Текст книги "Рыжик"

– Ну, брат, пьяному и в луже утопиться ничего не стоит. Да не в том толк. Слушай дальше. В Житомире я тебя не нашел, а потому пустился обратно в Одессу. А так как мне захотелось прогуляться пешком, то я только вчера прибыл сюда из Кишинева. Вот какую я карусель ногами описал! В Кишиневе я захворал… Я, знаешь ли, хвораю иногда… И вот пришел сюда без копейки и даже без сумочки. Все состояние свое прохворал я. И отправился я ночевать в городской сад. Ну, а дальше ты все знаешь. Теперь я тебя вот о чем спрошу: домой хочешь?

– Ох, хочу, дяденька! – просил Санька.

– Не называй ты меня дяденькой.

– Не буду, не буду, дяденька!

– Опять!

– Не бу… – Рыжик обеими руками закрыл рот, а карие глаза его плутовато и весело смеялись.

– Вот что… слушай! – начал снова Полфунта, задумчиво устремив глаза вдаль. – Я здесь имею родных. Люди они богатые, но я не люблю их и не хожу к ним… Но ты без шапки, без сапог, а я без гроша… С такими средствами пуститься в путь нельзя. И вот что я надумал. Спрячу я свою гордость и отправлюсь на поклон к родным. Что дадут, то и ладно. Обмундируемся мы с тобою и начнем шагать, а ежели много дадут, на машине поедем.

– Лучше на машине: скорей дома буду! – подхватил Рыжик.

– Ты умный: сразу понял, что лучше… Так вот, ты здесь посиди, а я кланяться пойду… Что с тобой? – закончил он вопросом, заметив, как вдруг побледнел и какими испуганными глазами посмотрел на него Санька.

– Я боюсь… – тихо ответил Рыжик.

– Кого боишься?

– А ежели ты не придешь?

– Что ты! – заволновался Полфунта. – За кого ты меня принимаешь?.. Нет, голубчик, ты не бойся: я тебя не обману… Сиди и жди! Через час, самое большее через два прилечу к тебе, и мы позавтракаем так, что любой волк нам позавидует.

Полфунта ушел, а Санька, полный тревоги и сомнений, остался сидеть на берегу моря.

Глава XIII
Полфунта и его болезнь

Опасения и тревоги Рыжика были напрасны: ровно через два часа явился Полфунта. В руках он нес небольшой чем-то наполненный мешок. Подойдя к Саньке, он сел рядом с ним и стал развязывать мешок.

– Вот видишь, я и пришел, а ты боялся, – проговорил Полфунта и, к великой радости Рыжика, вытащил из мешка пару подержанных, но совсем еще целых сапог и суконный картуз с лакированным козырьком, тоже подержанный.

– На-ка, примерь сапоги! – сказал Полфунта, подавая один сапог Рыжику.

– Сей секунд! – радостно волнуясь, проговорил Санька и хотел было натянуть сапог на босую ногу.

Но Полфунта остановил его:

– Погоди, я и портянки купил… Тряпицы отличные, иным полотенцам не уступят…

Фокусник вытащил из мешка две длинные тряпки и подал их Саньке.

– А ты сумеешь обернуть ноги? – спросил у Рыжика Полфунта.

– Умею, чего тут не уметь! – живо подхватил Санька и стал обуваться.

Сидя на камне, он поднял ногу чуть ли не до лица, изогнулся колесом и торопливо принялся обматывать портянку вокруг ноги. Делал он это крайне неумело, пыхтел, краснел и в то же время беспрерывно повторял: «Чего тут не уметь!» Наконец после долгих усилий ему удалось надеть сапоги. Тогда он вскочил на ноги, поплясал на одном месте и, глядя на Полфунту смеющимися глазами, сказал:

– Чего тут не уметь!

– А теперь надень фуражку, – проговорил Полфунта. Рыжик охотно натянул на голову картуз, подбоченился и от души расхохотался. Ему было бесконечно весело. Он совершенно переродился. Картуз делал его чрезвычайно забавным. Вокруг черного околыша мягкими кольцами лезли вверх рыжие кудри, а из-под лакированного козырька выглядывали темные горящие глаза и широкий вздернутый нос. Тупой подбородок, полные щеки, обсыпанные веснушками, красный рот с оскаленными крепкими зубами – все эти части лица вздрагивали и ширились от неудержимого смеха, которым Рыжик выражал свою радость.

Совсем иначе чувствовал себя Полфунта. Насколько можно было судить по его грустному лицу и по горькой усмешке, с которой он смотрел на Саньку, его настроение духа было неважное. Но Рыжик был настолько счастлив, что не обращал на фокусника никакого внимания и нисколько не интересовался его душевным настроением.

– Мы на машине поедем, да? – перестав смеяться, спросил Санька.

– Может быть, и на машине… А пока зайдем – вот тут недалеко трактирчик есть – и позавтракаем. Ох, боюсь, опять бы мне не захворать, как в Кишиневе! – со вздохом добавил Полфунта и направился к городу.

Трактир, в который зашли приятели, как все береговые одесские трущобы, не отличался ни чистотой, ни благоустройством. Низкие закоптелые потолки, стены с грязными оборванными обоями, обширные комнаты со множеством столиков, неизбежная машина, стойка, буфетчик, половые с намасленными волосами – вот и вся обстановка. Ввиду раннего времени в трактире посетителей почти не было. Полфунта, усевшись с Рыжиком за одним из столиков, потребовал чаю, а у Саньки спросил, не хочет ли он чего-нибудь поесть.

– Хочу, очень хочу! – живо заявил Рыжик.

– Чего же ты хочешь?

Прежде чем ответить, Санька пробежал глазами по стойке, остановил свой взгляд на огромном блюде, нагруженном колбасами, а затем, повернув голову к Полфунте, нерешительно и тихо промолвил:

– Я бы колбаски съел…

– Уж вы, господин хороший, картузик снимите, потому как здесь икона Божия… – сиплым, простуженным голосом проговорил принесший чай половой, обращаясь к Саньке.

Рыжик мгновенно сдернул фуражку и сильно сконфузился.

– Подай сюда вареной колбасы и хлеба! – приказал Полфунта половому.

– Сейчас!

Спустя немного Санька с жадностью уписывал колбасу, набивая рот большими кусками хлеба. Полфунта не дотрагивался ни до колбасы, ни до чая. Угрюмый, молчаливый, сидел он напротив Рыжика, устремив глаза в одну точку.

– А вам ничего не угодно-с?

Полфунта повернул голову. У стола с грязной и влажной салфеткой через плечо стоял половой. Фокусник бросил рассеянный взгляд на узкие приподнятые плечи полового, а затем равнодушным тоном, каким просят холодной воды, проговорил:

– Принеси мне полбутылки очищенной, кусок черного хлеба с солью и стаканчик.

– Слушаю-с!

Когда половой принес водку, Рыжик с завтраком уже покончил. С любопытством и удивлением стал он следить за Полфунтой. В прошлом году во время их путешествия Санька ни разу не видел, чтобы Полфунта хоть одну рюмочку выпил. Вот почему он с таким интересом стал следить за каждым движением фокусника. С разинутым ртом смотрел Рыжик на то, как Полфунта налил полный стаканчик, как он поднес его ко рту, как закинул голову, выпил залпом, как он некрасиво сморщил лицо и как стал нюхать черный хлеб, держа его перед носом.

Не прошло и десяти минут, как бутылочка была совершенно опорожнена. Полфунта быстро опьянел. На лице выступили красные пятна, а глаза сделались влажными и мутными. В руке он держал пустую бутылку и молча глядел на стойку, за которой стоял тучный буфетчик. Рыжик тоже молчал. Глядя на своего благодетеля, он стал понимать, какой болезнью хворает Полфунта, и ему сделалось жутко. В трактире было тихо. Единственные посетители в лице трех биндюжников, отпив чай, расплатились и ушли, а половые, собравшись в кучу, о чем-то шушукались в соседней комнате.

– Чертова родня! – вдруг громко и резко вскрикнул Полфунта и так ударил бутылкой по столу, что она вдребезги разбилась.

К столу подлетел половой.

– Здесь, сударь, страдать не полагается, – заговорил половой, подбирая осколки. – У нас и больше выпивают, а таких экстренностей не делают…

– Другую! – коротко и повелительно оборвал полового Полфунта и швырнул на стол скомканную трехрублевую бумажку.

Слуга схватил деньги и побежал к буфету.

– Дяденька! – залепетал Санька.

– Ну? – бросил на него мутный взгляд фокусник.

Санька съежился и молчал. Он не на шутку стал побаиваться своего благодетеля.

– «Дяденька»! – заговорил снова Полфунта, выпив стаканчик из новой полбутылки. – Не называй меня ты дяденькой! Терпеть не могу!.. У меня свой дяденька имеется… И сестрица, и братец есть… Они порядочные, потому что домовладельцы… А я вот – пьяница, бродяга и никуда не годный человек… И пусть… И пусть я негодяй, пьяница, а все-таки я, Иван Раздольев, презираю их… Пре-зи-раю!.. – повторил он громко, раздельно и так ударил кулаком по столу, что посуда заплясала.

Полфунта пьянел с каждой минутой. Лицо его сделалось совершенно красным, глаза потускнели, а веки воспалились. Речь становилась отрывистой и почти бессвязной. Он пил, не закусывая, как истый алкоголик. Рыжик со страхом следил за ним.

– Купцы!.. – воскликнул Полфунта и снова ударил кулаком по столу. – Знаешь ли ты, что такое купец!.. А? Не знаешь?.. Купец, братец ты мой, тоже человек… У него все есть: и глаза, и руки, и ноги, и большой живот… Одного только нет – души… Вместо души у него под сердцем купон лежит… А родня моя – купцы… Понял ты, голубчик мой?.. Они купцы, а я бродяга… Десять лет меня не видали, а как пришел сегодня, через прислугу пять рублей выслали… Видеть не захотели…

Полфунта выпил, сморщился, плюнул и снова начал: – Нет, ты пойми: ведь обидно… Родная сестра… Я ее так любил… Мы были маленькие… И вдруг – не хочет повидаться… Десять лет не видала!.. Я плохо учился… Меня из гимназии выгнали… И родные прогнали… А из-за чего?.. Из-за искусства!.. Понимаешь ли, я искусство любил… Я театр любил… Ах, как я играл Аркашку!.. На Руси не было и не будет подобного Аркашки… А теперь кто я?.. Ничтожество из ничтожеств. Я пьяница и паяц!.. Балаганный паяц!.. Голубчик ты мой, Саша, я несчастный… я неудачник…

Полфунта захныкал и залился слезами. Потом он рукавом вытер глаза и, едва держась на стуле, дрожащей рукой снова взялся за бутылку. Он совершенно ослаб и размяк.

Рыжик, видя, что его благодетелю становится совсем плохо, победил чувство страха и подошел к фокуснику.

Обеими руками обхватил он пьяного и, чуть не плача, стал умолять его не пить.

– Голубчик, миленький Полфунтичек, не надо!.. – взмолился Рыжик.

Пьяная голова Полфунты упала на плечо Саньки.

– Ты думаешь, я пьян? – с трудом уже выговаривая слова, забормотал фокусник. – Нет, брат… Я ослаб… это верно… Не следовало натощак… Натощак не годится… Закушу я вот… и еще выпью… Иван Раздольев пить умеет… Он, брат, пить умеет!..

Положение Рыжика становилось безвыходным. Полфунта допился до бесчувствия, и Санька не знал, что с ним делать. Безобразный вид пьяного, его беспомощность и полнейшее отсутствие здравого смысла произвели на мальчика удручающее впечатление. Он много раз видал пьяных. Он не раз видал, как напивался Тарас Зазуля, как пьянствовал его крестный, Андрей-воин и многие другие. Но на этих людей он всегда смотрел издали, а когда они становились буйными, он убегал от них. И поэтому голодаевские пьяницы его только забавляли. Совсем иначе чувствовал себя Санька с фокусником. Этот маленький и чужой ему человек в данную минуту был для него самым близким существом в мире. От него зависела вся судьба Рыжика, потому что только он один мог его доставить на родину. И вдруг этот благодетель напивается и становится почти неодушевленной вещью. Санька приходил в отчаяние. А тут еще вдобавок их выгнали из трактира. Выгнали за то, что Полфунта ногами опрокинул стол и разбил два стакана и чайник. За посуду вычли, мелочь, оставшуюся от трех рублей, вручили Саньке, а затем обоих попросили удалиться.

На улице Рыжик совсем растерялся. Через плечо у него висел мешок, а обеими руками он держал пьяного. Полфунта буквально на ногах не стоял и всею тяжестью навалился на мальчика.

– Ты не бойся!.. – бормотал Полфунта, раскачиваясь из стороны в сторону. – Я, брат, все понимаю… Мы в Житомир пойдем… Пешком пойдем… Мы бродяги, да?.. Ты Рыжик, а я Полфунта… Беспаспортные мы… Ну и ладно… А? Денежки заработаем и…

Но тут Полфунта шлепнулся на мостовую и умолк, растянувшись на камнях. Санька, растерянный и обессиленный, встал у ног пьяного и, точно покойника, принялся его оплакивать.

Собралась толпа. Явился городовой. Рыжик, увидав полицейского, до того струсил, что чуть было не бросился бежать.

Ему почудилось, что городовой знает, что он на рассвете с ворами покушался на кражу, и что он его сейчас арестует. Но в ту же минуту Санька успокоился, так как полицейский даже не взглянул на него, а занялся исключительно пьяным.

– Ишь, натрескался! – проворчал городовой и сделал было попытку поставить пьяного на ноги, но не тут-то было: Полфунта оказался в бесчувственном состоянии.

– Рано праздник встретил! – заметил кто-то из толпы. – В крылатке, а напился, как в поддевке, – послышался еще чей-то голос.

– А ты думаешь, крылатки не пьют? Эге, еще как заливают!..

– Ему бы банки поставить, живо очнется…

– Чего зубы скалишь? Грех да беда с кем не живет…

– Братцы, аблакат нашелся… Сейчас могильную речь скажет…

Восклицания, шутки и острые словечки сыпались со всех сторон.

– Чего вы тут не видали? Разойдитесь! – крикнул городовой.

Толпа на мгновение раздалась, но потом опять сомкнулась. Рыжик стоял тут же и употреблял все усилия, чтобы не расплакаться. Городовой наконец заметил его.

– Ты был с ним, что ли? – спросил он у Рыжика.

– Да, – едва слышно ответил мальчик и опустил глаза. – Где же вы были?

– Вот там, в трактире.

– А кто он тебе: отец, брат?

– Дядя, – неожиданно для самого себя соврал Санька.

– С какой же это он радости так напился?

– Не знаю.

– Где вы живете?

– Не знаю.

– Да ты что, на самделе дурак аль прикидываешься? Такой здоровый, а все твердит одно: не знаю да не знаю.

– А может, они нездешние? – снова послышался чей-то голос из толпы.

Городовой повернул голову, презрительным и строгим взглядом оглядел того, кто без позволения осмелился вмешаться не в свое дело, а затем, обернувшись к Рыжику, спросил:

– Вы нездешние?

– Нет.

– Кто же вы? Приезжие?

– Да.

Полицейский укоризненно покачал головой и снова принялся было за Полфунту, но напрасно: фокусник был мертвецки пьян и не подавал никаких признаков жизни.

– Его бы на извозчика да в ночлежный дом, – не унимался все тот же голос, – он бы выспался и на человека стал бы похож. А то расспросы да допросы… Будто и впрямь умный аль следователь…

– Вас не спрашивают и прошу не вмешиваться! – строго провозгласил городовой, после чего снова обратился к Рыжику: – Деньги у твоего дяди есть?

Рыжик вместо ответа разжал руку: на ладони у него лежало сорок копеек.

– Сейчас я вас отправлю, – сказал городовой и остановил извозчика, который в это время проезжал мимо.

Извозчик, увидав на панели пьяного, безнадежно махнул рукой.

– И не везет же мне сегодня: на второго утопленника наезжаю! – сказал он и энергично плюнул.

– Не в часть, а в ночлежный отвезешь… И мальчика захватишь… Двугривенный получишь, – проговорил полицейский.

– Этак-то другое колесо выходит! – повеселел извозчик.

Затем он слез с козел и обратился к толпе:

– Православные, помогите багаж на дрожки взвалить.

В толпе послышался смех.

На другой день Полфунта проснулся в одном из одесских ночлежных домов с головной болью и мучительными угрызениями совести. Подле него сидел Рыжик. Вид у Саньки был больной, усталый. Вчерашний день надолго остался у него в памяти. Ему много пришлось выстрадать. Дело в том, что Полфунта не один раз, а три раза напивался в продолжение дня. Когда его привезли в ночлежный дом, он был совсем без чувств. Санька даже стал серьезно опасаться за его жизнь. Фокусника бросили на нару, куда забрался и Рыжик. Через два часа он проснулся и потребовал водки; а так как денег не было, то он тут же, в ночлежке, продал за один рубль свою крылатку. Рыжик плакал, умолял его не пить, но тот его не слушал. В третий раз он напился уже вечером. Его угощала трущобная братия за то, что он разные смешные штуки выкидывал. Никогда еще Рыжик не видал его таким скверным, неприличным и гадким. Мальчик нравственно страдал за него.

– Ты прости меня, голубчик! – охрипшим и виноватым голосом проговорил Полфунта, обращаясь к Саньке.

Лицо его было измято и казалось опухшим. Он, по-видимому, сильно страдал.

– Мы сегодня тронемся в путь… – продолжал он. – Пройдемся немного по Бессарабии, а потом уже махнем на Украину…

– Я бы домой хотел… – вставил Рыжик.

– Домой мы и пойдем. Только у нас, понимаешь ли, денег нет, так вот я хочу по таким местам пройти, где полегче… Ты, голубчик, не беспокойся: будешь дома… А пить я не стану. Слово даю тебе…

– Вот это хорошо будет! – подхватил Санька, у которого снова зародилась надежда попасть домой. – А то я страсть как напужался!

– Не напужался, а напугался, – поправил Полфунта. – Ну, теперь ты можешь быть покоен. Пока до Житомира не дойдем, капли в рот не возьму.

У Саньки точно гора свалилась с плеч. Ему стало легко и весело.

Ровно в полдень друзья вышли из Одессы.

Глава XIV
На родине

Был холодный осенний день. С утра и в продолжение всего дня моросил дождь, а под вечер в сыром воздухе замелькали большие и мягкие хлопья снега. Голодаевка, с ее жалкими домишками, в этот осенний день казалась какой-то пришибленной, придавленной. Река едва заметной темной полосой вырисовывалась в сумерках наступающего вечера. На улице не видно было ни людей, ни животных: все спрятались от ненастья. Только ветер один, завывая и свистя, разгуливал на просторе.

В хате Зазулей было темно и тихо, хотя семья была в полном сборе, а в мастерской, на верстаке Тараса, сидел даже гость, кум Иван Чумаченко.

Зазули сумерничали – вернее, Аксинья не хотела зажигать огня, потому что керосин был на исходе.

Дети Зазулей, Вера и Катя, лежали на печи. Сестры не спали. Точно птички, нахохлились они и молча напрягали зрение, не выпуская из виду мать, сидевшую у окна. Им все почему-то казалось, что взрослые начнут есть, как только они заснут, и девочки поэтому нарочно гнали сон, широко раскрывая глаза.

Зазули и кум Иван хранили глубокое молчание. Говорить было не о чем, а дела не веселили. Сапожник думал о том, зачем его нелегкая принесла сюда, и тем не менее продолжал сидеть, так как у него дома было еще скучнее. Тарас думал о том, как бы теперь хорошо было выпить с кумом по поводу первого снега и печальной погоды. А жена Тараса думала о завтрашнем дне и о том, как она без денег проживет этот день и удастся ли ей утром накормить детей. Вообще думы были невеселые. Безотрадные мысли как будто рождались от угрюмого молчания. И неизвестно, до каких пор могло бы протянуться это тоскливое безмолвие, если бы совершенно неожиданно не послышались чьи-то шаги в сенях.

Услыхав шаги, Аксинья поднялась с места. В ту же минуту дверь отворилась, и в хату вошли два каких-то человека.

– Здесь живет Тарас Зазуля? – спросил один из вошедших.

Голос был совершенно незнакомый.

– Здесь, здесь! – торопливо отвечал Тарас и тут же стал кричать на жену: – Оксана, да засвети огонь! Никого не видно…

Не успел Зазуля кончить, как Аксинья уже зажгла спичку и направилась к непрошеным гостям. Но едва только она взглянула на них, как крик радости вырвался у нее из груди: у дверей стояли Рыжик и незнакомый ей Полфунта.

– Санечка!.. Мой милый!.. Мой родимый!.. – вскричала Аксинья и, дрожа от волнения, кинулась зажигать лампу.

Подошел к дверям и Тарас, а с печи стала слезать Верочка.

Через минуту хата огласилась радостными восклицаниями, расспросами и шумным говором.

Когда первые восторги прошли и когда все немного успокоились, выступил вперед Полфунта.

– Ваш мальчик? – шутя спросил он, положив руку на плечо Рыжика.

– Наш, наш! – ответили ему хором.

– В таком случае получайте его в целости и сохранности.

– Спасибо, спасибо вам! – заговорил Тарас. – Что же вы не сядете? Садитесь, прошу вас, будьте гостем…

Последние слова «будьте гостем» Зазуля произнес дрогнувшим голосом, так как вспомнил, что угощать нечем. А он человек был хлебосольный и гостеприимный, как все украинцы.

Полфунта, точно угадав мысли Тараса, запустил руку в карман, вытащил рубль и подал его Аксинье.

– А вы, хозяюшка, – сказал он ей, – угостите нас… Мы в дороге озябли… Нам, мужчинам, водочки дайте, а рыжему мальчику вашему чайку дайте, да не крепкого, чтобы цвет волос не испортился…

– Что вы беспокоитесь? – залепетала Аксинья, принимая рубль.

– Ничего-ничего, – поспешил утешить ее Полфунта, – деньги эти не мои, а вашего сына… Вместе со мною в цирке заработал их…

– Вот как! – улыбнулась Аксинья и с лаской посмотрела на своего любимца.

Аксинья побежала в лавочку, а мужчины уселись за стол. Рыжик увидал Верочку, удивился, как она выросла, поцеловал ее и посадил рядом с Полфунтой. Катя, не умевшая еще сама слезать с печи, все время не переставала хныкать. Но на нее никто не обращал внимания. Тем временем Санька стал постепенно осваиваться и наконец осмелился заговорить.

– А Мойпес жив? – спросил он у Тараса.

– Как же, жив! – воскликнул Зазуля. – Он на другой день, когда ты пропал, вечером явился… больной, усталый… Три дня не жрал и выл и все бегал куда-то искать тебя… Думали, подохнет пес, ан нет, выходился. Он на своем месте, в сарае, лежит…

– Можно к нему?

– Сходи, ежели охота есть.

Рыжик выбежал из хаты.

– Ну-с, может, вы теперь хотите знать, где был ваш мальчик и что он делал? – спросил Полфунта, когда Санька выбежал из хаты.

– Рассказывайте, будьте добры! – подхватил Тарас.

– Послушать антиресно! – решил вставить и свое слово Чумаченко.

– Извольте! Ваш Санька был в большой школе. Называется эта школа – жизнь. Успел он только пройти приготовительный класс, но и то на добрый грош умнее стал.

Оба кума, громадные и неуклюжие, с напряжением слушали маленького человека, но при всем старании ничего не могли понять. Полфунта заметил это и заговорил более просто. В немногих словах рассказал он им всю историю приключений Саньки. Его рассказ в высшей степени заинтересовал обоих слушателей и даже Верочку, которая все время глаз не спускала с Полфунты.

Рыжик между тем, выбежав на двор, подошел к низенькому плетню и тихо свистнул. В ту же минуту из сарая вылетело что-то черное, большое и с визгом бросилось к Саньке. Это был Мойпес. Встреча друзей была поистине трогательна.

– Дорогой мой песик!.. Славненький… – прошептал Рыжик, крепко прижимая к груди голову собаки.

Пес отвечал на ласку лаской. Он не переставал вилять хвостом, радостно визжать и прыгать. Несколько раз ему удавалось положить свои передние мокрые лапы на плечи Саньки. Рыжик был наверху блаженства. Наконец-то он дома, на родине!.. Заветная мечта его последних дней сбылась, и счастливее Рыжика не было человека. Он только жалел, зачем все это случилось вечером и в такое ненастное время. Будь это днем, он всю Голодаевку обегал бы, со всеми повидался и рассказал бы о своих приключениях. Теперь ничего нельзя было поделать и приходилось ждать до завтрашнего утра.

Освободившись из объятий Мойпеса, Санька вернулся в хату. Там Полфунта рассказывал о том, как они с Рыжиком после долгих скитаний по Бессарабии и Украине попали в Киев и поступили в цирк: Полфунта в качестве клоуна и фокусника, а Санька – его помощником.

– Сорок два рубля в один месяц заработали! – добавил в заключение рассказа Полфунта.

– Ого! – удивился Тарас.

– Здорово! – подтвердил и Чумаченко.

– Э, да разве это заработок! – хвастливо заметил Полфунта. – Если бы у нас были свои костюмы да все принадлежности для фокусов, мы бы и сто заработали.

– Здорово! – повторил сапожник.

– А то сорок два рубля, – продолжал фокусник, – разве это деньги?.. Купил я себе пальтишко, сапоги, шапку, кое-как одел мальчонку – и вот все деньги.

– Деньги – вода, известное дело, – сказал Тарас.

– Вода, истинно вода! – подтвердил Чумаченко.

В это время в хату вошла Катерина, а вслед за нею явилась Агафья-портниха. Аксинья, идя в лавку, не утерпела и дала знать соседям о появлении Саньки. Агафья, со свойственной ей добротой и нежностью, горячо обняла Рыжика.

– Ах ты, сердечный мой!.. Где же ты был все время?.. А мы по тебе тут стосковались, – мягким голосом заговорила Агафья.

От этой материнской ласки Рыжику сделалось хорошо и покойно на душе, а на глазах навернулись слезы умиления и благодарности.

Катерина ничего не сказала и даже не подошла к Саньке. Она издали глядела на него и как-то странно морщила брови. Катерина была такая же худая и высокая, как всегда.

Вскоре вернулась Аксинья с закуской и выпивкой. Живо накрыла она стол, все приготовила и пригласила дорогих гостей откушать.

– Смотри, кума, как вырос мой крестник, – сказала Агафья, обращаясь к Аксинье.

– Я и то уже гляжу, – отозвалась Зазулиха, – в один год и так вырасти!

– Уж скоро полтора будет, – вставил Тарас. – За ваше здоровье! Извините, не знаю, как вас величать, – вежливо обернулся он к Полфунте, держа налитую рюмку.

– Меня зовут Иван Петрович, – ответил Полфунта и также поднял рюмку.

Мужчины чокнулись и выпили. А женщины занялись Рыжиком.

Они разглядывали его, расспрашивали о его похождениях и ласкали его. Рыжик выглядел молодцом. Одет он был довольно прилично.

– А где Дуня? – спросил вдруг Санька.

– Дуня у директорши живет, – ответила Аксинья. – Ей там очень хорошо. Маленькая барышня Надя полюбила ее, и они живут как сестры. Ее обувают, одевают… Совсем как паненка. Читать и писать учится…

– И он умеет читать и писать, – вмешался в разговор Полфунта, указывая на Рыжика.

– Как это – умеет? – удивился Тарас.

– Очень просто: я его выучил. Все лето гуляли без дела, а дни были длинные… Дай, думаю, поучу малыша: может, потом и спасибо скажет… И вот я его выучил. Кое-как читает, может и писульку нацарапать… Чего больше!

– Спасибо вам, добрый человек, что сироту не оставили, – поклонилась ему Аксинья.

– Это верно, что спасибо, – вставил свое слово Чумаченко и выпил вторую рюмку.

– Известное дело, спасибо, – сказал Тарас и тоже выпил.

– Вот я вам каким Рыжика вашего доставил!.. – проговорил Полфунта. – Теперь мое дело – сторона. Завтра отправляюсь в путь, а вам на память оставлю Саньку. Да, кстати, а переночевать у вас мне можно будет?

– Да что вы спрашиваете! Конечно, можно. Даже рады будем, – сказала Аксинья.

– Очень рады будем, – вставил Тарас и в третий раз выпил.

– Да вы поживите у нас денька два. Куда вы в такую погоду пойдете? Поживите, мы рады будем, – совершенно искренне стала упрашивать Аксинья.

– Очень вам благодарен. Я бы с удовольствием пожил у вас, да времени у меня нет… Я счастье свое должен догнать… Вот я теперь в Житомире, а мне кажется, что мое счастье теперь в Полтаве…

– Какое же это счастье? – не на шутку заинтересовался Тарас.

– Обыкновенное. У каждого человека есть счастье, только не каждый человек умеет его беречь. Я потерял свое счастье лет двенадцать тому назад. И вот до сих пор не могу его поймать. Я уверен, что приду в Полтаву, а мое счастье махнет в Ромны. Я и в Ромны пойду, а из Ромны на Амур, в Ташкент, мне это все равно, а уж счастье свое я найду…

– А не лучше ли посидеть да обождать: может, само счастье на вас наскочит? – проговорил Тарас и налил по четвертой.

– Сидеть не годится, – уверенно заявил Полфунта. – От сиденья не получишь уменья. И придет счастье, да не сумеешь взять его. Нет, уж я завтра непременно отправлюсь. А ты, – обратился он к Саньке, – живи на Голодаевке и будь сыт. Весной, может, пройду мимо, тогда увидимся. А пока, друзья, за ваше здоровье!

Полфунта чокнулся и выпил. Аксинья поставила самовар. Чай пили до поздней ночи, так что Санька уснул не раздевшись.

На другой день Полфунта ушел, оставив Аксинье три рубля. Она было не хотела взять, но он уверил ее, что деньги для него совершенно лишняя роскошь и что они только мешают ему.

Санька проводил Полфунту до самой рощи. Там они сердечно распростились и расстались. Рыжик, немного грустный, вернулся в город в сопровождении Мойпеса, который по старой памяти не отставал от хозяина ни на шаг.

Рыжик отправился к Дуне. Был легкий морозец. Река еще не встала, но вдоль берега, точно куски стекла, уже лежали над водою хрупкие и тонкие ледяные слои. Небо было серое и неприветливое. Голодаевские ребятишки, не имея сапог, попрятались по домам, и на улице поэтому не было почти никакого оживления. Рыжику это обстоятельство крайне не нравилось, так как он хотел, чтобы все его видели.

Панычи встретили Саньку далеко не так радостно, как он почему-то рассчитывал. Он как вошел в кухню, так и оставался там все время, потому что панычи не сочли нужным пригласить его в комнаты. Случись это в другое время, Володя и Сережа наверное бы более горячо встретили Рыжика, но он явился к ним тогда, когда они сами были заняты новым происшествием в их жизни. Дело в том, что оба они поступили в гимназию и только недавно надели на себя мундиры с блестящими пуговицами. И Володя, и Сережа были страшно заняты собою и прежде всего желали, чтобы все любовались только ими и их мундирами.

Несвязный и сбивчивый рассказ Рыжика о его приключениях они выслушали довольно равнодушно, а когда на кухню пришли Надя и Дуня, они немедленно отправились к себе.

Дуню Рыжик узнал с трудом. Бывшая замарашка и босоножка превратилась в настоящую барышню.

Увидав Саньку, Дуня вскрикнула от радости и первой бросилась к нему. Искреннее и задушевное приветствие Дуни немного вознаградило Рыжика за разочарование, которое он испытал от холодной встречи с панычами.

Дуня долго и с большим интересом расспрашивала Рыжика о его жизни и о том, где он был и что с ним случилось.

Санька был очень доволен, что повидался с Дуней, хотя он ушел домой далеко не веселый. Какая-то непонятная грусть овладела им, и ему с каждой минутой становилось тоскливей. Больше всего Саньку беспокоили хмурые признаки наступающей зимы.