Текст книги "До востребования, Париж"

Как попасть в моду

#модныенедели #парижскиевремена́

Попасть в моду в Париже проще простого.

Несколько раз в год на нее выдают билеты и стоят очереди. Это недели модных показов. Настоящее несчастье для мирных жителей.

В недели модных показов Париж выглядит как советская столица во время партийных съездов: в больших магазинах толчея (правда, стоят не за колбасой, как когда-то в Москве, а за Вюиттоном с Шанелью), в главных отелях мест нет, машину на углу не поймать. Не дай бог дождь – пиши пропало. В плащах и с зонтиками на показы не ходят – девочки засмеют.

А еще говорят – праздник моды! Парижане ругаются с водителями, те пожимают плечами: «Никак не можем, месье, в Тюильри показы, все машины заняты. Почитайте лучше “Фигаро”: в этом сезоне на подиумах в моде женственность, будь она неладна!»

Для профессионалов этот ваш праздник – адова работа. Недолюбливающие друг друга модные марки вроде бы заключили договор о ненападении и не назначают показы в одно и то же время. Назначают через пятнадцать минут в другом конце города, и скачи как хочешь.

Одна надежда на то, что начало отодвинут, прозевают, начнут позже. Опоздания накапливаются, но каким-то авральным образом журналисты поспевают везде, перемещаясь с одного конца Парижа на другой. Как это им удается? Может, пользуются двойниками? Если одновременно выпустить несколько пугал в черных очках под черной вуалью, кто там разберет, где настоящая звезда критики Диана Перне? Сжала руки под темной вуалью – и вперед.

Борьба за приглашения начинается задолго до показа. Считается, что эти билеты не продаются. И по идее, в зале должны быть только специалисты-журналисты, оптовики-байеры да еще транжиры-клиенты – у марок есть квота на почетных покупателей. В этом смысле билет можно купить, но только в нагрузку к десятку сумочек «Биркин», которые тоже идут по разнарядке.

И здесь становится очевидно, что одним жизнь – конфетка, а другим – черный хлеб. Другие интригуют, уговаривают пиаров, шлют слезные письма, а одни только отмахиваются от приглашений: «Надоели! Сколько можно!»

Огромные пакеты с билетами и подарками отправляются в знаменитые главные гостиницы знаменитым главным редакторам. Помните истории про гостиничные кражи? Всякие там бриллианты Леваева, пальмовые ветви Шопара – так вот, это темы для кино. Стащить драгоценное колье – серьезная работа, себе дороже, а вот стащить комплект билетов – самое милое дело.

В спешке никто не станет заниматься поисками, намылят голову ассистентке – «смотри куда посылаешь, понимаешь!» – и возьмут у марки новые приглашения. Там почертыхаются, но дадут. Это же не партбилет потерять.

Очереди на показы выстраиваются от входа в парк, документы наизготовку. Кругом – умильно смотрящие на обилеченных граждан девушки, которые хотят пройти внутрь и быстро познакомиться с важными людьми. Но пройти внутрь – полдела. Там начинается дележ мест и вскипает борьба за первый ряд.

Раньше я думал, что такое происходит только в Большом театре. Но в малом драматическом театре показа это еще комичнее. Полно желающих занять чужой стул. Это целая наука. Главное – не зарываться. Если занял место Дианы Крюгер, тебя, конечно, выведут, а если главы модного журнала в развивающемся государстве, могут и не тронуть.

Почему на высоченных манекенщиц нельзя смотреть из второго ряда (сантиметров на пятьдесят дальше), посторонним непонятно, не каждый же раз перед тобой сядет двухметровый Андре Леон Телли с шубой Шаляпина и талией Монсеррат Кабалье. А дело-то в том, что нельзя себе позволить потерять место. С местом ты потеряешь лицо.

Кресла в первом ряду не переходят по наследству. Как когда-то членов ЦК КПСС гнали с семьей и вещами с государственной дачи в день выхода на пенсию, так и здесь отставной главред занимает место в третьем ряду – модном собесе. Ельцинская фраза «Не так сидим!» потрясла политический мир меньше, чем потрясла мир моды фотография воговской дьяволицы Анны Винтур во втором ряду. Что случилось? Чем это обернется? Чего нам теперь ждать? А может, у мадам просто носок был в этот раз с дыркой.

Публика первого ряда, второго ряда и третьего ряда разделяются куда строже, чем классы в самолете. Даже самые приличные и скромные в быту главные редакторы вынуждены скандалить, потому что должность обязывает. Сам уж не рад, вышел бы лучше и сел попить пивка в тени акации, разглядывая тот же показ в интернете. Нет, надо себя поставить! Собачься с командой пиаров, угрожай уйти, требуй жалобную книгу, но получи место в первом ряду, а то скажут, что ты не редактор, а безвольная тряпка.

Намаявшись по показам и насмотревшись на человеческие страдания, я сначала хотел вспомнить архитектурное прошлое и предложить какой-нибудь из марок устроить показ с одним первым рядом. Это ведь создаст меньше проблем, чем создает психологических проблем сословная рядная система.

Потом я заметил, что многие так и делают, вытягивая подиум в длиннейшую гусеницу. И обнаружил, что это не очень-то помогает. Публика начинает делить стулья на четные и нечетные или правые и левые.

Правые – для великих редакторов, нечетные – для лохушек. Главное в моде – это неравенство, и его надо поддерживать. Я думаю также, что этого не захотят сами бренды, потому что у них потеряется еще одна возможность делать любимым людям щедрые подарки, которые им ничего не стоят.

Посещение показов неизбежно меняет человеческие вкусы и мозги. Достаточно посмотреть на модную толпу у входа, часто более пеструю, чем вереница моделей с их «кошачьей дорожки».[5]5
  Catwalk – «подиум» (англ.).


[Закрыть]

В последний раз передо мной в очереди под жарким солнцем стоял милый восточный юноша. Коротышка в черном смокинге с бабочкой и в маленьких черных шортах с лакированными туфлями на босу ногу. Его красиво изогнутые и очень волосатые ноги необычайно привлекали фотографов. Возможно, они принимали моего соседа за знаменитого блогера по имени Bryanboy, которому Марк Джейкобс посвятил именную сумку. И напрасно, мой сосед был юн, а Браян Бой засел в первых рядах и уже совсем не boy – мальчику за тридцать.

Но околомодная публика знает: для того, чтобы попасть на прицел фотографам, которые караулят у входов, достаточно надеть что-нибудь не самое обычное, ну хотя бы шляпку. Журналы помешаны на «уличной моде», и, если вы напялите на голову сапог, ваш наряд обойдет все журналы.

Более всего здесь отличаются азиаты, которых парижская тусовка ценит за храбрость. Азиаты бесстрашны, потому что для них что черный, что зеленый смокинг – одно и то же. Так мы по недоразумению повязывали бы кимоно поверх сорочки. И великие вожди смотрели бы на нас как на безумцев. А вот модные вожди это весьма одобряют, хотя и понимают, что мир на парижских показах переменился. Умница Сьюзи Менкес уже написала про цирк моды, который с подиума опустился на улицы (найдите обязательно ее статью «The Circus of Fashion»). Это ведь здорово, потому что, стало быть, есть на свете люди, которые готовы пить отраву сами, а не поить ей других. Кроме того, это счастливое опрощение моды, которая только таким образом способна овладеть широкими народными массами.

Париж такие истории помнит – так люди, которых не пускали на аристократические балы, устраивали свои вечеринки на улицах в предместьях. Для этих увеселений было сразу несколько терминов, похожих на имена певичек из оперетки: мюзетт, гогетт, гингетт. Отсюда, в конце концов, родились Пиаф и прочие воробьи большого искусства. Если нас не пустят внутрь, что ж, повеселимся на улице. На то и модные показы, покажемся Парижу сами – чего нам смотреть на других.

Праздник, который всегда с тобой

#LouisVuitton #парижскиеместа́

Мемориальный дом Луи Вюиттона, он же музей, находится на границе Парижа, в Аньере, маленьком пригороде, куда в XIX веке переехали главные производители парижской роскоши. Дом стоит в большом саду на улице, которая, конечно же, называется улицей Луи Вюиттона. Пушкины жили на Пушкинской. Лермонтовы – на Лермонтовской.

Особняк, плавно переходящий в фабрику, спроектировали два знаменитых инженера – автор башни Гюстав Эйфель и Анри Бальтар (тот самый, что строил рынок Ле-Аль, «чрево Парижа»). Во дворе фабрики – памятный знак. 21 марта 1915 года четыре германских «цеппелина» прилетали бомбить Париж и попытались нанести удар в самое сердце будущего французского люкса. Бомба не взорвалась. Власть Гогенцоллернов пала, власть Вюиттонов – окрепла.

Сын крестьянина из Франш-Конте Луи Вюит-тон пришел в Париж пешком в 14 лет. Первый парижский магазин Вюиттона был открыт в 1854 году. С 1885-го его сундуки стали покупать самые известные люди, которым было что беречь. Вюиттоновский багаж установил правила путешествий. Тип дорожного сундука, им разработанный, был «мягким внутри и жестким снаружи». Снаружи – кожа, жесткая ткань, рейки вдоль корпуса, которые должны были уберечь кожу от царапин и облегчить скольжение на багажных полках. Металл на углах защищал самые уязвимые точки деревянной конструкции. Толстая коровья кожа с тиснением получала монограмму, рисунок, который в 1896 придумал Жорж Вюиттон, сын Луи Вюиттона, когда конкуренты стали выпускать псевдовюиттоновские сундуки. Внутри же светлое дерево обивалось шелком, сатином, бархатом. Снаружи – неприступный монолитный параллелепипед под замком, внутри – сложная архитектурная конструкция из дерева и ткани.

Сундук – важное сословное изобретение: владелец сундука не должен был его самостоятельно собирать, на то существовали слуги, и не мог его самостоятельно поднять, для этого звали носильщиков. Количество сундуков поэтому не ограничивалось. Когда на плывущий в Ленинград пароход доставляли багаж мистера Твистера, это выглядело так: «Следом четыре идут великана, двадцать четыре несут чемодана». Если Сара Бернар отправлялась на гастроли, за ней везли 75 мест багажа. Размеры и объемы уменьшились, когда понадобилось грузить багаж в автомобили и в тесные аэропланы и стало понятно, что владелец уж, так и быть, способен донести чемодан до трапа. Точно так же в наши дни появление чемоданов с колесами означало не только дизайнерскую, но и социальную революцию. Носильщики начали исчезать как класс.

Самое удивительное, что производство волшебных сундуков пережило старый мир. Их до сих пор выпускают по специальным заказам на фабрике, которая находится как раз в мемориальном отделении в Аньере. Основа сундуков здесь по-прежнему собирается и выклеивается из дерева. Тонкие рамки-нервюры и пластины светлого дерева напоминают лонжероны первых авиеток.

Дерево обычно выбирают африканское, а вот кожу – из Германии или Северной Италии. Там она лучше, потому что северный скот бережет свою шкуру, а мельчайшие царапины или укусы насекомых не дадут выполнить цельное покрытие для чемодана.

Там, где мастера работают с кожей, условия работы особенные: постоянная температура в 23 градуса и 70 % влажности. По чистоте и аккуратности все это напоминает скорее часовое ателье. У вюиттоновской кожи свой стиль, цвет и рисунок, знакомый на всех широтах: гладкий, в полосочку, в клеточку, с монограммой. Рисунок должен быть идеально подогнан и переходить с одной плоскости на другую без изменений узора. Кожу закрепляют специальными гвоздиками – на сундук уходит от 700 до 1000. Это стандарт, от которого не отступают. Зато у каждого мастера свой ритм ударов и свой порядок – забивать гвозди через один или последовательно. Они же артисты, художники.

Отделение спецзаказов – это целый институт индивидуального проектирования багажа, так что многие их произведения достойны музея, а некоторые – так и музея современного искусства. Например, багаж человека, который ни при каких обстоятельствах не желал отказываться от привычки пить кофе перед телевизором. Для него сделали сундук с телевизором, спутниковой антенной, кофеваркой и солнечными батареями – где бы он ни оказался, кофе и утренние новости ему обеспечены.

В истории заказов – гримировальный столик для актера театра кабуки. Сундук на сто моделей часов для одного швейцарского господина. Сундук на тысячу сигар для господина американского – со встроенными хьюмидорами. Набор инструментов для американского мастера татуировки. Один ученый китаец заказал мини-библиотеку с мировой классикой. Араб – чемодан для любимого и драгоценного кальяна. Американка потребовала футляр для двух хрустальных бокалов, чтобы пить шампанское в бизнес-классе из своей посуды. Заказ из России – чемоданчик на сто самых любимых колье, ожерелий и диадем из тех, что всегда должны быть под рукой. И наконец, истинный шедевр: футляр для пластмассового утенка, который имеет право путешествовать с комфортом, прожив десятилетия бок о бок со своим хозяином. Драгоценный и единственный прибыл для обмеров, застрахованный на десять тысяч фунтов, которые, впрочем, едва ли покрыли бы тяжелый моральный ущерб владельца в случае его утраты.

Марка, производящая все, что мы носим с собой, понимает, что в сундуке – и наша профессия, и наши склонности. Она готова придать им форму, обтянуть кожей, запереть на ключ для пущей сохранности. У Сергея Довлатова чемодан много лет спустя рассказывает хозяину всю его историю: «На дне – Карл Маркс. На крышке – Бродский. А между ними – пропащая, бесценная, единственная жизнь». Вот так же в чемодане обнаружилась история Эрнеста Хемингуэя, его пропащая, бесценная, единственная жизнь в городе Париже. В 1956-м Чарльз Ритц, сын Цезаря Ритца, отдал писателю (и любимому завсегдатаю ритцевского бара) багаж, пролежавший почти тридцать лет в гостиничной кладовой. Хемингуэй оставил его в «Ритце» в 1930-х. В одном из блокнотов нашлись черновики «Праздника, который всегда с тобой» – книги, увенчавшей жизнь и карьеру писателя. Неплохое вышло бы название для книги о вюиттоновских чемоданах – «A Moveable Feast». Жаль, что оно уже занято.

Донести влагу

#парижскиймарафон #парижскиевремена́

«J’aime Paris au mois de mai» («Люблю Париж в мае»), – пел Шарль Азнавур, но, видимо, он имел в виду другую парижскую весну, чем нынешнюю, щедро политую дождями. Конечно, нет худа без добра, и маленькие злые песчаные бурьки, которые стали гулять по паркам с самого конца зимы, теперь прибиты небесной влагой и не залетают ни в глаза, ни в чашку с мороженым. Но, например, ежегодный парижский марафон в этом году можно было бежать в пальто – такой в этот день дул холодный ветер.

Марафон – важнейшее парижское мероприятие. За несколько дней до его начала все только и говорят о марафоне. В любых компаниях находится человек, который либо бежал в прошлом году, либо собирается пробежать в нынешнем. Участники заранее регистрируются, едут к черту на рога к Версальским воротам получать номера. Тут же не просто вышел и побежал. Бегать каждый может. За эту честь надо заплатить – почти сто евро с носа. Сорок тысяч участников – Париж не резиновый. Цены растут каждый год, парижане злятся и обещают убежать из столицы куда подальше, но каждый год встают на старт на Елисейских Полях.

Перед началом бега группы поддержки прогуливаются вокруг и наблюдают, как за загородками разминаются храбрецы. Одетые кто как – в основном в спортивных костюмах для бега, но пиратская шляпа или заячьи уши тоже не возбраняются.

Мужчинам, чтобы выиграть, надо пробежать 42 с лишним километра по Парижу за два с небольшим часа. Для женщин – чуть медленнее, но тоже быстро и далеко. Возможно, тем самым моделируется проведение однодневного интенсивного парижского шопинга, но я бы никому не рекомендовал такую манеру передвижения по городу.

Конечно, после старта впереди немедленно оказалась группа спортсменов, в которых трудно было опознать потомственных французов. Это были бегуны из Кении и Эфиопии, самые быстрые люди на свете, с которыми никакому местному жителю, отягощенному фуа-гра, тягаться невозможно – парижане занимают место во второй, а то и в третьей десятке.

Но радостно было видеть, что местные бегуны и бегуньи вовсе не пытались оспорить у заезжих спортсменов их пальму первенства. Настоявшись и натерпевшись на старте, многие французы и француженки, выйдя на простор Елисейских Полей, быстро сворачивали на боковые аллеи, чтобы присесть в кустиках или встать у дерева. Замечательное зрелище: сколько хватает глаз, у каждой вертикали мочится по спортсмену. В этот момент чувствуется, что они выполнили свою задачу и, что бы им далее ни предстояло, главное не победа, а участие.

Некоторые бежали дальше уже налегке, некоторые, удовлетворившись этим спортивным подвигом (которому, надо сказать, нисколько не мешали прогуливавшиеся вдоль трассы полицейские), тут же отправлялись обедать, чтобы потом посмотреть по телевизору, кто все-таки добежит и кто придет первым. В соседнем ресторане марафонцев принимали с восторгом, словно вернувшихся с войны. И никакого «спортивного меню» им, разумеется, не предлагали.

Парад на Полях

#деньвзятиябастилии #парижскиевремена́

Свой национальный праздник Франция отмечает парадом 14 июля. Вы спросите меня, не странно ли праздновать победу одних французов над другими? В день взятия королевской Бастилии одни парижане ради свободы, равенства и братства поубивали других на одноименной площади. Но мы ведь тоже праздновали 7 ноября, которое было праздником не очень-то гуманной Октябрьской революции, и, как я помню, не испытывали никакого раздвоения личности. Раз партия сказала, пусть будет ноябрь в октябре, пусть пробирается медведь сквозь лесной валежник, станут птицы песни петь и расцветет подснежник.

В связи с трагическим отсутствием в Париже подходящей Красной площади главный парад проводили сначала где придется. До Первой мировой – на ипподроме «Лоншан», потом бывал он на Елисейских Полях и на эспланаде Инвалидов, символично ходил от площади Бастилии к площади Республики и не менее символично – от Республики к Бастилии, пока при президенте Франсуа Миттеране не вернулся на Елисейские Поля.

Каждый год он проходит одинаковым образом.

Войска строятся на полях от Триумфальной арки до перекрестка Елисейских Полей и маршируют до площади Согласия, где на трибуне их встречает президент с почетными гостями, а потом все расходятся выпивать и закусывать. Это ж праздник.

Смотреть на парад может по-прежнему прийти каждый желающий, готовый проснуться так рано, чтобы в 7 утра занять место у Елисейских Полей. Зрителям приходится несладко, потому что придется провести на ногах почти пять часов – и ни покурить, ни отлучиться по-маленькому.

У счастливцев есть, конечно, места на трибунах – где даже потолкаться нельзя для веселья. Но на этих трибунах – вовсе не передовики производства и не знатные люди страны, как бывало у нас. А те, кто подсуетился. Чтобы получить место на трибунах, надо озаботиться заранее – но не собирать характеристики с места работы, а всего-навсего послать письмо с просьбой на адрес Елисейского дворца или военного губернатора Парижа и, если повезет, получить ответ-приглашение.

Мне больше всего нравится начало парада. Полки выравниваются на улице в ожидании момента, когда им наконец-то скажут: «Равняйсь! Смирно!» Здесь все по-домашнему, тем более когда в строю парижане. Родственники заранее собираются возле мест, где стоят их отцы и дети, и в ожидании начала солдаты и офицеры то и дело выходят из строя, здороваются с друзьями, болтают и снова убегают на зов трубы. Один из офицеров взял к себе в строй сына и фотографировался с ним на радость толпе.

Подразделения выравниваются, военные в разноцветных мундирах – мужчины и женщины – наводят последний лоск. Командиры поспешно раздают конфетки и воду. Странно смотреть на девушек, которые, протерев сапожки, поправив блузку, припудрив щеки, переходят к тренировке с саблей перед строем.

Один из славных моментов – когда вдоль строя по пути к своей царской ложе парада проезжают президент и глава Генерального штаба, а вокруг них скачут гвардейцы-конники, как у Лермонтова, Толстого и Бондарчука. Уланы с пестрыми значками, драгуны с конскими хвостами.

Среди всадников почти шагом движется открытая президентская машина. Обычный джип военной раскраски, президент в костюме стоит и держится за поручень, единственный штатский среди военных. Забавно было в 2018 году, когда президент Макрон поссорился с генералом Пьером де Вилье и вынудил его уйти в отставку. На последнем сов-местном параде им пришлось-таки проехаться в одной машине, но они, как поссорившиеся первоклашки, смотрели в разные стороны.

Никакой особой охраны, во всяком случае видимой издалека, нет. Меж тем на параде бывало всякое – в 2002 году правый экстремист стрелял в президента Жака Ширака. Тогда 25-летний Максим Брунери пронес с собой мелкокалиберную винтовку в чехле от гитары. Теперь с гитарами на парад не пускают. Осматривают сумки, просят показать карманы, отбирают бутылки с водой и зонтики. Других предосторожностей нет. Более того, все балконы над улицей облеплены непроверенной толпой. На крыше одиноко стоит охранник и наблюдает за улицей, снайперов и спецназа не видно.

По поводу строевой подготовки никто особо не заморачивается. Я помню, на одном из парадов режиссеры решили показать взаимодействие разных родов войск. Чтобы нагляднее показать это «взаимодействие», нескольких моряков, летчиков, пехотинцев объединили в особую маленькую группу с полицейскими, медсестрами, пожарными, жандармами. Сборную команду сопровождали два суровых офицера в красных беретах, ответственных за прохождение с блеском, которые страшно шипели на подчиненных, закатывали глаза, чуть ли ни заламывали руки, пытаясь повести в ногу симпатичную, но уж очень разнокалиберную группку.

Среди участников парада есть и студенты вузов, которые пополняют офицерский корпус Франции, вроде Политехнической школы, и военные всех родов войск, и саперы гражданской обороны, и ветераны союзных армий, вышедших сводной ротой пожилых, отяжелевших, но очень гордых офицеров в разноцветных формах, разнообразных фуражках, беретах, пилотках и кепи – и с разной системой строевого шага.

После парадных колонн идет техника. По нарастающей: машины все больше и больше, все уродливее и страшнее. Время от времени броневые машины застывают в нехарактерной для утреннего времени пробке на Елисейских Полях. В эти моменты в первых рядах нюхаешь дизельные выхлопы и думаешь, что плохо у них еще с экологией. Не скоро дождемся появления полезных для окружающей среды электрических танков.

Перед нами стрелок переговаривается с водителем, приоткрыв люк. Слова долетают из-за шума мотора: ругают полицию, которая никак не может разрулить движение у президентской трибуны. Но никто из них не скажет, как можно было бы ожидать: «Опять этот чудовищный трафик! Я лучше дойду пешком!» Настоящая армейская дисциплина.

У каждого подразделения своя форма: у одних цветные, почти театральные исторические мундиры, другие маршируют в камуфляже. Одни машут саблями, другие несут автоматические винтовки. Подразделения в цветах бывшей колониальной конницы – спаги – давно пересели на бронетранспортеры, но на парад выходят в своих белых плащах и красных кушаках. Альпийские стрелки всегда узнаются по огромным черным беретам-«тортам» и маршу «Сиди Брахим». Как обычно, в белых кепи проходят бойцы Иностранного легиона, говорят, среди них полно ветеранов славной российской армии. Очень живописны «пионеры» – саперы легиона с бородами, в кожаных фартуках и с топорами, которые идут впереди, а за ними несут звенящую «китайскую шапку»: начищенную медную штуковину с кисточками и колокольчиками. Вот только зуавов в красных фесках не осталось. В Париже зуав один – под мостом Альма, караулит наводнения.

Пожарные в блестящих касках – любимцы парижан, для них приберегают настоящую овацию. Здесь любят пожарных еще и за то, что ночью во всех частях начнутся традиционные балы пожарных, куда парижане и парижанки каждый год приходят потанцевать и повеселиться. Вчера я спросил у милой дамы в моей прачечной, что это такое – бал пожарных? Она зарделась и сказала: «Ну я ходила, конечно… Но тогда я была помоложе…»

После парада военные, как обычно, отправились брататься с гражданским населением, курсантов разобрали по домам. Передо мной в метро спустилась пожилая дама, несущая под мышкой сумочку Chanel и парадную саблю – явно внук попросил отнести домой, пока он повеселится с приятелями.