Текст книги "Рассказы о Великой Отечественной"

Вот такое было начало
Константин Ионович Маслов

– Мы стояли за Львовом…

Это так начал Маслов свой рассказ. А сами мы стояли недалеко от Красной площади небольшого посёлка, районного центра, рядом со знаменитой древней церковью, где, как сказал Константин Ионович, его когда-то крестили. И стояли мы практически на том самом месте, где был когда-то памятник русскому императору. Вот такая «география» была у нашего разговора. А говорили мы о начале войны, которую Маслов встретил на западной границе СССР, и после этого, провоевав два с лишним года, попал на оборонное предприятие, где и проработал несколько лет. И начало нашего разговора было именно о географии, а точнее – о географии, связанной с политикой, государственными интересами, другими большими вопросами, больно бьющими по одному отдельно взятому человеку.

– …за Львовом, западнее Львова, могу даже точно сказать: девяносто один километр на запад – и граница, новая, ещё не обустроенная граница СССР. А там – городок Любачев.

– Территория, которая только год как стала советской?

– Стала-то она стала, но места эти богатые, ухоженные, с самым сильным влиянием, как тогда говорили, «панской Польши». Соответственно и отношение к нам было хорошее только у бедной части населения, остальные примолкли, сжались, затаились. Прямых враждебных действий почти не было, но и симпатий ярких не было тоже. Плюс ко всему немцы насадили там «пятую колонну»…

После Испании, тамошней войны с фашистами-франкистами, это выражение в ходу было, все понимали, о чём речь, – о людях, которые молча сидят, а в нужный момент выступят с какой-нибудь пакостью или с оружием. Так вот там эта «пятая колонна» явно была. Территория нам досталась та ещё.

И началась война. Я служил с сорокового года, служил в ЛАПе, это расшифровывалось как лёгкий артиллерийский полк. Пушки у нас были 76-миллиметровые, частью на конной тяге, частью – на какой попало.

Половина пятого была… То есть там, рядом с нами, стояли палатки пехотинцев, так их подняли в четыре утра. А нас – на полчаса, на двадцать минут позже. Собственно говоря, что значит – подняли? Через нас самолёты пошли, какой тут сон?

Я в палатке был один, потому что весь наш радиовзвод, а я радистом был, ушёл в караул. Что характерно: за три-четыре дня началось у нас какое-то шевеление в командных кругах. У нас в полку был проведён боевой смотр, всем выдали «смертники» – это капсулы фибровые, велели заполнить, записать все свои данные и носить при себе вот в этом кармашке на брюках, в «пистоне» так называемом. Выдали даже на руки запасное бельё, а это уже одно означало, что надвигается что-то серьёзное, нехорошее.

Я ведь почему в палатке остался? Я был в художественной самодеятельности, вскоре готовился концерт, и меня и ещё одного парня оставили, не послали в караул. И вот утром слышу – гул. Я из палатки выскочил, гляжу – три самолёта немецкие, жёлтый и чёрные кресты. Ну, думаю, началось, Костюха! Там же не летали самолёты никакие вообще, нельзя было – это ведь граница. Короче, понял я сразу – война. Хватаю я рацию – и в батарею. А батарея уже туда направляется, в городок, в Любачев этот самый. То есть шли мы туда и не знали, что в это же самое время с другой стороны в Любачев входили немцы. Позже, когда поняли ситуацию, велено было выйти из города, потому что тогда мы не представляли, как действовать артиллерии в городе. Это потом уже, в конце войны, уличные бои с применением танков и пушек были обычным делом, а тогда… В общем, мы повернули обратно, заняли позицию и давай палить. Куда?

– Фактически наугад?

– Наугад, конечно! А где там по-умному, как положено?! Наблюдателей-корректировщиков нигде нет, командир батареи здесь же, с нами, а ему надо на командном пункте быть. А где его взять, этот КП? Его-то вообще нет! От тех минут и часов до сих пор в душе горький осадок – ни к чему мы не были готовы. И ещё по другой причине. Нам говорили, что на Западную Украину мы пришли освободителями от польско-немецкого угнетения, что народ ждал нас с нетерпением… А тут бегут из города наши солдаты, говорят, что там их из окон шпарили даже кипятком…

– Это простое население?

– Население, население… Это та самая «пятая колонна» себя показала. Не очень-то они были рады нашему приходу…

Тут новый поворот событий. Стреляли немцы довольно точно. А это значило, что кто-то корректирует огонь, и очень грамотно. Мы даже примерно вычислили, что наблюдатель – в центре города. А там – откуда можно наблюдать? Правильно, с церкви, с костёла, как с самой верхней точки. Я-то думал, что мы переместимся из зоны прямой видимости с костёла, но наш мудрый командир батареи приказал открыть по костёлу огонь. Ну, вы же представляете себе его архитектуру! Он же наверху узенький, заострённый. Не так-то просто попасть. В результате такого умного решения все снаряды пошли мимо и упали в город, где, конечно же, было мирное население. Конечно, это любви к нам не добавило. Это ж надо было, чтобы один дуролом хоть и положил несколько там немцев, но мирных людей, я думаю, намного больше…

– Вот что значит неразбериха первых часов войны!

– Да! Ну, никак мы не думали, что будем в белый свет как в копеечку палить!

…Потом мы стали отходить. Отход-то тоже был больше похож на бегство. Нам не давали вступить в бой! Отошли мы за километра четыре-пять, потом побольше, ещё побольше, разогнались… Только займёт пехота оборону, мы за ней, не успеем даже позиции оборудовать, – приказ: отходить. И вот так наотходились до Днепра. Переправились за него на левый берег, немного успокоились. Уж тут-то, думаем, встретим немца! Такую реку, такую преграду немец никак не сможет с ходу форсировать, уж не дадим! И что вы думаете? Мы были под Черкассами, а противник форсирует Днепр выше Киева, забыл, как местечко-то называлось… И в этот… – в Кременчуг. Там соединяется со своими, и мы попадаем в окружение. Ни много ни мало, а попало нас там более двух десятков дивизий! И самое главное, какая глупость получилась. – вот эта вся огромная сила оказалась разрозненной, все действовали на свой страх и риск. Тут бы нормальную связь, управление войсками, то могли дать такой отпор, какой надо бы… Могли ведь дать дрозда такой-то массой! Но – деморализованы, разброд…

И они начинают нас методично добивать. В батареях, в частности, у нас из четырёх орудий осталось по два, другие разбиты. Но всё же что-то есть, можно и подраться!

Но тут-то приходит приказ. Видел я его. Писан от руки, как записка любовная. Не знаю, какой трус или предатель писал, но сказано было чётко: взорвать орудия, поскольку мы в окружении, и выходить небольшими группами или поодиночке. Как, в общем, бог даст.

Ну, все у нас опешили от такого. Орудия ещё есть, снаряды к ним есть, хоть по танкам, хоть по пехоте. Мы ещё можем воевать! Да и уходить мелкими группами, с одной стороны, вроде легче, но с другой – и давить нас тоже легче…

Почти со слезами взорвали. Приказ в части орудий выполнен. Теперь уходить. Куда? Мы же окружены! Кругом! А вы не улыбайтесь, это я не ошибся в словах. Дело в том, что, когда охватывают противника с разных сторон, но остаются какие-то проходы, это тоже называют окружением. Мы же оказались в кольце сплошном, куда ни сунешься, везде надо через немцев пробиваться. Причём, сами-то немцы рядом, мы у них на виду со всех сторон. Вот они и стреляют, лупят минами тоже со всех сторон. Они же мины ого-го как использовали! Пока землю не перепахают, в атаку не пойдут, мина – самое основное у них оружие. Ну, куда деться с моей «мелкой группой»? В болото! И вот попёр через болото. Умный! И вот с этой самой умной мордой потом пришлось обратно пробираться через то же болото! Потому что там тоже уже никак не прорваться, там уже тоже он! В конце концов прижали нас к Днепру, пришлось его ещё раз форсировать, обратно, к немцам в тыл. Там побродили немало. Встретили каких-то партизан, вроде бы отряд. Я поглядел-поглядел, думаю: э-э, нет, Костюха, отсюда давай бог ноги, потому что отряд этот непонятный. Сидят, ничего не делают, дисциплины никакой. Эти странные партизаны-непартизаны показались мне опасными. Вроде сборища дезертиров. Это, думаю, кто-то хочет по домам рвануть.

Впрочем, с этим делом уже пришлось столкнуться до того. У нас в полку было триста призывников из Западной Украины. Так вот они, как только первые выстрелы раздались, разбежались кто куда. Все по домам, никого не осталось. Тоже ведь у кого-то головы умные были! Их бы послать служить куда-нибудь за Урал, то они, может быть, и сгодились бы, не стали дезертирами. А тут – при доме-то! Вот они все и…

Был в те дни один очень страшный момент. Это тогда, когда мы были в окружении, какие-то пушки были ещё целы. Тогда была предпринята попытка атаковать немцев. Собрали нас, человек двести, прочитали нам лекцию о… победе! Лекцию читал нам политрук со шпалой, батальонный комиссар. А вот в бой повёл лейтенант. Тот комиссар остался сзади, не пошёл. А ведь говорил: «Все вы пойдёте в бой коммунистами!»

И вот вышли мы в поле коммунистами… Тут дом, дальше поле, там кукуруза… Никаких немцев. Никого. На кого идти «ура»?

Тем не менее лейтенант даёт команду: «Ура, вперёд!» Побежали. Бежим, как я понимаю, наугад. И ещё я, как и каждый бегущий, понимаю, что нас просто подставили в роли пушечного мяса, чтобы прощупать, где у немцев слабинка. Это вместо нормальной разведки! И вот это понимание вдруг оборачивается реальностью, потому что не успели мы пробежать метров двести-триста, как на нас со всех сторон посыпались эти чёртовы мины…

Короче, залегли. И, конечно, занялись своим основным солдатским делом, святым делом – начали окапываться. На войне лопатка сапёрная – первейший друг, самый нужный спутник. Когда дело табак, какая бы мороженая, например, земля ни была, выроешь себе ямку, выроешь! Потому что жить хочешь. А тут около меня парень один лежал. Слышу – бубнит чего-то… Я ему: чего, мол, ты в землю говоришь, дай послушать, мол. А он говорит: вот хорошо вам – пехоте, артиллеристам, а у нас вот ни лопатки, ничего. Я говорю: а ты кто?

– Да коновал я, фельдшер лошадиный!

– Редкая военная специальность, – говорю. – Ну, раз так, то с целью сохранения ценных кадров для армии лови лопатку-то!

Кинул ему. Он голову быстренько зарыл, остальное уже не успел: пока мы тут под минный аккомпанемент покурили, покалякали, на нас пошли танки.

Вы знаете, когда лежишь вот так, в открытом поле, и на тебя с неба валятся мины, а вдобавок слышишь, как заревели моторы, – поверьте, что удовольствия в этом маловато. Ну, у меня-то уже глубокий окопчик вырыт, мы, артиллеристы, на войне что делаем, в основном? Стреляем? Да ничего подобного! Закапываем орудия, закапываемся сами, ой сколько земли пушкари перебрасывают! Так что окопчик у меня был по всем правилам. Посмотрел я в голубую даль, посчитал, что танков ровно шестнадцать и что прут они все прямёхонько на нас. Гранат противотанковых нет, ружья противотанкового тоже нет, одна надежда, что родная артиллерия поддержит.

Они поддержали, черти. Только вначале все с недолётом и все по нам, лежащим. Потом они начали попадать, но к этому времени танки уже прямо по нам шли, соответственно и наши лупили тоже по нам. Потом танки пошли дальше, нам надо высовываться, пехоту отсекать, а все перелёты опять по нам…

Танки идут – бьют, по танкам вся артиллерия, какая есть, бьёт, и все перелёты и недолёты – наши! Ад кромешный! Только так можно было эту ситуацию назвать. Страшнее я не знаю – может ли быть? Нет, ничего не может быть! Мины, снаряды, осколки, пули… А тут ещё откуда-то, замечаю, посыпались маленькие снаряды, зенитные. Они падают, так вот фырчат да крутятся, а потом… Они дистанционные. Потом рванёт. Увидишь такое чудо перед носом, потом одна мысль не покидает: а вдруг вот сейчас как шибанёт в ровик, в окопчик! Да между ног! С чем домой возвращаться?!

И смех, и грех. Был там момент, когда залёг я на дно, голову руками закрыл и только думал: «Ну, всё, Костюха, труба тебе! Полный …ец!»…

– Ох, небось, в таких ситуациях вы не раз вспоминали вот эту самую церковь, в которой крестили вас когда-то…

– Да, крестили меня здесь. А что касается того, о чём вспоминал… Знаешь, что солдат чаще всего вспоминает? Это маму. И мат. Ну, мы и материться не умели путём-то. А мама… Как прижмёт, так про маму и вспомнишь…

– Так ведь по большому счёту-то и воевали за неё.

– Да, это Родина, это мама. Это вот то место, где мы сейчас стоим.

На грани анекдота
Валентин Яковлевич Лиференко

– Армейскую службу я начал… ну, понятно, с момента принятия присяги, но в войска прибыл в июне 1941 года. Так что война началась, а я был молоденьким лейтенантом со стажем в несколько дней. А войну я встретил вблизи границы. Кстати, в отличие от множества трагических страниц первых дней войны, у нас это выглядело как-то несерьёзно, иногда, я бы сказал, на грани анекдота.

– Как это? Война ведь!

– Дело в том, что полк у нас был кадровый, хорошо укомплектованный, вооружение хорошее. И подготовка боевая была на уровне. Поэтому, когда пошли через границу самолёты и я, случайно оказавшийся в штабе, нёсся на грузовичке в расположение части с приказом, полк уже вышел, чтобы занять огневые позиции. Они, конечно, были определены заранее, исходя из нашего вооружения. А у нас были 76-миллиметровые орудия и гаубицы, которые и после войны до самого последнего времени на вооружении стояли, а кое-где, может быть, и сейчас стоят, точно не знаю.

– Значит, вы должны были прикрыть танкоопасное направление.

– Совершенно верно! Вот наш полк и развернулся вдоль стратегически важной шоссейной дороги. И не успели мы развернуться, а позиции там были уже подготовлены заранее, показались танки.

– То есть угадали направление!

– Да если бы! По всей вероятности, немцы давно просчитали вероятность артиллерийской засады в этом месте и главные силы не пустили по этой дороге. Но сомнения всё же были у них, потому что послали несколько этих танков – разведать, как тут обстоят дела. Короче, первый танк вырвался вперёд, и ближайшее же, первое орудие первым же снарядом попало и подожгло его. Кстати, горел он, как фанерный. Танки были старого образца, нового, тяжёлого танкового вооружения у немцев ещё не было. Вот наша пушка и прошила его. А тем временем из-за первого танка выдвинулся второй. И опять это же орудие с одного выстрела подбило и этот танк!

А вы знаете, даже некоторое разочарование у солдат было. Все выскочили на брустверы, все кричат, машут руками: да что, мол, воевать с ними! Ещё немного – и шапками закидали бы. Уже и командира орудия – Дробяско была его фамилия – поздравили, а двое-трое немцев из экипажей убегали по полю, и ни у кого в голову мысль не пришла (в том числе и у меня, это я сейчас такой умный, а тогда – ну, дурак дураком!), что это «языки», они могут дать информацию. Не догоняли. Один танк, который вторым подбили, горел на месте, а первый догорал, вращаясь вокруг оси, на одной гусенице…

Чего больше было в этом эпизоде – плюсов или минусов, – я не знаю. С одной стороны, танки подбиты, мы сами убедились, что наша механизированная дивизия отвечает требованиям войны, всё у нас есть, кроме нормальной связи. А с другой стороны – лёгкость победы ещё никому пользу не приносила. Мы были готовы к тяжелому бою, а тут…

Да, вот ещё штришок в памяти. После войны, так уж судьба повернулась, я, сделав большой военный круг, стал служить в тех местах, где началась моя военная служба. Много раз мы ездили на учения и проезжали по той самой дороге. И вот те два танка сгоревшие стояли там до 1948 или 1949 годов. И каждый раз, проезжая, я показывал на них друзьям и сослуживцам и говорил:

– Вы проезжаете мимо исторического памятника. Это одни из первых подбитых вражеских танков в Отечественной войне!..

– Ну, ладно, с несерьёзностью мы разобрались. А вы ещё сказали – на грани анекдота…

– А это тоже неизвестно – для кого анекдот. Для всей дивизии это был анекдот, а для меня…

Кстати, это тоже 22 июня было, в тот же день. Довольно скоро наши командиры поняли, что немцы пошли мимо нас на Ленинград, нас игнорировали, поэтому надо было готовиться к передислокации, чтобы поактивнее участвовать в боях. Образовалась у нас такая пауза, затишье, всему личному составу выдали гранаты.

Получил гранаты и я. Прицепил на пояс несколько «лимонок» – это круглых таких, Ф-1 назывались. Прицепить-то прицепил, а внутри меня самокритика грызёт: уж кто-кто, а я знаю, что за всё время обучения в училище мне ни разу не пришлось бросить боевую гранату. То ли экономили их, то ли считали, что артиллеристам это ни к чему, уж не знаю, но обучали нас этому делу только теоретически, а курсант – он, сами понимаете, и мимо ушей что-то пропустить может. Ну, на физподготовке бросали мы деревянные с железной оболочкой, а по-серьёзному – нет, ни разу.

И вот, зная это всё, я соображаю, что гранаты эти на сей момент для меня всё равно, что булыжники, толку от них мало, разве что немцу прямо в лоб попадёшь. А раз так, то надо попробовать хотя бы раз.

Сказано – сделано. Пошёл в сторону от позиций, а там, на краю, угловой такой окопчик был, то есть углом был вырыт.

Ладно, подойдёт. Вокруг – никого. Спустился я, снял гранату и всё сделал правильно: отогнул усики проволочные, выдернул кольцо… Всё сделал, кроме одного – надо было прижать рычаг, а я забыл. И прямо у меня в руке распрямившаяся пружина выбросила вверх всё это дело!

Я отупело смотрю на руку с гранатой и думаю – мне казалось, что очень медленные мысли у меня были, – ну, всё, сейчас взорвётся, отвоевался…

Сам не понимаю, как я из этого ступора вышел. Я её всё-таки бросил. Но опять-таки нервы подвели, и упала она прямо на бруствер, на землицу эту. А она-то давно выкопана, уже уплотнилась, и граната потихоньку скатывается в окоп, прямо на меня.

Каким уж чудом сообразил я, что можно укрыться за углом окопчика?! Сиганул туда.

Тут она и рванула.

Я остался цел, ни царапинки. Только несколько дней походил с ватными затычками в ушах – кровь шла от воздушного и звукового удара…

Но и здесь, правда, плюс обнаружился: не слышал я, как по всей дивизии анекдот про мой «подвиг» рассказывали…

Из кольца
Сергей Иванович Разуваев

– Служил я ещё до войны. Семь месяцев уже отслужил, а тут она и долбанула. В принципе все знали, что она будет, только вопрос – когда? А тут и этот вопрос сам собой снялся. У нас дислокация была далеко от границы, поэтому сразу после начала войны погрузили нас в эшелоны и привезли на станцию Добруш в Белоруссии. А оттуда уже поехали на машинах, у нас спецмашины были с оборудованием…

– А в каких это вы войсках были, что спецмашины у вас?

– Служил я в корпусной артиллерии в таком подразделении, которое называлось так: служба артиллерийской инструментальной разведки, а в быту коротко АИР. Командиром нашего дивизиона был капитан Здор. В общем, прибыли мы на Днепр. Стали. И стоим. День, два, три… Где-то грохочут бои, люди гибнут, немцы рвутся вперёд, а мы стоим. Нет приказа. Вот в такое положение никому не пожелаю попасть. Стояли две недели! Будто ждали, пока немцы сами к нам на поклон подойдут. Не знаю уж, в чём была причина. То ли забыли о нас, то ли стратегический расчёт не оправдался и силы противника пошли в другую сторону, но только самим-то немцам наше стояние, о котором они были осведомлены, доставляло немалое удовольствие.

– А откуда известно, простите за каламбур, что им это было известно?

– Очень просто. Они сбрасывали на нас, кроме бомб, ещё и пропагандистские листовки. И там среди обычных, типа «солдат, бросай винтовку, иди домой», была и такого содержания, точный текст не помню, но смысл такой: «Молодцы, артиллеристы, работа у вас отличная, за такую работу благодарим и обещаем кормить мясом, а пехоту будем кормить только сухарями».

Вот такие листовки радости нам, конечно, не доставляли. Но дисциплина есть дисциплина, и мы не трогались с места. И вот проходит две недели – двинулись. Первый бой был на шоссе Гомель – Могилёв, это на левом берегу Днепра. Остановили нас, ссадили с машин. Стоит на дороге адъютант генерала и палит в небеса из пистолета: здесь, мол, пройдёт линия обороны.

Ну, высадились мы, машины подальше отвели, укрыли… Окопы, впрочем, здесь уже были выкопаны. Стали занимать оборону. Оружие у меня было диковинное – ручной пулемёт, но не обычный, а специально приспособленный для кавалеристов, его можно было приторочить к луке седла. Вот такой старый пулемёт, ещё чуть ли не с Гражданской войны. Мы вдвоём были – шахтёр был, фамилию сейчас уже не помню, и я. И вот жиденькая цепочка солдат с одним-единственным пулемётом стала держать оборону.

Пошли немцы вечером, поздно, уже темно было. Шли с автоматами, с закатанными рукавами, пьяные. По плотности огня они в несколько раз превосходили нас, не говоря и количестве людей. Наш пулемёт, конечно, свою песню пел, но на нём долго не посолируешь. Решили подпустить поближе. И когда они подошли на расстояние броска, мы не дали им возможности сделать рывок до наших окопов – стали кидать гранаты. А с гранатами тоже закавыка. Один из наших бросил гранату… То есть не бросил, собирался бросить, и граната разорвалась у него в руках. Ну, не было у нас опыта ещё, первый раз, первый бой. А он ещё недавно верблюдов пас, какая там граната! Просил застрелить его, умолял, а нас ещё тоже война не обкатала – ни у кого не поднялась рука облегчить его мучения… Так в страданиях и умер…

Мы там немцев не пропустили. Потери, правда, тоже понесли большие. Капитан Здор был тяжело ранен, лейтенант Старчун наповал убит… А ночь уже. К утру одно из двух: или попрут они на нас ещё большими силами и полностью уничтожат, или же мы окажемся у немцев в тылу, что тоже сулит нам мало хорошего. И мы во главе с нашим комиссаром стали выбираться оттуда, пока ловушка не захлопнулась.

Решили мы двигаться вдоль линии фронта. Отступать начали тогда же, ночью, пока немцы не пошли с рассветом в атаку. Пришли к своим замаскированным машинам и тронулись. Немцы, конечно, слышали шум моторов, но что они могли ночью сделать?

Сохранились от тех дней, от того времени какие-то картинки, обрывки. Вот мы на высоте, а немцы к нам идут снизу. Откуда-то появляется танкетка. А тут речка ещё, мостик…

– Что за танкетка? Из тех, что не успели снять с вооружения?

– Ну, да, тридцатых годов лёгкая танкетка. Откуда? Ещё нам в поддержку жиденький артиллерийский огонь: одна или две пушечки полевые малого калибра… Где это, когда – всё смешалось. Потом вдруг зенитный пулемёт ударил. И он почему-то стоял на дороге… Короче, вот такие обрывки от этого отступления в памяти сохранились. Мы были тогда в 67-м корпусе 21-й армии. Корпусом командовал генерал Петровский. И весь корпус попал в окружение, а мы, благодаря идее комиссара, двигались вдоль фронта, и в окружение мы там со всеми вместе не попали. Хотя, как говорится, от судьбы не уйдёшь – всё-таки мы в окружение вляпались, но это попозже, в районе Киева.

Мы до этого погрузили на станции Ичня все разбитые в Черниговской области орудия, прошли дальше вдоль линии фронта и оказались возле Золотоноши. Чувствуете, какая была неразбериха?

Мы передвигались и действовали как бы сами по себе, никем не были востребованы, никем ни на каком месте не были приставлены… Вроде бы есть воинская часть, а вроде бы и нету…

Золотоноша, к которой мы выбрались с боями, находится в районе Оржицы. И получилось, что мы попали из огня да в полымя, прямо к чёрту в зубы, потому что любой военный историк по одному названию Оржица поймёт ситуацию. Вот только в популярной литературе почему-то умалчивают об оржицкой трагедии, и если человек не специалист, то ему это название ничего не говорит. А ведь речь идёт о нашем крупном поражении в начале войны, когда четыре наших армии попали в окружение. С большим трудом какой-то части войск удалось пробиться к своим. Мы тоже оказались там, тоже держали круговую оборону, строили переправу… Мне повезло – цел остался, но вот моего товарища Василия Созинова там тяжело ранило, мы его понесли на себе в госпиталь. А госпиталь располагался в школе, раненых полно, и врач операцию не стал делать. Абдрашитов, комиссар, к нему:

– Почему?

– Да что – не видите, что света нет?

Абдрашитов совсем взвился – достал пистолет, передёрнул и говорит:

– Сейчас и ты с белым светом попрощаешься, если не сделаешь операцию.

И фактически под угрозой оружия Созинову операцию сделали, но мы же были в окружении, поэтому о Васе я больше никогда ничего не узнал. Так же, кстати, как о комиссаре Абдрашитове, как о многих других… Мы выходили из окружения.

Выбрался я аж в Тульской области… Вот сейчас сказал это, и мысль мелькнула: как легко звучит! Из Белоруссии на Украину, потом в Россию, из области в область… А ведь это всё с боями, это всё по большей части ногами! Вы просто на автобусе проделайте такой маршрут – и то устанете, не захочется путешествовать!

– Сколько же дней длилась ваша эпопея от первого выстрела, первой очереди из пулемёта до выхода из окружения?

– Это всё держалось на «бабушкином аттестате», лесами, тропами. Это длилось до… После октябрьских праздников я вышел в район села Ивановское Тульской области.

– Ну, тут для тех, кто этого не знает, нужно пояснить, что такое «бабушкин аттестат». Если вспомнить, что денежное и продовольственное обеспечение командиров Красной Армии производилось по документу, называемому аттестатом, то «бабушкин аттестат» – это просто-напросто еда, которой наши люди, чаще всего старушки, снабжали окруженцев и всех оголодавших солдат. А если грубее, то подаяние…

– Абсолютно так. Нам этот «бабушкин аттестат» буквально жизнь спасал. Тогда я, пожалуй, впервые наглядно увидел, как много у нас добрых сердец. Были, конечно, и другие случаи, когда гнали или говорили, что у самих ничего нет. Смотришь на такого «голодающего», а у него морда поперёк себя шире. Но таких случаев всё-таки было мало. Относились к нам очень хорошо, мы же были на своей территории, это нас спасало.

В общем, вышли из окружения. Сразу – спецпроверка. Кстати, когда в современной литературе описывают подобную ситуацию, то почему-то всегда с негативным оттенком: хмурые, недоверчивые люди из «органов» трясут честных солдат вопросами…

Не знаю, ни я сам, ни те, кто проходил через это сито, не были счастливы, разумеется, но и осадка какого-то горького не ощущали. Да, хмурые, да, недоверчивые. Но хмурые от усталости, от огромной работы, им порученной. А недоверчивыми им по определению положено быть, потому что через них шли и дезертиры, и предатели, и заброшенные под видом окруженцев диверсанты.

После спецпроверки оказался я на станции Лев Толстой. Всем нам нужно было новое обмундирование, вшей было несметно. Когда вышел, пошёл в аптеку. Зашёл, спрашиваю аптекаршу:

– У вас есть что-нибудь от вшей?

– Есть, – говорит.

– Ну, так давайте мне.

– На сколько?

– На миллион.

– Миллион?! Да у нас во всей аптеке на такую сумму лекарств не будет!

– Да я не про деньги. Вшей у меня миллион…

Вот такие штрихи самого тяжёлого, конечно, сорок первого года. Кто не воевал в сорок первом, кто не отступал, тот не видел самого тяжкого, самого страшного на войне. На нас была брошена такая армия, что… Немцы даже насмехались над нами. Помните, я про Белоруссию рассказывал, про сидение без дела, про листовки? Так вот был и такой случай. Немцы сбросили в наше расположение труп еврея на парашюте. В руках несчастного корзинка, в ней бутерброды и листовки такого содержания: «Солдаты! За кого вы воюете? Ради кого?» Вот такие «подарки» издевательские мы получали от немцев.

…После проверки меня взяли работать в штаб 3-й армии, точнее – в штаб артиллерии третьей армии. Я ведь военный топограф и на фронте занимался расчётами: привязка орудий, решение задач Гансена, Потанота… Позже, с 48-й армией дошёл до границы Советского Союза. За границей не был. Вот и всё.