Текст книги "Кому я должен? Часть 1"

Я просто сочинял, совсем не озадачиваясь последующей сохранностью написанного, и зачастую просто выкидывал рукописи, поскольку это не имело особого значения: Саша С. это уже слышал, повторно читать было моветоном, а, кроме него, моим творчеством никто так и не заинтересовался. Хотя не совсем так. Позднее, когда я, наверное, уже ничего не писал, моими стихами неподдельно заинтересовалась одна девушка, впоследствии ставшая моей женой (а может, она этим меня и подкупила?). Я позволил ей тогда поковыряться в моем ящике, откуда она взяла кучу листочков бумаги с написанными корявым почерком стихами. Конечно, это была небольшая часть от реально написанного и утерянного. Она их так и хранила, и уже через много, много лет из этой кучи бумаги она отобрала небольшую часть по цензурным и этическим соображениям и издала мой сборник стихов на сто сорок страниц.

Это я не хвалюсь вовсе, а всего лишь пытаюсь передать реальный масштаб наших скромных поэтических встреч. Это было мощно и по-настоящему вдохновенно! Я не берусь оценивать свое творчество, потому как абсолютно не компетентен в этом. Да и как в принципе можно оценить поэзию? Это как женщина. Истинная красота рождается индивидуальностью, которую способен заметить и оценить совсем не каждый мужчина, а только особый и столь же индивидуальный. Так и рождаются браки. Точнее, так они реализуются, а рождаются они на небе. Нет, ну есть, конечно, некие стандарты (светлые волосы, голубые глаза, фигура девяносто шестьдесят девяносто), но то, что нравится всем, – это уже попса и проституция. И уж точно такие браки или отношения не могут рождаться на небе, оттого и длятся совсем недолго. Наши с Сашей С. стихи были не попсой, хотя зачастую он и старался тогда что-нибудь написать на широкую публику. А потому и оценок здесь не может быть в принципе. Стихи понравились моей жене, я достаточно ее знаю и уверен, что это не лесть, а значит, я не зря все это делал, для меня ее высшей оценки вполне достаточно.

Пожалуй, это был период наших самых тесных взаимоотношений с Сашей С. Причиной тому не только наши схожие интересы в творчестве, и не стоит думать, что мы, как одержимые, только и делали, что сочиняли стихи и читали их друг другу. Мы были обычными студентами, достаточно спокойно относившимися к учебе на первых курсах, а потому имевшими достаточно много свободного времени и жаждущими свободы, любви и приключений. Свободы было чересчур много, и это многих погубило: в дальнейшем они вместо продолжения учебы внезапно оказались в армии. В любви я всегда был слишком привередливым, а порой и просто брезгливым. Сашу С., как мне тогда казалось, тоже не устраивали классические взаимоотношения, и его оригинальность не позволяла быть достаточно любвеобильным. Что же до приключений, то они были всегда. Ну или почти всегда, пусть и безобидные, без тяжелых травматических последствий («Что же это за приключения?!» – может кто-нибудь возразить мне), но они были.

Это продолжалось не так уж и долго, поскольку после второго курса Саша С. ушел из института и впоследствии поступил в какой-то московский литературный университет. Это все выглядело очень красиво, возвышенно и логично по определению: имея глубокую склонность к литературе, к поэзии в частности, он не мог больше терять времени, заставляя себя изучать технические дисциплины, а непременно должен был бы реализовать себя в своем настоящем призвании, поэтому он вроде как принял решение бросить технический вуз и поступить в престижный столичный литературный университет. Ломоносов, не иначе. Жаль только, в Москву на маршрутке поехал, пошел бы пешком – цены бы ему не было. Но в моих глазах, а я был очень близок к нему в то время, происходило все намного проще. Как и многие студенты младших курсов, задурманенные вкусом внезапно нахлынувшей свободы, Саша С. в один момент просто не справился с учебным планом. У студентов было в порядке вещей двигаться по самой грани учебного процесса, в последний день или даже ночь писать полугодовую курсовую, а также, придя на экзамен и стоя у двери, пытаться хотя бы у кого-нибудь найти лекции и прочитать материал. Это было тоже своего рода приключением, но были и те, кто выпадал за эту грань. Саша С. оказался именно из тех, только, в отличие от всех остальных, он утверждал, что принял самостоятельное решение задолго до этого. Но, так или иначе, выглядело это очень убедительно и мощно, этакий поступок: просто взять и уйти из института.

Процесс поступления в литературный вуз тоже описывался им очень красочно, но, по моим сведениям, вместо сорока человек на место, как утверждал он, конкурса там практически не было, и процесс поступления не сопровождался сложностями.

Так или иначе, наше общение практически перестало иметь место, поскольку жили и учились мы в разных городах, писать письма на бумаге было сущей глупостью, а, поскольку компьютерный бум только еще набирал свои силы, возможности общения через электронные средства коммуникации не было. Была у меня один раз идея: отправить с почтовым голубем свое новое стихотворение на его суд, но потом меня быстро отпустило, и голубя я тоже отпустил. Стихи, кстати говоря, я еще писал какое-то время по инерции, но былого энтузиазма уже не было, а позже я и вовсе счел все это бредом.

Литературный университет Саша С., насколько я знаю, тоже так и не закончил. И предлоги были тоже самыми наиблагороднейшими: вроде как кто-то из преподавателей не смог понять его творчество. Все это звучало очень пафосно, но уже как-то малоубедительно. Между нами образовалась огромная пропасть, разделяющая наши интересы. Я окончил университет уже женатым человеком и отцом своего первого ребенка и сразу же с головой кинулся в работу. Цели были самые благородные – достичь успехов и финансового благосостояния для своей семьи. Я много работал, а значит, и результат со временем не заставил себя ждать. С Сашей С. мы встречались время от времени, но это время нас разделяло. Он продолжал всем читать тот единственный стих, один из первых, который был наиболее удачным и который все давно уже знали наизусть. Я высоко ценю его творческий потенциал, но раскрыть его он так и не смог или не захотел. Поэтому, когда после всех этих благородных выпадов с литературным университетом он так ничего и не написал нового и по-настоящему стоящего, я перестал воспринимать его серьезно. Он продолжал быть оригинальным, но эта оригинальность, так подходившая молодому юноше, на уже повзрослевшем дядьке выглядела глуповато. А может быть, это я, увлекшись проблемами семьи и карьеры и абсолютно отдалившись от творчества, начал так все это воспринимать.

Однажды он совершил поступок, сохранивший мои симпатии к нему еще на долгие годы: он подарил мне свою картину. Не знаю, когда он начал писать картины. А может, это и громко сказано, что он начал писать, поскольку, кроме подаренной мне, ни одной его картины я больше не видел. Возможно, он что-то скрыл от меня? Нет, это невозможно. От меня он мог скрыть что угодно, только не свое творчество. Да и вообще он не тот человек, который может что-то скрывать, особенно из своих достижений. Хвастун еще тот, Мюнхгаузен меркнет рядом с ним… Ладно, про картину я. Небольшого размера, сорок на пятьдесят или около того. Весь холст просто размалеван мазками цвета экскрементов: что-то такое коричнево-зеленое, но с преобладанием все-таки коричневого. Наверняка это что-то символизировало. Редкие проблески зеленого наверняка символизировали зеленую траву и жизнь, а коричневое символизировало помет. Что ж, получается такой вывод, что дрянь в жизни победило? А для чего тогда я еще живу и стараюсь помогать людям? Нет, не так, смысл другой. Много коричневого – это действительно много дряни в нашей жизни, а маленькие проблески зеленого – это я! Это символизирует меня! Я здесь! Я живу и борюсь с дрянью!.. Конечно, вряд ли он вообще о чем-то таком думал, когда рисовал эту картину. Хотя зря. Если бы я ему рассказал все свои ассоциации и мысли, наверняка он бы возомнил себя художником, может, еще бы пару картин написал или для разнообразия поступил со временем в какой-нибудь университет художественных искусств и всем рассказывал бы, какой там был конкурс и как он всех очаровал своей единственной картиной…

Мазки были не единственным содержанием нетленного полотна. Еще по центру прослеживались невыразительные глаза – все того же коричневого цвета (дрянь за нами смотрит!) – и над глазами суровые брови. Все бы ничего, но краска была не единственным содержанием картины. Еще была глина. Между глаз и чуть ниже располагался слепленный из глины и приклеенный на холст объемный нос, а еще ниже – подумать только! – рот. Из глины. Наподобие того, как мои дети, лет так трех от роду, катают пластилин между руками, и тогда получается этакая палочка, а вот если ее еще так же небрежно свернуть в овальчик, то это точно будет рот для Сашиной картины.

Смех смехом, но картина мне очень понравилась. Эти несуразные мазки, эти грубо приклеенные куски глины – все это было по-настоящему неподражаемо, а значит, близко ко мне. Картина называлась «Сторож». Ничего глупее придумать было просто невозможно. Я оценил этот подарок и до сих пор ценю. Картина пережила несколько переездов, в течение которых я улучшал жилищные условия своей семьи. Каждый переезд глиняный рот и нос непременно отрывались, и каждый раз я бережно приклеивал их на место. Овальный рот раскололся на две половинки, но я приклеил их близко друг к другу, так что почти незаметно. Картина и сейчас висит у меня дома в моем рабочем кабинете. Повесить ее в других комнатах дома почему-то запрещает жена.

Саша С. после своей учебы так и остался в Москве и даже вроде где-то работал, по-моему, занимался сдачей-арендой недвижимости. Не знаю, насколько он преуспел в работе, но разница между его словами и реальностью все еще продолжала расти. При каждой встрече, особенно выпив, он начинал рассказывать небылицы про свое несусветное богатство, при том, что платить по счетам в ресторанчиках обычно мне приходилось за двоих, потому что, по случайному стечению обстоятельств, он потратил миллион долларов по дороге ко мне и поэтому теперь без денег. Я помню, когда купил свою первую машину: это была ВАЗовская «десятка». Не сказать, конечно, что это престижная машина, но для тогдашней бедной России и для нашего небольшого городка машина была солидной. И помню быструю реакцию Саши С. на это событие, который выдал, что тоже заказал себе машину, просто она не конвейерная, а изготавливается на заказ, поэтому вот-вот должна подойти. Это должен был быть «Ягуар спешиал эдишн». Естественно, что в ближайшие годы ни «Ягуара», ни какого-либо другого автомобиля у него не обнаружилось. Когда я начал строить свой первый дом взамен тесным квартирам, Саша С. при первой же встрече поведал, что прикупил себе по случаю несколько гектаров земли в Сочи на Красной Поляне и что вот уже совсем скоро закончится строительство его особняка, в который он перевезет свою маму и сразу же пригласит всех своих друзей. В Сочи я тоже так и не попал, как и никто из его друзей.

При прочтении этого рисуется образ обычного болтуна и хвастуна, не видящего никаких границ для своего вранья. Тогда я тоже так думал. Может быть, потому что сам был слишком увлечен карьерой, деньгами, финансовым благосостоянием. И, пожалуй, только сейчас я понимаю, что Саша С. был просто романтиком. Настоящим романтиком с большой буквы! И, может быть, даже последним… Тем романтиком, которого во мне убили деньги, но который сейчас начинает оживать. Я понимал это раньше, в студенческое время, когда мы читали друг другу стихи, но со временем мое восприятие жизни исказилось, я изменился и, конечно, давно перестал писать стихи, а Саша С. оставался прежним: он был романтиком и продолжал писать стихи…

В одну из наших встреч разница в нашем восприятии окружающей реальности достигла апогея, и мы просто перестали понимать друг друга и даже немного поссорились. Я больше не мог воспринимать его необоснованное хвастовство, а он не мог осознать внезапно свалившихся на меня всех мирских благ. В конце концов я просто открыто указал ему на полное отсутствие какого бы то ни было реального движения в его жизни, отсутствие семьи, детей, кола, двора и т. д.

И это изменило его жизнь, изменило до неузнаваемости. Мы не общались около года, и весь этот год он упорно работал. На удачу устроился работать в один из крупнейших российских банков, пошел учиться в MBA, женился, родилась дочка, прикупил совсем не новую, но дорогую и престижную машину. Когда мы встретились с ним снова, это был уже другой человек. Конечно, он остался хвастуном, но разница между его словами и реальной жизнью значительно уменьшилась: во-первых, появились реальные достижения в создаваемом им собственном благополучии, а во-вторых, вранье его уже не было столь откровенным. Мне, может быть, приятно осознавать, что я могу вершить человеческие судьбы и менять жизнь людей, но из всех перемен в его жизни я теперь могу одобрить только рождение дочери. Он стал слишком корыстным и завистливым, и почти все наши последующие разговоры в конечном счете сводились к деньгам и стоимости предмета обсуждения. Он перестал быть прежним романтиком, хотя иногда спьяну все еще пытался читать наизусть тот единственный удачный стих – из первых…

Мы и сейчас, конечно, продолжаем встречаться, ходим вместе в сауну и иногда просто созваниваемся. Но сколь быстро меняется мое сознание в сторону отвлечения от мирских благ (я, конечно, отнюдь не ушел в отшельники, и все созданные мирские блага сохранились, может, к сожалению), тем быстрее он стремится к деньгам, стирая все святое на своем пути.

* * *

В один из осенних вечеров я просто колесил по просторной Москве (кто живет в Москве, наверное, посмеялись над словом «колесил»: скорее, постоял в пробках) по каким-то делам. Осознание необходимости заботиться о семье все еще стимулировало мою деятельность, но все меньше и меньше, а потому еще до обеда я был свободен. Я находился в центре Москвы, и где-то в этом же районе, по моим представлениям, работал Саша С., поэтому я не должен был потратить на встречу много времени.

– Привет, – ответил он на звонок тоскливым голосом, сразу же после первого гудка.

– Здорова! Говорить сейчас можешь?

Я не знаю, откуда пошла такая мода и зачем я тоже ее подцепил, но с определенного периода времени в Москве любой телефонный звонок начинался с этого вопроса, независимо от того, кому звонишь, во сколько и зачем. Раньше собеседник просто сам предлагал перезвонить позже, ссылаясь на занятость, теперь же все задавали этот дурацкий вопрос в опережение.

– Да. Нормально все, слушаю тебя, – протянул он все тем же меланхоличным голосом.

Отлично, он меня слушает. Значит, пришло самое время подумать над тем, что я хочу ему сказать. Наверное, это выглядит достаточно опрометчиво: звонить и на ходу что-то придумывать, но, по сложившемуся опыту, заготовки обычно редко срабатывали, поскольку люди, озадаченные моей просьбой о деньгах, редко вели себя однозначно и предсказуемо. Значит, мне нужны деньги. Сколько? На какой период? Период, наверное, большого значения не имеет:

просто привяжу его к следующей потенциальной встрече, когда, возможно, буду в Москве. Вопрос суммы оставался открытым. За последнее время он немного приподнялся, деньги водились, поэтому тут важно не продешевить… Сколько уже длится мое молчание? Секунду? Или две? Надо еще выиграть время.

– Как дела? Давно не виделись с тобой, – почти не думая, закинул я в телефонную трубку.

Сколько он может зарабатывать в банке в Москве, будучи мелким клерком по сопровождению каких-то там договоров? Пятьдесят тысяч? Сто, двести? Двести вряд ли, пожалуй, не более ста или немногим более, это в активе. В пассиве он содержит семью и снимает в Москве квартиру.

– Да все нормуль, работаем потихоньку. Ты чего-то пропал куда-то совсем. В Москве-то бываешь? Заскочил бы хоть когда-нибудь вечерком, пивка попили бы, поболтали.

Возможно, еще какие-то дополнительные расходы, иногда дорогие спиртные напитки, но совсем не часто, чаще все же (если не сказать постоянно) обычное дешевое бухло. Возможно, какой-то досуг, рестораны. Проститутки в Москве просто нереально дорогие. Но в любом случае излишек денежных средств должен образовываться, что-то откладывается и копится.

– Да, бываю в Москве, вот сейчас в престольной, но я все как-то одним днем обхожусь, вечером уже уезжаю, поэтому и заскочить все как-то не досуг. Ты-то малую родину что-то не жалуешь присутствием, мать когда приедешь проведать? – фраза получилась длинной и немного отвлекла на себя мыслительный процесс.

Так он же женат! И, зная его жену еще задолго до их свадьбы (мы из одного города, и, кроме того, она – сестра моего приятеля), я не сомневаюсь, что она контролирует все расходы и ведет семейный бюджет. Это плюс, с одной стороны, поскольку какие-то накопления, безусловно, в семье есть. С другой стороны – минус, поскольку она, как мне кажется, меня недолюбливала и вряд ли одобрит крупные одалживания в мою сторону. Хотя какие, к черту, плюсы и минусы? Что я могу тут выиграть или проиграть, если деньги мне реально совсем не нужны? Просто я буду знать, должен ли человеку или нет.

– Я приезжал к матери, наверное, недели три назад. Что-то занят совсем был, поэтому даже не набрал тебя. Теперь даже не знаю пока, может, недельки через две-три буду, – меланхоличность Саши С. прогрессировала таким образом, что мне казалось, что он уже дремлет.

Жена, может быть, и совершенно не при чем, наверняка у него есть пластиковая карта, на которой находится некоторая некрупная сумма денег, которую он сможет снять, есть какие-то друзья или коллеги, у которых он может одолжить денег, чтобы потом одолжить их мне.

– Ну, будешь в нашей провинции, звякни мне.

С другой стороны, вопрос заимствования слишком больших сумм денег связан с определенными сложностями, поскольку большая сумма просто даже не влезет в кошелек или даже карманы. Я чаще всего вожу с собой еще и кожаный портфель, и сегодня он со мной, можно, конечно, еще использовать его. В ходу, конечно, уже давно используются пятитысячные купюры, но все же чаще всего расчет идет в тысячных.

– Обязательно позвоню, я заранее тебя наберу, как только определюсь с поездкой, – видимо, интервалы между нашими фразами сократились, поскольку Саша С. ответил немного бодрее.

Не хотелось бы еще обременяться вопросами безопасности. Большие суммы нужно возить аккуратно, потом эту сумму надо аккуратно хранить, привезти обратно. Опять же возникает вопрос пересчета. При всем обоюдном доверии и уважении крупные суммы надо пересчитывать: и когда берешь, и когда отдаешь. Должен быть какой-то компромисс.

– Слушай, я еще чего звоню-то. У меня тут один деликатный вопрос, просто не к кому даже и обратиться.

Да уж не к кому? Едешь по Москве и видишь сотни, тысячи, миллионы людей, к которым после небольших прелюдий можно обращаться с этим вопросом. Или без прелюдий – сразу в лоб. Большой разницы нет. Предварительный диалог может как расположить к себе и способствовать даче в долг, так и, наоборот, вызвать дополнительные подозрения в реальной потребности денежных знаков.

– Валяй, – меланхоличность голоса Саши С. на этот раз звучала несколько наигранно и выдавала некоторое напряжение.

Обращался ли я к нему когда-нибудь до этого, чтобы одолжить денег? Конечно, нет. Но сейчас и речи о деньгах еще не было, звучало просто про деликатный вопрос. Может, я просто выпить с ним хочу или стихи почитать по давней памяти (пожалуй, уже слишком давней, чтобы и вспоминать об этом). Нет, все не то, была явная прелюдия, предварительные ласки, блин, подводящие к деликатному вопросу, поэтому он просто должен был бы напрячься.

– Мне денег нужно в долг.

Пауза на том конце трубки. Уснул-таки или все же задумался? А может, задумался, а потом уснул, чтобы не думать много, но тогда хоть бы трубку уже положил. Тогда, может, он сначала уснул, а потом уже задумался, поэтому и трубку не успел положить.

– Сто пятьдесят тысяч, – быстро добавил я, – на недельку, не больше, в следующий заезд обязательно отдам.

Я так и не пришел ни к какому выводу относительно якобы нужной мне суммы денег, просто в этот момент я проезжал под рекламной растяжкой «Скидки на „Митсубиси-Паджеро“ до 150 000 рублей! Только до такого-то ноября». Да и сумма, в общем-то, подходящая, не слишком большая, чтобы не укладывать пачки денег в портфель, но и, наверное, достаточная для того, чтобы Саша С. сперва глубоко задумался, а потом уснул. Или все-таки недостаточная? Неужели продешевил? Может, еще взять и добавить «долларов»? Тогда он, пожалуй, уже вообще никогда не проснется.

– Мне надо подумать, – прозвучало в трубке.

Та-а-ак, значит, ему надо подумать. Значит, сумма в принципе подъемная для него, но он все равно хочет думать. Что ж, это момент истины, сейчас все и решится. Или все же продешевил? А чего он тогда хочет думать? Нехрен тут думать, сумма ведь не единственный повод для напряга, можно ведь еще срочностью поджать.

– Саш, мне срочно надо.

«„Мазда-6“, опции на 50 000 в подарок», – гласил следующий растворившийся в пространстве рекламный баннер. А может, перегнул я палку? Может, полтинника было бы достаточно? Черт его знает, какие в этой Москве зарплаты, одним тридцатку за счастье, другие за эту же самую работу хотят не меньше трехсот. Может, я все же ошибся с его доходами?

– Насколько срочно? – меланхоличность исчезла и голос казался мрачным.

Не-е-е, самое то, и отказывать он мне не хочет, и собрать такую сумму, видимо, тоже совсем не просто. Осталось определиться со срочностью. Через полчаса? Через пять минут? Через секунду? Срочно – значит срочно. Но срочность в Москве определяется дорожными пробками, поэтому секунды и минуты отпадают в принципе. В течение получаса можно доехать в пределах района или чуть дальше. Или чуть ближе. Или вообще никуда не проехать, а простоять на одном месте.

«Кредиты на потребительские нужды. Рассмотрение в течение 1 часа… – Банк», – успел причитать я в небе над головой.

– В течение часа, не позднее, – мой голос показался мне немного издевающимся. – Так что? Выручишь?

– Мне надо подумать. Дай пять минут, я тебя наберу.

– Окей. До связи.

Прошло уже пятнадцать минут, я специально засек. Так, значит, все-таки «нет». Или он все-таки уснул. Ну и ладно, уснул так уснул, пусть спит, мне-то надо было в течение часа. Но как-то не так, как-то неправильно все. Может, я действительно перегнул с суммой? Или, может, у него просто кончились деньги на телефоне? Да мало ли что: рабочий день, срочные звонки какие-нибудь. Может, набрать самому? А почему и бы нет, я же не девушка, которой нужно выждать несколько дней после проведенной ночи, чтобы позвонить первой.

Я взял телефон в руки и увидел на дисплее входящий вызов. Звук и вибрация обычно появлялись позже на секунду или полсекунды. Ну что ж, Саша С., послушаем твои оправдания. Одновременно с началом звукового сигнала звонка я нажал на зеленую кнопку.

– Это я, – начал Саша С. не совсем оригинально, но весьма энергичным голосом. – Извини, были срочные звонки, поэтому получилось не пять минут.

– Ды фигня. Так чего там? Пролет?

– Не, в принципе все нормально, я не знаю только, уложишься ли ты в час. Жена соберет деньги, поснимает с карточек, по заначкам полазит, ну, короче, найдем. Но надо будет к ней заехать на квартиру. И еще хотел попросить тебя, если ты сегодня домой поедешь: сейф оружейный не заберешь от меня? Матери отвезти. У тебя машина здоровая, он там на входе стоит, вроде не очень тяжелый, жена в курсе.

Саша С. снимал с семьей квартиру в Юго-Западном районе, я бывал у него до этого несколько раз, поэтому быстро сориентировался по пробкам и направился по наиболее свободному маршруту. Оля, Сашина жена, сразу же на входе через порог протянула мне заранее приготовленные и аккуратно уложенные банкноты, предварительно поприветствовав и вежливо поулыбавшись. Потом заохала, пригласила меня зайти и даже чаю предложила. Видимо, вспомнила, что мне еще сейф забирать, поэтому все равно придется проходить. От чая я отказался, ограничившись стандартными фразами:

– Как ваши детишки?

– Замечательно, а ваши?

– Чудесно.

– Ох, как быстро растут…

Ну что ж, день не впустую, нашелся еще один человек, которому я должен. Чувство усталости, обычно нагоняемое Москвой, независимо от того, делал ты что-либо сегодня или нет, немного угнетало, а предстоящая двухсоткилометровая дорога не позволяла расслабиться. Еще почему-то немного тревожил мой сегодняшний заемщик. Нет, все по-честному: я попросил деньги, еще даже и время серьезно ограничил, – он все выполнил. Но внутреннее чувство тревоги и интуиция говорили мне о том, что это тот случай, когда долг придется возвращать – и по полной… Да уж, один сейф чего стоит…

* * *

С Алешей И. я познакомился в университете. Он учился на той же специальности, что и я, только в параллельной группе. Меня всегда забавляло это сложносплетение параллельно-перпендикулярных групп в учебном заведении. Очевидно, что дополнительное деление одной специальности было призвано сократить количество обучаемых в классе для большей усвояемости учебного материала. Между тем учились обе наши группы все время вместе, и наше условное разделение вносило лишь неразбериху как преподавателям, так и нам самим. Более того, большую часть лекций мы слушали вместе с еще какими-то специальностями и группами, названия которых звучали технически сложно, а потому завораживающе. Я не знал, для чего другим специалистам слушать те же лекции, что и нам. Впрочем, я, наверное, не знал для чего и нам слушать эти лекции. И еще меньше я понимал, для чего это нужно мне. Не то чтобы я был этаким гуманитарием, не способным воспринимать технические дисциплины, просто все эти дисциплины настолько устарели, а читавшие их преподаватели настолько атрофированы, что в любой бульварной прессе можно было бы почерпнуть больше технической современной информации.

Алеша И. думал примерно так же, как и я (на самом деле наверняка он думал по-другому, просто я думаю, что он думал так же, как и я), но, несмотря на это, упорно ходил на все лекции и ужасным почерком выводил какие-то иероглифы на серых листах дешевых тетрадей. После того как я несколько раз посмотрел на его почерк, я даже стал разбирать, что пишут врачи в рецептах. Худющий очкарик ростом чуть выше среднего не мог никаким образом привлечь к себе внимание. Однако привлек. Не знаю чем, не знаю зачем, но на переменах, перекуривая на ступенях учебного корпуса, мы стали болтать с ним не знаю о чем. Возможно, от безысходности, теряясь среди тысяч студентов старших курсов, уверенно снующих взад-вперед и старающихся придать своим телодвижениям особый смысл, мы не хотели придавать ничему никакого смысла, а просто, встретив знакомое по недавней лекции бессмысленное лицо, стали подходить друг к другу на переменах.

– Лекцию всю успел записать? – деловито спрашивал я его, понимая, что, кроме совместных лекций, у нас не существовало совместных точек соприкосновения.

– Вроде да, – он выдыхал при этом табачный дым, но в окружающей учебный корпус во время перемены атмосфере это было практически не заметно.

– Дашь переписать?

– Конечно, только у меня почерк плохой.

Хотел ли я на самом деле переписывать лекцию с его тетради? Вряд ли. Если б она мне была нужна, то я бы мог записывать ее сразу. А если я думал о чем-то другом, сидя на лекции, то вряд ли я убедил бы себя тратить на это свое свободное время.

– Очень быстро диктует, не успеваю записывать, – как бы оправдываясь, говорил я ничего не значащие слова.

– Поэтому и почерк у меня плохой, что быстро диктует.

– Только поэтому? – искренне удивлялся я, вспоминая кружочки, черточки и палочки в его тетради, никаким образом не напоминавшие буквы русского алфавита.

Я даже не заметил, как банальные перекуры на переменах и разговоры ни о чем превратили нас в хороших приятелей. Настолько хороших, что однажды он меня с еще одним моим другом пригласил к себе домой, с тем чтобы просто попить водки и отметить пятницу. Это была наша первая совместная пьянка, к которой мы принялись ответственно готовиться. Все приготовления сводились к выбору спиртных напитков, возможности комбинации водки с пивом, очередности приема и дозировки этих напитков. Естественно, что столь популярная тема не могла остаться незамеченной и ограничиться диалогом двух человек. Все большее количество однокурсников с интересом подключались к обсуждению с естественным бахвальством относительно своих недюжинных способностей в злоупотреблении спиртного. Разговоры доходили до историй, в которых главные герои выпивали водку чуть ли не по нескольку литров, что было, конечно, бредом для вчерашних школьников, к тому же претендующих на обучение в университете.

Однако все это хвастовство тоже не прошло даром. И поскольку все недоверие по отношению к рассказчикам опровергалось предложением доказать, то всего за пару перемен между лекциями количество приглашенных увеличилось до пяти человек. А дальше все пошло по сценарию американских молодежных комедий (которые вышли на экран гораздо позже описываемых событий), в которых каждый приглашенный с преувеличением описывал предстоящую вечеринку уже своим знакомым и без зазрения совести приглашал их тоже присоединиться. Еще через пару перемен предполагаемое количество участников предстоящей вечеринки превышало сорок человек. Алеша И. испуганно ходил между кучками людей, спорящих о необходимом количестве ящиков спиртного и совсем его не замечающих, и при этом он как-то придурковато улыбался.

Он, как и большинство, приехал учиться из провинциального городка, а проживал у своей тетки в частном доме, которая, с его слов, была достаточно молодежного поведения и потакала ему во всем. Потакала настолько, что даже позволила ему пригласить на пьянку пару своих сокурсников. Я не знаю, как он тогда ощущал перспективу привести в чужой дом полсотни студентов вместо обещанных двух, но, когда кто-то в очередной раз подходил к нему с вопросом: «Ничего, что я пригласил еще и такого-то? Он отличный парень!» – Алеша И. держался молодцом, энергично отвечал, что, дескать, это отличная идея, будет еще веселее, но уже через несколько секунд придурковатая улыбка, словно маска, опять появлялась на его лице и уже не позволяла ему разговаривать, при этом он выглядел бледным и казался еще худее. К концу учебного дня никто уже толком не знал, сколько же человек прибудет на вечеринку.