Текст книги "Врач «скорой»"

Что поделаешь, пришлось прогуляться, хоть погода и мерзопакостная. И даже пожертвовать носовым платком, чтобы привести в порядок ботинки. А то кто ж их знает, этих вояк – увидят, что обувь не в порядке, и сразу в военкомат отвезут.

Начальник госпиталя скрывался в коридорах дальних да за дверями дубовыми. Но мне ведь было назначено, так что я пер напролом, не думая, что там за погоны под очередным халатом.

На самом деле всё оказалось много проще: кто-то позвонил, уточнил, и меня пустили совершенно одного, объяснив дорогу на пальцах. И дверь с надписью «Приемная» никто не охранял. Внутри сидела совершенно гражданского вида секретарша, монументальная женщина лет сорока, и что-то печатала на пишущей машинке «Ятрань». Кучеряво живут военные ребята.

К начальнику, впрочем, меня пустили не сразу, дали маленько отсидеться, упорядочить эмоции. Наконец, мне скомандовали вход. И тут я понял, что за всем этим я до сих пор не знаю, как зовут моего будущего собеседника. Непорядочек, однако. Я спросил у стража дверей, и она слегка удивленно просветила меня.

Кабинет как кабинет, ничего выдающегося. Разве что на вешалке мундир с генерал-майорскими погонами. Медслужбы, понятное дело. Сам руководитель в белом халате сидит, демократично вполне. Лет шестьдесят ему, вряд ли больше. Сразу бросились в глаза очки с толстыми линзами и наличие расходящегося косоглазия. Что общую суровость выражения лица совсем не портило.

– Слушаю вас, молодой человек, – ответил он на мое «здравствуйте».

– Юрий Сергеевич, случилась беда, – сразу же заявил я. Ну, и выложил историю про стрельбу, операцию и всё остальное. С упором на коллегиальность, конечно же. Этот аргумент беспроигрышный, по крайней мере, не ведет к отрицательному результату.

– А от нас что требуется? – спросил он. Понятное дело, всё ему рассказали, но из первых уст версия звучит иной раз не совсем так.

– К сожалению, поражена и поджелудочная железа. То есть налицо острый травматический панкреатит, в будущем панкреонекроз и прочие малоприятные осложнения. Я обратился за помощью к коллегам, они сказали, что лучшие специалисты в вашем госпитале.

– А вы кем пострадавшей приходитесь? – вдруг спросил Кравков.

– Я? Да, наверное, никем. Работали вместе. Ну, встречались недолго. А так – коллега просто.

– Ну, раз так… – он нажал на кнопку селектора и сказал: – Валерия Борисовна, свяжите меня с директором НИИ Склифосовского Григорьевым.

Звонок раздался через минуту буквально, я даже не успел начать изучать корешки книг в генеральском шкафу.

– Александр Анатольевич, здравствуйте, это Кравков из Бурденко. Послушайте, тут в высших сферах решили, что нам стоит полечить вашу больную, такую Томилину Елену Александровну… Да, мы готовы… хорошо, будем ждать… Спасибо, на связи.

– Всё, молодой человек. Как только состояние будет позволять транспортировку, переведут. Всё у вас?

– Товарищ генерал, – вдруг понесло меня, – может, надо пригласить каких-то специалистов из-за рубежа? Ну, знаете, самых лучших?

– Лучшие – у нас, – четко, почти скандируя, ответил генерал. – Других не держим.

– Извините, не подумал, – смутился я. – Никаких сомнений, просто знаете…

– Знаю, – устало вздохнув, сказал Кравков. – Вы думаете, первый такой?

* * *

Что делать, если идти на работу не хочется, а надо? Помогает самовнушение – «я иду спасать людей», «я нужен советским гражданам». Ну как гражданам… В основном всяким чиновникам из ЦК, министрам, их замам, а также многочисленной родне. Только их обслуживает ЦКБ.

Пока прогревал машину, вспоминал вчерашний день. Он закончился звонком матери. Мало того что на ноябрьские праздники с Федей приедет, так еще и пришлось отвечать на вопросы женщины, внезапно выяснившей, что ее сын вполне половозрелый и живет с девушкой. Потому что трубку Аня взяла. Да мне, в принципе, плевать на это. Приедут – потерпим, обязательную программу в виде всяких покатушек по достопримечательностям и прочего выполним. Где наша не пропадала? Тем более что Аня решила поиграть в жену декабриста и сопроводить меня с миссией моральной поддержки. Значит, будет легче.

Так как смена не моя, поставили меня третьим номером к какому-то Спиваченко. Внешность, кстати, у доктора была какой угодно, только не украинской. У бурятов бы за своего сошел, сто процентов. Глазки узкие, хитрые. Меня подробно расспросил, что да как, но вроде остался доволен.

Третьим номером – вообще лафа работать. Даже наркота у второго номера. А ты знай себе, носи чемоданчик и выполняй ценные указания.

Первый вызов и сразу в цэковские дома из бежевого кирпича. Спиридоньевский переулок завален снегом, но дворники дружно его чистят – с трудом, но проехали во двор.

– Совсем умом тронулся, – рапортовала нам пожилая мать пациента. – Забирайте его скорее!

– А что случилось? – поинтересовался Спиваченко.

– Сынок у меня со слабоумием. Стоит на учете. Как напьется, начинает куролесить.

Мы вошли в квартиру, тут было, мягко говоря, странно. Везде разбросаны вещи, стены чем-то измазаны.

– Только я в магазин отлучилась, – женщина заплакала, – он достал заначку, выпил. А ему нельзя!

– Ну давайте посмотрим пациента. Как его зовут?

– Виктор.

Парень оказался и правда со странностями. Всклокоченные волосы, дико вращающиеся глаза. Сидит на кровати и руками ест что-то разбросанное на одеяле. Не исключено, что макароны с мясом. Рядом стоит водочная бутылка, в которой на донышке что-то плещется. Дерьмо не пьет, «Посольской» балуется.

– Виктор, здравствуйте, – очень вежливо начал Спиваченко. – Как чувствуете себя? Что беспокоит?

Похоже, доктора самого не тревожило, что пациент жрет с постели. И не такое видели.

– Мать, ты дура? Зачем вызвала этих? Я тебе… хрум-хрум… что? Подопытная крыса?

– Витя, поговори с нами, – доктор сделал нам знак, чтобы мы были готовы. – Выпивал сегодня? Много?

– Какая на хрен вам разница?

Разница большая. Если бы просто напился, то варианты есть. А если с непредсказуемым буйством… Так что надо паковать и везти. Но сначала придется поубалтывать.

– Вить, смотри, какое дело, – Спиваченко перешел на мелодичный и спокойный тон: – Мы тебя все равно увезем. Ты выбирай – по-хорошему или по-плохому.

Мама сзади ахнула.

– Давай по-хорошему, а? Спокойно соберешься, спустишься с нами в машину. А мы тебе сирену включим!

– Настоящую?! – пациент клюнул, перестал перебирать пальцами макароны.

– Настоящую, – покивал доктор. – С мигалкой.

Это почему-то сработало. Витя дал себя собрать, одеть по погоде. Спокойно спустился вниз, послушал рев сирены, которой мы, похоже, взбудоражили весь дом, покивал. И сел в салон. Пути к выходу мы со вторым фельдшером, знатоком современного искусства Капитоновой, перекрыли своими, можно сказать, телами. Духан от пациента стоял мощный. Похоже, что к «Посольской» еще добавилась какая-то парфюмерия. Непередаваемый аромат, потом долго будем проветривать.

В салоне я тихо спросил Спиваченко, куда мы его везем.

– В приемном скорее всего в наркологию оформят. Его пьяным просто в психиатрию не примут. Пусть сначала у Трунова протрезвеет.

Сам Гойко Митич меня волновал мало. Если честно, то и Лиза за последнее время ушла куда-то на второй план. Вспоминал ее иногда, но далеко не каждый день. Даже в Цюрихе, когда выбирал подарки из серии «всем подряд», ее в мысленный список не включил. Вот и сейчас – шевельнулось что-то не очень комфортное в глубине сознания – и утихло мгновенно. Потому что Витя как-то неправильно задвигался, я и прикинул сразу, как бы он не повторил подвиг сбежавшего от нас алкаша.

Но обошлось, довезли. Витя даже начал посапывать и пускать пузыри. Казалось бы, ситуация исчерпана, паренька можно и домой свезти, но это пока он спит. Словно услышав мои мысли, клиент встрепенулся и потребовал включить сирену. К счастью, мы уже подъезжали к приемному и отговорились обещанием покатать с шиком чуть позже.

Дежурный врач тоже возражений не имел. А что, клиент свой, показания есть, чего не взять? Сказал только, что надо вызвать для порядка кого-нибудь из наркологии, чтобы формальности соблюсти. Ну и ладно. И мы стали ждать, окружив Витю, сидящего на кушетке, дабы он не попытался проиллюстрировать доносящуюся издалека песню Высоцкого «Был побег на рывок». Странно, что в такой конторе ее включают на всю громкость.

Наконец, показался представитель племени наркологов, и мы распустили нашу «штрафную стенку»… Ой, да это сам Трунов! Помоложе никого не нашлось? Или случай показался сомнительным, когда по телефону сообщали?

Прошел Андрей Борисович аки светский лев, гордо неся голову и не глядя по сторонам. Сел за стол дежурного и сразу углубился в карточку Вити, на самого пациента внимания не обращая. Типа, не царское это дело, прикажу… Что-то меня не вовремя на улыбки пробивать начало. Я помню обидчивость этого кренделя. Поднимет сейчас голову, увидит меня усмехающимся, начнет слезы лить и посуду бить.

– Непрофильная госпитализация, – промолвил Трунов свой вердикт. И как сказал, а? Каждое слово – прям в металле отлито.

– Но ведь в данном случае, – начал возражать Спиваченко, – на первое место…

– Есть же у пациента диагноз, коллега, – последнее слово он процедил так презрительно, что даже мне не по себе стало слегонца. – Вот, русским по белому написано: «Дебильность, эретичная форма». Вот и везите по профилю. Не понимаю, – он картинно откинулся на спинку стула, – почему я должен вам это объяснять? Ну эти, – он как-то небрежно махнул рукой в угол, где стояли мы с Капитоновой, – с них что взять? Но вы должны…

– Ты что сказал, сморчок?! Кого дебилом назвал?

Ого, у нас произошла незаметная подмена матери пациента. Испуганную и слегка растерянную женщину заменила натуральная тигрица. В глазах блеск, руки сомкнуты в кулаки. Похоже, Трунов только что весьма сильно задел ее чувства.

– Извините? – Андрей Борисович поднял голову, посмотрел на женщину.

– Фамилия? – гаркнула дама. Похоже, строить подчиненных она умела. Даже мне захотелось встать по стойке смирно.

– Трунов, Андрей Борисович, заведующий отделением наркологии.

Похоже, парень уже понял, что гонор проявлять надо было немного в другом месте. Мне показалось, или у него руки трясутся?

– Сорока пяти нет еще? Завтра в военкомат вызовут, санинструктором служить будешь, – уже совершенно спокойным голосом сообщила она Трунову. – Вот доктора, – женщина показала на нашу компанию, – приехали, всё как надо сделали, успокоили, в больницу привезли. А тут… Здесь меня жди! – приказала она наркологу и куда-то ушла. Неужели к главному врачу? Вот это поворот сюжета!

Слегка запоздало Трунов скомандовал госпитализировать Витю, с любопытством взирающего на всё это, и собрался покинуть нас. Наверное, двинуться в том же направлении, что и дама, гасить конфликт. Когда нарколог проходил мимо нас, у меня в заднице заиграло детство, и я быстренько пропел ему строчки из непонятно как всплывшей в памяти песни:

 
                Сейчас она, красивая и смелая,
                Дорогу перейдёт,
                Потом вот это самое с козлом своим проделает…
 

Трунов убежал, даже не оглянулся, а я наклонился к Спиваченко:

– Мамаша у нас кто?

– Генеральша. Точнее даже маршальша. Вдова, но похоже, связи остались. – Потом вздохнул и добавил философское: – Каждая муха на своей кучке говна – королева.

* * *

На базу вернулись, сели пить чай. Надо же стресс залить. Народ ожидаемо обсуждал новые постановления партии и правительства – в СССР внезапно увеличили пенсии, отпуска по беременности и уходу за ребенком. С младенцем теперь можно сидеть до года, на половине зарплаты. В декрет – пожалуйста, уходи за 70 дней до родов. ЦКБэшные дамы, разумеется, возбудились на эту тему, Спиваченко мне на ухо прошептал: «За Афган задабривают народ».

Я удивленно посмотрел на доктора. Оказывается, у нас тут есть свои фрондеры?

Свое мнение по этому поводу я решил не высказывать – хватило споров с диссидентами на подстанции у Лебензона. Плюс всё равно наступят девяностые и эти постановления партии и правительства – пойдут прахом.

Я же сел в уголок и открыл импортную литературу «про сияние». Надо язык совершенствовать, чтобы не плавать на уровне «май нэйм из Вася» и «лэт ми спик фром май харт». А хорошая книга этому способствует. То, что я знаю, чем кончится, не страшно, детали сюжета всё равно из головы вылетели. Интересно, а впоследствии Кингу прилетело от БЛМ за картонный персонаж негра, работающего паршивым поваром в «Сиянии»?

Капитонова попыталась завести светскую беседу, уточнив, на английском ли книга. Но я только невежливо угукнул, и она отстала. Вдруг услышал знакомую фамилию. Вроде как даже свою. Диспетчеры зачем-то звали. Пошел, оказалось, надо немедленно перезвонить домой.

Что-то стряслось? Мало того что Аня позвонила на работу, так еще и воспользовалась самым аварийным номером, возле которого в записной книжке было написано «только в самом крайнем случае». Я побежал к аппарату и отогнал от него наших кумушек воплем «Мне очень сильно надо!».

– Аня, что случилось? – крикнул я в трубку, едва прервались гудки вызова.

– Давид звонил, просил срочно передать. Только одно слово: «Нашли».

Глава 3

Как назло, теперь был недоступен Ашхацава. Попытке на пятой я бросил слушать короткие гудки и решил отпроситься. Ибо слово «Нашли» значило только одно, и это была не пара к одинокому носку, третий месяц ожидавшему свою половинку в картонной коробке, стоящей в ящике для белья.

Но доктор Спиваченко, а за ним и старший врач смены Горбунова были непреклонны: если нет какой-то катастрофы, отпускать не будем. И я снова пошел к телефону, выяснять подробности. Просто душа не лежала врать что-то по этому поводу. Может, ситуация терпит пока.

Наконец-то ответил Давид. И я вздохнул с облегчением. Ибо рандеву назначено на десять утра, а сейчас Ампула гульбанит где-то у своих дружбанов и в ближайшее время просто физически не сможет никуда деться, ибо изображает рекламу несуществующей пока компании «Русская недвижимость».

Мысли спросить адресок, чтобы сдать Ампулу органам, даже не возникло. Я хорошо помнил фразу Лакобы: «Ты сказал, ты и сделаешь», и проверять, что будет при другом варианте развития событий, не хотел. А так как я пошел просить помощи у воров, то и играть предстоит по их правилам. Беспокоило ли это меня? А как же! Это вам не в горячке по морде кому-то дать. Придется рискнуть. Но я предпочел мысль эту отогнать. Вот когда случится, тогда и буду думать. А сейчас какой смысл? Да никакого. Тем более что нас на вызов позвали.

Погрузились в машину, выстуженную вследствие проветривания. Небось, Трунов не захотел себе этого Витька брать из-за амбре. Такой всё отделение провоняет выхлопом.

– Куда путь держим? – спросил водитель у Спиваченко.

– Благовещенский переулок, пять. С Горького, где метро «Маяковская».

– Да знаю я… – проворчал шофер.

Хороший дом оказался, серьезный. Угол Тверской, восемь этажей. И всего два подъезда, несмотря на довольно большие размеры. Ну, мы в хрущевки не ездим. Не помню такого ни разу. Поднялись на лифте на седьмой этаж, звоним. Открыла старушка, молча показала в прихожую и отошла в сторону, чуть подволакивая правую ногу.

Ого, да тут полноценный черный ход есть! Не очень частая штука в старых домах. Провожатая медленно провела нас в дальнюю комнату, где и лежал на кровати наш больной. Стоп, вот этот старый еврей – Райкин? Членов Политбюро видел, академиков видел, министров всяких – без счету. А живого Райкина – впервые. А вот эта молчащая пожилая дама – жена его?

– Что там, Ромочка? Приехали врачи? – спросил он и повернул к нам голову. – Здравствуйте, – тихо сказал он. – Сердце прихватило, что-то пилюли перестали помогать, – почти виновато объяснил артист.

Уже седой, весь в морщинах. Но не узнать – невозможно. Ну, с богом. Давление, температура, ЭКГ, послушать, пощупать, обезболивающее и прочие мероприятия согласно списку. В итоге выяснилось, что инфаркта нет, боль утихла, давление нормализовалось. Но Спиваченко был непреклонен: только в больницу. Как сейчас говорят, нестабильная стенокардия. А от нее – один шаг до инфаркта. Или даже меньше, чем шаг.

Райкин подумал и нехотя согласился. Жена его, как он ее называл, Рома, собрала вещи и вручила мне сумочку с самым необходимым. От носилок Аркадий Исаакович отказался категорически, заявив, что чувствует себя хорошо, а спектакли предпочитает в театре, а не среди соседей. И пошел к машине на своих двоих. А ведь и вправду ожил, губы уже почти нормального цвета, на щеках намек на румянец какой-то появился.

Странное дело, я читал неоднократно, что сотрудники считали его эгоистичным тираном, который другим слова без разрешения не дает сказать. Карцева гнобил, со Жванецким ссорился. Власти его тоже не любили – даже выжили из ленинградского Театра миниатюр. После чего Райкин перебрался в Москву. Я присмотрелся к великому актеру. Да нет, вполне адекватный, добродушный… Или он только на работе такой? К жене как заботливо относится, на прощание поцеловал, напомнил, чтобы таблетки пить не забывала.

Капитонова уступила ему кресло, сама перебравшись назад, и мы, пока ехали, получили удовольствие от натурального спектакля, который наш пациент устроил для нас.

– Я, конечно, перед врачами в долгу. Когда у Ромочки инсульт случился, мы все возле нее сидели, выхаживали. И ведь восстановилась почти полностью, только речь…

Так вот почему она молчала всё время! У нее моторная афазия после инсульта.

– Интересное имя у вашей жены, – заметила Капитонова. – Необычное.

– Ах, вы про это. Нет, имя обычное, Руфь Марковна. Просто ее родители ждали мальчика, даже имя придумали. А когда родилась девочка, решили: не пропадать же добру, вот всю жизнь домашние и называют ее Рома. Так о чем я?.. Да, вот стало жене полегче, и решила она пойти на спектакль. Мой, конечно же. Премьера, полный зал, начали. Это еще в Ленинграде было. И вот я чувствую – плохо мне, сил нет, боли в сердце такие, что шевелиться не могу. Вызвали сотрудники «скорую», приехали они, вот как вы – укол сделали, чуть легче. И слышу я – публика волнуется, ждут, значит. А там же в зале – Рома сидит. И я прошу: дайте мне, дорогие, пять минут на сцену выйти, надо закончить начатое, жена, опять-таки. Ну, дали мне кислородом из подушки подышать и отпустили. Под честное слово. А я вышел – и полчаса еще играл. Врач за кулисами стоит, кулаком грозит, а выйти не может, – тихо засмеялся Райкин. – Кто же его пустит?

– Анекдот был на эту тему, только про музыкантов, – влез я.

Как же, весь вечер на сцене Панов. Но Райкин только вежливо поинтересовался:

– Рассказывайте.

– Выступает оркестр. Первая скрипка – всемирная знаменитость, играет просто великолепно! Вот только дирижер замечает, что солиста просто корчит всего… Антракт. Дирижер интересуется: «Что с вами такое, может, не нравится, как я дирижирую, или еще что?» Тот отвечает: «Нет, что вы! Вы прекрасный дирижер!» Вторая часть концерта. Все еще хуже – скрипачу так плохо, будто умирать собрался. После занавеса дирижер опять с вопросами: «Признайтесь, что с вами во время концерта происходит? Может, вы заболели?» Солист помялся, и говорит: «…Ну как бы объяснить вам… Знаете, я музыку с детства ненавижу!!!»

– Смешно, – оценил Райкин под улыбки коллег. – Только не для еврейских детей. Вы даже не представляете, на какие жертвы идут иногда родители, чтобы заставить ребенка играть на скрипке.

Смысл сказанного доходил до нас с Капитоновой секунд пять, потом мы одновременно засмеялись.

Признаюсь, я нарушил инструкцию, которая запрещает личные просьбы и вообще любое общение с пациентами вне служебных обязанностей. Попросил автограф. И я был не одинок. Вся бригада вместе со мной в нарушители записалась. Но мы никому не скажем. Вот в такие минуты начинаешь жалеть об отсутствии камер для селфи.

* * *

Странное дело эти ноябрьские снегопады. Все понимают, что растает, но дороги тщательно чистят. Особенно там, где ездит начальство. А так как это столица, то руководителей всяких здесь всегда было до… очень много, короче. И процесс некоторые из них контролируют лично. Не верят на слово исполнителям.

Мы выехали из ворот ЦКБ и по Маршала Тимошенко спокойно подкрадывались к Рублевке. Километров двадцать на спидометре. Никого не трогали, не мешали участникам дорожного движения, потому что кроме нас никого не было. Я расслабленно смотрел вперед через лобовое стекло. Вот к дорожной технике подъехала черная «Волга» и из нее вылез какой-то мужик, который сразу начал потрясать кулаками. Почти одновременно с ним автомобиль покинул водитель. Кто его знает, может, ноги размять, или покурить, к примеру. А вот…

– Мля-а-а-а! – протянул в восхищении наш водитель, до этого за целый день сказавший от силы слов десять.

Да уж, я готов к нему присоединиться. Ибо какой-то хрен на здоровенном тракторе подъехал к начальственной машине и, не замечая ее, продолжил движение. Что там, мелочь пузатая под днищем скрежещет? Да и ладно. Короче, тракторист вынырнул из дум, только когда заехал на капот «Волги». И остановился. Когда мы подъехали, он всё ещё сидел в своей кабине.

Начальник, конечно, обалдел. Он подошел, посмотрел на это чудо, развернулся и начал ритуальную боевую пляску вокруг поверженного средства передвижения. И правда, на чем его сейчас увезут? Как он продолжит переживать за уборку снега? Зато его водитель явил образец стойкости и спокойствия, стоял и курил, будто ничего и не произошло. Тут кто-то полез к трактористу и сразу замахал нам руками.

– Давайте поближе, – скомандовал Спиваченко.

– Сознание потерял! – крикнули нам.

А вот и уличный вызов. Как же я по ним соскучился в прилизанной кремлевской «скорой»!

Вытащили тракториста, спустили вниз. Да уж, на эту махину и здоровым пока залезешь… Посмотрели – живой, бледный только сильно, но шевелится немного.

Достали кардиограф, бросили электроды на конечности. Ёксель-моксель, вот это инфарктище! Да эту кардиограмму ни один двоечник ни с чем не спутает!

– Шестьдесят на двадцать, – сообщила измерявшая давление Капитонова.

Поздравляем, у вашего пациента кардиогенный шок. Спиваченко только глянул мельком на пленку и заступил на капитанский мостик.

– Промедол, лидокаин в мышцу! Разворачиваемся, назад в больницу! Цигель, цигель, товарищи!

Пока сдавали тракториста, заспорили. Спиваченко был уверен, что цигель – это «время» по-немецки. Этот вывод он сделал после просмотра знаменитой «Бриллиантовой руки», где Миронов отбивал Никулина от стамбульской «проститутки» цигелем, постукивая по часам. Какое же было удивление врача, когда я сообщил ему про отсебятину сценаристов, которые особо не заморачивались и придумали тарабарщину.

– Цигель – это вроде бы коза по-немецки, – вспомнила Капитонова.

– Нет, кирпич, – возразил я.

– Товарищи! – на нас укоризненно посмотрела дежурный врач, которая оформляла водителя. – Вам не стыдно? Тут пациент тяжелый, а вы развели!..

Докторша была молодая, явно недавно после института. Прямо как я. Спиваченко снисходительно улыбнулся:

– Смерть и жизнь в больнице ходят рядом. Привыкнете.

* * *

Утром я попытался историю со звонком Давида спустить на тормозах. Мол, ничего интересного не произошло, мелочи жизни, сейчас поеду и разберусь.

– Хреново у тебя, Панов, врать получается, – сказала Аня, наглаживая мне рубашку. – Глаза выдают. Так что есть над чем поработать. Мне Симка всё рассказала, про какую-то мафию и ловлю бандита.

Вот он весь цимес жизни с еврейками – все всё про всех знают.

– Если обо всем в курсе, то зачем спрашиваешь?

– Андрей, я боюсь, – вдруг всхлипнула девушка. – Ты мне можешь пообещать, что всё хорошо закончится?

– Могу. Но не буду. Слушай, мать, ты не забеременела часом? Что-то ты в последнее время какая-то эмоционально лабильная.

– Дурак, это я от счастья, – она вытерла щеку ладошкой. – Но я готова предпринять несколько попыток заполучить семенной материал. Возвращайся поскорее, ладно?

* * *

Мельник ждал меня у общаги. Вчера я и ему позвонил, предупредил. Возле его ног лежала сумка, которая глухо звякнула железяками, когда он бросил ее на заднее сиденье.

– Арматура? – спросил я, вспомнив Орел.

– Не, три монтировки. Ни один мент не прикопается.

Ну да, булыжник – оружие пролетариата, а монтировка – то же самое, только у советского водилы.

Следующий пункт нашей программы – товарищ Ашхацава, простой советский князь. Кстати, это обстоятельство своей семейной истории он тщательно оберегал от любых посягательств. Хочешь подраться с Давидом – сначала скажи, что в их краях князем считался всякий, кто владел тремя овцами, а потом добавь, что княжеская фамилия покупалась за одного барашка и он у меня даже есть – не поможешь договориться? Готово, спарринг-партнер с красными как у быка глазами ждет вас. Как по мне, дурь несусветная.

Давид с Мельником полезли на заднее сиденье. Ибо четвертый член нашего коллектива, сержант милиции Дима, в гражданском плаще поверх формы, уже приплясывает на перекрестке.

Место встречи у нас было очень, мягко говоря, экзотическим. И знакомым. Я же здесь на вызове был, в этой деревне, когда бомжиха сгорела. Лакоба в компании с двумя «коллегами», приехал после нас, на скромной «шестерке» белого цвета. Как рассказывала мне Шишкина, таких на всю Москву – десятка три, не больше. Ну, ей на эксклюзиве, хоть и принадлежащем папе, ездить было приятнее. Поэтому я осторожно повышу количество белых «жигулей» шестой модели до сотни на город.

Возле нас вор только притормозил, махнул рукой «давай за мной» и двинулся дальше. Остановился неподалеку от какой-то халупы с перекосившимся заборчиком и окнами, в которых стекла местами были заменены полиэтиленовой пленкой и фанеркой. Бомжатня, короче. Я даже представляю, чем там внутри воняет.

Мы выбрались из машины и подошли к абхазам. Один Дима остался внутри. Его время еще не наступило.

– Ну вот, доктор, получай, – картинно взмахнув рукой, показал на домик Лакоба. – Там твой Ампула.

Н-да… Методы конспирации тут неуместны.

– Спасибо, конечно, но стоило ли тратить свое время?

– Моё время, что хочу, то и делаю, – холодно ответил Юрий. – К тому же ты давал обещание, хочу посмотреть, хозяин ли ты своим словам.

– И сколько их внутри? – спросил я.

– Не знаю. Главное, что твой человек – там. Подарок от меня. Забирай, – и улыбнулся. Не то что я пипец какой бесстрашный, но мне от этой улыбки стало немного не по себе. Так, блин, крокодилы ухмыляются, когда тебя сожрать собираются. Но мы же на одной стороне, да?

И что же делать? Если дружков Ампулы много – предстоит махач. Или даже перестрелка – ружье то зэк на месте преступления не оставил. Теперь понимаю Лакобу. Ему подвалило внеплановое развлечение – вот и вписался глянуть, чем все кончится. Если что не так – по газам и только его видели.

Я вернулся к парням, спросил, что будем делать.

– Давай выкурим их оттуда. Все выскочат, – предложил Мельник.

– Чем? – поинтересовался я.

– Да ну, фигня, сейчас, – он повернулся и позвал какого-то пацаненка, взирающего на бесплатное шоу: – Иди сюда, не бойся!

– Никто и не боится, – заявил абориген, останавливаясь шагах в трех от нас.

– Рубль хочешь?

– Ну.

– Принеси мне линейку для дымовухи. И газету.

– Трояк, – нагло вякнул пионер.

– Неси уже, а то других позову.

А я и забыл про такое. Понятно, для меня это триста лет назад было. А для Витька – почти вчера.

Гимназер примчался с рекордной для себя скоростью и протянул оранжевую линейку и расческу, а также пожелтевший от старости номер «Московской правды». Получив железный кругляш с профилем вездесущего Ильича, он занял привычное место в «партере». Я, помявшись, спросил у него:

– Малой, а кто здесь обитает? – и кивнул на халупу.

– А, алкашня, – презрительно сплюнул абориген. – Тут не жил никто, так они вселились. Спалят когда-нибудь дом к хренам по пьяни, – явно процитировал он кого-то. – Двое, если в гостях никого нет.

Мельник тем временем разломал линейку и расческу, завернул в кусок газеты и поджег. Бросив сверток на землю, потушил огонь каблуком. Но ничего не произошло.

– Слишком быстро, – мотнул он головой.

– Неправильно ты, дядя, делаешь. Дай спички, – протянул руку пацаненок.

Судя по всему, местный писчебумажный магаз план по продаже линеек из специальной сильнодымящей пластмассы выполнял на много сотен процентов. Потому что местный виртуоз сделал всё с первой спички. Резко завоняло органической химией и детством. Витек ткнул монтировкой в стекло и бросил интенсивно дымящийся сверток внутрь.

– Сейчас побегут, – пообещал он, выдавая нам с Давидом холодное в прямом смысле этого слова оружие.

Матерящиеся бомжи выскочили через минуту. Кстати, уже готовые к миграции в неизвестном направлении – одеты, хоть и крайне небрежно, обуты, с сумарями. Привычные. Наверное, подумали, что их местные решили выкурить.

Ни один из них на фото Ампулы похож не был.

– А Васька где? – спросил я.

– Там, – махнул рукой в направлении дома один из синяков, покачиваясь. – Сейчас будет.

– Ну так быстро урвали отсюда, что стоим?! – рявкнул Мельник и ускорил стоявшего поближе пинком под зад.

Дважды повторять не пришлось. Наверное, Ампула был не самым классным собутыльником. Товарищи ждать его не стали и быстренько помчались дальше по улице. Ничего, Олимпиада прошла, гайки закручивают чуть меньше, найдут, где зимовать.

Кашляющий Васька выскочил еще через минуту. Ношеное драповое пальтишко, похожее на те, которые выдают учащимся всяких ПТУ, он держал в руке. Через прореху на рукаве мелькнул криво наколотый червовый туз. Даже моих скромных познаний хватило, чтобы понять – сладкой его отсидка не будет. На зоне и так трудно, а опущенным – во много раз хуже. Но мне его не жалко.

– Ну что, давай, чего ждешь? Он твой, – подал голос молчавший до сих пор Лакоба.

Кстати, пионер, усмотрев абхазцев, сдриснул. Умный парень, значит, понял, что лучше ничего не видеть.

И тут я остановился. Вот пока искал этого урода – зла не хватало. Удавил бы. А сейчас смотрю – и не знаю, что с ним сделать. Тщедушный, с пропитым лицом, заросшим клочковатой щетиной с густой примесью седины. Грязный, оборванный, стоял этот Вася на карачках, пытаясь выхаркать легкие. А я чувствовал, как кураж уходит. Начинаются вопросы. Упустил время, долго думал. Обычная беда русской интеллигенции. Которая, как мы знаем благодаря Владимиру Ильичу – не мозг нации, а да, то самое коричневое, что тут по двору разбросано.

– Пан, не стой, – прошипел мне в ухо Витек. – Авторитет теряем!

Я поднял монтировку, выдохнул и со всей дури врезал по руке Ампулы. Тонкий заячий визг ударил в уши. Зэк перевернулся на спину, и я стукнул по ноге. Хороший такой хруст, надежный. Визг усилился. И что это?! Наваждение и ступор ушли. Я снова увидел упавшую на грязный пол Лену, прижимающую руки к животу, перевернутый скоропомощный ящик с дырками от дроби, будто рядом стоял. Наверное, что-то такое появилось во мне, и Мельник придержал меня за руку.