Текст книги "Забытые войны России"

Глава 11. Бородино: пейзаж после битвы…

Из всех моих сражений самое ужасное то, которое я дал под Москвою.

Наполеон

Баталия, 26-го числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны.

М. И. Кутузов

О самых страшных итогах знаменитого сражения

Знаменитое сражение окончилось 26 августа (старого стиля) к шести часам вечера, отдельные стычки и перестрелки продолжались дотемна. На небольшое пространство – менее восьми километров по фронту! – пришлось почти сто тысяч погибших и раненых людей, свыше двадцати тысяч убитых и изувеченных лошадей…

За рассуждениями о стратегии, политике и тактике исследователи и историки как-то забывают об этой адской картине. Пожар Москвы, великое отступление и поход в Европу заслоняют от них поле битвы, на котором остались десятки тысяч не захороненных тел, и тысячи раненых, которых просто забыли или не нашли в этой кровавой свалке.

Великое сражение было дано вопреки планам и Кутузова и Наполеона, с многочисленными ошибками обеих сторон. Наполеон, словно забыв про своё искусство, гнал французские дивизии в лоб русской армии, в сомкнутых рядах под жерла русских пушек.

Дивизия генерала Компана, лучшая дивизия из корпуса маршала Нея, атаковавшая русские укрепления («Багратионовы флеши»), была буквально сметена огнем нашей артиллерии. Конь французского маршала был убит под ним, сам он контужен. Французские гренадеры со штыками наперевес, под градом картечи, шли в атаку молча, без стрельбы. Восхищенный их храбростью командующий левым флангом русской армии грузинский князь Багратион закричал: «Браво! Браво!» Через несколько мгновений он был смертельно ранен осколком ядра.

Французские гренадеры умирали с именем императора на устах, а рядом саксонский кирасир клялся над трупом убитого брата отмстить Бонапарту, бросившему их в эту кровавую бойню… Русские солдаты бросались в яростные штыковые контратаки. Но не меньшую храбрость выказали и те, кому не довелось даже принять участия в сражении.

Резервные полки по решению русского командования были сосредоточены слишком близко от линии фронта. В течение целого дня солдаты и офицеры умирали от попаданий французских ядер, стояли или сидели под смертельным огнем, не оставляя без приказа гибельные позиции.

Ведь именно так погиб Андрей Болконский. Помните? Вымышленный герой, но в описании обстоятельств его смертельного ранения и всей Бородинской битвы Лев Толстой (бывший артиллерийский офицер) был предельно точен, как штабист над картой сражения. Не случайно первая в России «Военная энциклопедия» (том V, СПб., 1911) поместила роман Толстого «Война и мир» в списке научно-исторических и военно-исследовательских работ, посвященных Бородинской битве.

За ошибки генералы обеих армий платили кровью своих солдат и своей собственной. Русская армия потеряла убитыми и смертельно раненными 22 генерала, французская – 49. Цифры потерь среди рядового состава во многих источниках разнятся. В день сражения русская армия потеряла около 40–44 тысяч человек убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести. Французская армия потеряла 35–40 тысяч. Всего же за три дня, с 24 по 26 августа, включая бой за Шевардинский редут, французы потеряли более 50 тысяч, русские – 58 тысяч человек.

«Еще никогда мы не теряли в одном сражении столько генералов и офицеров, – отмечал маркиз Коленкур. – Успех оспаривался с таким упорством и огонь был такой убийственный, что генералы, как и офицеры, должны были платить своей жизнью, чтобы обеспечить исход атак…»

С наступлением темноты обессиленные армии прекратили боевые действия. Французы остались почти без пищи и даже без воды – окружающие ручьи и речки были завалены трупами и замутнены кровью. Расположились среди мертвецов и умирающих, которым в ту ночь никто не оказывал помощи. Выжившие были страшно изнурены. Огонь разрешили зажечь только в полночь. Лагерь завоевателей погрузился в тягостную тишину.

Русские войска, понесшие такие же страшные потери, не имели возможности думать об отдыхе. «В течение ночи, – отметил в своем дневнике надменный граф де Сегюр, французский генерал, – русские давали о себе знать назойливыми криками».

«Во всю ночь с 26-го на 27-е число, – вторит ему участник сражения Николай Муравьёв, – слышался по нашему войску неумолкаемый крик. Иные полки почти совсем исчезли, и солдаты собирались с разных сторон». Раненые уже не могли кричать, кричали живые, тщетно отыскивая в темноте расположения своих уничтоженных полков.

Вся Можайская дорога была покрыта ранеными и умершими от ран. Даже безногие и безрукие не оставляли своего оружия. Ночь после битвы выдалась холодной, раненые, разбредаясь по окрестностям, зарывались от стужи в солому и там умирали. Повозка генерала Ивана Васильчикова в темноте на обочине дороги проехала по соломенной куче, в которой укрывались раненые. Несколько человек задавило насмерть. Накануне генерал Васильчиков, защищая со своей дивизией батарею Раевского, потерял под собой убитыми шесть лошадей и сам был тяжело ранен.

Обессиленных раненых давила и отступавшая артиллерия. «В памяти моей осталось впечатление, – вспоминал Н. Муравьёв, – виденного мною в канаве солдата, у которого лежавшая на краю дороги голова была раздавлена с размазанным по дороге мозгом. Мертвым ли он уже был, или еще живым, когда по черепу его переехало колесо батарейного орудия, того я не был свидетелем».

Лекарей не хватало. Помните, как у Толстого: «На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью…» Некоторые из врачей, обессиленные огромным потоком раненых в течение дня, к ночи уехали в Можайск, и большая часть раненых осталась без медицинской помощи. Не хватало и подвод. Накануне сражения собрали огромный обоз, но его не хватило и на десятую часть раненых. Те из них, кто мог передвигаться, шли пешком к Москве.

На другой день после битвы, рано утром, во французском лагере вдруг поднялась тревога, докатившаяся даже до палатки Бонапарта. Старая гвардия императора схватилась за оружие, что после победы казалось позором. Окружение французского императора еще считало прошедшую битву победой. Неизвестно по какой причине возникшая тревога улеглась сама собой, и, когда рассвело, французы с удивлением увидели, что русской армии нет, она ушла. Впереди простиралось поле, заваленное трупами. И чем дольше завоеватели разглядывали этот страшный пейзаж, тем дальше ускользала от них победа, казавшаяся еще ночью такой бесспорной.

До полудня то, что ещё называлось Великой армией, оставалось в бездействии. Французские генералы впервые с тревогой заметили, что армии как бы и нет. Остались императорские гвардейцы и немногочисленные солдаты с офицерами, охранявшими полковые знамена. Остальные разбрелись по полю битвы и окрестным деревням, большинство – в поисках пропитания и трофеев, меньшая часть – для помощи раненым товарищам.

Раненых было свыше двадцати тысяч. Лейб-хирург французской армии Ларрэ собрал фельдшеров со всех полков, подоспели походные лазареты, но всего этого оказалось недостаточно. Позднее Ларрэ жаловался, что ему не было выделено в помощь ни одного отряда. Раненых переносили в Колотский монастырь в миле от поля боя и в уцелевшие поблизости дома. Мест на всех не хватало.

В полдень император Франции выехал для осмотра поля битвы. Привыкшие к ужасам войны короли, маршалы и генералы из наполеоновской свиты были потрясены, не меньший шок испытывали и простые солдаты и офицеры:

«Еще ни разу место сражения не являло собой такого ужасного зрелища».

«Никогда еще земля не была в такой мере усеяна трупами».

«Решительно, ни на одном поле сражения я не видел до сих пор такого ужасного зрелища».

Эти строки из мемуаров графа де Сегюра, генерала Коленкура и младшего офицера Ложье почти одними словами передают ужас несостоявшихся победителей.

Погода, накануне, во время битвы такая хорошая, теперь испортилась. День был пасмурным, шел дождь, холодный порывистый ветер трепал плащ императора. При виде Наполеона среди солдат, бродивших по полю среди трупов, раздалось несколько вымученных возгласов приветствия. Обычного энтузиазма при появлении любимого полководца уже не было. Солдаты сомневались в победе.

«Французские солдаты не ошибались на этот счет, – вспоминал де Сегюр, – они были поражены таким большим количеством убитых и раненых и таким незначительным числом пленных, которых было менее восьми сотен! Обыкновенно по числу этих последних и определялся успех. Убитые говорили скорее о храбрости побежденных, чем о нашей победе. Если уцелевший неприятель отступал в таком блестящем порядке, гордым и не теряющим мужества, что значило для нас приобретение какого-то поля битвы?»

Всю прошедшую ночь и утро император, пытаясь уверить себя в победе, требовал уточнить количество русских пленных. Их оказалось менее восьмисот. Отступившая русская армия увела с собой около тысячи пленных французов. Обычно после наполеоновских побед количество пленных превышало число убитых и раненых. Теперь победы не было, и Бонапарт видел это своими глазами.

На бородинском поле окружению императора приходилось передвигаться прямо по трупам. Чей-то конь наступил на раненого, и тот страшно закричал. Наполеон вышел из себя и разразился грязными ругательствами. Облегчив свою душу сквернословием, он приказал оторопевшей свите позаботиться о раненом. Кто-то, желая его успокоить, заметил, что это всего-навсего лишь русский. Наполеон возбужденно возразил: «После победы нет неприятелей – остаются лишь люди!» Адъютанты императора разбрелись вокруг, пытаясь оказать помощь бесчисленным раненым, чьи крики и стоны раздавались со всех сторон.

Больше всего раненых находили на дне оврагов, куда они сползлись накануне, спасаясь от огня и конских копыт. Других с трудом извлекали из куч мертвецов, в задубевшей от крови одежде. Страшное впечатление производили русские трехгранные штыки, изогнутые в телах людей и лошадей. Возле укреплений, на Багратионовых флешах и редуте Раевского, земля была взрыта артиллерийскими снарядами и перемешана с разорванными частями человеческих тел.

«Трудно представить себе что-нибудь ужаснее внутренних частей главного редута, – вспоминал Цезарь Ложье. – Кажется, что целые взводы были разом скошены на своей позиции и покрыты землей, взрытой бесчисленными ядрами. Тут же лежат канониры, изрубленные кирасирами около своих орудий; погибшая тут почти целиком дивизия Лихачева, кажется, и мертвая охраняет свой редут».

Наполеон приказал переворачивать трупы офицеров, чтобы определить, чем они убиты. Почти все тела были изранены картечью. Перед редутом император увидел чуть более полусотни своих солдат с четырьмя офицерами, стоявших в боевом порядке. Император, удивленный тем, что эта часть оставалась здесь, когда все другие уже давно ушли, спросил седого офицера, командовавшего ею, зачем они здесь.

– Мне приказано здесь оставаться, – ответил он.

– Присоединяйтесь к вашему полку, – сказал ему Наполеон.

– Он здесь, – устало ответил офицер, указывая на валы и рвы редута.

Наполеон, не понимая, чего он хочет этим сказать, повторил:

– Я спрашиваю, где ваш полк?! Присоединитесь к нему!

– Он здесь, – ответил офицер, снова указывая туда же, как бы раздосадованный тем, что император не понимает его.

Молодой офицер, стоявший рядом, тогда объяснил императору, что их полк, которому удалось взять редут только после второй атаки, почти полностью, вместе со своим полковником, был уничтожен контратаковавшими русским и теперь лежит вокруг редута, на укреплениях редута и внутри редута.

Но более всего свиту французского императора поразил один тяжелораненый, превращенный разорвавшимся ядром в обрубок. У него сохранилось лишь туловище и одна рука, но он был как будто даже весел и только жаловался на боль в недостающих частях тела. «Это часто встречается у калек и служит как бы новым доказательством того, что душа есть нечто цельное и что лишь ей одной свойственны чувства, а никак не телу, которое не может ни чувствовать, ни думать…» – глубокомысленно рассудил граф де Сегюр, придворный дипломат.

Французов поражало мужество и спокойствие русских раненых. Искалеченные люди выправляли перебитые ноги, подвязывая к ним ветки деревьев, и, опираясь на костыли из таких же ломаных веток, добирались до ближайших деревень. «Может быть, будучи далеко от своих, – вспоминает тот же граф де Сегюр, – они не рассчитывали на наше сострадание, но достоверно то, что они тверже переносили боль, чем французы, не потому что были мужественнее французов, а потому что русские вообще менее чувствительны телом и душой, что вызывается низким уровнем цивилизации, а также суровым климатом, закаляющим их организм».

Рассуждения об уровне цивилизации пусть останутся на совести французского графа, пытавшегося таким образом оправдать свой страх перед страной, которую он явился завоевывать.

Удивление французов, находившихся на поле боя, вызвал русский солдат, совсем еще юноша, который, лежа среди трупов, вдруг поднял голову, протер глаза, как будто со сна, медленно поднялся, изумленно оглянулся вокруг и медленно пошел в сторону ближайшего леса. Французские солдаты, морально и физически обессиленные вчерашней битвой, не пытались даже остановить своего противника и ограничились рассуждениями на тему – спал ли этот русский, страшно измотанный битвой, или был контужен в сражении и пролежал всю ночь без сознания.

По полю среди трупов бродили также и мародеры, шарившие по карманам убитых в поисках денег и иных ценностей. Об этом вспоминал французский военный врач Генрих Роос, из свиты маршала Мюрата: «Мы построились против дороги и леса, куда накануне вечером отступили русские. Это было то самое место, где артиллерия действовала так ужасно, что трупы лежали прямо рядами. Тем временем солдаты ходили и обшаривали мертвых. Их недовольство найденным вызывало в нас смех, до того забавно было выражение их лиц, когда они находили медные монеты…»

Солдаты смеются среди трупов. Ничего удивительного – они вдруг поняли, что выжили в этой страшной битве. Как вспоминал участник сражения Ложье: «Они смотрят друг на друга, как будто изумляясь, что еще живы. Незнакомые начинают разговаривать, каждому хочется рассказать, что с ним случилось за этот день».

…Не задерживаясь на том страшном месте, французская армия двинулась вслед отступавшей русской армии, на Москву. Оставив позади Бородинское поле с десятками тысяч убитых и тысячами забытых и брошенных раненых.

Русский полковник Лейб-гвардии Финляндского полка из прибалтийских немцев фон Менгден раненым попал в плен к французам уже после занятия ими Москвы. Вместе с другими пленными его гнали в Смоленск через Бородинское поле. Спустя 18 дней после сражения трупы убирали только волки, лакомившиеся человеческим мясом. Оставшиеся к тому времени в живых раненые питались сухарями, которые они отыскивали в ранцах убитых. В деревне Горки полковник увидел трех раненых русских солдат, которые сидели рядом, прислонившись к стене чудом уцелевшей избы. Двое уже умерли, третий еще жил. Над полем битвы стоял непереносимый смрад разлагавшейся человеческой плоти.

Прошло чуть более месяца, и, оставив сожженную Москву, вынужденная отступать по старой смоленской дороге французская армия вновь вернулась на Бородинское поле.

«Миновав Колочь, – вспоминал де Сегюр, – все угрюмо продвигались вперед, как вдруг многие из нас, подняв глаза, закричали. Перед нами расстилалась утоптанная, опустошенная, разоренная почва; все деревья были срублены на несколько футов от земли; далее – виднелись холмы со сбитыми верхушками, – самый высокий из них казался самым изуродованным. Мы находились словно на погасшем и разбросанном вулкане. Земля вокруг нас была покрыта обломками касок, кирас и оружия, сломанными барабанами, обрывками военных мундиров и знамен, обагренных кровью».

Растоптанные в день кровавой битвы хлеба успели взойти, их некому было убирать. 8-й французский корпус, специально оставленный Наполеоном на поле битвы, чтобы подобрать раненых и похоронить убитых, так и не успел закончить свою скорбную миссию. Ранние холода не давали разлагаться множеству неубранных трупов людей и лошадей.

«На этой всеми покинутой почве, – продолжает де Сегюр, – валялось около тридцати тысяч наполовину обглоданных трупов. Над всем этим возвышалось несколько скелетов, застрявших на одном из обвалившихся холмов. Казалось, что сама смерть утвердила здесь свое царство. Император проехал быстро. Никто из нас не остановился: холод, голод и неприятель гнали нас вперед».

В отступавшей армии с ужасом передавали слухи, что не все лежавшие на этом поле были мертвы. Солдаты одной из частей, продвигаясь мимо этого зловещего места, вдруг услышали стоны. Раненый русский солдат был еще жив. Во время битвы ему оторвало обе ноги, он очутился в овраге среди убитых и был забыт там. От холода он укрывался в трупе лошади, внутренности которой были вырваны разорвавшейся гранатой. Он утолял жажду и промывал свои раны мутной водой, скопившейся в лужах на дне оврага. Питался подгнившим мясом убитых товарищей.

«Дальше, – вспоминал граф де Сегюр, – мы снова увидели большой Колоцкий монастырь, обращенный в госпиталь. Он представлял собой еще более ужасное зрелище, чем поле битвы. На Бородинском поле была смерть, но также и покой; там, по крайней мере борьба была окончена; в Колоцком монастыре она все еще продолжалась. Казалось, что тут смерть все еще преследует тех из своих жертв, которым удалось избегнуть ее на войне».

Раненые умирали от недостатка медицинской помощи. Распоряжение Наполеона об их заблаговременной эвакуации не выполнили. Сотни калек выползли на дороги, умоляя проходящую мимо армию спасти их. Французский император приказал, чтобы каждая из повозок бывшей великой армии, вне зависимости от ее назначения, подобрала по одному раненому. На этот раз приказ императора исполнили. Но едва войска снова тронулись в путь, как маркитанты стали сбрасывать этот ненужный «груз» в придорожные канавы. Среди выкинутых был даже раненый французский генерал. «От него мы узнали, – рассказывал де Сегюр, – о совершенном преступлении. Вся колонна содрогнулась от ужаса, – который охватил также и императора, ибо в то время страдания не были еще настолько сильными и настолько всеместными, чтобы заглушить жалость и сосредоточить лишь на самом себе все сочувствие».

Едва пройдя страшное Бородинское поле, свита французского императора увидела множество только что убитых русских солдат. Каждому методично размозжили голову прикладом, и окровавленный мозг был разбросан тут же. Французы знали, что впереди них шло около двух тысяч русских пленных под конвоем испанцев, португальцев и поляков. Коленкур не выдержал: «Так вот она – пресловутая цивилизация, которую мы несли в Россию!»

«Наполеон отвечал лишь мрачным безмолвием, – вспоминал де Сегюр, – но на следующий день эти убийства прекратились. Наши ограничивались тем, что обрекали этих несчастных умирать с голоду за оградами, куда их загоняли словно скот…» Чем же это отличалось от гитлеровских концентрационных лагерей?

Армия захватчиков оставила Бородинское поле и навсегда исчезла в холоде русской зимы и огне партизанской войны.

После изгнания французов русская полиция пригнала крестьян, которые собирали останки и сжигали их на кострах. Тем не менее вспыхнула эпидемия, и в близлежащих селениях умерло много жителей. В 1813 году некому было засевать Бородинское поле, ни одно зерно не было брошено в землю, но почва, столь обильно удобренная кровью и человеческой плотью, без всякой работы землепашцев дала богатый урожай хлеба…

Глава 12. Березина как зеркало Бородина

Последняя битва Отечественной войны 1812 года, о которой до сих пор спорят историки

29 ноября 1812 года завершилась битва на реке Березина – это событие навсегда вошло не только в историю, но и в язык Франции. C’est la Berezina – и ныне говорят французы, когда хотят обозначить полный крах, провал, катастрофу… Именно тот день на Березине стал началом конца «Объединённой Европы» Наполеона, коалиции европейских государств, с которой он шёл покорять Россию. Одновременно некоторые современники и историки последующих веков считали Березину успехом Бонапарта.

Попробуем рассказать о том, кто же выиграл и проиграл ту битву, как «упустили» Наполеона и как гениального полководца Европы сломала Березина…

«Дело становится серьезным»

22 ноября 1812 года, на втором месяце отступления из Москвы, армия Наполеона оказалась в стратегическом окружении. Русские войска перехватили единственную дорогу на запад – мост через реку Березина в городе Борисов (ныне райцентр Минской области Белоруссии). «Дело становится серьезным», – мрачно заметил Бонапарт приближённым, видимо, впервые ощутив в России холодок полного разгрома…

Из некогда 600-тысячной «Великой Армии» вместе с Наполеоном в те дни находилось чуть более 70 тысяч. Из них лишь половина сохраняла дисциплину и боеготовность, остальные превратились в «одиночек» или «отсталых» – как называли французские солдаты тех, кто думал уже только о бегстве и спасении.

Но император Франции по праву считался блестящим полководцем – после Смоленска он сумел оторваться от основных сил Кутузова, наступавших с востока. И к концу ноября 1812 года Наполеону у берегов Березины противостояли две небольшие русские армии – пришедшие с юга, из Украины, 25 тысяч солдат адмирала Павла Чичагова и наступавшие с севера 35 тысяч солдат генерала Петра Витгенштейна, до того защищавшего от французов путь на Петербург.

Именно солдаты Чичагова разрушили спасительный для Наполеона мост в Борисове, они же захватили французские склады в Минске, а солдаты Витгенштейна – склады в Витебске, лишив Наполеона последних стратегических запасов. Дело действительно становилось серьёзным – с 22 ноября 1812 года речь шла об окончательном разгроме наполеоновской армии.

Герой и антигерой России, Польши и Франции

Русский писатель Фаддей Булгарин, он же польский дворянин Tadeusz Bułharyn, ныне известен лишь литературоведам. Знакомец Карамзина, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Некрасова, два века назад он был популярнейшим в России писателем, став после наполеоновских войн верным сторонником русского царя (и по этой причине нелюбим в нынешней Польше).

Сегодня Булгарин прочно забыт не только на своей польской родине, но и в России. Забыты и его военные подвиги – а он умудрялся совершать их не только на нашей стороне. Если в 1809 году, во время последней русско-шведской войны, Булгарин участвовал в поистине фантастическом походе армии Багратиона по льду Балтийского моря в Швецию (см. главу 8), то в 1812 году он, как и многие польские дворяне, уже воевал с Россией на стороне Наполеона.

Именно капитан наполеоновской армии Булгарин нашёл для французов спасительный брод через реку Березину в десятке вёрст к северу от города Борисов, у деревни Студянка. Император Франции, ухватившись за предоставленную поляком информацию, вновь проявил себя как блестящий тактик – сымитировав подготовку к переправе южнее Борисова, он бросил свои силы к Студянке…

Отсутствующий «генерал Мороз»

Именно после Березины у французов возникнет легенда – якобы их разгромили не столько русские, сколько le général Hiver, «генерал Мороз». Но в конце ноября 1812 года сильных холодов ещё не было, даже ночью температура не опускалась ниже 4 градусов по Цельсию – и французы, наоборот, страстно желали мороза!

За несколько дней до перехвата русскими моста у Борисова, по приказу Наполеона, чтобы ускорить отступление, сожгли тяжёлые понтонные парки. Без них строительство переправ даже через относительно небольшую Березину – не более сотни метров – превращалось в сложную задачу.

Ударь в те дни сильные морозы – и французы просто перешли бы реку по льду. «К несчастью, – вспоминал позднее один из офицеров наполеоновской армии, – не было холодно настолько, чтобы река замерзла; по ней плавали только редкие льдины; для нас, конечно, было бы лучше, если бы она замерзла…»

Ошибку с поспешным сожжением понтонных парков император Франции исправил ценой жизни своих солдат. Нескольким сотням из них вечером 25 ноября 1812 года пришлось войти в ледяную Березину и много часов работать по горло в воде. В тех условиях они не могли не понимать, что большинство из них уже не выживет после переохлаждения.

«Саперы спускаются к реке, становятся на лед и погружаются по плечи в воду; льдины, гонимые по течению ветром, осаждают саперов со всех сторон, и им приходится отчаянно с ними бороться…» – описывает те часы ещё один из выживших ветеранов наполеоновской армии; тот, кому в тот день посчастливилось не получить приказ любимого императора идти в студёную воду Березины.

«Двойной бой на обоих берегах Березины…»

«Двойной бой на обоих берегах Березины» – именно так назовёт то сражение Карл фон Клаузевиц, лучший военный теоретик Европы ХIX столетия. Прусский офицер, он в 1812 году воевал на стороне России. Позднее Клаузевиц критически оценивал действия русских полководцев, адмирала Чичагова и генерала Витгенштейна, в битве на Березине. Действительно, в ходе развернувшихся 27–28 ноября боёв по обе стороны реки Наполеон не был окончательно окружён и уничтожен.

Наведя ценой жизни сапёров мосты, наспех сколоченные из разобранных деревенских изб, войска Бонапарта 26 ноября начали переправу через Березину. Обманутый французским императором адмирал Чичагов вышел по западному берегу реки к месту переправы только на следующий день. Тогда же по восточному берегу к переправам приблизилась русская армия Витгенштейна.

Следующие двое суток шёл бой за время – успеет ли основная масса французов перейти Березину раньше, чем к переправам пробьются русские и с востока подойдут основные силы Кутузова. Увы, ни Павел Чичагов, ни Пётр Витгенштейн по уровню полководческого мастерства не могли сравниться с Наполеоном, безусловным военным гением той эпохи. Что, однако, не сделало «двойной бой на обоих берегах Березины» менее упорным и страшным.

28 ноября 1812 года сражение шло с утра до полуночи. Начавшись на рассвете, бой не прекратился и с закатом зимнего солнца – противники сражались даже в полной темноте. «Всё смешалось в отчаянной драке. Мы больше не могли стрелять. Дрались только штыками, бились прикладами… Куча людей валялась на снегу. Наши ряды чертовски поредели. Мы уже не осмеливались посмотреть ни направо, ни налево, боясь, что мы не увидим там своих товарищей… Вокруг просто резня!» – так воспоминал битву на Березине солдат 3-го швейцарского полка наполеоновской армии Жан-Марк Бюсси.

«Против России воевала вся европейская коалиция…»

Спасая свою гвардию, Наполеон бросил в бойню на Березине прежде всего своих европейских сателлитов. «Надо помнить, что против России воевала вся европейская коалиция. Больше половины тех, кто сражался при Березине на стороне Наполеона, это были не французы. Поляки, саксонцы и иные немцы, португальцы, голландцы, хорваты, швейцарцы…» – лет десять назад рассказывал мне историк Олег Соколов, тогда доцент кафедры истории Нового и новейшего времени Института истории СПбГУ, а ныне известный питерский «расчленитель».

Олег Соколов – автор полудюжины фундаментальных исследований о войнах Наполеона, в том числе нескольких, переведённых на свой язык придирчивыми французами. Он один из немногих российских исследователей, кто работал во французских архивах с «Фондом Березины» – собранием документов, написанных буквально в ходе и сразу после сражения.

«Слышите, голос охрип? Возглавлял атаку кирасиров…» – зловеще смеялся историк в телефонном разговоре. Только вчера Олег Соколов вернулся с берегов Березины – там, подобно Бородину, энтузиасты военной истории тоже проводят ежегодную реконструкцию драматической битвы.

«В этой битве – говорит Соколов, – Наполеон вновь проявил себя великим полководцем. Он сумел в тяжелейших условиях избежать угрозы окружения, вывести и сохранить костяк своих войск, всю гвардию. Поэтому не следует, как многие русские историки прошлого, считать сражение на Березине полным разгромом и крахом императора. Но нельзя и, как некоторые французские историки, представлять Березину едва ли не победой Наполеона. Нет, при всём умении и стойкости французских войск, стратегическая ситуация для них приблизилась к полному поражению…»

«Когда идёшь по живым существам…»

Ценою больших потерь своих европейских «союзников» Наполеон у Березины спас французскую гвардию. Но 29 ноября 1812 года стало катастрофой для тех, кто отступал вслед за ней. На переправах по мере приближения русских войск началась паника и давка.

«Произошла давка, подобно которой, надеюсь, я никогда больше не увижу, да и не пожелаю никому видеть… – вспоминал французский офицер Огюст Тирион. – Те самые солдаты, которые ранее бросились бы на выручку товарищей, думали теперь только о сохранении своей собственной жизни, хотя бы ценой жизни других. Если кто ослабевал и падал, то толпа наступала на него и давила его насмерть…»

Французу вторит немец фон Зукков, волей Наполеона занесённый в Россию: «Что может быть ужаснее того, что испытываешь, когда идешь по живым существам, которые цепляются за ваши ноги, останавливают вас и пытаются подняться. Я помню ещё и теперь, что перечувствовал в тот день, наступив на женщину, которая была ещё жива. Я чувствовал её тело и в то же время слышал её крики и хрипение…»

Те, кто грабил Москву, сполна расплатились за всё на берегах Березины. Лучше всех ту драму резюмировал Лев Толстой в своем бессмертном романе «Война и мир»: «…на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти».

Действительно, трагедия на Березине осталась в коллективной памяти Европы, летом 1812 года отправившейся вместе с Наполеоном покорять Россию. Не случайно в следующем столетии слово «Березина» будет проскальзывать во многих письмах немецких солдат, окружённых в 1942 году под Сталинградом.

C’est la Berezina

Отчасти Березину можно признать за зеркальный вариант Бородина. Французы всё же отбили страшный удар военной судьбы – понеся большие потери, их главные силы сумели отступить в относительном порядке.

Но если после Bataille de la Moskova (как называют французы Бородинскую битву) русское мужество и гений Кутузова смогли кардинально переломить ход войны, то после Березины все несомненные таланты Наполеона, вкупе с храбростью его маршалов и его солдат, смогли лишь на несколько дней отсрочить бесславный конец вторжения в Россию.