Текст книги "Поход на Кремль. Поэма бунта"

Чубчик подал старшине паспорт, тот полистал.

– Ого. Издалека. А у меня дядя там в Комсомольске-на-Амуре. Это же рядом?

– Да почти, – не стал спорить Денис, хотя до Комсомольска была тысяча километров с хвостиком. По тем местам – не расстояние.

– Ясно. А у девушки документов нет?

– Нет! – твердо сказала Майя.

– А вы кто друг другу?

– Да сестра она мне, – сказал Денис. – Двоюродная.

Он хоть и жил в глуши, но жизнь понимал хорошо и знал, в частности, что спрашивающий задает вопрос для проформы и лучше облегчить ему дело, ответить что-нибудь тоже для проформы. И все довольны. Типа: «А куда ж еще пять мешков цемента дели? – Да на дворе забыли, дождь пошел, спеклось все, пришлось под фундамент зарыть. И стяжкой залили всё. Долбить будем? – Да ладно, сактируем».

– Прямо одно лицо, – усмехнулся чубчик.

– Я не сестра! – отчеканила Майя. – А вы не имеете права.

Старшина махнул рукой.

– Ладно, идите. И в следующий раз не забывайте. Мало ли что, у нас все-таки Москва, а не это…

Он пощелкал пальцами, ища ответа.

– Не Рио-де-Жанейро, – помог чубчик.

– Вот именно, – согласился старшина, хотя не был уверен, что в Рио-де-Жанейро с криминогенной обстановкой лучше.

Это запало ему в голову, да так крепко, что через месяц, выписавшись из больницы, он пришел к сестре-студентке, сел за ее компьютер и, тыча в клавиши неповоротливыми пальцами, отыскал в Интернете информацию про этот город. И узнал, что на окраинах Рио-де-Жанейро миллионы людей живут без законов, правил, без власти, абсолютно стихийно – и полицейские туда не суют носа.

– А говорят – Москва! – радостно удивился старшина, гордясь, что живет не в таком бессовестном городе, как ему, уроженцу Пензы, вот уже восемь лет казалось – хотя, конечно, и Пенза, скажем прямо, не сахар.

9

В метро была такая давка, что Дениса прижало к Майе вплотную, лицом к лицу. Денис хоть и уперся рукой в потолок, сдерживал всем телом напор сзади, а все равно его притискивало к Майе. За всю жизнь Денис не бывал в таких ситуациях, разве что в клубе на танцах, но танцы – дело другое. Некстати вспомнилось, как он однажды, выпив, пригласил одинокую геологиню Ломяцкую, женщину высокую и широкоплечую, и, слегка прижавшись к ней, почувствовал вдруг непрошеный, как бы это сказать, прилив незваных сил. Он хотел отстраниться, но Ломяцкая мощным движением надавила ему пальцами на поясницу, так молча и протанцевали до конца, хорошо хоть свет был не полный, а только от новогодней елки с лампочками. Ничего потом с Ломяцкой не было, эпизод остался эпизодом. Но не забылся, возник в памяти, и тут же Денис почувствовал, что сейчас с ним может произойти то же самое. Не дай бог, подумал он. И, естественно, как только подумал, так оно, непрошеное, и начало происходить.

Майя, подобно всем нормальным девушкам, не любила чужих прикосновений, а мужскими нарочитыми особенно брезговала. Если она будет ездить по Москве на машине, то из-за этого. Мерзко, когда кто-то так и норовит протиснуться сзади, встать слишком близко, придвинуть на поручне свою ладонь – как правило, влажную.

Вагон качнуло, Дениса прижало к Майе вплотную, он тут же отшатнулся, уперся в потолок обеими руками, покраснел. Но Майя успела почувствовать. Ей стало неприятно. Но тут же она с ужасом поняла, что хочет еще раз это испытать.

Майя начала шевелиться, чтобы встать боком, избежать этого. Но не получилось – именно в это время опять качнуло, на этот раз с ее стороны, людская масса надавила, прижала, теперь Майя подалась вперед. Она уперлась руками в Дениса, чтобы не допустить слишком тесного сближения, но не удалось.

И с Майей произошло то, что бывало у нее с Саней – правда, не каждый раз, и не так сильно.

Она не просто обиделась на себя, она возмутилась, она, если бы смогла, ударила себя по щеке за это паскудство, то есть не себя, а то в себе, что так грубо вышло из-под контроля. Она глянула на Дениса с досадой, с возмущением, а тот вдруг склонился и что-то прошептал.

– Что?

– Я не нарочно, извини! – громче сказал Денис.

Вот дурак-то, ну и дурак, подумала Майя.

Но эта мысль ее немного успокоила. Да, дурак. А с дурака какой спрос? То, что она тоже стала слегка на миг дурочкой – ну бывает. С кем поведешься, от того и наберешься.

Наконец они вывалились из вагона, распаренные, мокрые, растерянные, но с таким видом, что это просто жара и давка, больше ничего. Остальное – случайность.

– Куда теперь? – спросил Денис.

– Сейчас решим.

Майя достала телефон, позвонила Сане. Выяснилось, что тот не добрался до метро, подходы к «Шаболовской» со стороны Ленинского проспекта оцеплены наглухо по неизвестной причине. Или, наоборот, подходы к Ленинскому со стороны «Шаболовской», откуда смотреть. Но Саня преодолеет, он уже видит грузовик, под которым можно пролезть.

– Никуда не лезь, а жди меня, я сама туда приеду, – сказала Майя. – Иначе мы никогда не встретимся.

После этого она спросила Дениса:

– Где у тебя номер твоей девушки?

– В телефоне.

– Само собой, где в телефоне, покажи.

Денис стал нажимать на кнопки, показал: «Маша» – и номер. Майя набрала этот номер на своем телефоне, дала трубку Денису.

Тот поговорил с Машей. Оказалось, что она тоже застряла где-то примерно в том же месте, что и Саня.

Майя тут же перезвонила Сане и велела ему отыскать Машу, продиктовала телефон, чтобы он с ней созвонился. Женщина в Москве одна совсем, ничего не знает, ей надо помочь.

– Спасибо, – поблагодарил Денис.

И они пошли дожидаться поезда. Поезд подошел, Майя выглядывала, какой вагон посвободнее, и направилась к нему. Денис шел за нею, стараясь на нее не смотреть, хотя глаза воровским образом все-таки скользнули сверху вниз.

Виктор Дмитриевич Мосин не любил, чтобы его называли по отчеству: был моложав, выглядел едва ли на сорок, хотя ему под пятьдесят, виски только тронуло серебряными искорками, но это даже красиво – оттеняет моложавость лица и выглядит, как ранняя, не соответствующая возрасту седина. В его энергичной организации свежесть и здоровье всегда ценились, молодость никогда не была помехой. Приятно ежедневно слышать от коллег похвалы, а от молодых сотрудниц комплименты. Впрочем, и не от молодых тоже.

Но, несмотря на это, последние годы Виктор Мосин чувствовал постоянную усталость, будто он прожил не одну жизнь (вернее, половину ее), а уже целых две. И новая семья не спасала, наоборот, стала тяготить бесконечными домашними заботами, к которым Виктор потерял интерес. Раньше с головой увлекала работа, в мероприятиях которой виделся большой государственный смысл, стимулируемый кое-какими и личными интересами – плюс интерес движения по служебной лестнице. Теперь не то. Раньше получишь задание, информацию к размышлению, указание, прямой приказ – и соображаешь, как лучше выполнить, как представить результаты в выгодном свете. Соберешь подчиненных, устроишь мозговой штурм. Все серьезно, четко, приятно смотреть на дельные серьезные лица…

Не то, все стало не то. Вместо служебного возбуждения – вялый вопрос: а зачем, собственно? Давным-давно, когда он только пришел в эту систему, ему досталось задание, в котором он постиг содержание, то есть что делать, но не вполне уяснил цель, то есть зачем. И спросил об этом начальника своего, Жевтоватого, царство ему небесное, Василия Трифоновича.

Тот постучал пальцами по столу и задал встречный вопрос:

– А что именно делать, ты понял?

– Понял.

– Тогда зачем тебе знать зачем?

– Для лучшего выполнения.

– Не хитри. И запомни: как только ты начнешь себя спрашивать зачем, лучше сразу уходи из системы.

Жевтоватый был снисходителен, поэтому пояснил свою мысль:

– Пойми, чудак, мы на одном корабле. И плывем, естественно, в одну сторону. Это главное. Ты согласен?

– Да.

– Ты знаешь, куда и зачем мы плывем?

– Да.

– И все. Остальные вопросы от лукавого. Скажут тебе спуститься в трюм, поймать семь крыс, трех утопить, а остальных изжарить, значит – надо. Может, боцман ненавидит крыс, но обожает их кушать. Неважно. Боцман от этого станет веселее, команда под его руководством будет бодрее работать, мы поплывем с раздутыми парусами!

Вот что всегда любил в своих коллегах Виктор и сам этому научился – умение красиво, образно рассуждать, умение блеснуть, не стесняясь, оригинальностью ума, то есть тем, в отсутствие чего до обидного часто подозревают их организацию. А тут элита собралась, если вдуматься.

И вот пришло время, вылез этот проклятый вопрос. Три дня назад, например, надо было встретиться с директором одного из больших строительных рынков, который, директор, давно уже ведет себя неправильно. Сначала поговорить о погоде, о футболе – никак не меньше минут десяти, чтобы директор весь извелся, три раза вспотел и просох, а потом сказать:

– Появились сведения, дорогой Эн Энович, что на территории вашего рынка складируются взрывчатые вещества. Надо бы осуществить проверку, как вы думаете?

Эн Энович понимает, что никаких взрывчатых веществ, кроме китайских петард, никто не складирует и сведений таких у организации нет. Зато много складируется того, чего не надо бы складировать – или хранится не так, или хранят не те… Ну и так далее. Он начинает предлагать варианты, Виктор, сочувственно покивав, говорит, что, к сожалению, занят, пусть этим займутся помощники: ибо не царское это дело марать руки в чем-то слишком конкретном. И помощники занимаются, и вскоре имеем результат. Раньше было ясно, что польза всем: и государству (потому что директор на всякий случай все же наведет относительный порядок), и директору (поживет еще на свободе), и организации (укрепляется авторитет), и Виктору, и его помощникам.

А сейчас в голове: зачем? Порядка через неделю опять не будет, директор прикупит недвижимость за рубежом и перед уездом возьмется грабить просто-напросто с истерической жадностью, помощники развращаются, а Виктор – что? Ну достроит он дом и переедет из городской квартиры – для чего? Для жены, которую, как выяснилось, он не любит? Для дочки, которую любит, но она все равно не так близка, как был близок сын Димка? Так зачем это все, для чего это все? И Виктор сидит вот уже который день за компьютером, играя в простенькие игры и раздумывая, не попроситься ли в отпуск? Или пойти по врачам с неопределенными жалобами, а они уж что-нибудь да найдут? И даже – а не уволиться ли отсюда вообще к чертовой матери, не бросить ли жену и не уехать ли в какую-нибудь Австрию, Швейцарию или Чехию, купить там домишечко на берегу озера, завести барышню без претензий, читать книги и… И, собственно, все. Почему бы нет?

Тут без звонка пришел Бакишев, сотрудник совсем молодой, но наглый, потому что выдвиженец. На этот раз почему-то без обычной своей улыбочки, озабоченный и, почудилось, даже какой-то ненатурально печальный – как чужой человек, попавший на чужие похороны и хмурящийся для приличия.

– Новости смотришь? – кивнул на монитор компьютера.

– Да, посматриваю.

– И сейчас?

– Сейчас нет.

– Загляни.

Виктор открыл сайт, где онлайн передавались новостные телевизионные программы. Везде показывались толпы, толпы, толпы. Виктор, собственно, это знал и ждал с утра каких-то распоряжений, но пока ничего не было.

– Я знаю, – сказал он. – Но мы же не мусорщики, всякую гниль подчищать.

– Все знаешь?

– А что?

Вот на экране появилась политически озабоченная рожа комментатора в дурацкой красной футболке. Он говорил с очень сильным акцентом:

– Все больше выясняется подробности причин и уже намеченных последствий того, что сегодня происходит. Да, это правда, что Шелкуновым был сбит и скрылся с места происшествия молодой человек, но он не имеет отношения к покойным трупам, которых сегодня несут здесь. Главное заключается в молодом человеке по имени Дмитрий Мосин, который входит в молодежную организацию патриот-либералов и был ближайший соратник человека, который тут носит имя Йогурт, я не знаю, это фамилия или партийная кличка, я выясню, а пока так. Они примыкают к движению за зону свободы известного Игната Кабурова, который сейчас возглавляет похоронную процессию. Выяснилось, что на активистов было под руководством все-таки Шелкунова, генерала Челобеева и других организовано нападение с последующим применением пыток к Дмитрию Мосину, отчего он скончался…

– Что? – спросил Виктор.

Бакишев молчал, а бойкий вражеский корреспондент продолжал:

– Одновременно состоялась манифестация за свободные похороны, на которые был наложен запрет, простого рабочего человека по неизвестной причине Геннадия Юркова или Юркина, фамилию уточняем и передам вам в эфир, как и все остальное, с вами остаюсь я, Ник Пирсон.

Корреспондент исчез, а камера показывала толпу, потом рывками поднялась вверх, будто человек с камерой лез куда-то, стал виден гроб, камера приблизила его, там было видно лицо пожилого человека, потом камера прошлась по толпе и стала приближать, укрупнять фигуру женщины с убитым юношей на руках. Виктор увидел Тамару и Димку. Тамара медленно шла, Димка лежал на ее руках с закрытыми глазами, не шевелясь, лежал отчужденно, будто его не касалось все, что происходило вокруг.

Виктор посмотрел на Бакишева, словно ожидая пояснений.

– Никто ничего не понимает, – сказал Бакишев. – Какая-то чудовищная хрень. Наши уже звонили, Шелкунов действительно косвенно каким-то образом замешан, Челобеев тоже, но, если непосредственно, то они ни при чем. То есть это, скорее всего, просто ментовские игрушки без приказа, естественно, сам понимаешь, они разберутся, а не захотят, мы им поможем. Виновные будут наказаны, – говорил Бакишев, и Виктор, хорошо его зная, начал понимать, что Бакишев озвучивает чужие слова. Следовательно, надо дождаться, к чему он все сведет. И Бакишев свел.

– Короче, есть просьба к тебе: вмешаться в это дело. В смысле, мы страшно все соболезнуем, мы им всем головы поотрываем, кто виноват, но сейчас надо локализовать. Какие-то колонны пошли по всему городу. Сам знаешь, только камешек брось… Надо этот камешек… Сам понимаешь. Поговорить, убедить, что этого не надо. В общем…

– Я понял, – сказал Виктор. – Уйди.

Бакишев пошел к двери. На ходу спросил:

– Машину сказать, чтобы подготовили? На своей ты не проедешь.

– А что, танк, что ли? Или бронетранспортер?

– Зачем? Лишнее внимание привлекать? Ты спускайся, тебе покажут.

Да, надо ехать. Это невозможно, этого не могло произойти. Что-то тут не так. Надо поехать и убедиться – не так. Димка не может умереть. Они даже не поговорили как следует.

Виктор достал из сейфа положенный ему по службе пистолет, спустился вниз, в подземный гараж.

– Туда, там машина, – сказал кто-то.

Виктор увидел машину вроде джипа, в камуфляжной пятнистой раскраске, решил, что на ней, но поправили:

– Нет, вот эта.

Плавно подкатил серебристый лимузин «хаммер» с непроницаемыми окнами, со свадебными кольцами на крыше и розовыми лентами на тупорылом капоте. Маскировка, понял Виктор. Поедет, как жених. Жених смерти. Только почему-то не он на смерти женился, а сын. Это неправильно. В таких браках первыми венчаются не молодые, а старики. Все не так, все неправильно в этом времени и в этих местах.

Виктор ехал, не глядя по сторонам. Он предчувствовал, что в нем зреет какой-то взрыв, только не понимал, как этот взрыв проявится.

Он слышал, как шофер сигналил и кричал:

– Имейте совесть, жених к невесте опаздывает! Пропустите, мужики! Девушка, в стороночку машинку, сами понимаете, важное дело! И с вами может случиться!

Все-таки умные люди у них работают. Машину с мигалкой не пропустили бы (да еще и забросали бы сегодня камнями), скорую не пропустили бы (может, там ничего срочного, а просто лекарям хочется быстро проехать?), пожарную не пропустили бы (чему суждено, то и так сгорит, а чему выстоять, то и так уцелеет), но к свадебным кортежам население поголовно относится с умилением. Бог знает почему – кто-то вспоминает себя, кто-то из очень молодых предвкушает брачное будущее, кто-то вспоминает странное по нынешней жизни слово «таинство» и невольно сторонится… В общем, машина с Виктором Мосиным медленно, но двигалась.

В это же время Саня Селиванов созвонился с Машей и нашел ее.

В это же время Майя и Денис вышли на «Шаболовской» и стали двигаться для соединения с Машей и Саней, а те направились к ним, поминутно созваниваясь.

В это же время колонна, где была Тамара Сергеевна, и процессия с гробом Геннадия Юркина двигались медленно, но неуклонно, имея в авангарде группу Кабурова, который смело смотрел вперед; справа шла Гжела, одолеваемая почему-то видениями: вот Кабурова ранят в голову, Гжела перевязыват его белым бинтом, кровавое пятно проступает… Слева шагал Витя Мухин, прихрамывая, потому что натер ногу (отвык ходить, проводя дни и ночи за компьютером), за ними шел политолог Холмский, заранее воображая, как он будет стоять на трибуне в Думе (избранной заново) и емкими словами описывать, как нужно обустроить Россию.

За Тамарой Сергеевной двигались Коля Жбанов, сомневавшийся, не зря ли все это затеяно, Леня Борисовский, не сомневавшийся, что все это затеяно зря, но идущий ради солидарности, Саша Капрушенков, опять протрезвевший и опять помаленьку напивавшийся, идучи рядом с Сережей Костюлиным, передавая друг другу бутылку, Стасик Паклин, не понимающий, что он тут делает, Тая, отупевшая от горя, Лика Хржанская, которой очень хотелось поговорить с Таей и доказать ей, что теперь, когда у Димы есть только прошлое, они, то есть Тая и Лика, равны, потому что в прошлом все выравнивается по горизонтали…

За ними поспевали Ложкин, провокатор, не знающий, что делать – все делалось само собой, задумчивый Йогурт, решавший мысленно вопрос, стоят ли политические убеждения человеческой жизни, Юра Цедрин, спящий на ходу, Вилен Свободин, который высматривал, в какой бы нырнуть проулок: ему смертельно надоело это скучное мероприятие, а он любил только то, что весело.

Молча и устало шли с гробом брат Валерий, Антонина Марковна, Аня и Алевтина, старик Бездулов, уже не раз хватавшийся за сердце, Равиль Муфтаев, рассматривавший, чисто ли убрано там, где идут, выпивший Опанасенко, уже битый час мысленно убеждавший себя, что надо повернуть назад, старуха Синистрова – по инерции, Лёка Сизый – по упрямству, Вероника Струдень – из-за любви к покойному, сестры Кудельновы – все-таки веселее, чем дома сидеть, интеллигент Исподвольский, чувствующий укрепляющуюся связь с народом, Злостев – без мыслей, Инна Квасникович – с надеждой опять увидеть своего гладиатора, Роза Максимовна Петрова, Женя Лучин, Петя Давыденко, старуха Мущинова, молчаливый Тихомиров, балагуристый Жерехов и человек из шестого дома, квартира номер семь, которого никто не знал.

В это же время по поручению Доктора Веба Алишер Скунсевич обзвонил всех с предложением вновь собраться и обсудить положение, которое оказалось не таким, каким казалось сначала.

Собрались.

Скунсевич опасался, что конкретика может затмить стратегические вопросы, поэтому, не дожидаясь слов Доктора Веба, объявил:

– На повестке дня в первую очередь вопросы общих проблем страны!

Доктор Веб глянул на Скунсевича и недовольно, и одобрительно. Он ценил его за смелость и умение глядеть широко. Действительно, насущность насущностью, но без решения общих задач болезни будут только загоняться внутрь.

– Надо признать, – сказал он, – что наша вертикаль власти находится почему-то в лежачем положении. Повсеместно саботируются наши решения и, хуже того, новые законы.

– Это где конкретно? – спросил Дайвер Пустыни.

– Я же сказал: повсеместно.

– То есть везде, что ли?

– Именно так.

Дайвер Пустыни слегка покачал головой. Присутствующие остались неподвижны, но мысленно солидаризовались с Дайвером Пустыни. Не бывает в самом деле такого, чтобы прямо-таки уж везде все саботировалось. Кое-где кое-что выполняется. А раз так, то Доктор Веб уже не прав.

– Чиновники продолжают наглеть и выродились уже в особый класс, – продолжил Доктор Веб.

На это ему никто не возразил, хотя все были не согласны. Во-первых, почему выродились? Во-вторых, почему наглеть? Туманные формулировки.

– Силовые структуры прогнили, коррупция, злоупотребления, непрофессионализм, – нагнетал Доктор Веб.

– Прямо уж все прогнили? – опять урезонил Дайвер Пустыни.

Доктор Веб понял по неприязненным лицам подчиненных, что перегнул палку. В целях внутренней политики, пожалуй, нужно смягчить.

– Нет, – сказал он. – Подавляющее большинство работают отлично.

– Это сколько? – спросил Дайвер Пустыни.

– Я же сказал – большинство.

– Вы сказали – подавляющее. А подавляющее – это сколько?

– Ну… Процентов шестьдесят… Или больше.

– Я полагаю, процентов девяносто, – встрял Скунсевич.

Все понимали, что Скунсевич врет, что на самом деле скорее подавляющее большинство нужно гнать поганой метлой и все строить заново, но это было неприятно признать, а цифра, названная Скунсевичем, с одной стороны, не отрицала, что кое-что не в порядке, а с другой – показывала, что в целом поводов для беспокойства нет. И Дайвер Пустыни знал, что Скунсевич врет, и Доктор Веб, и сам Скунсевич знал, но, если углубиться сейчас в эту тему, не останется времени для решения оперативных вопросов.

– Хорошо, – сказал Доктор Веб. – Потом будем заниматься арифметикой, а сейчас – что?

Дайвер Пустыни и здесь продемонстрировал свой ум: он понимал, что нужен конкретный ответчик, и пригласил на заседание Петра Глебовича Жеблова, командующего силами быстрого внутреннего реагирования. Также дожидались в особой комнате Шелкунов и Челобеев, временно покинувший место событий. Сейчас Дайвер мигнул Жеблову, тот грузно стал, показывая этим, что готов отвечать.

– Что будем делать, Петр Глебович? – спросил Доктор Веб.

– Признаю, – сказал Жеблов.

– Что признаете?

– За всем не углядишь.

– Вы знаете, что на улицах творится?

– Конечно.

– И что?

– Полагаю, воры должны сидеть в тюрьме.

– Какие воры? – поморщился Доктор Веб.

– Разные. В том числе те, которые призывают.

– Надо еще сначала доказать, что они воры, – с демократической улыбкой заметил Алишер.

– Посадим, а потом докажем. Легко! – заверил Жеблов.

– Свободны, – махнул на него рукой Доктор Веб, не скрывая разочарования.

Жеблов вышел.

Позваны были Челобеев с Шелкуновым.

– Какая-то странная информация у меня тут, – сказал Доктор Веб. – Кто-то кого-то задавил, в каком-то ресторане посиделки, пацана убили, еще одного покойника по улицам таскают, с севера тоже народ выдвинулся, это как понимать?

По поводу аварии у Шелкунова был готов ответ:

– Мой сын от первого брака сбил случайно пьяного, тот был жив, а помер уже потом в больнице, ведется следствие, а сына я наказал и отослал учиться.

Челобеев подхватил:

– А пацан к делу отношения вообще никакого не имеет, это просто местные менты схватили и неосторожно поступили.

– Зря Жеблова отпустили, – спохватился Гонщик.

– Без него разберемся, – отрезал Доктор Веб. – Какие будут предложения?

Собравшиеся начали выступать. Все было наглядно: перед ними стояли два виновника, и от того, чья вина окажется больше, зависит дальнейший расклад. Настоящая суть ведь была не в том, чтобы действительно принять какие-то меры (что, впрочем, не исключалось), сколько в тайной борьбе двух группировок. С одной стороны была группировка Баскетболиста, Зятя, Гонщика, Джокера, Реваншиста, Коварства И Любви, Сапог Всмятку, которые были люди Дайвера Пустыни, а Челобеев был, в свою очередь, их ставленник. С другой стояли Заречный Англоман, Волга Впадает В Каспийское Море, Тень Тени, Унуноктий, Противник Бабы-Яги – люди Доктора Веба, а Шелкунов был их человек.

Поэтому все, что говорилось, у одних сводилось к тому, что виноват Челобеев, а у других – что виноват Шелкунов.

Те стояли ни живы ни мертвы, только сейчас догадавшись, в какой игре они участвуют, какую роль играют. Есть у татар и башкир такой вид развлечения во время сабантуя: садятся два человека на бревно с мешками и лупят друг друга. Вот они, Челобеев и Шелкунов, это мешки и есть.

Собравшиеся, полемизируя, разошлись, разрумянились, видно было, что это для них хоть и борьба, но на уровне спарринга, пока без очков.

Доктор Веб решил это прекратить. Он знал, что на сегодняшний день лучше для всех объявить ничью. И объявил:

– Генерал Челобеев, отправляйтесь туда, где были. Вы, Илья Владимирович, будьте готовы вступить в контакт с людьми, которые считают вас виновными.

– Я ни сном ни духом!

– Но считают же?

– Это их дело!

– Теперь и ваше. Все, вопрос решен.

– Там они какого-то еще заложника взяли, – брякнул Сапоги Всмятку.

Все сделали вид, что не слышали. Во-первых, сказано же: вопрос решен. Во-вторых, слов Сапог Всмятку никто никогда всерьез не воспринимал, хотя никто не мог и отрицать его серьезного участия в политической жизни, особенно в моменты выборов и голосований.