины – известная актриса немого кино, снимавшаяся в ряде знаменитых фильмов двадцатых-тридцатых годов. Звезда своего времени балерина, спортсменка, наездница – победительница конских скачек, участница соревнований по женскому боксу… Предпоследнего мужа актрисы А. Л. Каменева расстреляли, как врага народа. Шестнадцатилетняя Карина – дочь от последнего мужа, грузинского актера и режиссера Николая Санова.[13]13
  Санов (Санишвили) Николай Константинович (1902–1995) – Народный артист Грузинской СССР, режиссер-постановщик фильмов «Давид Гурамишвили», «Заноза», «Они спустились с гор» и др.


[Закрыть]

Люся Верейская, догадываясь о причине особенного интереса моей мамы к семье Галины Кравченко, деликатно намекнула на некую артистическую богемность в среде существования известной актрисы. Супруги жили раздельно. Она в Москве. Он в Тбилиси. Девочка не обремененная постоянным родительским вниманием росла и развивалась самостоятельно.

– Понимаешь, Галя, – подытожила Люся Марковна, – дурная среда опасная вещь!

Мама внимательно выслушала предостережения приятельницы, но на следующий просмотр итальянских фильмов не пошла, сославшись на некие неотложные дела, и отправила меня в Дом кино с отцом.

Над портретом «Наташи Ростовой» мы вдохновенно трудились в мастерской отца, Он рисовал сангиной. Я писал маслом. Взаимное расположение между мной и Кариной возникло сразу, но это нельзя было назвать любовью с первого взгляда. Для такого чувства время ещё не подошло. Так или иначе, наши пути пересеклись и судьбе было угодно, чтобы мы были рядом.

На первых порах Карина охотно коротала досуг с моей мамой. Мама, обладавшая природным дизайнерским вкусом, как правило, придумывала свои туалеты сама. Сама кроила. Сама шила и охотно делилась хитростями портняжничества. Они днями крутили ручку довоенной немецкой швейной машинки Zinger, изобретая туалеты для Карины.

В Абрамцеве Баба Вава приняла горожанку, как свою дочь. Баловала ее кулинарными изысками. Порой, вечерами под нежный шум примуса они о чем-то секретничали на кухне. Под присмотром Бабы Вавы Карина готовилась к сдаче школьных экзаменов за десятый класс.

Здесь же, в Абрамцеве, Карина обрела подругу на всю жизнь. Как-то, когда хилая лошаденка привезла в Поселок художников бочку с дефицитным в те годы керосином, в очереди за дефицитом она встретилась со своей сверстницей Светланой Немоляевой. Подружились. Вместе готовились в Абрамцеве к поступлению в театральную студию. В их сценических играх на открытой террасе второго этажа нашего дома принимал участие брат Светланы Коля. Он компоновал мизансцены и документировал происходящее с помощью старенького фотоаппарата. Коля через год собирался поступать во ВГИК[14]14
  ВГИК – Всесоюзный государственный институт кинематографии.


[Закрыть]на операторский факультет. В тот самый ВГИК, изначально называвшийся ГТК[15]15
  ГТК – Государственный техникум кинематографии.


[Закрыть], первыми выпускниками которого тридцать с лишним лет назад были мама Карины и его и Светланы папа.

Наши отношения с Кариной развивались вполне традиционно, бесхитростно. Мы ходили в кино, в консерваторию, на художественные выставки. Иногда я приглашал юную спутницу на праздничные вечера в свой институт, где появление Карины вызывало неизменный интерес и восхищение моих сокурсников. После наших встреч провожал домой на Трубную и мы часами прощались у подъезда.

В те светлые времена я, не осознавая того, предлагал Карине тяжкое для нее испытание – испытание охотой! Мне хотелось приобщить ее к той радости общения с природой, которая была весомой частью моей жизни.

Карина, абсолютно городское создание, безропотно выхаживала по весенней распутице километры в сторону Артемова на вечернюю тягу вальдшнепов. «Кормила комаров» у Озерецкого вместе со мной и Пиратом в поисках дупелей. И много-много других охотничьих страданий стоически выдержала моя избранница. Но еще одно более серьезное испытание поджидало Карину и нашу зарождающуюся любовь.

Абрамцевские репетиции на террасе не пропали даром и подруги успешно сдали вступительные экзамены в театральные училища. Карина в Школу-студию МХАТ. Светлана в Щепкинское училище, что при Малом театре.

На вступительных экзаменах в студию Карина читала отрывок из «Войны и мира» под условным названием «Первый бал Наташи Ростовой». Очень скоро привлекательный образ героини романа Толстого предстояло сменить на другой, не менее привлекательный. Яркую, неординарной внешности студентку заметили и пригласили сниматься в главной роли в фильме «Княжна Мери». Астангов, Еланская, Вербицкий – великолепный актерский ансамбль. Ну и, конечно же, лермонтовский первоисточник. Фильм имел огромный зрительский успех. Слава буквально обрушилась на «юную княжну». Встречи с восторженными зрителями. Новые предложения ролей. Благодарные письма поклонников. Учеба в престижной студии МХАТ. Сказочные творческие перспективы! А тут рядом безвестный студент-третьекурскник. О какой семье может идти речь?

Через полгода мы с Кариной официально поженились. Мои родители узнали об этом первые.

– А ты сообщила своей маме о состоявшемся событии? – поинтересовался мой отец.

– Пока нет, – ответила Карина.

– Так позвони хотя бы.

Полученная от дочери информация озадачила Галину Сергеевну. Она, потрясенная, на миг онемела. Но справившись с волнением, задала немаловажный вопрос:

– А за кого?

– За Алешу Шмаринова.

– Ну, Слава Богу. Замечательно! – воскликнула новоиспеченная теща с облегчением.

Папе в Грузию послали телеграмму. Ответ был краток: категорически против. Вылетай немедленно в Тбилиси.

Медовый месяц мы провели в Абрамцеве. Счастливые дни пролетели мигом. Нам предстояла разлука на время весьма необычной студенческой летней практики. Четыре студента – суриковца вместе с командой ледокола «Лена» отправились из Архангельска во Владивосток по Великому Северному морскому пути. Ледовый плен с непредсказуемым концом недалеко от Северного полюса. Стамухи, айсберги, моржи, киты, Новая земля, Чукотка, Камчатка… Фантастика!

Контакты, возникшие в Министерстве морского флота при подготовке к ледовому походу, позволили мне два следующих года на время летних каникул оформиться матросом на торговые суда Черноморского пароходства. Из Одессы через Босфор и Суэцкий канал я попадал в сказочные страны индийско-тихоокеанского бассейна. Долгие переходы морем нес матросскую вахту. Во время стоянки судна удавалось заниматься творчеством. Из последнего плавания кроме многочисленных этюдов и карандашных набросков я привез в Москву огромный фибровый чемодан.

История с чемоданом развивалась так. Сингапур был конечной стоянкой в странствиях дизель-электрохода «Мечников». Накануне отбытия домой в Одессу я с группой матросов, в сопровождении соглядатая, отправился в город и в первом на нашем пути магазине купил чемодан. В магазине детских вещей я обозначил сумму заработанных мной матросских долларов и попросил наполнить его в соответствии с названной суммой детскими вещами по возрасту от нуля и дальше. Возвращаясь на корабль, забрал неподъемный чемодан, перетянутый крепкими ремнями.

Это был мой первый полновесный подарок нашим с Кариной сыновьям. Одному уже исполнилось полтора года. Другой вскоре должен был появиться на свет. Из привезенного из заморских стран чемодана я, как сказочный волшебник, доставал дивные расписные ползунки, маечки с Микки Маусами, цветные носочки, мягкие детские туфельки на белоснежной каучуковой подошве и много-много других диковинных детских вещей, которые потом многие годы носили наши дети и дети наших друзей.

Будни жизни для нас с Кариной были заполнены до предела. Каждодневные занятия по завершению образования. Творческая работа. Я активно участвовал в первых очень популярных в пятидесятые годы молодежных выставках на Кузнецком мосту, устраиваемых Московским союзом художников. Вслед за «Княжной» Карина снялась в фильме «Страницы былого» режиссера Е. Ташкова. Надо было зарабатывать деньги на содержание семьи.

В преддверии защиты моей дипломной работы произошло некое знаковое событие. В тот год в Советский Союз по приглашению Хрущева прибыл с визитом правитель Египта Гамаль Абдель Насер. К его приезду в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина была развернута «Выставка произведений советских художников, посвященная Объединенной Арабской Республике». В ней участвовали многие известные художники, побывавшие в разные годы в Египте. Я. Ромас, А. Герасимов, Н. Ромадин, О. Верейский представили небольшие путевые этюды. На выставке явно не хватало экспозиционного центра. Кто-то из художников вспомнил о моем готовящемся к защите дипломе под громким названием «Проклятие агрессорам».

Во время морских скитаний мне дважды довелось побывать в египетском Порт-Саиде. Один раз в мирное время, другой после первой израильско-египетской войны. Развалины еще недавно процветающего города. Обездоленные люди среди руин… Мой диплом был написан в духе еще только зарождающегося в те годы «сурового стиля». Скорбная, одетая во всё черное, женщина, прижимающая к себе ребенка. Некая арабская мадонна на фоне ослепительно белых руин Порт-Саида и темного, мрачного неба. Суровее быть не могло. Да и размер – три метра по высоте – чего стоил.

Среди экспонированных на выставке этюдов, не превышающих по большой стороне семидесяти сантиметров, моей картине места не нашлось. И её повесили как бы на авансцене, в створе колоннады второго этажа, на стенде, оставшемся со времени недавнего показа коллекции полотен, отправленной на родину Дрезденской галереи. Конкретно на этом стенде висела тогда Сикстинская мадонна Рафаэля. Святое место. Но это было только начало чудес. Выставку посетил Гамаль Абдель Насер в сопровождении Хрущева.

– Вы, господин президент, видите как современно, мощно, выразительно показывает молодой художник страдание и одновременно несгибаемую веру в победу народа Египта, – возгласил Никита Сергеевич, обращаясь к высокому гостю. Свита, подготовившая этот визит, одобрительно поддакивала. Ситуация требовала подобной оценки и она прозвучала. Через три года на выставке в Манеже «суровым» и прочим «пидерасам» досталось от генсека по полной программе. «Оттепель» закончилась.

Мне же досталось за формализм уже через пару месяцев на защите диплома. Председатель комиссии А. Грицай с возмущением говорил: «В этой дипломной работе отсутствует правда жизни, правда цвета. Обратите внимание на пропорции фигуры. Полное нарушение элементарных норм!» Но, учитывая высокую оценку генсека Хрущева, дипломная работа была удостоена пятерки.

Слегка «суровым» я был недолго. Как-то на своей персональной выставке добрый друг отца, великолепный мастер пейзажа, Георгий Нисский подарил мне каталог с призывом:

«Дорогой Алеша, будьте востороженны

и искренни. Мой Вам совет!

Дядя Жора»

Я вернулся к себе – из дальних странствий, из Москвы, из «суровости» – в Абрамцево, подарившее мне две основные темы моих работ: древнюю историю Руси и неброскую красоту земли Радонежской.

В конце пятидесятых годов начали урезать и делить огромные участки, изначально выделенные уже ушедшим в лучший мир художникам-основателям. Часть участка Игоря Эммануиловича Грабаря получил Николай Александрович Соколов из содружества Кукрыниксов. Мне кооператив отрезал кусок земли от надела Ильи Ивановича Машкова, и родители воздвигли на нем маленький двухкомнатный финский домик с терраской для нас с женой и наших сыновей.

С этого времени началось «террасирование» – регулярные встречи с друзьями на нашей террасе в абрамцевском доме. Будущие и уже состоявшиеся актеры, режиссеры, писатели, художники и дети художников клубились у нас в Абрамцеве. Светлана Немоляева, Александр Мишарин, Татьяна Лаврова, Софико Чиаурели, Леша Гапоненко, Наташа Ефанова, Савва Кулиш, Савва Ямщиков, Андрей Тарковский…

Андрей Тарковский. Начало нашего знакомства.

В тот далекий август пятьдесят седьмого года мне казалось, что вся Одесса объята какой-то вселенской радостью. Может быть, это было обычное состояние, того необычного города, но для меня все было вновь: и шумная яркая толпа, и приветливость горожан, и звон трамваев на зеленых улицах, и, конечно, море…

Там, в Одессе, в проходной киностудии со строгим призывом над входом: «Просьба в проходной не сосредотачиваться!» – я «нос к носу» столкнулся с юной четой. Лицо молодого человека запомнилось мне сразу – скуластое, с широко расставленными глазами. Темные расширенные зрачки и глубокая складка меж распахнутых бровей. Они прошли мимо, держась за руки, отстраненные от всего окружающего, как некое видение этого дивного города…

Моя жена снималась тогда на Одесской киностудии и жила рядом с ней в гостинице-общежитии под веселым названием «Куряж». Это не было официальным названием дома, но постояльцы именовали свое жилище только так. В этом «Куряже» бывали и жили тогда Марлен Хуциев, Василий Шукшин, Петр Тодоровский, Евгений Ташков, Андрей Эшпай и многие другие «куряжане», впоследствии оставившие свой заметный след в искусстве. Молодые, изысканно одетые, словно неземные, люди, которые в проходной киностудии продефилировали мимо меня – Ирина и Андрей Тарковские – стажировались тогда у Хуциева на фильме «Два Федора».

Это были радостные, полные надежд дни в Одессе, во всей стране – дни хрущевской «оттепели». «Железный занавес» со скрипом начал приподниматься. Впереди замаячила прекрасная творческая жизнь – надежда молодых. Легкий ветерок свободы прикоснулся к оцепенелой стране.

Мне не довелось в тот раз познакомиться с Андреем. Я нырнул в узкую щель под «железным занавесом», оформившись матросом на теплоход «Илья Мечников», и отправился в дальние странствия…

Не помню сейчас, как появился у нас в московской квартире Андрей Тарковский. Но судьбе было угодно, чтобы мы вскоре познакомились. Более того, судьбе было угодно, чтобы мы родились в один день. Вероятно, его привел к нам драматург Александр Мишарин, наш добрый друг Саша. Зато помню отчетливо, как Андрей пришел знакомить нас со своей женой Ириной. Время для знакомства было самое неподходящее – я болел тогда детской болезнью «свинкой», заразившись от сыновей. Физиономию раздуло. Стоически переносил безумную боль. Может быть, именно тогда, глядя на мои мучения, ему и пришла в голову мысль предложить мне роль Христа в эпизоде «Несение креста» в «Андрее Рублеве».

Позже было еще более невероятное предложение – главная роль в этом фильме.

– Старик, – убеждал Андрей, – ты художник, это уже полдела. Ходи, себе, погруженный в святые образы. Всего делов-то…

Жаль, конечно, но лицедейство совсем не по мне. В те незабвенные шестидесятые мы встречались часто. Дружеские встречи дома по праздникам и без повода. Андрей готовился к съемке фильма «Андрей Рублев». Я учил старославянский и выискивал в древних рукописях материалы для графической серии «Герои русского народа XIII–XV веков», одним из персонажей которой также был Андрей Рублев. Наши поиски пересекались.

Мы с женой предложили Тарковским поселиться в Абрамцеве и сосватали им на лето в Поселке художников, рядом с нами, дом покойного Игоря Грабаря. Это была великолепная идея, как потом не раз говорил Андрей. Святое место! Рукой подать – древний Радонеж, Сергиев Посад, Дмитров. Более приближенная по времени история – усадьба Абрамцево с ее знаменитыми хозяевами и гостями… И огромный, трехэтажный деревянный дом Грабаря с деревянными колоннами на веранде третьего этажа, с широкой скрипучей лестницей, прекрасной старинной мебелью красного дерева.