Текст книги "Они"

7

Их прервали: из машины вышли Ломяго и Чугреев, держа с двух сторон Килила.

– Плохо – детских наручников не делают, – говорил Ломяго. – Попробуй только рыпнуться! – предупредил он Килила.

– Очень надо...

Милиционеры решили пройти там, где бежал Килил и где по пути мог в каком-нибудь укромном месте спрятать сумку. На рынке таких мест не оказалось: по сторонам павильоны, которые не так давно благоустроили – застеклили единообразным способом, чтобы внутри было пространство между дверью и прилавками, как в нормальных магазинах, чтобы покупатели все ясно видели, а не общались с продавцами через амбразуры окошек, как раньше. Правда, хозяева уже устроили по-своему: двери многих павильонов закрыты, а в них – привычное окошко. Ибо покупателю абсолютно ни к чему видеть товар, откуда и какой его берут и как взвешивают. Все на витрине – выбирай на здоровье.

Тут бросить негде. Разве что вон в ту груду картонных ящиков.

Милиционеры и Карчин обследовали груду. Ничего.

Пошли дальше. Дальше везде голый асфальт. Ни урн, ни бурьяна, ничего такого, куда можно спрятать, до самой автостоянки. Там походили вдоль забора. Вошли на территорию. Обошли вагончик-сторожку. Наткнулись на трубу. Ломяго заглянул в нее.

– Фонарика нет?

Самир, наблюдавший за происходящим, сделал знак брату, тот вынес фонарь. Ломяго посветил внутрь, посмотрел.

– Пусто...

После него посмотрел для проверки и Чугреев.

А потом посмотрел и Карчин.

– Ну что, однояйцевые! – обратился Ломяго к хорошо знакомым ему Самиру и Расиму. – Влопались вы!

– Это почему? – спросил Самир.

– Потому! Этот у вас работает? – кивнул Ломяго в сторону Герана.

– И что?

– А то, что его сын виноват. По закону отвечает отец. А отец работает у вас. Улавливаете логику?

Конечно, никакой логики в словах Ломяго не было, и Расим хотел было указать на это, но Самир опередил его. Лучше согласиться с небольшой глупостью, чтобы не спровоцировать глупость большую. Он сказал:

– Мы помочь готовы, если что.

А Чугреев спросил Ломяго:

– У них обыск делали?

– Я смотрел, но еще не помешает, – ответил за Ломяго Карчин.

Милиционеры вошли в вагончик и тщательно все обшарили. После этого ходили по территории, заглядывая во все углы. Тщетно. Чугрееву все это надоело, и он пошел о чем-то говорить с братьями. Наверное, решил напомнить их недавние слова о готовности помочь. Он всегда был человек горячий, но быстро остывающий и предпочитающий синицу в руках журавлю в небе, хотя однажды, выпив, приставал к Дяткину, оперу с университетским образованием, с требованием объяснить: а чем, собственно, журавль лучше синицы? Синица, она симпатичная вполне птичка. В клетку посадил и пусть себе чирикает. А журавль что? Зажарить его, что ли? Не слыхал, чтобы журавлей ели. Да и зачем? Есть курица, гусь, утка. Утка с яблоками – вещь. Вот говорят: дичь! Помещики стреляли, дворяне и секретари КПСС. Ну, охотился он с братом двоюродным, тот тоже поместье себе завел, разбогатев. Двух уток подстрелили и этого... Как его. Ну, такой... С носом. Жидовское такое названьице типа вальштейн, что ли...

– Вальдшнеп, – уточнил всезнающий Дяткин.

– Точно. Вальшнеп. Так вот. Потом зажарили этих уток – и что? Жрать нечего фактически, мясо рыбой и тиной воняет. А тоже – дичь!

Итак, Чугреев пошел беседовать с братьями, а Ломяго, уже всерьез злясь, сказал Килилу:

– Ну пацан, довел ты меня! Последний раз спрашиваю: куда дел?

– Не брал! – ответил Килил.

– Поехали с нами тогда. Посидишь там, подумаешь.

– Он несовершеннолетний, – сказал Геран. – Разве это можно?

– Можно, – заверил его Ломяго. – Еще как можно! Кстати, папаша приемный, документы дай глянуть.

Только сейчас Геран вспомнил, что незнакомый милиционер унес с собой его паспорт, и сказал об этом Ломяго.

– Так! – удовлетворенно сказал лейтенант. – Мы и без документов, к тому же!

– Забрал ваш коллега, я же говорю.

– Откуда я знаю, забрал или не забрал?

– Вот он видел.

– Я не видел, – отрекся Карчин.

Геран возмутился, хотя и продолжал говорить почти ровно и с улыбкой:

– Послушайте, вы же интеллигентный человек, как вы можете? У меня хорошая память, я помню, как давал ему паспорт, а вы стояли рядом и смотрели!

– Откуда я знаю, что вы ему давали? Мне до этого было?

Геран понял. И сказал ему и милиционеру:

– Ясно. В оборот меня хотите взять?

– А не нравится – подействуй на своего щенка! – посоветовал Ломяго. И нагнулся к Килилу. – Сейчас и папашу твоего засадим тоже, хорошо это будет?

Килил, глядя в землю, сказал:

– Он мне не отец.

– Фактически не отец, а юридически отец. Понял – или объяснить?

Килил понял, но его это не интересовало. Он был удивлен, что сумки не оказалось в трубе. Он туда ее кинул, он слышал, как она там упала. Куда же делась? Взяли Самир и Расим? Как догадались? Чем достали? Он-то, Килил, уже придумал: найти длинную палку, вбить гвоздь в конец, загнуть. Или они уже это сообразили? А если так, то признаваться нельзя ни в коем случае, это теперь получается – чужую вину на себя взять. Пусть хоть убивают, гады.

А Чугреев вел беседу с братьями:

– Что получается, уважаемые? У вас и так тут неизвестно что творится, половина людей без регистрации, я точно знаю. А теперь еще и воров пригрели. И зачем мне на своей территории это терпеть, объясните, пожалуйста?

Расим хмуро смотрел в окно, сдерживаясь. Он терпеть не мог эту русскую привычку прикрывать личный интерес служебным. Все люди, все жить хотят, скажи, сколько тебе надо, возьми и уходи!

А Самир кивал, соглашаясь с Чугреевым. Вздохнул:

– Мы стараемся порядок смотреть всегда. Претензий никогда нет. А что этого человека сын своровал, мы за чужими детьми не можем смотреть. У меня своих трое детей, никогда никто не украдет. Украдет – руку отрублю сразу. У нас чужое никогда не возьмут, даже если просто лежит. (Конечно, он имел в виду – чужое у своих. У чужих чужое брать – не грех.)

– А у нас чужое запросто берут, так, что ли? – поймал Чугреев Самира на слове. Тот спохватился и хотел сказать, что не имел в виду ничего такого, но Чугреев уже развивал тему: – Такого, значит, о нас мнения? А зачем приехали тогда? Если мы вам не нравимся, зачем приехали? Мало того, что приехали, вам еще тут и не нравится! Не нравится – до свидания, никого не держим! А если хочешь жить здесь, будь добр уважать! А то я поеду к вам и заведу у вас свои порядки, вам понравится?

У Расима даже щека дернулась, настолько дико ему показалось, что этот человек может приехать к нему на родину и попытаться завести свои порядки. Чугреев это сразу зафиксировал:

– Не нравится? А почему мне должно нравиться? А? Не слышу!

Он глядел на Расима, и тому пришлось отозваться:

– Вы меня спрашиваете?

– Тебя, а кого еще? Вопрос: почему мне должно нравиться?

Расим ответил, тщательно подбирая слова, ответил так, как мог бы ответить старший брат:

– Никто не говорит: нравится – не нравится. Мы говорим: всем жить надо. Вот и все. Нормально жить надо между собой.

– Так вы не хотите! – воскликнул Чугреев. – Вы же охамели совсем! Недавно был без формы, сел в машину, извозчик из ваших, болтливый такой, начал поливать: ездят все плохо, дороги плохие, деньги с него все берут, Москва плохая, русские плохие... Я терпел, терпел, а потом спрашиваю: слушай, а если бы я приехал к тебе, стал бы тоже извозом заниматься, а ты бы сел, и я бы начал: у вас плохо, дорогие плохие, вы все плохие, как бы тебе понравилось? И знаете, что он мне сказал? Я бы, говорит, вам за такие слова руль повернул, чтобы вы врезались за оскорбление. Ты понял? – спросил он почему-то одного Расима. Догадался профессиональным чутьем, кто тут слабее на нервы. – Ты понял, нет? Нас оскорблять можно, а вас нельзя, вот ваша философия!

– Мы за дело оскорбляем! – не вытерпел Расим.

– Ага, за дело! – того и ждал Чугреев. – А вас не за что? Вы святые? На торговле не наживаетесь, с документами все в порядке, налоги платите?

– Вам мы платим! – закричал Расим и одновременно Самир закричал на брата по-азербайджански:

– Выйди отсюда!

Расим вышел, а Самир сказал Чугрееву:

– Ты не сердись на него, капитан. Давай не будем про это. Зачем? Не мы порядки устанавливаем. Сегодня так, завтра по-другому, люди остаются, правильно? А договориться можно всегда.

Чугреев его понял. Но у него сегодня не было задачи сорвать мелкую маржу и единовременный бакшиш. Он просто провел профилактическое мероприятие, которое называется «держать в тонусе». Чтобы знали и помнили, кто тут настоящий хозяин. Чтобы учли это при общих расчетах, которые регулярно производятся с Ломяго, курирующим стоянку. А капитан в доле, поэтому кровно заинтересован. Не забыть только сказать душевному другу Ломяго, что он за него поработал.

И он удалился с сознанием выполненного долга.

Ломяго в это время усаживал в вызванный им милицейский микроавтобус всех участников происшествия (вернее, двух происшествий). Чугреев подошел, спросил о планах и одобрил, сам же отправился завтракать: давно пора.

8

Они поехали сначала в больницу. Ломяго оставил Герана и Килила под присмотром милиционера, а сам в сопровождении Карчина сначала наведался в приемный покой, где проверил, сделана ли запись в книге регистрации о том, что привезли человека не просто с ушибами и увечьями, а со следами побоев. В таком случае сведения передаются в статистический центр ГУВД Москвы, там регистрируются и берутся на контроль. И это очень хорошо, учитывая фактическую раскрытость дела.

Потом отыскал врача, под чье попечительство попал старик. Врач, женщина, сказала, что состояние средней тяжести.

– Это как? – спросил Карчин.

– Ну, то есть плохо ему, но жить будет.

И Карчин слегка успокоился.

А Геран в автобусе думал об унизительности своего положения. Понятно, что, если Килил сознается, Герана отпустят. Но отпустят ли Килила, вот вопрос. Они, конечно, уверяют, что хотят только вернуть сумку владельцу, но их обещания – всего лишь слова. Отправят мальчика в колонию, а там что хорошего? И как Ольга это переживет? А если не вернет сумку, тогда уж наверняка отправят. Надо бы уговорить Килила, улестить, уломать, но каким образом? И почему он, Геран, уподобился милиционерам, безоговорочно поверив в то, что именно Килил украл сумку? Хотя, наверное, все-таки он. Геран его хоть мало, но знает, он видит по глазам Килила, что тот виноват. Ты, писатель, вдруг мысленно усмехнулся Геран, вот случай, когда ты должен подействовать словом!

– Послушай, Килька, – сказал он негромко, чтобы не слышал водитель (а другой милиционер вышел покурить, не отдаляясь от двери автобуса), – зачем тебе это все? Тебе нужны деньги? Скажи, сколько, я достану. И главное, это чужое, понимаешь? От чужого ничего хорошего все равно не будет.

– Не брал я, дядя Геран! – поклялся Килил. Это вышло очень натурально, потому что он не считал уже сумку чужой, он считал ее уже своей. Мучило его на самом деле лишь одно: куда она делась. И почему-то он был уверен – никуда не делась, просто милиционеры ее не заметили.

Геран подивился подлинности возгласа Килила. Задумался.

Тут пришли Ломяго и Карчин, поехали дальше. В отдел.

Там по утреннему времени было немноголюдно. Из «обезьянника» выпущены или перемещены в следственный изолятор вчерашние клиенты. Остался лишь горемычный гость столицы, приехавший в командировку: у него не было денег на штраф и он надеялся на помощь своего единственного московского друга, которому всё не могли дозвониться.

Ломяго провел своих клиентов в кабинет и засел составлять протокол, а Карчину велел написать заявление о краже. Карчин написал:

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Карчин Юрий Иванович,... (адрес, должность, название структуры), проезжая мимо рынка у метро «Тимирязевская», вышел, чтобы купить воды в киоске. Покупая, обнаружил пропажу сумки и увидел, как убегает укравший ее подросток. Тот где-то выкинул ее и не хочет указать местонахождение. Прошу расследовать и принять соответствующие меры. В сумке находились:... (перечисление украденного).

Дата, подпись.

Получилось казенно и суконно, но Карчина это не смутило. Напротив, он, когда писал, даже слегка прибавил казенности – как бы ненароком льстя ей. Ломяго прочел и одобрил.

– А можно взглянуть? – спросил Геран.

– С какой это стати? – удивился Ломяго.

– Многое зависит от формулировок. На чем акцент сделать.

– Ничего не зависит, – опроверг Ломяго. – Заявление составляется в произвольной форме, между прочим. – Но неожиданно смягчился (на самом деле хотел лучше понять, с кем имеет дело в лице Герана, который его слегка чем-то озадачивал) и протянул листок.

Прочитав, Геран сказал:

– Ну вот. Написано «укравший». Правильно будет: «тот, кто, по моему мнению, украл». Вы ведь не видели сам момент кражи, как вы можете утверждать? – спросил он Карчина. – И дальше у вас: «где-то выкинул ее и не хочет указать». Опять утверждение. А вы можете только предполагать.

– Да все он может! – отобрал листок Ломяго. – Повторяю: произвольная форма, что человеку показалось, то он и пишет. А если не то показалось, будет отвечать!

– Я готов, – тут же подтвердил Карчин.

– Ну и все. И не мешайте больше.

Ломяго трудился над двумя протоколами довольно долго. Он, правда, не был уверен, что их нужно два. Но это мелочи, дело покажет. Закончив, дал для ознакомления Карчину. Первый протокол, о краже, фактически повторял содержание заявление Карчина. Во втором значилось:

"Гр. Карчин Ю. И. находясь в состоянии погони за подростком на рынке «Тимирязевский» укравшего его сумку «барсетку» произвел столкновение с пожилым стариком гр. Немешевым М. М. (фамилию и данные Ломяго списал в больнице) в результате чего дважды его физически ударил по показаниям находящихся в непосредственной близи свидетелей (показания Ломяго присоединит позже) после чего гр. Немешев упал и произвел удар головой о твердую поверхность асфальта что привело к его травме головы с последующей госпитализацией в клинической больнице № 50 о чем есть соответствующая запись в приемном покое и показания врача. Состояние гр. Немешева на текущий момент характеризуется «средней тяжести». Гр. Карчин Ю. И. полностью признал свою вину.

Дата, подпись.

С протоколом ознакомлен...

(место для подписи Карчина)".

Карчину документ не понравился.

– Как-то у вас странно: «физически ударил»...

– А как еще, химически, что ли? Всегда так пишем.

– Нет, но получается, что я нарочно.

– А как? Случайно? Случайно натыкаются, а вы его по голове кулаком два раза, люди видели. Это не случайно!

– Я думал, что он украл.

– Да? Тогда так и запишем: вы думали, что он украл. И пацана отпускаем. Я, между прочим, не с потолка пишу, а соображаю тоже, как вам лучше!

– Позволительно ли спросить, – тут же вмешался Геран, – почему вы, товарищ лейтенант, хотите сделать, как ему лучше, а не мальчику?

– Попрошу не мешать! Дойдет до вас дело – поговорим! – Ломяго уже начинал понимать, что такое Геран, и перестал с ним церемониться.

– Нет, – продолжал сомневаться Карчин, – но если я его не случайно, это же может служить основанием...

Он умолк, но Ломяго его понял и продолжил:

– Правильно, основанием для возбуждения уголовного дела. О том и речь. Дела будет два. По одному вы идете как потерпевший, по другому как обвиняемый.

У Карчина, которому только что казалось, что этот хваткий лейтенант на его стороне, упало сердце.

– Почему уголовное? – спросил он. – То есть воровство – да, понятно. А это... Получилось же непреднамеренное... Или по неосторожности, как это у вас называется?

– У нас это называется: сроком пахнет! – бодро разъяснил Ломяго. – Убийство тоже по неосторожности бывает – и что, думаете, не сажают? Еще как сажают! Все, Юрий Иванович, сомневаться поздно, подписываем протоколы! – Ломяго подал Карчину ручку. – Да чего вы боитесь? Это же не обвинительный приговор еще, обычное дело, бумажки. А что по ним будет, это не мне решать. Не моя презумпция! – щегольнул Ломяго словом.

Карчину почудился в его словах явственный намек на возможность благоприятного исхода. В самом деле, сколько он читал и слышал: уголовные дела гораздо более серьезные закрываются, возвращаются, уничтожаются и вовсе не заводятся. Это всего лишь протокол.

И он подписал, после чего попросил разрешения воспользоваться телефоном.

– У меня мобильный в машине остался. А мне надо срочно по службе позвонить, что задерживаюсь, потом в свой автосервис, чтобы приехали и машину открыли.

– Для чего ее открывать?

– А как я уеду?

– Куда? – не понял Ломяго. – Вы под следствием, куда вы собрались? Машину эвакуируют на стоянку, не беспокойтесь.

– То есть? – похолодел Карчин. – Вы задержать меня собираетесь, что ли?

– Да не собираюсь, родной вы мой, а уже задержал! – сообщил Ломяго Карчину таким голосом, будто приглашал его порадоваться этому обстоятельству. Но Карчин радоваться не собирался. Он понял, что над ним чинят произвол. Над ним, человеком, что ни говори, государственного масштаба, пусть и в рамках Москвы. С тем же мэром, кстати, он не раз за одним столом сиживал – и в президиуме, и на банкетах! Он его знает прекрасно! А тут какой-то мент местного масштаба издевается над ним! Надо поставить его на место. Но – не волноваться. Четко и строго.

– Так, – четко и строго сказал Карчин и откинулся на спинку казенного стула, чуть приподняв голову, будто он был в этом кабинете хозяином. – Тогда поступим следующим образом. Я звоню своим юристам, они присылают мне адвоката. И дальнейшие переговоры будем вести только в его присутствии.

Ломяго ничуть не растерялся.

– Да ради бога! – сказал он. И взял трубку телефона. – Дежурный? За гражданином пришли кого-нибудь, ему отдохнуть надо.

Через минуту вошел милиционер с автоматом на плече.

– Проводи господина, – сказал ему Ломяго, указывая на Карчина.

– Пойдемте, – встал над Юрием Ивановичем милиционер.

Карчин изумленно посмотрел на него, на Ломяго – и закричал, багровея:

– Вы позвонить мне дать обещали! Что за фокусы, бл..? Вы что себе позволяете? Вы с ума сошли? Да вашу контору сегодня же разнесут в клочки за эти дела, ваш начальник будет меня лично просить, чтобы я принял извинения! Хамье!

И Ломяго, и милиционер с автоматом отнеслись к словам Карчина совершенно спокойно.

– Ну вот, сразу кричать, – сказал Ломяго. – Да не волнуйтесь вы, все уладится. А позвонить успеете еще. Все равно раньше второй половины дня не можем никого к вам пустить: все оформить надо.

И Карчин, вставая и идя к двери, как-то обмяк (и опять бросило в пот), и он сказал уже негромко, без нажима, но не пуская в голос интонацию жалостливости, это нельзя, это табу:

– Слушайте, но есть же у вас ... Подписка о невыезде, залог и все прочее?

– Есть. Но, повторяю, не моя презумпция. Все своим чередом, не волнуйтесь.

Карчина увели.

– Прерогатива, – сказал Геран.

– Что?

– Вы говорите: не моя презумпция. Презумпция означает – оговоренная гарантия чего-либо. А прерогатива – что-то вроде круга полномочий и обязанностей. Вы ведь свои полномочия имели в виду?

– Что имею, то и введу! – ответил Ломяго затертым донельзя каламбуром.

В том-то и счастье подобных натур, подумал Геран, что они не устают от пошлости, они способны двадцать раз подряд с одинаковым удовольствием рассказывать один и тот же анекдот, годами повторять одну и ту же фразу, кажущуюся им смешной. Впрочем, для актера, например, подобное качество бесценно.

И тут же Геран изумился: о чем он думает в такой момент?

– Ну? – спросил Ломяго. – Что будем делать?

– Надо позвонить в Тверской отдел, вам же сказал этот человек, что он оттуда, пусть вернет мои документы.

– А где я тебе там его найду? Он фамилии-то не сказал!

– Это легко: опишите приметы. Не так много там человек работает.

– Ты опупел, родной? – оскорбился Ломяго так, будто ему посоветовали вместо выполнения своих прямых обязанностей идти копать землю. – За кого меня там люди примут: найдите мне лейтенанта, глаза карие, роста среднего, так, что ли?

– Глаза серые, на левой щеке родинка и характерный шрам на губе, – сказал Геран.

– Ты еще и наблюдательный?

У Герана, когда ему «тыкают» два способа сопротивления: или поправить – или самому перейти на ты.

– Не меньше тебя, товарищ лейтенант, – сказал он. – Ты ведь прекрасно понимаешь, что документы у меня есть и они в порядке.

– Понимать я могу что угодно! Короче, до выяснения личности остаешься здесь. Пацан тоже. Но если он сознается, куда дел сумку, обещаю: отпущу сразу же. А если нет – сгною, – сказал Ломяго даже без угрозы, как о чем-то неизбежном и заурядном.