Текст книги "Забытые войны России"

Всего за 1812 год набрали в армию около 320 тысяч человек. В 1813 году объявили очередной 85-й набор рекрутов. Он также шел по увеличенной военной норме: 8 рекрутов с 500 душ. Тогда для армии, ушедшей в заграничный поход к Рейну, собрали почти 200 тысяч новобранцев.

«Рекрутчина» после наполеоновских войн

По окончании наполеоновских войн рекрутские наборы были уменьшены, но оставались значительными. С 1815 по 1820 год в армию забрали 248 тысяч человек. Зато три следующих года набора рекрутов не вели, только в 1824 году набрали по 2 рекрута с 500 душ, всего 54 639 человек.

Таким образом за первую четверть XIX века забрали в армию почти полтора миллиона рекрутов (8 % от численности всего мужского населения). В их числе свыше полумиллиона рекрутов взяли в армию за время войны 1812–1813 годов.

После 1824 года несколько лет наборов вновь не было, очередной набор состоялся только через три года. В связи с новой войной против Турции и восстанием в Польше в 1827–1831 годах в армию забрали 618 тысяч рекрутов.

Император Николай I был склонен регламентировать все стороны жизни, и 28 июня 1831 года появился подробнейший «Устав Рекрутский». В императорском указе необходимость принятия такого устава мотивировалась «жалобами, многократно доходившими» о беспорядках и спорах во время рекрутских призывов. Отныне 497 статей этого документа тщательно регламентировали все стороны рекрутского набора. Вся страна была разделена на «рекрутские участки» по 1000 «ревизских душ».

В 1832 году ждали введения этого нового устава, поэтому набор рекрутов не проводили, набрали только 15 639 человек из ранее не облагавшихся рекрутской повинностью евреев в западных губерниях империи. В 1834 году вышел царский указ о сокращении сроков солдатской службы с 25 до 20 лет.

Решением императора Николая I всю страну также разделили на Северную и Южную половины, в которых отныне стали чередовать ежегодные рекрутские наборы. В Северную половину вошли все прибалтийские, белорусские, центральные, уральские и сибирские губернии. В Южную – все губернии Украины, Новороссии, а также Астраханская, Оренбургская, Орловская, Тульская, Воронежская, Курская, Саратовская, Тамбовская, Пензенская и Симбирская губернии. За двадцать лет до начала Крымской войны в 1833–1853 годах в армию забрали свыше миллиона рекрутов – 1345 тысяч человек.

Крымская война с коалицией Запада вновь повысила рекрутские наборы. В 1853 году в армию забрали 128 тысяч, в 1854-м провели аж три набора – 483 тысячи рекрутов. В 1855 году набрали еще 188 тысяч. Набирали по 50–70 человек с каждой 1000 «ревизских душ», то есть пропорция набора была в три раза тяжелее, чем в 1812 году (когда, напомним, с 1000 душ брали максимум по 16 человек).

Таким образом в ходе Крымской войны за три года забрали в армию 799 тысяч человек.

От «рекрутчины» к всеобщему призыву

После Крымской войны следующие семь лет, с 1856 по 1862 год, наборы рекрутов в России вообще не проводились – эта льгота для простого народа была объявлена коронационным манифестом императора Александра II.

За это время, в 1861 году, отменили крепостное право, что фактически ликвидировало социальные основы «рекрутчины». Одновременно в среде русских военных появлялось всё больше мнений за введение какой-либо альтернативы рекрутскому призыву. Во-первых, «рекрутчина» вынуждала государство и в мирное время содержать огромную профессиональную армию, что было крайне дорого даже для большой Российской империи. Во-вторых, система рекрутских наборов позволяла успешно комплектовать регулярную армию в ходе «обычных» войн, но из-за отсутствия обученного запаса не позволяла быстро увеличить численность войск в ходе большой войны типа наполеоновской или крымской.

Всё это вынудило генералов Александра II на протяжении десятилетия после отмены крепостного права разрабатывать многочисленные проекты изменений и альтернатив рекрутской системе. Так, ещё в 1859 году срок солдатской службы в несколько приёмов сократили до 12 лет.

Однако инерция огромной системы была велика, и рекрутские наборы продолжились. В 1863 году, из-за восстания в Польше и ожидавшегося вмешательства западных держав, было проведено два чрезвычайных рекрутских набора, по 5 человек с тысячи душ. Тогда забрали в армию 240 778 человек.

Дальнейшие рекрутские наборы проводились ежегодно по 4–6 человек с тысячи душ. Эти наборы давали от 140 до 150 тысяч рекрутов в год. Всего же за последнее десятилетие существования рекрутской повинности с 1863 по 1873 год забрали в армию свыше миллиона человек – 1 323 340 рекрутов.

Окончательно рекрутскую повинность в России отменили лишь тогда, когда большая война в Западной Европе продемонстрировала, что призывная система срочной службы в сочетании с появившимися железными дорогами позволяет в мирное время отказаться от постоянного содержания большой профессиональной армии без заметного ущерба боевому качеству. В 1870 году быструю мобилизацию прусской армии на войну с Францией лично наблюдал находившийся в Германии российский министр внутренних дел, фактический глава правительства Пётр Валуев.

Увиденная мобилизация, её продуманная молниеносность и быстрый разгром Франции произвели на русского министра большое впечатление. Вернувшись в Россию, Валуев совместно с главой военного ведомства Дмитрием Милютиным подготовил аналитическую записку для царя: «Безопасность России требует, чтобы её военное устройство не отставало от уровня вооруженных сил её соседей».

В итоге власти Российской империи решили полностью отказаться от существовавшей со времён Петра системы рекрутского набора. 1 января 1874 года появился царский манифест, вводивший вместо «рекрутчины» систему срочной службы и всеобщей воинской повинности: «Новейшие события доказали, что сила государства не в одной численности войска, но преимущественно в нравственных и умственных его качествах, достигающих высшего развития лишь тогда, когда дело защиты Отечества становится общим делом народа, когда все, без различия званий и состояний, соединяются на это святое дело».

Глава 10. «Император говорил мне об еростате…»

Как Россия в 1812 году собиралась атаковать Наполеона с небес

«Уланы с пестрыми значками, / Драгуны с конскими хвостами, / Все промелькнули перед нами…» – поэтические строки Лермонтова о Бородинской битве помнят тоже все. Действительно, та Отечественная война ассоциируется у нас с бравыми гусарами и прочими уланами, с киверами, саблями, с кавалерийскими и штыковыми атаками, в прямом смысле «с конскими хвостами» и много с чем ещё, но никак не с попытками, говоря современным языком, высокотехнологичной войны.

Между тем грозный 1812 год для России стал временем ярких шагов именно в этой области – в сфере борьбы передовых технологий. Не случайно именно в тот год у нас и провели первые в мире опыты по подрыву пороховых мин электрическим детонатором, и начали первые попытки создания собственных боевых ракет. Накануне войны силы Наполеона, опиравшегося на всю континентальную Европу, значительно превосходили возможности русской армии. Поэтому подданные царя Александра I лихорадочно пытались отыскать рецепты успешного противостояния могущественному врагу не только в области «больших батальонов» – не только посредством числа штыков, сабель и пушек, но и в сфере новых технологий, новейшей техники.

Расскажем об одной такой отчаянной попытке – в угаре войны опередившей не только время, но, кажется, и сам здравый смысл.

«Для истребления величайших армий…»

«Ныне сделано открытие столь великой важности, что оно необходимо должно иметь выгоднейшие последствия для тех, которые первые оным воспользуются… Открытие сие состоит в управлении аэростатического шара, в конструкции воздушного корабля, который вмещать будет в себе нужное число людей и снарядов для взорвания всех крепостей, для остановки или истребления величайших армий…» – в марте 1812 года такое донесение из самого центра Европы отправил царю Александру I российский дипломат Давид Алопеус. Совершенно секретное послание не доверили обычному курьеру – из Штутгарта, столицы Вюртембергского королевства, на берега Невы его лично доставил секретарь русского посольства.

Вскоре сам император читал явно взволнованные строки обычно невозмутимого и многоопытного дипломата: «Позвольте, Всемилостивейший Государь, чтоб я обратил на Имя Ваше сие донесение с тою уверенностью, что Ваше Императорское Величество такого обо мне мнения, что я не в состоянии предаться в делах сумасбродным мечтам, и что я не могу быть игралищем шарлатанов и фанатиков…»

Секретное послание Алопеуса для 1812 года звучало совершенно фантастически – наверное, так в наше время мог бы восприниматься прожект какого-нибудь вечного двигателя или немедленного полета человека за пределы Солнечной системы. Однако Давид Алопеус – и царь знал это – действительно не был «игралищем шарлатанов и фанатиков», не был ни фантазёром, ни легковерным человеком.

Опытный дипломат, искушенный боец невидимого фронта, во время недавней войны со шведами в 1808–1809 годах именно Алопеус, уроженец Выборга из рода финско-шведских дворян, был резидентом русской разведки в Стокгольме. Вхождение Финляндии в состав Российской империи стало во многом заслугой и Алопеуса, его работы разведчика и дипломата. Так что к фантастически звучавшему посланию про «аэростатический шар» и «воздушный корабль» русский царь отнесся внимательно.

О воздушных шарах к тому времени знали уже немало, учитывали попытки применять их в военном деле – прежде всего как наблюдателей над полем боя. Знали даже о первых опытах управляемого полёта – и об их крахе. Об этом Алопеус прямо писал царю: «Признаюсь, я полагал опыты сии в числе тех, которые в течение 25 лет видел во всех почти городах, где я проживал, проваленными к стыду их изобретателей…»

Однако новый проект, действительно, отличался от прежних куда большей убедительностью. Даже наш современник заметит в них некоторые азы аэродинамики и весьма нешаблонного мышления. Все предыдущие попытки управляемого полёта на воздушных шарах представляли, в сущности, копирование лодки с веслами, только в воздушной среде. Проект же, описанный Алопеусом, был куда оригинальнее, предвосхитив многое из будущего авиации. Как доносил царю Алопеус, автор проекта не пытался «употребить крылья на образец вёсел», а решил присмотреться к сути птичьего полёта.

«Птицы маханием крыльев своих делают в атмосфере пустоту, которая принуждает их стремительно перемещаться в облегченном пространстве…» – так сообщал об этом дипломат и разведчик Алопеус, и такая мысль для 1812 года была настоящим научным прорывом. «По сделанным доселе расчислениям, – читал его донесение русский царь, – наиудобнейшие к действованиям воздушные корабли могут вмещать в себе 40 человек и поднимать 12 000 фунтов (почти 5 тонн! – Примеч. авт.) В числе артиллерийских предметов ожидаемо особливо большего действия от ящиков, наполненных порохом, которые, брошены будучи сверху, могут разрывом своим, упав на твердые тела, опрокинуть целые эскадроны…»

«Немедленно отправить в Россию механика…»

К посланию Алопеуса прилагались чертежи и модели. На уровне знаний даже самого образованного человека той эпохи всё выглядело очень убедительно. Сами воздушные шары тогда выглядели реализованной сказкой – так что проект создания управляемого аэростата-бомбардировщика мог показаться вполне осуществимым. Тем более убедительно он выглядел для Александра I с учётом страшных перспектив – Наполеон имел под ружьем по всей Европе почти миллион штыков, из них 600 тысяч готовились к войне с нашей страной. Русская армия при всём старании не могла равняться в численности с Бонапартовыми «большими батальонами».

Не удивительно, что накануне близкой войны Александр I попытался уравнять силы не только стратегическими замыслами «скифской войны», но и прежде небывалой техникой. Алопеус писал о возможности «построить пятьдесят таких воздушных кораблей в течение трёх месяцев». Как утопающий хватается за соломинку, так и русский царь ухватился за предложенный проект. Это мы сегодня понимаем, что замысел на том уровне производства и технологий был нереализуем – но наши предки два века назад этого знать заранее не могли.

К тому же имелись сведения о подобных опытах у потенциального противника – в Париже и Вене с 1807 года проводились работы над управлением воздушных шаров при помощи механических крыльев. Кстати, сам Наполеон, первоначально восприняв такие прожекты весьма скептически, как раз накануне 1812 года распорядился собрать всех европейских изобретателей, замеченных на ниве воздухоплавания.

Именно так в сферу интересов императора Франции попал и тот, о чьём изобретении сообщал русскому царю посол Алопеус. Уроженец Баварии 34-летний механик Франц Леппих был широко известен при королевских дворах Европы как изобретатель «панмелодикона», сложного и оригинального для той эпохи механического пианино. Послужив в молодости в армиях Австрии и Англии, Леппих быстро перешёл от музыкальных опытов к воздушным – и если большинство его коллег по увлечению рассматривали полёты скорее как коммерческое развлечение, то бывший пехотный капитан Леппих изначально работал над своим «воздушным кораблём» именно как над боевой машиной.

Изобретатель встретил 1812 год на юго-западе раздробленной тогда Германии, в Вюртембергском королевстве – то есть в сфере влияния императора Франции. Узнав об интересе Парижа к воздушным опытам, король Вюртемберга создал комиссию из профессоров местного университета, которые оценили проект Леппиха как перспективный. И вюртембергский монарх тут же умыл руки – официально распорядился выслать изобретателя за пределы своего королевства.

Понять короля можно – его владения не так давно оккупировали войска Франции, по секретному приказу из Парижа к войне с Россией уже готовились 16 тысяч солдат вюртембергской армии. Но при этом Фридрих Вильгельм Карл, так звали короля Вюртемберга, по материнской линии был двоюродным дядей царя Александра I и даже когда-то при Екатерине II служил генералом русской армии. Словом, король попытался усидеть на двух стульях – солдат для войны с Россией приготовил, но вроде бы перспективный проект воздушного бомбардировщика фактически подарил послу России.

Посол Алопеус явно сам увлекся идеей воздушных бомбардировок – не дожидаясь реакции царя, но пользуясь попустительством вюртембергского короля, спешно отправил изобретателя Леппиха со всеми его материалами к русским границам. Тем временем канцлер Российской империи Румянцев готовил ответную шифровку послу: «Император весьма доволен, что вы употребили особенную ревность для того, чтобы воспользоваться новым изобретением, которое обещает важныя последствия… Немедленно отправить в Россию механика Леппиха и его рабочих, которые трудились над постройкой шара…»

«Дело стоит труда»

Дальнейшие события по меркам той эпохи развивались стремительно. Уже 13 мая 1812 года царь лично принял немецкого механика, доставленного в ставку русской армии в Вильно (ныне литовская столица Вильнюс) под охраной из личного конвоя князя Багратиона. Спустя две недели Франц Леппих прибыл в Москву, где и предполагалось строить его воздушные бомбардировщики. Одновременно военному губернатору старой столицы графу Ростопчину доставили личное письмо царя: «Обращаюсь к предмету, который вверяю вашей скромности, потому что в отношении к нему необходимо соблюдение безусловной тайны… Ко мне был прислан очень искусный механик, сделавший открытие, которое может иметь весьма важныя последствия. Во Франции делают всевозможныя усилия, чтобы достигнуть того открытия, которое, как кажется, удалось сделать этому механику. Во всяком случае, чтобы убедиться в этом, позволительно сделать опыты, которые он предлагает. Дело стоит труда».

Дело, действительно, стоило труда – до вторжения превосходящих сил Наполеона оставалось меньше месяца. Московские власти весьма серьёзно отнеслись к проекту – для сохранения секретности арендовали расположенную за пределами города огромную усадьбу покойного фельдмаршал Репнина, где и приступили к спешному «изготовлению машины».

Сразу выяснилось, что высокие во всех смыслах технологии требуют и повышенных расходов. Привезённая немецким механиком смета росла как на дрожжах, а требовавшиеся материалы были весьма экстравагантны для той эпохи. Одни запрошенные изобретателем объёмы серной кислоты и железных опилок, предназначенные для получения водорода, потянули на 100 тысяч рублей – на эту сумму можно было купить приличное имение с множеством крепостных. Впрочем, война требовала не считаться с расходами, и через пару недель в переписке царя с губернатором Москвы промелькнёт характерная фраза: «Уже выдано 130 тысяч рублей, но если удаётся предприятие, то можно не пожалеть и миллиона…»

Вскоре в секретной мастерской Леппиха трудилось свыше сотни работников – внушительное число для фабричного производства той эпохи. В целях секретности среди любопытствующих пустили слух, что в бывшем фельдмаршальском имении разместился завод по производству зарядов для пушек.

Губернатор Ростопчин, после личного знакомства с изобретателем, явно проникся всеобщим увлечением воздушным проектом. «Машина мне стала дорога, точно дитя… – писал московский градоначальник царю. – Сие изобретение сделает бесполезными войны, освободит человечество от адскаго разрушителя Бонапарта и сделает Вас судьей царей и царств и благодетелем рода людского…»

Тем временем Наполеон наступал в глубь России, в августе пал Смоленск, неприятель двигался к Москве. Леппих обещал первый образец бомбардировщика к августу, но работы затягивались. Впрочем, немец отнюдь не был банальным жуликом – не лишенный авантюрной жилки, он явно верил в свой проект, верил истово. Согласно отчётам Ростопчина военным летом 1812 года рабочие под началом немецкого «механика» трудились по 17 часов в день, а сам Леппих «встаёт первым и ложится спать последним».

По дошедшим до нас данным, задуманный бомбардировщик выглядел внушительно – подвесная гондола в форме широкой лодки размером 20 на 10 м и над нею огромный аэростат, по форме напоминавший рыбу, длиною почти 60 м. С боков располагалось по «веслу», каждое заканчивалось тремя упругими металлическими «рессорами» с 36 лопастями, работающими по принципу клапана. Каждое «весло» посредством механических шарниров приводилось в движение 18 гребцами. В момент «гребка» закреплённые на «рессорах» лопасти жёстко упирались, толкая воздух, а во время заноса весла перед гребком оказывали минимальное сопротивление воздушному потоку за счёт частичной подвижности. Именно в этих «рессорах» с лопастями и заключалась суть конструкции Леппиха, с помощью которой он пытался повторить работу маховых перьев на крыльях птиц.

«Потребовалось какое-то особенное железо…»

210 лет назад создание подобной конструкции требовало малодоступных материалов. Технологической проблемой стало даже получение водорода, достаточного для наполнения рыбообразной оболочки аэростата объёмом около 10 тысяч квадратных метров. Требовались особо плотная ткань и особый лак для пропитки оболочки аэростата. В Москве 1812 года непросто было отыскать и самую лёгкую древесину, сушившуюся не менее пяти лет, для изготовления гондолы и каркаса полужёсткой «рыбы».

Особые трудности возникли со сталью для «рессор». Губернатор Ростопчин позднее так писал о попытках решить эти проблемы: «Опыты не удавались… Рессоры ломались при первых ударах вёсел. Леппих сваливал вину на дурное качество железа, я доставил ему лучшее английское, которое ломалось также. Наконец он потребовал железа, из которого делаются математические инструменты; скуплены были все такие инструменты, какие только можно было найти, и опыт точно так же был неудачен…»

Тем не менее к августу 1812 года в верхах Российской империи всё ещё надеялись на бомбардировщик. Ведь в проекте его вооружение смотрелось очень эффектно – помимо пороховых фугасов, сбрасываемых на цель через люк в центре подвесной гондолы, на «воздушную машину» Леппиха планировали установить даже первые образцы ракет! Словом, в подмосковном дворце, казалось, созревал настоящий бомбардировщик-ракетоносец.

Любопытно, что в окружении Александра I категорически сомневался в возможностях создания подобной «машины» лишь Аракчеев, жёсткий бюрократ, опытный артиллерист и военный администратор, отвечавший тогда за всё тыловое снабжение. Дошло до того, что в целом сдержанный и вежливый даже со слугами император поругался со своим мрачным фаворитом, раздражённо бросив в ответ на его сомнения по поводу аэростата: «Ты глуп!»

Сам царь в преддверии генерального сражения, похоже, не сомневался в близкой возможности управляемого полёта и даже написал Ростопчину подробную инструкцию: «Как только Леппих окончит свои приготовления, составьте ему экипаж для лодки из людей надежных и смышленых, и отправьте нарочного с известием к генералу Кутузову… Я уже сообщил ему об этом предприятии. Но прошу внушить Леппиху быть очень внимательным, когда он будет опускаться первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки неприятелю. Необходимо, чтобы он согласовал свои действия с действиями главнокомандующего… Скажите ему также, чтобы был осторожен, спустившись на землю, дабы он не был окружен и изучен любопытными армейцами, среди которых может оказаться какой-нибудь вражеский шпион…»

Не удивительно, что за четыре дня до битвы у Бородино фельдмаршал Кутузов написал губернатору Ростопчину: «Государь император говорил мне об еростате, который тайно готовится близ Москвы. Прошу мне указать, можно ли им будет воспользоваться и как его употребить удобнее. Надеюсь дать баталию, чтобы неприятелю ход к Москве воспрепятствовать…»

Заражённый царским оптимизмом Ростопчин даже приготовил объявления-афиши, предупреждающие москвичей об испытательном полёте аэростата – «чтобы, увидя его, не подумали, что это от злодея». Увы, но аэростат так и не полетел – он дважды отрывался от земли, но тяги не хватало на тяжелую гондолу с экипажем из десятков гребцов при грузе пороховых ракет и бомб, а «рессоры» с лопастями, призванные воспроизводить механику и аэродинамику птичьего полета, постоянно ломались. К тому же при том уровне техники даже наполнение водородом огромной «рыбы» занимало более недели.

Кутузов так и не увидел «еростат» над Бородино. За сутки до вступления Наполеона в Москву губернатор Ростопчин в заметном отчаянии писал царю: «С прискорбием извещаю о неудаче Леппиха… Последовали бесконечные затруднения. Потребовалось какое-то особенное железо, крылья оказались слабыми. Большая машина не готова, и, кажется, надо отказаться от надежды на успех. Менее всего, конечно, можно пожалеть об истраченных деньгах. Леппих – сумасшедший шарлатан, а Алопеус слишком был увлечен своим финским воображением…»

«Чудовищный воздушный шар…»

Заметим, что провал потерпели не только потуги создать бомбардировщик, но и все попытки сохранить тайну. Вопреки стараниям Ростопчина, дворянские и купеческие нравы той эпохи просто не позволили это сделать. Студент Московского университета Василий Шнейдер (кстати, в том 1812 году репетитор Грибоедова, будущей величины нашей литературы) оставил мемуары о том, как без больших трудов проник к месту постройки аэростата. Студент жил в доме купца, выгодно поставлявшего материалы для изделия Леппиха, и, движимый любопытством, упросил домохозяина захватить его с собой в эпицентр секретности.

«Мы проехали несколько караулов… – писал Шнейдер позднее. – Я оказался в доме, великолепные залы которого были превращены в мастерские и по роскошным паркетам разбросаны были разные материалы и инструмент. Перед окнами на дворе висела гондола и какие-то большие крылья…»

Студент был явно не единственным, кто смог тем летом удовлетворить своё любопытство. Так что в армии Наполеона знали про «чудовищный воздушный шар» – именно так определил секрет Александра I адъютант французского императора Филипп де Сегюр. Дипломат из наполеоновской свиты Коленкур прямо пишет, что накануне Бородинской битвы Наполеону «сообщили много сведений о зажигательном воздушном шаре, который, как уверяли, должен был погубить французскую армию, внести в её ряды беспорядок и разрушение».

Когда русские войска оставили Москву, отряд французских жандармов по приказу Бонапарта осмотрел дворец, недавно служивший мастерской. Обнаружили сотни ёмкостей с «купоросом» для приготовления водорода и сожжённую при эвакуации гондолу. Пропитанную ценным лаком огромную оболочку по приказу Ростопчина, несмотря на его разочарование провалом, всё же успели вывезти подальше от захватчиков. На 136 телегах, вместе с Леппихом и его работниками, её той осенью доставили в Нижний Новгород.

Тем временем в окрестностях бывшей воздушной мастерской французские жандармы похватали несколько десятков первых попавшихся крестьян. Но каких-то толковых сведений про «чудовищный шар» от малограмотных селян не добились – и несчастных быстро расстреляли, объявив «поджигателями» Москвы. Ушедшему с русскими Леппиху повезло куда больше. Уже в конце 1812 года он добрался до Петербурга, где ещё год доказывал, что его проект возможен – надо только облегчить гондолу, подобрать нужную сталь для «рессор» и т. п. Царь Александр I какое-то время колебался, всё ещё не желая отказаться от столь желанной идеи воздушного бомбардировщика. Но осенью 1813 года накануне грандиозной битвы под Лейпцигом (где с обеих сторон сошлись более полумиллиона солдат!) подчинённый скептическому Аракчееву генерал Дмитрий Вындомской, главный аудитор русской армии, убедил царя, что война и так слишком дорога, чтобы в преддверии окончательного разгрома Наполеона продолжать тратить деньги на сомнительные опыты.

Леппих покинул Россию без славы, но явно с каким-то капиталом – по окончании войны он купил поместье в Баварии, где еще пять лет, до самой смерти, упорно пытался соорудить свой управляемый крыльями аэростат. У нас в стране про его эпопею забыли, лишь спустя десятилетия Лев Толстой в романе «Война и мир» написал несколько едких строк о том, как Пьер Безухов накануне Бородинского сражения «для того, чтобы развлечься, поехал смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага…»