Текст книги "Замкнутое пространство. Условная фантастическая трилогия"

Глава 9

Колокольная улица жила своей тихой, беспробудной жизнью.

Плюгавый старичок, равнодушно поблескивая гаснущими глазками, вышел из парадной и остановился. Было тепло, однако на старичке была вытертая зимняя шапка и коричневое демисезонное пальто без пуговиц. Ветхие брючки пузырились, один ботинок был перехвачен черным бинтом. В правой руке старичок сжимал старинный подсвечник. Прямо перед старичком высился гостеприимный храм, у подножия которого совершались важные сделки. Купля-продажа была организована с умом и размахом, продавали все, что имело хоть какое-то выражение в условных алкогольных единицах.

Старичок и сам запамятовал, откуда взял подсвечник. Но продать его хотел. И продал – так, что всем стало завидно: в минуту, небрежно, как бы нечаянно. Торговый ряд зашипел и зарокотал. Учить старичка не пришлось, он сам мог научить кого угодно и чему угодно. Поэтому он сразу исчез; иные на паперти только начали разворачиваться в его сторону, в то время как безногий калека уже катил, колотя утюжками по битому асфальту – напрасные старания. Старичок отлично знал, как устроен мир, а потому в равной мере не утешался обманчивым промедлением одних и не страшился показной нахрапистости других. Опыт подсказывал ему никогда не задерживаться где бы то ни было сверх положенного. И старичок, сделав дело, временно утратил интерес к храму со всеми прилегавшими к нему территориями.

Пока инвалид, невесть что имевший предъявить старичку, свирепо озирался, тот отмахал уж три квартала и превратился из продавца в покупателя. Затем дворами возвратился к дому, откуда недавно возник, и бесшумно проскользнул в квартиру. Дверь не запиралась, запирать было нечего. Помимо старичка, в квартире числились еще люди – соседи, три или четыре, но никто не мог сказать точно, живы ли они. Когда старичок прошел в свою комнату, там находился лишь один человек, в чьем существовании можно было не сомневаться, он спал. Это была засада, оставленная Аль-Кахалем при Фроле Захарьевиче Будтове.

Засаде пришлось тяжело. Ожидание затянулось, Будтов-младший не шел, а хозяин изголодался по живому общению и, когда получил его, тут же перевел в полумертвое. Засада выпила всего ничего, три пузырька какой-то удивительной жидкости, и рухнула, забыв о цели, средствах, долге, смысле жизни и даже о раздвоенном языке своего патрона. Язык лишь снился ей, подвижный и далекий в своей бессильной ярости.

Старичок, постояв над бездыханной засадой, прошаркал к шаткому столику, присел. Глядя на голубей, топтавшихся за окном, задумчиво свернул пробку и сделал маленький глоток из пузырька. Много ли надо старику, – так мог бы он рассудить, если б рассуждал. Но Фрол Захарьевич уже не рассуждал, он не нуждался в рассуждениях. В сущем он с некоторых пор воспринимал сразу идеи, как мыслил их, но вряд ли воспринимал, божественный Платон, и сами идеи были не платоновские, а гораздо хуже. Поэтому мыслить Фролу Захарьевичу было необязательно.

Именно это обстоятельство сильно осложнило беседу, которую захотел провести лейтенант Дудин. К моменту появления Дудина в квартире Будтов-старший покончил со вторым пузырьком, и идеи его тоже уже не привлекали, став пройденным этапом. Фрол Захарьевич вплотную приблизился к созерцанию единого начала, бесстрастного и покойного. Мелкие докучливые явления обманчивого мира не имели над ним власти и не могли ввести в искушение. Суетный лейтенант ничего этого, естественно, понять не мог. Разговор у них вышел странный, как будто конкретный – с одной стороны, но с другой, как будто, и ни о чем.

– Что – принципиально не закрываете дверь? – таков был первый вопрос, пустой и никчемный настолько, что Фрол Захарьевич не воспринял эти слова как обращенные к себе.

Видимо, Дудин что-то сообразил, поскольку перешел на более высокую ступень коммуникации – по-прежнему, конечно, безнадежно удаленную от сфер, в которых находился важный свидетель.

– Будтов, Фрол Захарьевич вы будете? – грозно спросил лейтенант и чуть не споткнулся о засаду, которая как раз заворочалась и потянулась рукой к потайной кобуре.

– Буду ли? – задумался старичок, подпирая ладонью седую колючую щеку. – Я не знаю. Вот что мы можем знать – скажи?

Смышленый Дудин учился на ходу.

– Хорошо, – сказал он, сдерживаясь из последних сил. – Были ли вы когда-нибудь Фролом Захарьевичем Будтовым?

– Наверно, – отозвался старик флегматично, поискал в пальто и вынул слипшийся документ. – Посмотри в бумагах, там это все есть.

Дудин переступил через тело, взял двумя пальцами нечто, оказавшееся паспортом, раскрыл. Из того, что удалось разобрать, следовало, что он пришел по верному адресу.

– Где ваш сын, Будтов? – Дудин присел на табурет и стал сверлить хозяина глазами, пытаясь навязать тому злую волю, тоскующую по воплощению. – Меня интересует только это.

– Он в пути, – Фрол Захарьевич обезоруживающе улыбнулся. Из древнего рта пахнуло картофельным погребом. – Он следует своим путем, сынок-то мой.

– Случайно, не сюда? – не унимался мелочный, приземленный гость.

Будтов-старший раскинул руки, изображая удивленное незнание. Нирвана, потревоженная телесным движением, всколыхнулась и стала быстро вытекать через естественные человеческие отверстия.

– Как же это так вы ничего не знаете, – пробормотал Дудин, обращаясь больше к себе и шаря по комнате глазами в поисках зацепки.

– А так, – Фрол Захарьевич выкатил глаза и выпятил губу. Нечаянно он выдул вялый слюнявый пузырь, который лопнул и слегка забрызгал лейтенанта.

– Подумать только, в чьих руках побывала Вселенная! – Дудин утерся и решительно встал. – В общем, так, гражданин хороший. В вашей квартире будет находиться наш сотрудник – для вашего же блага. И ради жизни и здоровья вашего сына, даю вам в этом честное офицерское слово. Нет, два сотрудника, – передумал лейтенант. – Два. Вас я прошу об одном: как только вы получите хоть какое-то известие о Захарии Фролыче, немедленно сообщите нам. А если он свяжется с вами сам, постарайтесь привести его сюда. Это очень важно. Обещаю, что ему не сделают ничего плохого.

– А как же, – Будтов-старший согласился с подозрительной легкостью. Дудин пристально посмотрел на него, не будучи уверен, что старичок отвечает именно ему, а не каким-нибудь невидимым существам из близкого окружения.

– Оставляй, оставляй ребят, – закивал старичок, тем самым выказывая адекватное понимание действительности. – Появится, так я его к тебе направлю.

Дудин, уже направлявшийся к двери, на ходу развернулся.

– Не надо никуда направлять! – крикнул он напряженно. – Пусть сидит здесь! Пусть носа на улицу не высовывает!

– Не высунет, – заверил его Фрол Захарьевич и повторил: – Ребяток-то веди, где они там прячутся.

Лейтенант вышел. Через минуту в комнате Будтова возникли два робота, одетые с иголочки, в темных очках и с резиной во рту. Один из роботов вынул рацию и коротко доложил, что заступил на пост. Потом он сел на кровать, а второй, беглым взором оценив спящего посланца Аль-Кахаля, сел на табурет, который только что занимал Дудин.

– Сотрудники – это дело, – бормотал Фрол Захарьевич, роясь в карманах. – Сейчас, пареньки, сейчас… Мы с вами поладим…

Он выставил пузырек, затем достал откуда-то из-под стола, с пола, еще один подсвечник и маленькую акварель в дешевой стеклянной рамке, изображавшую безутешную иву.

– Капитал! – улыбнулся Будтов-старший и начал укладывать вещи в узелок.

* * *

Поручение, которое дал Де-Двоенко перепуганный дедуля, могло свести с ума любого матерого сыщика. Ему вменялось в обязанность разобраться в сексуальных контактах субъекта – как в состоявшихся, так и в гипотетических.

Конечно, это было существенной частью работы, которую так или иначе нужно было проделать. Кроме того, искать приходилось лишь ублюдков мужского пола, поскольку Сон наследовался в сцеплении с полом – другими словами, с Y-хромосомой. С передачей хромосомы и рождением младенца мужского пола Спящий постепенно переставал быть Спящим и сам включался в Сон. Однако этот плюс был мнимым – да, он сужал сферу поисков, но поисков среди уже найденных, достоверно установленных потомков. А значит, все равно придется искать всех.

Дело осложнялось бодрыми рапортами, которые Де-Двоенко, дедуля и покойный Плюс Девятый Андонов слали наверх, руководству и лично Главному. В этих отчетах уверенно заявлялось, что Спящим на сегодняшний день является Будтов, Захария Фролыч. Проверка, которую провели, прикрываясь милицейскими погонами, майор и полковник, была поверхностной. Находясь под действием вредной атмосферы государства, в котором проводились мероприятия, оба они положились на счастливый случай. Ликвидируем – и поглядим. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Сами накликали беду, сами загнали себя в угол. Нет наследников? Отлично. Тогда мочить! И вот они мочили. И, потерпев очередную неудачу, не знали, радоваться или сокрушаться. С одной стороны – чувство облегчения: возможная халтура не раскрылась, субъект жив. С другой – печальная судьба полковника… Ясно понимая расклад, Де-Двоенко испытывал неловкость перед коллегами. Спекся, разложился! Вот Аль-Кахаль не поддался, не надышался ядовитыми испарениями. Он обстоятельно и толково проделал свою часть скучной и скрупулезной работы, выяснив, что у субъекта нет братьев – то еще расследование! Но в выводе можно не сомневаться: Будтов Захария Фролыч есть единственный и неповторимый сын Будтова Фрола Захарьевича, пенсионера по возрасту и общей склонности, который, зачав наследника под портвешок, в тамбуре электрички, тем самым передал наследнику свои полномочия и представлял теперь сугубо генеалогический интерес.

«Конечно, Аль-Кахалю легче, – с неприязнью подумал Де-Двоенко. – Выслужил себе права. Товарищей жжет, стерва… И в „конторе“ у него на крючке целый генерал, вот тебе и показатели, вот тебе и заслуги».

Предчувствуя неизбежное фиаско, он мрачно рассматривал наглое существо с фиксами, вольготно разместившееся на стуле и шарившее во рту грязным пальцем. Палец был украшен татуировкой в виде перстня.

Де-Двоенко разгладил лист бумаги и приготовился писать.

– Говори всех, кого знаешь, – приказал он строго.

Осведомитель задумчиво чмокнул:

– Ну… пиши Антонину Антоновну.

– Хорошо. Фамилия? Где живет?

Существо гыкнуло:

– Где ж ей жить. Нигде не живет. И фамилии нет.

– Почему же тогда «Антонина Антоновна»? – закипая, спросил Де-Двоенко.

– Потому что она так велит себя называть. А дальше никто не знает.

– Так, – Де-Двоенко сжал под столом кулак. – И что же такое с Антониной Антоновной?

– Будтов водил ее в рощу.

– И?..

– Что – «и»? Фролыч потом ничего не вспомнил, коротнул. Но народ все равно уссыкался.

– С чего бы это?

– Так она – трансвестит, Антонина-то Антоновна, – осведомитель радостно подался вперед, дохнул. – В смысле мужик. А Фролыч ни хрена не помнит. Блевал потом.

Де-Двоенко прикрыл лицо ладонью.

– Забудем Антонину Антоновну, – сказал он после паузы. – Давай следующую.

Собеседник с готовностью кивнул:

– Ковырялка.

– Ко… вы… рял… ка…, – вывел Де-Двоенко, зачеркнув Антонину Антоновну. – Кто такая?

– Ой, страшная! – осведомитель надул щеки и завращал глазами. – Как таких земля родит!

– Это мне ясно, – процедил майор. – Как ее звать?

– У нее надо спрашивать, – пожал плечами агент. – Никто не знает. Кому такое интересно? Это у вас в милиции паспорта…

– Ладно. Что же Будтов?

– Ходил с ней как-то.

– Куда?

– В рощу.

– Удачно?

– Как посмотреть. Хвастал, что удачно.

Де-Двоенко нехотя записал про рощу.

– Когда это было?

– Да недели две как.

Майор хватил ладонью по столу и вскочил:

– Что ты мне, сволочь, голову дуришь? Зачем мне «две недели как»?

Осведомитель обиделся.

– Велели же всех назвать…

– Черт! Надо же думать! Я его ублюдков ищу, а ты мне – две недели!

– Откуда ж мне знать, что вы ублюдков ищете…

– Так знай!

– Тогда не там копаете, – знаток окрестного репродуктивного потенциала вздохнул. – Из здешних никто не родит. Давеча одна рассказывала, как в диспансер таскали… Изучали флору, а обнаружили фауну.

– Проклятый Сон! – пробормотал Де-Двоенко, постукивая ручкой по столу. Не развернешься! Даже Аль-Кахалю приходится бегать, несмотря на все его молнии в пальцах. И дедуле зверюга в рукаве тоже не поможет. От сыскной собаки больше проку.

Сон мешал, отчаянно мешал, путал мысли, сковывал движения, пресекал порывы свободной воли. Приходится, проклятье, подлаживаться – иначе откуда бы столько накладок? Общая гниль, гнет болезненных обстоятельств. Будтова хранило его собственное проспиртованное подсознание, расставляя преследователям капканы и ловушки, распуская перед ними коварную трясину. Отсюда, черт подери, все неудачи!

Впрочем, еще неизвестно, какой ум хуже – одурманенный или ясный. Если Консерваторам удастся его протрезвить и развернуть в угодном направлении…

Де-Двоенко скомкал бумажный лист, швырнул в корзину, положил перед собой новый.

– Вспоминай, – потребовал он, сдерживая себя. – Плевать на фауну. В жизни бывает всякое.

«А в сказке – тем более», – подумал он уныло.

– Ряба, – с готовностью отозвался осведомитель. – Крутилась тут такая с год назад.

– Замечательно. Ряба. Что дальше?

– Дальше, стало быть, в рощу…

Глава 10

Дверь подсобки распахнулась. Будтов успел привыкнуть к темноте и сощурился, когда в тесную конурку хлынул дневной свет. Зажмурилась и Даша, которая вздремнула и теперь не могла отличить реальности от сна.

– Выходите, – губы Минус Первого были поджаты. Всем своим видом он выказывал сомнение в безопасности, которую сам только что и наладил.

– Всех обыскали, всем заглянули в глаза, – подхватил Минус Второй, словно отчитываясь перед Захарией Фролычем. – Похоже, что доктор действовал в одиночку. Но еще денек-другой, и здесь бы расплодилось настоящее осиное гнездо.

– Фролыч – что им надо, козлам этим, а? – снова заскулила Даша. Минусы переглянулись. Дашины выходки им надоели.

– Милочка, – вкрадчиво спросил Минус Первый, – что это у вас с лицом?

– Тебе какое дело? – огрызнулась та и непроизвольно погладила родимое пятно.

– Хочешь, мы уберем тебе это безобразие? – осведомился Консерватор еще более проникновенным тоном.

Даша вжалась в угол.

– Бритвой порежешь?

– Тьфу, дура, – неожиданно сплюнул Минус Второй. – Тебе, жабе, косметическую операцию предлагают – бесплатную, если заткнешься.

– Помолчи, Дашка, – согласился с ним и Захария Фролыч. – Не видишь разве – люди серьезные.

Даша Капюшонова видела. Она с усилием встала и, не отряхнувшись, вышла из подсобки. Трупа лысого доктора уже не было, охранники стояли с видом, будто ничего не произошло. За окном печально шуршали деревья, где-то наливали пивко, торговали недорогой парфюмерией. Только теперь Даша ощутила знакомый, некогда привычный запах лекарств и антисептиков; она вспомнила о собственных бдениях ночи напролет, когда клевала носом в пустынном коридоре, при свете настольной лампы, а девичьи слезы капали на роман Абдуллаева…

Будтов осторожно выбрался следом. Догадываясь, что из его затеи ничего не выйдет, он все-таки попросил глоточек и вздохнул, получив деликатный отказ.

– Пройдемте наверх, – пригласил Минус Первый. – Пора приводить вас в порядок. Успехи современной медицины позволяют надеяться, что о глоточках вы больше не вспомните.

Даша никак не хотела понять, куда попала:

– А разрешение у вас есть? Не имеете права насильно лечить!

– Это верно, не имеем, – кинул Минус Второй, беря ее под локоть. – Но будем. Думаете сопротивляться?

Даша не думала, это был дежурный понт – для порядку.

Процессия стала подниматься по ковровым ступеням. Впереди шел Минус Первый, а его напарник замыкал шествие. Будтов и Даша казались персонажами из детского мультфильма, которых – жалких и беспомощных зверушек – ужасные разбойники ведут в свое логово, собираясь привязать к дереву, а дальше будет видно. Дальше вмешаются добрые силы, спасатели Чип и Дейл.

Однако сценарий, по которому разворачивались события, писал кто-то другой, и этот другой не любил ни зверушек, ни деток. Будтова с Дашей привели прямиком в процедурный кабинет с двумя перевязочными столами. Инструментов и аппаратуры было столько, что кабинет в любую минуту можно было превратить в операционную. Пленники среди всей этой роскоши смотрелись так, что их оставалось только убить и побыстрее вынести вон, на свалку, куда выбрасывают недоеденную больничную кашу и ампутированные больничные ноги.

Вдруг по стене прополз таракан, и Будтов немного утешился.

– Раздевайтесь, – приказал Минус Второй, надевая халат прямо поверх пиджака.

Минус Первый позвонил в звонок.

Сестры явились строем, в количестве пяти человек. Лица у них были абсолютно бесстрастные, хотя они только что лишились старшего медицинского персонала в виде лысого доктора.

«Застращали», – уважительно подумал Захария Фролыч и послушно скинул ботинки. Минусы повели носами. Общей гармонии был нанесен чувствительный удар.

– Не смотрите, – буркнула Даша, берясь за пуговицы.

– Рады бы, – возразил Минус Второй, – только за вами глаз, да глаз нужен.

– А что вы с нами будете делать? – поинтересовался Будтов, вылезая из брюк. – Капельницы ставить?

– Это само собой разумеется, – ответил тот. – Капельницы – только начало. Мы вытравим из ваших организмов всю дрянь, до капли. Потом применим гипнотические суггестии в сочетании с внутривенным наркозом. Думаю, что эти меры отвратят вас от вашего пагубного пристрастия – на первое время. Потом мы постараемся изменить вашу внешность – как медицинскими способами, так и не вполне медицинскими… – Минус Второй замялся, подбирая слова. – В общем, кое-каким полезным фокусам обучен не только Аль-Кахаль. Конечно, это не решит проблемы, настоящие Радикалы рано или поздно выйдут на ваш след, но что касается их приспешников из простых смертных – этих можно обвести вокруг пальца. Так что, – он повернулся к Даше, которая прикрыла рукой продолговатую грудь, – ваша блямба будет убрана не из какого-то там милосердия… мы благотворительностью не занимаемся. Просто вы – важный свидетель, у которого не должно быть особых примет.

Даша Капюшонова плохо понимала происходящее; инстинктивно она обратилась к исконно русской медитации. Душа расползлась по просторам, привечая травинки с былинками; что до носителя, то с ним можно было делать, что угодно. Враждебная сила гвоздала пустоту, не находя себе точки приложения. В пустых глазах шумел невидимым морским прибоем денатурат. Пот, проступивший на лбу, издавал острый запах лаков и красок. Захария Фролыч, услышав фамилию «Аль-Кахаль», безразлично насторожился. Об Аль-Кахале говорил Топорище. Ах, да, это тот самый отмороженный хмырь с фотографии.

Что-то стукнуло, Будтов скосил глаза. Содержимое карманов высыпалось на пол, в том числе и пистолет. Снимки разлетелись по кафельному полу; один из них – как раз Аль-Кахаля – Минус Первый поймал ногой и сладострастно припечатал к плиткам. В кулаке его товарища, Минус Второго, запищало: труба. Минус Второй послушал и обратился к напарнику:

– Ребята нашли Будтова-старшего. Стоят возле дома, спрашивают, что делать дальше.

Минус Первый подумал и решил:

– Пусть зайдут, пусть никуда его не выпускают. Мало ли что. Пусть охраняют.

Тот кивнул и приказал в трубку:

– Оставляйте засаду. Старика беречь, как зеницу ока. Незнакомых, если будут вмешиваться, гасить. А если не будут – задерживать.

Труба бипнула, отключилась.

Покуда Консерваторы распоряжались и подбирали с пола всякое добро, сестры заканчивали пеленание. Захария Фролыч и Даша оказались намертво прикрученными к столам. Руки у них были неестественно вывернуты венами наружу. К головам прикрепили резиновые обручи с пазами, в которые теперь вставляли разноцветные электроды. От груди тянулись провода, по экранам бежали изумрудные волны.

Минус Первый рассеянно подошел к раковине, наклонил над ней бутылку с остатками «смирновской» и сосредоточенно выпятил губы. Послышалось убийственное бульканье; на мониторах каждый бульк сопровождался внеочередным сердечным сокращением: экстрасистолой.

Минус Второй остановился между столами, скрестил на груди руки и сочувственно посмотрел на обездвиженные тела.

– Потерпите еще немного, – он улыбнулся. – Скоро все пройдет. И вам тогда расскажут вещи, воспринять которые будет сложно даже трезвым, очищенным сознанием – не говоря уже о вашем нынешнем, поврежденном. Вы все поймете и осознаете, какая колоссальная ответственность возложена на вас от века. И мы искренне надеемся, что в наших персонах вы обретете своих верных и преданных слуг. Давайте! – скомандовал он сестрам.

Иглы впились в Дашу и Захарию Фролыча одновременно.

– Покедова, Фролыч! – крикнула Даша. – Полетели в космос!

Будтов хотел ей ответить, но не смог. Его парализовало. Вернее, не полностью: он мог при желании напрячь голосовые связки, однако именно желания и не было, поскольку Захария Фролыч был занят созерцанием куда более интересных и важных картин. Перед его глазами развернулись лепестки калейдоскопа, слагаясь в замысловатую мозаику. Секундой позже средневековый витраж осыпался, и Будтов увидел бесконечную витую лестницу Иакова, уходящую в небо. Не касаясь перил и ступеней, оставляя далеко позади опешившего и посрамленного Иакова, который все плелся, он полетел вверх и очутился в просторном туннеле, стены которого были выстланы малахитовой чешуей.

– Захария Фролыч! – проревел далекий голос, и он простонал в ответ что-то среднее между «да» и «нет».

– Захария Фролыч!! – констатировал голос с удовлетворением гориллы, нащупавшей вошь. – Вы больше не будете пить! Вы больше не станете отравлять свое тело и душу! Ваш мозг очищается от яда, ваши нервные клетки становятся чистыми и прозрачными!

Тут же последовал сильный удар в грудь, от которого Будтов немного задохнулся. По стенам туннеля поползли зеленые потеки; малахитовый цвет сменился салатным, но и этот постепенно смывался, высвобождая чистейший перламутр.

– Два! Три! – крикнул далекий голос, и белый рукав вторично опустился на слабые ребра Будтова. Захария Фролыч сумел заметить, что ударили его не кулаком, а всем предплечьем; туннель пронзился электрическими лучами.

– Захария Фролыч! – продолжал выкрикивать голос. – Вы станете нормальным человеком, полноценной личностью! Вы сможете рожать!..

Последнего Будтов сначала не понял, но тут же, хоть был под наркозом, смекнул, что слышит речи, обращенные не только к нему, но и к Даше, которой отпускалась аналогичная процедура.

– Захария Фролыч! – над ним склонилось лицо грозного чудовища.

– Я, – слабо ответил Будтов, и вышло: «э».

– Вы будете хорошо Спать! У вас будет нормальный Сон! Сон! Сон! Сон! Сон! Сон!

Захария Фролыч послушно заснул. Ему стало сниться, как он отбирает северокорейскую баллистическую ракету у лидера баскских сепаратистов и, обливаясь потом, заталкивает ее обратно в шахту. В последний момент скользкая бандура вывернулась из рук и полетела вниз, гулко ударяясь о стенки.