Текст книги "Рассказы о Великой Отечественной"

Новичок в бою
Василий Фёдорович Сидоров

– Вот вы два года с лишком были на фронте. Что запомнилось больше всего?

– Пожалуй, начало самое, когда я попал на фронт. Было это возле Белой Церкви…

– Белой Церкви?! Да вы, оказывается, воевали в тех местах, откуда фамилия моя, отец мой родом, – Белая Церковь и недалеко оттуда – Тараща… Я помню, вскоре после войны мы поехали с отцом туда. Хотя со времени боёв прошло три года, везде были воронки, зараставшие бурьяном, везде ржавели танки – немецких больше, наши тоже были. Обгорелые, покрытые ржавчиной… Башни сорванные валялись. В лесу взрывались дети – столько мин и боеприпасов там было разбросано. Угол дедовского дома был снесён снарядом и заделан наскоро… Бои там были очень сильные…

– А я не успел этого даже понять. Немцы тогда пытались отбить у нас эту Белую Церковь, мы отбивались. На окраине городка там горка такая…

– Да! И дорога к мостику, к речке!

– Вот-вот. Мы, значит, наверху, а снизу на нас идут шесть танков. Мы здесь, а чуть правее – командир взвода. Я сейчас и не помню уже фамилию. Контузило его в том бою.

– А пушки какие у вас были?

– 76-миллиметровки. Когда мы учились, то осваивали их, образца 1930 года, а когда на фронт отправляли, уже выдали нам новый выпуск. На резиновом ходу.

– Они полегче ходили?

– Теоретически полегче, но понять это мы в общем-то не успели. Пришлось потаскать их на плечах: то бензину нет, то ещё чего… Вот и в Белой Церкви так было как раз, когда размещались перед боем. И вот пошли на нас шесть танков.

– А у вас батарея была?

– Да, но она у нас была разбросана, не в одном месте. По разным точкам тут же, в Белой Церкви, на танкоопасных направлениях, где командиры предполагали атаку. И вот вышел из-под горы танк и нацелился прямиком на нас.

Стали обороняться. Один ящик открыли, четыре снаряда выпустили бронебойных. А что по танку четыре снаряда? Тут у нас ещё и осечка вышла – гильза на месте, заряд на месте… А он идёт на нас. Разрывы то влево, то вправо ложатся. Метров сто ему оставалось до нас, и тут как шарахнет! Снаряд разорвался прямо на позиции. Слышим команду: расчёт, в укрытие! И все скрылись туда, где у нас щель была вырыта. А я отстал…

Позже я посмотрел свою шинельку – дырок в ней видимо-невидимо, вся пробита, так густо пули и осколки шли. Но это потом я заметил, а тогда что-то бежать трудно стало. Боли сгоряча-то не почувствовал, а сунул руку в валенок – я в валенках был, – а там кровищи-то! Ну ещё несколько шагов сделал, чувствую, не могу уже. А тут, слушай, подвезло, счастливый случай: прямо на меня на лошади выехал санитар со стороны Белой Церкви. Подхватил меня и назад. Помню, эстрада там была такая летняя, в парке, что ли, на ней когда-то дети выступали, наверно. Положили меня на эту эстраду, санинструктор перевязку сделал давящую, чтоб кровь остановить, записку написал, как положено: перевязка сделана тогда-то и тогда-то. Потом машина подошла, стали меня грузить, а я всё: где автомат мой? Дали автомат и на машине увезли в медсанбат.

И началась обычная военная канитель для раненых. Там перевязали ещё раз, потом нас, шестьдесят человек, отправили в Киев, там шесть дней полежал, потом в другой госпиталь…

– Покочевали, значит, по госпиталям?

– Покочевал. Был момент – даже мимо родного дома провезли! А увезли в Пермь, там делали операцию.

– И мимо дома? Да-а… Не повезло!

– Кто знает. Не везло вроде. С самого начала, когда мы, только что обученные, необстрелянные попали туда, под Белую Церковь.

– Так это у вас был первый бой фактически?

– Первый.

– Сразу после училища?

– Ага. Мы в двух училищах были. Последнее – в Гороховце, а до того – в Нижнем Новгороде, в Горьком. Тогда его ещё бомбили, в основном автозавод, так мы работать ходили…

– То есть всё приходилось делать?

– Да. И вот после всей этой истории белоцерковской попал в госпиталь, пробыл месяц и обратно. Но обратно – не совсем, потому что в артиллерию я уже не попал.

– И ваша артиллерийская карьера на этом кончилась? Учили, учили, и вот тебе на…

– Что делать, ранение было такое.

– И так уж пошли до конца?

– Да уж, пошли, пошагали. Пехотная часть у нас была. И представляете, двенадцать километров всего не дошли до Берлина! Там закончилась у нас война. Как узнали? У нас начальником штаба был майор Беликов такой, а у него рупор какой-то, так он в него: Победа! Победа! И, слышь-ко, давай плясать!

…Всего 12 километров до Берлина не дошли…

Фиг вам! ВНОС
Александра Николаевна Логинова

Она долго отказывалась от разговора. Мотивировка у неё была одна: за годы войны не пришлось ни одного врага убить, ни даже стрелять не пришлось. Только работа.

– Но ведь для фронта, для победы?

– Ну, можно сказать, потому что мы были всё-таки в армии.

– Вы ведь были на одном из таких мест в армейском строю, которое во время войны в большинстве своём традиционно занимали девушки. Я не говорю о медицине, где женщин было очень много. Но в зенитной артиллерии тоже служили многие, вот как вы. Как попали-то в противовоздушную оборону?

– Да как… Увезли нас из военкомата в сорок втором году. Учили два месяца. Ну, это у всех одинаково было: силуэты, направления, высота, дистанция… А уже в мае всех развезли по постам. Положение на фронтах тяжелейшее было, а на постах в батареях были тогда мужчины. Видимо, тогда командование и решило заменить их нами, для этого и учили. Когда нас привезли, у нас еще был командир поста Галстян, армянин. Но он был всего несколько дней, чтобы мы освоились, а потом его, как и всех ребят, что тут были, отправили на передовую.

– Кстати, вы ещё не сказали, куда вас определили.

– Пост ВНОС. Потом ещё называли женским монастырём.

– А вы знаете, современные люди, которые в войне не участвовали, встречаются с этим словом ВНОС и даже улыбаются – смешное слово. Вот вы для них его и растолкуйте.

– ВНОС – это сокращённые слова: воздушное наблюдение, оповещение, связь…

…После войны наша семья переехала в большой город. Многое из тогдашней послевоенной жизни осталось в памяти. В том числе и такая деталь: на высоких – в четыре, даже пять этажей (они казались мне такими громадными!) – домах, на крышах были сделаны маленькие деревянные будочки с открытыми площадками, совсем как вышки для часовых. Когда я спросил, для чего это, то услышал в ответ: ВНОС. Так я впервые встретился с этим словом.

– То есть вы дежурили, наблюдали за воздухом и в случае появления самолётов противника оповещали зенитную артиллерию?

– Да. Всё это было в 77-м отдельном батальоне, в четвёртой роте. Пост наш был в полутора километрах от деревни. На посту стояли по очереди.

– Ситуация больно знакомая. «А зори здесь тихие» напоминает.

– Сходства много. В быту, во взаимоотношениях. В драматизме – нет. У нас была больше будничная, ежедневная честная работа.

– Вы там долго пробыли на посту?

– Целый год. Когда отогнали фашистов от Москвы, и они не пошли… Раньше-то думали, что немец, не взяв в лоб Москву, пойдёт её окружать, и тогда мы оказались бы в самом центре событий. А они пошли к югу, к Сталинграду. И тогда наши посты сняли и перевели кого куда. Я попала в 201-й зенитно-артиллерийский полк, который стоял на охране крупного завода. Это тоже ПВО. Целый полк, три дивизиона. Я была в первом дивизионе.

– А какой завод-то был?

– Раньше говорили по номеру: тридцать шестой. Ну, а потом – известный завод, Рыбинский моторостроительный. Во время войны там делали моторы для самолётов. Для танков, ещё чего-то. Нам не говорили…

– Ну да, конечно, военная тайна. Усиленно охраняли?

– Очень плотно прикрывали.

– А пытались немцы разбомбить?

– Как не пытаться! Конечно. Вообще-то Рыбинск здорово бомбили. Сколько раз Волга горела! Бензин разливался по поверхности воды и горел. Страшное зрелище, когда вода горит! Там же было много заводов, и почти все они были повреждены бомбёжками. Но мы, конечно «занимались» своим объектом. Наша задача была – не подпустить самолёты к заводу. Все девять батарей работали.

– А вы из наблюдателей в кого переквалифицировались?

– Связистом я была. Линейным. После бомбёжек много работы было – исправлять всё, по столбам на «когтях» лазить приходилось. А как же! Нужно было, чтобы была бесперебойная связь. У нас, правда, и рация была.

Во время ночных бомбёжек работали вместе с прожектористами. Они недалеко от нас располагались. Они ловили самолёты немецкие в крест, а наши их били. Но позже нам повезло. Дело в том, что нас бомбить перестали… наверно, в 44-м году. И то – в начале сорок четвёртого.

– Так что последний год с лишним вы уже были как бы в запасе?

– Да. А до этого, конечно, всё время подлетали. Уж очень хотелось им завод этот разбомбить. Это большое дело для них бы было…

А вот фиг вам! Не вышло!

Бой в дыре
Иван Александрович Новожилов

– Было это возле деревни с интересным таким названием Дыра. Уж точно не помню, но где-то рядом была станция Фаянсовая и выход к Днепру, по-моему. Тогда готовилось наступление, и, как бывало в таких ситуациях, командование стало собирать мощный кулак для удара. А для этого подтянули все танки, которые были там. Надо сказать, что компания получилась довольно пёстрая – танки и самоходки собрались и наши, и иностранные – английские были «Валентайн», «Матильда»…

Ну, собрали всех. Ознакомили с обстановкой, определились, куда и в каком порядке будем двигаться. По картам всё разглядели. До самой деревни вроде бы гладко, только ручеёк небольшой дорогу пересекает. Кто-то сказал, что надо бы посмотреть на месте. Ему со смехом ответили, что разведка давно уже всё проверила, там курица вброд этот ручей перейдёт. Ну, перейдёт, так перейдёт. На том и порешили. И пошли мы в наступление. Подошли мы к этому броду, на карте обозначенному. Первый танк вошёл в речушку и завяз. Полностью и бесповоротно. Конечно, его можно вытащить, но ведь наступление, на это нет времени и возможности, задача другая. Второй танк пошёл – и не только завяз, но и подорвался на мине, установленной на дне этого брода. Потом третий… Немцы хорошо просчитали, что здесь самое удобное место вроде бы для форсирования, и подготовили нам сюрприз.

Я вижу такое дело, и по берегу левее. Идём, смотрим. Метрах в трёхстах остатки уничтоженного деревянного моста старого. То ли он сам давно вышел из строя, то ли его специально немцы разобрали, чтобы мы на брод пошли… В общем, посмотрел я на эти сваи и прикинул, что вполне по ним можно проехать, – мостик широкий был, расстояние между сваями как раз такое, что гусеницы пройдут по ним, должны пройти. Тут только не дрогнуть.

Пошли мы. Получается. Всё ближе, ближе к берегу. Когда уже вплотную подошли, я механику-водителю говорю: как только достигнешь берега, сразу резко бери вправо. Он в недоумении:

– Так ведь прямо удобнее! Дорога здесь, и берег более пологий.

– Вот потому и сворачивай. Немцы в таких местах любят ловушки ставить. Такой фугас припрячут – не возрадуешься!

– Иван Александрович, вот в этом случае ваш фронтовой опыт сработал?

– Ну, конечно. Мы тогда по крутому, правда, откосу кое-как выкарабкались. А за нами самоходка шла, ИС – тяжёлая, там командир молодой был, неопытный, не послушал он совета, отмахнулся: да ничего в этой Дыре не может быть!

Может. Ещё как может! Пошёл он прямо – и всю самоходку разнесло в клочья. Все погибли. А ведь сто пятьдесят два миллиметра калибр самоходной установки этой, тяжёлая машина, какая груда металла…

Но нужно было идти дальше. Там, на переправе, в связи с взрывом замешкались, а идти вперёд, получилось, надо нам одним. Ну, думаю, если они переправу так минировали, то дорогу до деревни – это уж само собой. Тут фугасов будет понатыкано – ой, ой!

Иногда, говорят, думать не мешает. Вот и я стал думать. Если на переправе мины, если на дороге, скорей всего, мины, то где их не будет? На поле? Там тоже можно мины посадить, так они такими цветочками вырастут! Скорей, скорей думай, где наверняка этих чёртовых фугасов не будет?

И тогда замечаю: а ведь вдоль дороги телефонные столбы стоят, линия проходит. И я, не будь дурак, сообразил: кто же между столбами мины закладывать будет?

И пошли мы по столбам, сшибая их. Хорошо пошли вперёд, уже до деревни, до Дыры этой, совсем немного осталось, как получили-таки мы тоже свой очередной фронтовой урок. Это к тому, что отрываться от своих тоже нельзя, – за тобой следить некому. Слева получили мощнейший удар – немцы болванкой влепили нам прямо в борт. А у танков у наших – у КВ – возле башни была ещё броня, экран как бы защитный. И вот тут… Не хочешь, а восхищаешься: до чего у немцев прицелы были точные! Вторая болванка в то же место попала и уже пробила защитный лист, заклинила башню и прямо под сиденье артиллеристу-наводчику попала, он как раз с левой стороны сидит. И вот эта махина выбивает из-под него сиденье-кронштейн. Представляете, ощущение какое для человека?

Контузило его, конечно. сильно. До меня эта гадость случайно не дошла: я в это время почему-то взялся за лапки экстрактора – это гильзоулавливатель, в который… Короче, гильзы накопились, их выбрасывать надо было. И когда волна воздушная шибанула, я был защищён металлом этого гильзоулавливателя. Отделался тем, что мне рассекло зрачок левого глаза. От болванки, залетевшей в танк, отвалился баллистический наконечник и угадал механику в плечо. Он стонет:

– Товарищ старший лейтенант, вести машину не в состоянии, плечо отбито.

Ну, думаю, сейчас фриц по третьему разу снарядом как даст в то же место, взорвёмся – и готово… Тут ещё один момент нужно учесть: когда мы шли в бой, то всегда на броне везли ящики с патронами и запасными снарядами. А ещё паклю с собой возили, без неё никак нельзя. Так вот от удара их разбросало, а пакля загорелась. Тут я сообразил: взял пару дымовых гранат, на РГД они были похожи, и выбросил наружу, на броню. А эти дымовые гранаты выдают очень чёрный, густой дым. И получилось впечатление полное, что мы горим – гранаты сработали, пакля пылает… И отступились от нас немцы, перенесли огонь на другие машины, они к тому времени уже приближались к нам.

Я кричу механику-водителю: немедленно вылезай, освободи место мне. Он вылезает на боевую укладку. Я спускаюсь к нему и понимаю, что одним глазом ничего не вижу. Проверил второй – ага, этим чуть-чуть могу. Ну. думаю, ладно, как-нибудь управлюсь. Я на этом месте сразу развернулся, на этом пятачке, и за бугорок. Был там небольшой. А кругом ведь дым, немец по другим стреляет… Не заметили. А ведь машина беспомощная была: антенну у нас сбило, башню заклинило, экипаж весь израненный… Но добивать нас не стали.

– А дальше?

– А что – дальше? После боя своим ходом отправились на сборный пункт повреждённой техники… Потом, когда мы попали в госпиталь… Артиллериста – ни одним осколком его не повредило, но спина у него из-за контузии вся вышла из строя. Так его уложили в госпиталь сразу. Механик-водитель ещё долго руку поднять не мог. А я перевязался и таким лихом одноглазым отправился в часть – воевать.

За этот бой я получил первый орден – Красной Звезды.

– Как сформулировали – за что?

– За то, что машину сохранили в конечном счёте, – это раз. За то, что первыми нашли переправу, – два. За то, что за нами другие по телефонным столбам дошли, – это три. Ну, и потом – мы же не просто так катались туда-сюда. Мы вели непрерывно бой. Помните, я говорил про заполненный гильзоулавливатель? Мы же всё это время огонь вели! И попадали. Это четыре.

Я вот думаю: как много значат на войне мелочи! Проверили бы разведчики как следует дорогу через речушку, брод, то есть, узнали бы заранее, что дно там глинистое, вязкое, что оно заминировано, так, может быть, и не погибли бы люди и бой сложился по-другому. И мы остались бы целы.

А может быть – погибли бы… Война ведь непредсказуема.

Сестричка
Нина Фёдоровна Мягкова

Разговор у нас с Ниной Фёдоровной, откровенно говоря, не получился. В тот день то ли по нездоровью, то ли по какой иной причине, но была она не в духе, при виде оператора с камерой вообще «зажалась», и фразы из неё выскакивали с трудом, ещё и со странной периодичностью: быстро-быстро расскажет о чём-то, а потом – пауза, долго собираются мысли. Обычно я стараюсь не мешать собеседнику своими расспросами, в тот раз пришлось назойливо расспрашивать… Короче говоря, не пошёл разговор. И только потом, просматривая и расшифровывая запись интервью, я увидел в нём такие моменты, о которых другие фронтовики не говорили. Было, конечно, и общее – например, тема «женщины на войне». Но об этом сколько ни говори, никто не повторится.

– Нина Фёдоровна, сегодня многие люди у нас не очень представляют, а иногда и попросту не верят, что на передовой было очень много женщин. Вот вы были санинструктором. А санинструктор – это самый передний край…

– Вы знаете, я приготовилась рассказывать как-то по порядку… Давайте, я вам сначала расскажу, как я пошла на фронт. Сначала мы ведь курсы прошли. В 1942 году, в июле, я окончила трёхмесячные курсы сандружинниц для оказания первой помощи бойцам на фронте. А уже 13 октября пошла служить в Красную Армию. Это потом уже стали называть Советской Армией, а мы шли в Красную и становились красноармейцами.

Пришли мы тогда в военкомат, там торжественно так было, даже во время войны умели дух приподнять, праздничность чтоб была. День пробыли там, вечером раздалась команда: «По машинам!» Повезли нас к поезду, поехали. Темно, ничего не видно, куда везут – непонятно. А если б и днём, – всё равно ничего бы не поняли, потому что большинство из нас, кроме родных мест, ничего и не видели до тех пор.

А везли-то недалеко, оказались мы где-то на границе Вологодской области. Кругом один лес, большая поляна. Когда разгрузились, стали вдоль опушки натягивать палатки. Вот тут-то, на втором этапе обучения, уже не просто оказателей медицинской помощи из нас делали, а бойцов. Выдали винтовку. Изучали мы её – как пользоваться, из какого конца она стреляет, как чистить, как разбирать. Учили ползать по-пластунски, выдали противогаз, санитарную сумку…

Три недели нас обучали, и три недели мы все ползали и ползали. Локти, коленки сбиты, про себя проклинали всё на свете. Если б тогда знать, что этим самым ползаньем многим из нас жизнь спасали!

7 ноября мы принимали присягу на верность Родине. А ещё через четыре дня мы выехали на Воронежский фронт. Вот там я и приняла боевое крещение.

Наши тогда пошли в наступление, а нам была поставлена обычная по нашей должности задача: выносить раненых, оказывать первую помощь, мёртвых стаскивать в штабеля, раненых после перевязки отправить в медсанроту. Вот это мы всё и делали.

– Ведь это всё под обстрелом?

– Всё под пулями, под огнём. Работа страшная, тяжёлая. Была ранена я тогда, на Воронежском, правда, не тяжело – вот здесь у меня два осколочка так до сих пор и остались… После ликвидации белгородской группировки нас перевели в 204-ю стрелковую дивизию, там командовал Баграмян Иван Христофорович.

– Подождите, Нина Фёдоровна. Давайте остановимся всё же. Вот вы попали на фронт. Вам было тогда…

– Двадцать лет.

– Сколько вы тогда весили?

– Бог его знает. Кто тогда на это смотрел? Не много, наверно…

– А мужики-то в большинстве тяжеленные! А как у вас сил хватало?

– Хватало. Где на плащ-палатке, где упиралась, где ногами, где как… А где и другой человек помогал. Было и так, что раненый сам ногами от земли отталкивался.

– Так и от усталости, наверно, падали?

– Падали, когда уже сил не было. Мы же, как грузчики, работали, это тяжёлая физическая работа, самая трудная, а ещё и тяжёлая в моральном отношении. Всё мы перенесли…

– Вот когда умение ползать по-пластунски пригодилось!

– Всё пригодилось. Всё пригодилось… Ползёшь, на тебе тяжесть висит, а ты его тащишь. Даже страшно вспоминать – как это всё пережили? И как нас на всё хватало? Ну, молодые были. Наверно, за счёт молодости всё перенесли, да?

– А как вы думаете, многие бы погибли, если бы вы не пришли на помощь, не вытащили бы из-под огня?

– Не думали об этом. Но сейчас, когда всё далеко позади, можно, пожалуй, сказать, что погиб бы каждый второй. Если вовремя жгут не наложишь, не перевяжешь, – человек кровью истечёт и всё. Шину не наложил сразу, – человек руку-ногу почти наверняка потеряет. Но вообще-то главное было для нас – остановить кровь… А потом уже тащишь туда, где быки или лошади были, оттуда отвозили в санроту, а оттуда – в санбат, это в 5–6 километрах от передовой.

– Бывали такие ситуации, когда немцы специально охотились за санинструкторами?

– Слышала, что бывало и такое, но у нас случаев не было. А вот их раненых мы перевязывали, поили, кормили и так же доставляли в санроту.

– Это о раненых немцах речь?

– Боже упаси было, чтобы не оказать помощь, чтобы ударить или даже выругаться. Ведь он же не виноват, что он немец. Он такой же солдат, как и наш, да? Его тоже послали. Отношение было, как к своему, как на поле боя, так и в медсанроте, медсанбате.

– Много у вас девчонок было таких, как вы?

– Трое нас было. Ещё, кроме меня, из Вологодской области девочки были – Надя и Маша. Работали вместе, спаянно. Потом уже я потеряла их, перевели нас в другую дивизию, там медсанбат был 358-й, и взяли меня хирургической сестрой. И опять пришлось на ходу учиться – что как называется, латинские термины всякие, потому что кроме операций приходилось и ночами дежурить, а тут назначения выполнять надо, лекарства знать. День отработаешь с хирургом, а потом поставят дежурить. По два, по три, по четыре дня не спали толком, не ели. И такой это конвейер страшный! Хирурги у стола работают и беспрерывно команды: «Скальпель!», «Зажим!», «Тампон!»…

А ты стоишь, как на точиле… Пока не закончится операция, вторая, третья, пока не закончится эта партия раненых, пока налёта нет, а если он есть, то всё равно стоишь и уже не ждёшь, как в самом начале: «следующий снаряд прямо в нас», «следующая бомба упадёт сюда», а просто работаешь и работаешь…

– Может человек привыкнуть смотреть на эти раны, кровь?

– Может. Это сначала тяжело. Особенно нам. Голые… Ну, девчонки же… Разденут его догола, а он лежит на столе, простынёй накроем, обрабатываем – побрить там, всё сделать… Сначала было неприятно. А потом уже – так, ни к чему. Так и должно быть, мол, это твоя специальность такая – ты должна помочь солдату. И всё в потоке, всё сливается…

Одного, правда, запомнила, был случай в медсанбате. Красивый такой парень… Я потом писала письма его родным, потом даже дома у него была. Фамилию, правда, уже сейчас не помню. Он был старший лейтенант и ранен он был очень тяжело. Дома у них рассказала я, как умирал он на моих руках – их сын и муж… Кровь ему отдала – триста граммов… Да только всё равно не помогло – самое тяжёлое ранение было: в голову, в живот. Вот такое было дело.

Ещё один случай был, помню. Обрабатывали раненого. Не моя смена была, я помогала просто. Вышла я за чем-то. Возвращаюсь – снаряд взорвался, раненого добило на столе, сестре руку оторвало. А мне повезло, значит… Осталась жива. Это где-то под Витебском было.

– Нина Фёдоровна, я знаю, что вы своего будущего супруга встретили тоже… ну, не на войне уже, а сразу после войны. Как это было?

– Такого не придумаешь. Митинг был. Стояли все, стреляли в воздух. Это в День Победы. Аккурат 9 мая. Площадь была такая большая, столько там офицеров и солдат было! Кто-то делал доклад. Не помню уже, не Баграмян ли сам? Забыла. И вот глянула я – стоит напротив. Он – совсем из другой части, я – из другой. Подошли, познакомились. Сердце дрогнуло сразу – всё! Вот оно! Через два месяца мы уже совсем познакомились! На всю жизнь. Сорок пять лет жили. Три сына, шесть внуков…