Автор книги: Алексей Яроцкий
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Алексей Яроцкий
Золотая Колыма
Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы – дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.
А. Блок
Глава первая. Как это случилось
Самыми счастливыми в моей жизни были пять лет, прожитые в Москве после окончания института. Судьба столкнула тогда меня с прекрасными людьми, были интересная работа, счастливый брак, я преподавал в Московском институте инженеров транспорта, сотрудничал в Научно-исследовательском институте эксплуатации железнодорожного транспорта и писал диссертацию. Жизнь была наполнена до краев, не хватало времени, и сейчас, с вершины прожитого, я убеждаюсь, что это была настоящая жизнь. Личное счастье было столь велико, что иногда казалось нереальным, казалось, что-то его разрушит, словно жило во мне предчувствие несчастья. Мы с женой любили друг друга, и крепкой оказалась эта любовь, не сломили ее ни тюрьма, ни ссылка, ни десятилетняя разлука, ни даже сама старость и близость смерти, стоящей сейчас у порога.
Для того, чтобы понять все последовавшее, как и за что меня арестовали, нужно сначала описать ту эпоху, взаимоотношения между людьми, которые тогда существовали.
В 1935 году я работал в Центральном управлении вагонного хозяйства НКПС начальником сектора оперативного учета и планирования. Индустриализация и создание тяжелой металлургии требовали огромных материальных ресурсов и в первую очередь – металла. В царской России железнодорожный транспорт потреблял около 40 % черных металлов, производимых в стране, а в эпоху первых пятилеток металла ему не хватало, он сидел на голодном пайке, что стало основой серьезных трудностей. К середине 30-х годов грузооборот железных дорог превышал дореволюционный в 3–4 раза, а основных средств было лишь немногим больше, чем в 1913 г. Транспорт работал с перегрузкой. В годы, когда наркомом путей сообщения был Я. Э. Рудзутак[194]194
Рудзутак Ян Эрнестович (1887–1938) – политический деятель, заместитель Председателя СНК и СТО СССР (1926–1937), одновременно – председатель ЦКК и нарком РКИ СССР (1931–1934). Член ВЦИК и ЦИК СССР. Родился на хуторе Цауни Гольденгенского уезда Курляндской губернии в семье батрака. Образование получил в начальной школе (окончил два класса). Член партии с 1905. Вел подпольную партийную работу в Москве, Риге, Средней Азии. Десять лет сидел в царских тюрьмах. В 1917 г. – член Президиума и секретарь Всероссийского центрального совета союза текстильщиков, член Президиума Московского городского совета профсоюзов. В 1924–1930 гг. нарком путей сообщения СССР. В 1926 г. кандидат в члены Политбюро. В мае 1937 г. арестован. Обвинен в шпионаже в пользу Германии. В июле 1938 г. осужден Военной коллегией Верховного суда СССР к высшей мере наказания. В 1956-м реабилитирован.
[Закрыть], из этого положения пытались выйти путем рационализации, ввели так называемую обезличенную езду на паровозах, японский метод ремонта и т. д., но успеха эти новшества не имели, а в ряде случаев принесли даже вред.
При наркоме А. А. Андрееве[195]195
Андреев Андрей Андреевич (1895–1971) – нарком путей сообщения СССР (1931–1935), родился в деревне Кузнецово Сычевского уезда Смоленской губернии в крестьянской семье. Окончил два класса сельской школы. Член партии с 1914 г. Член Петербургского комитета большевиков в 1915–1917 гг. С 1917 г. на партийной и профсоюзной работе. В 1920–1922 гг. – секретарь ВЦСПС. В 1922–1927 гг. – председатель ЦК союза железнодорожников.
[Закрыть] транспорт стал сдерживать развитие всего народного хозяйства, и на него, как тогда говорили, «бросили» любимца Сталина – Лазаря Моисеевича Кагановича[196]196
Каганович Лазарь Моисеевич (1893–1991), партийный и государственный деятель, родился в деревне Кабаны Радомысльского уезда Киевской губернии. Член партии с 1911 г. В 1917 г. – член Саратовского комитета партии большевиков. С 1922-го – зав. Отделом ЦК РКП(б). В 1924–1925 и 1928–1939 гг. – секретарь ЦК партии. В 1925–1928 гг. – генеральный секретарь ЦК КП(б) Украины. В 1930–1935 гг. – первый секретарь Московского городского комитета ВКП(б). В 1935–1937 гг., 1938–1942 гг., 1943–1944 гг. – нарком путей сообщения СССР. В 1937–1939 гг. – нарком тяжелой промышленности СССР, в 1939 гг. – нарком топливной промышленности СССР, в 1939–1940 гг. – нарком нефтяной промышленности СССР, одновременно по 1947 г. – заместитель председателя Совета народных комиссаров СССР. Член ВЦИК и ЦИК СССР. В 1957–1957 гг. – 1-й заместитель председателя Совмина СССР. На июньском Пленуме ЦК КПСС в 1957 г. выведен из состава Президиума ЦК и из состава ЦК. В 1959 г. местом жительства определен г. Калинин. В 1962 г. исключен из членов КПСС.
[Закрыть], чтобы вывести из прорыва, поднять, закрепить и т. д.
В те времена происходили такие телефонные разговоры с начальниками дорог: «На Макеевском заводе на два дня кокса и руды. Если завод остановится, вы будете расстреляны как вредитель».
Наше учреждение на Новой Басманной улице напоминало штаб во время большого сражения. Всю ночь бессонно светились окна, и если я попадал домой в 12 или в 1 час ночи, то считал вечер спокойным. Транспорт работал с огромным напряжением, из создавшегося положения нужно было найти выход.
Весной 1935 г. группа научных сотрудников Института эксплуатации железнодорожного транспорта написала в газету «Правда» статью, содержавшую оценку состояния железнодорожного транспорта и перспективы его развития. В качестве программного положения высказывалась мысль о том, что наш железнодорожный транспорт работает «на пределе своих возможностей» и имеет на один километр пути бóльшую грузонапряженность, чем на железных дорогах США. Авторы видели выход в комплексной реконструкции всех элементов железнодорожного хозяйства, что требовало многомиллиардных вложений и огромных материальных ресурсов. «Правда» статью не напечатала, но переслала ее Кагановичу – требовались санкция и мнение наркома. Каганович собрал расширенную коллегию наркомата, где предложил выступить ученым, подписавшим статью в «Правду» (Нойштадт, Васильев, Кудреватый и др.). Чтобы придать непринужденный характер заседанию, велел подать чай. Авторы статьи стали говорить в духе своего основного положения о необходимости реконструкции. Потом Каганович попросил высказаться своих замов и членов коллегии. Более хитрые выкручивались по принципу «с одной стороны – с другой стороны», другие же полностью поддержали ученых. Резюме в речи Кагановича было уничтожающим. Его основной тезис – не реконструкция, а энтузиазм масс и стахановское движение. Обращаясь к директору института, он гремел: «Ну, эти старики, буржуазные ученые, чего от них ждать? А ты, советский теленок, от какой матки молока насосался?»
В результате появился грозный приказ: всех старых профессоров (Кудреватого, Васильева и др.) отослать на пенсию, а более молодых перевести на дороги, на низовую работу. Было это в начале 1935 г., а осенью все эти лица были арестованы. Началась эпоха борьбы с «предельщиками». Те, кто поднял вопрос о реконструкции транспорта, были объявлены Кагановичем «штабом борьбы со стахановским движением». В газетах развернулась политическая кампания, Каганович сделал об этом доклад в ЦК Партии. Короче говоря – нужны были враги и их нашли. Задуман был процесс типа «Промпартии»[197]197
Грач Изяслав Александрович (1898–1939) – с 5 декабря 1935 г. – майор госбезопасности, с 27 марта 1938 г. – заместитель начальника ГУЛАГ НКВД СССР и начальник Железнодорожного отдела ГУЛАГа; арестован 2 декабря 1938 г.; осужден Военной коллегией Верховного суда СССР к высшей мере наказания – 14 апреля 1939 г. Расстрелян.
[Закрыть], но без связи с заграницей. Схема была такова: научные работники института – это идейные руководители, работники министерства – исполнители их подрывных идей, а на периферийных дорогах – пособники саботажа и вредительства.
Почему именно я попал в среднее звено этой схемы – до сих пор не знаю. Кто составил список «предельщиков» – тоже не знаю. Было нас человек девять-десять: Бреус, Хорол, Беккер, Каганов, Кропп, Липский, Байвель, Райцелис, Яроцкий. Я долгое время работал с Бреусом и Хоролом, а остальных почти не знал, все это были молодые специалисты, проработавшие пять-шесть лет после окончания вузов и в основном связанные с научно-исследовательским институтом. Несомненно, многие из них могли бы стать видными специалистами и оставить след в науке и железнодорожном деле, если бы не угодили в «предельщики».
В начале ноября в час ночи ко мне постучали, и моя тихая комната наполнилась людьми. Обыск длился всю ночь. Под утро приехал какой-то ответственный чекист, как позже узнал – начальник транспортного отдела НКВД Грач1. Он в коридоре поговорил со старшим из делавших обыск и уехал. После этого мне предъявили ордер на обыск, и все уехали.
Долго сидели мы с женой на диване, обнявшись и глядя на гору разбросанных книг и вещей, думали, – пронесло грозовую тучу: вот проверили, ничего не нашли, значит, все в порядке.
Потом я узнал, что обыском руководил некто Синегубов[198]198
Синегубов Николай Иванович (1895–1971) – руководящий сотрудник органов государственной безопасности, старший майор государственной безопасности, вице-генерал-директор путей сообщения 1-го ранга. Заместитель народного комиссара путей сообщения, начальник службы Московско-Казанской железной дороги… В рядах НКВД Николай Синегубов с 1923 г., – начальник ДТО ОГПУ Забайкальской железной дороги; с 1 мая 1933 г. – помощник начальника железнодорожной части ТО ОГПУ; с 1 октября того же года – старший инспектор ТО ОГПУ; с 10 июля 1934 г. – заместитель начальника 4-го отделения ТО ГУГБ НКВД СССР.
[Закрыть], после войны он стал заместителем министра путей сообщения. Когда после XX съезда в Москве начали появляться реабилитированные, к подъезду Министерства путей сообщения подошел человек и, дождавшись появления Синегубова, садившегося в ЗИС, подбежал к этому деятелю и плюнул ему в лицо. Человека схватили, он оказался одним из «клиентов» Синегубова по 1937 г. – бывшим начальником службы Московско-Казанской железной дороги. Когда стали разбираться, то установили, что Синегубов после его ареста и высылки его жены въехал в его квартиру, присвоив чужое имущество. Синегубову дали два или три года, т. е. преступлением признали не арест ни в чем неповинного человека, а незаконное присвоение чужого имущества…
Утром на работе в министерстве я узнал, что обыски были у многих, но никого не взяли. Чувство страха и обреченности не проходило.
В тот день в Большом театре был вечер в честь стахановцев-железнодорожников, пошел и я. Давали оперу «Садко». Рядом со мной в ложе сидел военный с тремя ромбами (генерал) и значком десятилетия ЧК на груди. Это был начальник отдела мест заключения Попов[199]199
Попов Михаил Викторович (1889 —?) – капитан госбезопасности, с августа 1930 по декабрь 1937 г. начальник тюремного отдела ОГПУ и комендант Бутырской тюрьмы ОГПУ. С 1934 г. – начальник тюремного отдела АХУ НКВД СССР, он же начальник изолятора особого назначения, комендант Бутырского и Сретенского изоляторов НКВД СССР по совместительству. С февраля 1937 г. – начальник Бутырской тюрьмы тюремного отдела ГУГБ НКВД СССР. С декабря 1937-го – комендант УНКВД МО. У В. Шаламова М. В. Попов фигурирует как рыжеусый.
О Попове оставил воспоминания И. С. Исаев: он находился в Бутырской тюрьме в то время, когда ее начальником был Попов (Исаев И.С. Тюрьма // Исаев И. С. О Колыме, товарищах, судьбе. С. 19–20).
[Закрыть]. Я не мог себе представить, что через две недели увижу своего соседа по ложе в одиночной камере внутренней тюрьмы на Лубянке – он зайдет со свитой и спросит, есть ли претензии…
Не сиделось мне в театре, и я пошел домой. Шел пешком на Страстную площадь и любовался вечерней Москвой, не подозревая, что увижу ее снова только через 19 лет.
Долго мы с женой обсуждали вчерашний обыск и только легли спать, как опять постучали. На этот раз все было ясно сразу: «ничего не нужно, там все есть, пойдемте». Во дворе ждал «фордик», и мы поехали на Лубянку. На всю жизнь запомнился крик жены, когда выводили из комнаты.
На Лубянке я попал в так называемый «собачник», т. е. подвал, куда свозят арестованных и где их фотографируют анфас с номером на груди и в профиль, снимают оттиски всех десяти пальцев (это называлось «играть на пианино»). Эти оттиски поступали в знаменитую картотеку ГУЛАГа, где хранились «до второго пришествия». А второе пришествие это было таким: в лагерях начальники писали на актах о смерти «списан в архив № 3», там покойник числился, пока оттиски его пальцев не придут в Москву в эту самую картотеку, где их сличали, и только тогда уже человек исчезал совсем из всех списочных составов.
Народу в «собачнике» было пропасть, и все больше взятые на Красной площади 7 ноября. Сколько раз я ходил с демонстрацией на эту площадь и не знал, что ходить нужно аккуратно.
Трое из обитателей «собачника» мне особенно запомнились. Первым был кавалерист с синими нашивками, бурят. Он приехал в Москву впервые в жизни, чтобы поступить в военное училище. Как кадровый военный был при оружии. Он мечтал увидеть Сталина как можно ближе, он каким-то образом сумел попасть вместе с делегацией Монгольской Народной Республики на трибуны. Движимый пламенной любовью к вождю, он направился к подножию мавзолея, там его и взяли. «Зачем пробирались к мавзолею, имея заряженный револьвер, кто послал, какое дали задание?» – вопросов было много. Несчастный пытался разбить голову о стену камеры.
Другой был совсем диковинный персонаж: недостреленный кронштадтский матрос, скрывавшийся с 1921 г. Его взяли прямо на площади из оркестра, где он подвизался как музыкант. Это был человек с редкой биографией. До революции он был беспризорником, и его усыновил флотский гвардейский экипаж. «Сын полка» вырос, настало время призываться, и вдруг воспитанник гвардейского экипажа отказался служить царю-батюшке. Шутки были плохи, и закатали его на четыре года в морские арестантские роты в село Медведь Новгородской губернии, где он получил полную шлифовку к 1917 г. Много я перевидел всяких людей потом в тюрьмах и в лагерях, но кронштадтских повстанцев не встречал. Тех, кто штурмовал Кронштадт, видел много. Этот матрос был талантливым рассказчиком. Вот, говорит он, сидим мы в арестантских ротах, матросов там несколько тысяч; вдруг поднялась стрельба – подошел эшелон моряков из Кронштадта громить арестантские роты. Случилось это буквально через день после февральской революции. Матросы захватили тюрьму со всей администрацией и устроили народный суд. Выводят надзирателей по одному и спрашивают, как с ним быть. Ну, матросы кричат: «К стенке дракона!», тогда ставят и тут же расстреливают; а если кричат: «Отпустить», то дадут пару раз по шее служителю самодержавия и гонят за ворота. И вот вывели самого подлого человека – старшего надзирателя, он больше всех мучил народ; его были не согласны просто так расстрелять, а предлагали разные страшные казни. Пока спорили, один матрос побежал в кузницу, накалил большой болт, прибежал с ним и воткнул надзирателю в живот, а уж потом добили кто чем мог… Рассудили всех, а начальника нет; уйти он не мог, кругом оцепление; постановили не уходить, пока не поймаем начальника, а тюрьму разнесем по камням.
Искали три дня и нашли очень просто: идет по тюремному двору кухарка начальника и несет кастрюлю; была она рябая и придурковатая, но один матрос подошел к ней «по женскому делу», ущипнул ее ласково и между прочим спросил – куда она идет с кастрюлей. Она по своей дурости и говорит – в прачечную, поесть его благородию, он в котле для варки белья сидит. Закричал матрос: «Полундра! Дракон в прачечной!» Сбежались, кричат «выходи», а он не выходит. Открыли крышку, он стал отстреливаться, потом крышку завинтили, развели под котлом огонь и сварили начальника живьем.
Жалею, что мало поговорил с ним о Кронштадте. Помню, он высказывал мысль о неприступности Кронштадта, а взяли его потому, что в крепости стоял сплошной митинг, офицеров и адмирала Козловского[200]200
Александр Николаевич Козловский (1864–1940) – генерал-майор Русской императорской армии, военспец в РККА, организатор обороны во время Кронштадтского восстания в 1921 г. В «Обращении совета труда и обороны» от 2 марта восстание в Кронштадте было названо «мятежом бывшего генерала Козловского и корабля Петропавловск», Козловский объявлен «вне закона». В Петрограде в качестве заложников за генерала Козловского были взяты 27 человек его родственников и знакомых. Несмотря на то что повстанцы арестовали немногих большевиков и не причинили им вреда, после окончания восстания 12 заложников без предъявления обвинений были расстреляны.
[Закрыть] никто не слушал («мы таких в семнадцатом в топках жгли»), а когда начался штурм, то один стрелял по осаждающим, а другой хватал его за руки – не стреляй в своих.
Этот человек не строил никаких иллюзий и ожидал полную десятку, причем считал это за благо. От него я впервые услышал, что пленные кронштадтцы были вывезены из Петропавловской крепости баржами в Лисий Нос и там расстреляны. В школьные годы я увлекался Леонидом Андреевым и, прочитав его «Рассказ о семи повешенных», ездил в Лисий Нос, так как действие этого произведения разыгрывается именно там. Хорошо запомнил сосновый лес, валуны, Финский залив и недалекие бетонные кубы фортов. Никогда не думал, что там оборвалась кровавая кронштадтская эпопея…
Но вернемся к «собачнику». На второй или третий день привели в камеру здоровенного детину довольно дурацкого вида. Он оказался рязанским колхозником, работавшим всего две недели в Москве дворником в моем же наркомате. Бухгалтерия не начислила ему зарплату, и он решил пожаловаться Кагановичу. Нужно сказать, что после кировского дела стали ужасно бояться террористов, и наш нарком никогда не садился в машину у главного подъезда, а выходил во двор. И в это время все выходящие во двор окна закрывались, рядом с ними никто не должен был находиться. А машина стояла на улице, очень приметная, большая, с белыми колесами. Вот этот дворник подошел к автомобилю и спрашивает шофера: «Это машина Кагановича?» Шофер прогнал его, но он через полчаса подошел с этим же вопросом. Тут откуда-то выскочили четыре человека, потащили дворника в другую машину и привезли в «собачник».
Этот человек лежал в камере рядом с матросом и спросил его: «Говорят, в Москве есть подвал, где расстреливают. Ты слыхал про такой подвал?» Ну, матросу только это и нужно было. «Как же! Ты в этом подвале и сидишь сейчас! Вот настанет 12 часов ночи, откроется дверь, зайдет надзиратель и спросит шепотом – кто на букву И? Один скажет – Исаков, он промолчит, другой скажет – Иванихин, он тоже промолчит, а когда скажут – Иванов, он пальцем тебя поманит и пойдешь ты по коридору, дойдешь до определенного места, встанешь ногой на половицу, а сбоку пулемет как застрочит! И провалишься ты в глубокую яму с черной водой…» Парень послушал, помычал недоверчиво и вроде уснул. И вдруг в 12 часов все выдуманное матросом начало сбываться: зашел надзиратель и спросил – кто на букву П? Петров, Павлов – молчит; когда парень, побледнев смертельно, назвал себя – Перфильев, надзиратель поманил его пальцем. Что тут было! Как заорет этот дурак: «Братцы! Я невиновный!» Матрос уж стал его уговаривать: «Я пошутил, с тебя фотографию снимать будут!..» Но с дворником случился приступ животного страха. Появились еще четыре надзирателя и потащили его силой, а он дико вопил и хватался за койки, за все, что попадалось под руки, причем – как-то прилипал к предметам; когда ему разжимали пальцы, он хватался за другие, и так, пока не вытащили его из камеры.
Вспоминая эту ужасную сцену, я поражаюсь тому, что она воспроизводит эпизод про Янсона из «Рассказа о семи повешенных». Как мог Андреев, за всю жизнь просидевший несколько суток в полицейском участке, так воспроизвести поведение человека, которого ведут на казнь!?
В камере все ругали матроса, – шутка получилась нехорошая. Через полчаса дворник вернулся успокоенный, съел целую буханку хлеба и заснул.
Дня через три меня перевели во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Это здание бывшей гостиницы было в 1918 г. отдано ЧК, а в начале 30-х гг. к нему сделали огромную пристройку, выходящую в Фуркасовский переулок.
Сама тюрьма представляла собой подобие знаменитого народовольческого корпуса в Шлиссельбурге. При таком варианте тюремной архитектуры межэтажные перекрытия убираются и вдоль каждого этажа идет узкая железная галерея-балкон, а этажи соединяются железными винтовыми лестницами. Удобство этой системы заключается в том, что снизу, из центрального поста, видны двери камер всех этажей. В случае побега арестант бежит по железному настилу, который грохочет при каждом его шаге, а когда уж спускается по винтовым лестницам, то попадает под огонь центрального поста.
Меня поместили в одиночку, в которой стояли железная кровать и маленький столик, на кровати – белье, одеяло и подушка. Кормили вполне прилично; давали сахар и папиросы и самое главное для меня – книги. Стены были настолько тонкие, что прослушивались шаги соседа в камере рядом, его кашель. Но перестукивание было невозможно из-за полной тишины в тюрьме. Надзиратели ходили в мягкой обуви, между собой не говорили, а стучали ключом по перилам по какому-то коду, с заключенными абсолютно ни о чем не говорили, все делалось молча. Ключи были какие-то бесшумные, двери отворялись тоже бесшумно, без обычного в тюрьмах лязга и грохота. Утром надзиратель молча приносил чай, клал на стол сахар, десять папирос и уходил. На допрос и прогулку выводили молча. Молчал даже библиотекарь, приносивший книги раз в неделю, ни в какие разговоры никто не вступал. Эта гробовая тишина страшно действовала на психику. Лампочка в камере горела всю ночь, одеяло натягивать на голову было нельзя; если заключенный все же делал это, надзиратель тихо отпирал дверь, неслышно подходил и так же молча стаскивал одеяло.
Как я уже говорил, перестукивание по азбуке декабристов было исключено, – надзиратель сразу бы его услышал. Когда вели на допрос, впереди по коридору загорались красные лампочки, а чтобы подследственные не могли встретиться друг с другом, их заводили в будки, вроде телефонных, и там пережидали, пока пройдет другой. Повторить самоубийство Савинкова[201]201
Савинков Борис Викторович (1879–1925) – политический деятель, террорист, публицист, писатель (В. Ропшин). Родился в семье варшавского судьи 19(31) января 1879 г. Поступил в Петербургский университет, но вскоре был арестован. В 1902 г. был сослан в Вологду по делу санкт-петербургской социал-демократической группы, бежал из ссылки. Оказался в Женеве в штаб-квартире эсеров. Организовал убийство министра внутренних дел В. К. Плеве и московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Создал группу «большевиков-террористов», которая готовила покушение на императора. В 1906 г. был арестован и ожидал смертной казни. В 1907 г. вышел из партии эсеров. В 1909 г. опубликована его повесть «Конь бледный». В 1911-м эмигрирует. После Февральской революции вернулся в Петроград. Был комиссаром Временного правительства. После октябрьского переворота объявил войну большевикам, создал военизированную контрреволюционную организацию «Союз защиты родины и свободы». В период советско-польской войны 1920 г. был в Варшаве председателем «Русского политического союза», помогал созданию «Русской народной армии», воевавшей на стороне Пилсудского. Находясь в Варшаве, создал из остатков «Русского политического комитета» «Народный союз защиты родины и свободы», который посылал в Россию вооруженные отряды для поддержки войны крестьянства с большевиками. В Париже в 1921 г. написал повесть «Конь вороной». 16 августа 1924 г. возвратился в Россию, поверив в существование в Москве подпольного центра борьбы с большевиками. При переходе границы был арестован ОГПУ в Минске. 27 августа 1924 г. судим Военной коллегией Верховного суда СССР, приговорен к смертной казни, замененной десятью годами тюремного заключения. В тюрьме работал, написал предисловие к повести, которая вышла в издательстве «Прибой». 7 мая 1925 г. обратился к Дзержинскому с требованием об освобождении. Получил ответ, что это невозможно. «Тогда, воспользовавшись отсутствием оконной решетки в комнате, где он находился по возвращении с прогулки, Борис Викторович Савинков выбросился из окна пятого этажа во двор и разбился насмерть» (Алешковский П. Трагический и кощунственный балаган // Ропшин В. (Б. Савинков). Конь вороной. Л.; М.: Прибой; Госиздат, 1924. Репринтное издание. М., 1989. С. 111).
[Закрыть], бросившись в лестничный пролет[202]202
Выбросился из окна.
[Закрыть], тоже было нельзя, так как везде были поставлены проволочные сетки, окна имели решетки и ставни, из-за которых нельзя было ничего увидеть. Всеми этими мерами достигалась полная изоляция и психологическое давление. Все допросы проводились ночью, никаких пыток, избиений ко мне в 1935 г. не применяли, да и потом я ни от кого не слышал, чтобы на Лубянке избивали на допросах. Все эти прелести пришли в 1937 г. вместе с железным наркомом Н. И. Ежовым.
В чем меня обвиняли?
Незадолго до ареста я должен был составить план текущего ремонта товарных вагонов. В те времена существовал так называемый конвенционный метод ремонта вагонов, разработанный еще в конце XIX в. Он заключался в том, что, по конвенции между всеми частными и государственными дорогами, ремонт вагона должен производиться там, где наступит срок ремонта, без доставки вагона в родное депо. Межремонтный срок составлял три года. Я взял данные о весе поезда, скорости, среднесуточном пробеге в девяностых годах и в 1935 г., и получилось, что интенсивность эксплуатации вагонного парка возросла в 2–3 раза, а система ремонта осталась на уровне конца прошлого века. Из этого я сделал вывод о необходимости усиления ремонта товарных вагонов и предложил увеличить план их текущего ремонта. Этот проект и его обоснование я изложил в докладе на имя своего непосредственного начальника. Вот этот-то доклад и послужил поводом к аресту.
Следователь П. П. Паровишников предъявил мне обвинение в групповом вредительстве по статьям 58-7 и 58–11 УК. По его мнению, увеличение количества товарных вагонов в ремонте было предложено мною для того, чтобы изъять их из рабочего парка и сорвать план погрузки. Сделал я это якобы по заданию антигосударственной группы, членом которой состою, а сама группа связана с научными работниками института эксплуатации железнодорожного транспорта, авторами статьи в «Правду».
Паровишников был старый, опытный чекист, еще со времен Дзержинского[203]203
Дзержинский Феликс Эдмундович (1877–1926) – революционер, государственный деятель, с 1917 г. – председатель ВЧК. 6 февраля 1922 г. ВЦИК принял постановление об упразднении ВЧК и образовании Государственного политического управления (ГПУ) при НКВД РСФСР. 2 ноября 1923 г. Президиум ЦИК СССР создал Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) при СНК СССР. Феликс Дзержинский с 1922 г. – председатель ГПУ-ОГПУ и в 1919–1923 гг. – нарком внутренних дел; проводил жесткую репрессивную политику против противников большевистского режима, после покушения на Ленина осуществлял «красный террор». С 1921 г. – нарком путей сообщения, с 1924 г. – председатель ВСНХ, член политбюро ЦК ВКП(б). «С 1921 г. – председатель Комиссии по улучшению жизни детей при ВЦИК, занимался борьбой с беспризорностью, организацией системы детских домов и колоний. Умер 20 июля 1926 г. после двухчасового доклада на пленуме ЦК, посвященном состоянию экономики СССР, где выступал с резкой критикой существующей системы управления» (Пешкова Е. П. Биография: Документы. Письма. Дневники. Воспоминания / Авт. – сост. Л. Должанская. М.: Восточная книга, 2012. С. 521).
[Закрыть] он прекрасно понимал, что такое обвинение смехотворно, поскольку речь шла о предложении, еще не осуществленном. Но была директива организовать процесс, и Паровишников трудился в поте лица.
Допрашивали меня только ночью и почти без перерыва, следователь долбил как дятел одно и то же: «Вам нужно сделать выбор – бороться с органами или помогать нам. Никто не считает вас неисправимым контрреволюционером, вы попали под скверное влияние, вы молоды, все еще поправимо. Нужно признать участие в антигосударственной группе, признать факт вредительства и выступить на открытом процессе. Вашу группу будет судить Верховный суд, вы будете осуждены и получите лет 7–8. Если же вы ничего не признаете, то все равно будете осуждены на 5 лет, но вам будет худо, будете сидеть полностью, календарно. А вот если подпишете, то после осуждения попадете в транспортный отдел БАМа или Москанала[204]204
Канал Москва-Волга – канал имени Москвы, на 1100 км сокращал путь из Москвы в Ленинград и Белое море через Мариинскую систему. В отдельных местах канал прошел по низинам, болотам и руслам мелких речушек. Самым трудным препятствием на пути был водораздел между Волгой и Окой – Клинско-Дмитровская гряда. Согласно официальным данным НКВД, в зоны затопления и отчуждения попало более 200 деревень и сел. 7505 крестьянских хозяйств были перенесены на другие места. На строительстве канала Москва-Волга работали заключенные.
[Закрыть], будете жить с женой в колонии для специалистов и через год-два освободитесь с орденом. Мы с вами, Алексей Самойлович, еще на охоту вместе будем ездить. Мы следили за вами, вы способный работник, в системе НКВД будете работать ничуть не хуже, чем в НКПС. А шансов у вас нет никаких. Вот протокол общего собрания инженерно-технических работников наркомата, где вы осуждены как вредитель, вот выступление товарища Сталина на съезде стахановцев[205]205
Сталин И. Речь на первом всесоюзном совещании стахановцев 17 ноября 1935 г.: «В прошлом, три года тому назад, в период первого этапа социалистического соревнования, социалистическое соревнование не обязательно было связано с новой техникой. Да тогда у нас, собственно, и не было почти новой техники. Нынешний же этап социалистического соревнования – стахановское движение, наоборот – обязательно связан с новой техникой». Сталин И. В. Речь на первом всесоюзном совещании стахановцев. 17 ноября 1935 г. // Сталин И. Вопросы ленинизма. Издание одиннадцатое. М.: ОГИЗ. Государственное издательство политической литературы. 1947. С. 493.
[Закрыть], где сказано, что в аппарате НКПС вскрыта группа предельщиков, “которым мы дали слегка по зубам». Как вы думаете, можно после этого вас выпустить? Вам нужно подписать и не вступать в борьбу с органами». Я ничего не знал об Особом совещании НКВД[206]206
Особое совещание (ОСО) в разные годы имело названия «Особая комиссия при НКВД», «Особое Совещание при ОГПУ», «Особое Совещание при НКВД СССР», «Особое Совещание при МГБ СССР». В СССР с 1922 по 1953 г. – внесудебный орган, имевший полномочия рассматривать уголовные дела по обвинению в общественно опасных преступлениях и выносить приговоры по результатам расследования, а также пересматривать решения. Особое совещание имело право выносить приговоры о тюремном заключении, ссылке обвиняемых и других мерах наказания. В 1941–1945 гг. могло приговаривать к смертной казни.
[Закрыть], не знал, что Паровишников говорил правду, что наша участь уже решена независимо от того, будет процесс или нет. Дела тогда можно было передать на Особое совещание и заочно, без судебной процедуры, дать пять лет. Но в таком случае заключенный не получал так называемых зачетов, т. е. срок его пребывания в лагерях не зависел от производительности его труда, и он сидел полностью все пять лет, получал спецуказание «только тяжелый физический труд» и т. д. Паровишников предлагал мне выбор – признание вины и выступление на суде или Особое совещание, а я не понимал его намеков, так как ничего не знал о механизме того правосудия. А кто знал? Прошли десятилетия, кто сейчас знает про Особое совещание, которое в 1935 г. давало пять лет заключения в исправительно-трудовых лагерях, а в 1937 г. и все 25? Значит – или Особое совещание и пять лет, или суд и восемь лет, но зато благорасположение «органов», как тогда говорили. А я был совершенно юридически неграмотен, не знал ни характера, ни круга прав карательного аппарата, ни статей Уголовного кодекса, просто не знал ничего. Вот если бы ко мне в камеру пришел адвокат, даже самый плохой адвокат, тогда все пошло бы иначе! Нас воспитывали на преклонении перед ЧК, перед рыцарем революции Дзержинским, но тщательно скрывали, что существует огромный внеконституционный и внесудебный аппарат, который может упечь вас в тюрьму и в лагерь заочно, без всякой судебной инсценировки, просто на основании мнения следствия или по требованию какого-нибудь заинтересованного ответственного работника.
Я не понимал, что стою перед альтернативой двух форм осуждения, что выход на волю закрыт, и считал слова Паровишникова просто запугиванием. Целые ночи я думал – подписать или нет; подпишу – расстреляют как вредителя, не подпишу – все равно пропал. А так хотелось жить! Мозг, приученный к напряженной умственной работе, никак не мог отключиться от привычной нагрузки, мысль постоянно возвращалась к начатой диссертации, к лекциям, к различным проблемам транспорта. Не хотелось думать, что больше этим не придется заниматься, что вся прошлая жизнь зачеркнута навсегда. Мне было двадцать семь лет. Понять происходящее в стране я не мог, тогда, в 1935 г., еще трудно было проследить процесс изменения всех форм общественной жизни, диктатура только подбиралась к власти. Паровишников же делал свое дело. Он говорил мне почти открыто: «…ваше несчастье, что вы попали в число предельщиков, судебный процесс политически необходим, если вы не контрреволюционер, то подпишите, это необходимо, нужно ударить по таким настроениям, этого требует перестройка транспорта» и т. д.
В конце концов я не выдержал и подписал. Стыдно признаваться в этом сейчас, на пороге смерти, но, как говорил Твардовский, «тут ни убавить, ни прибавить»…
После этого меня вызывали уже меньше, потом начали смягчать режим, посадили ко мне в камеру немецкого шпиона. Этот герр Фрике сказал мне – пойдете в лагеря и будете копать землю, а меня или обменяют на вашего шпиона, или расстреляют. В лагерях потом я видел много мнимых шпионов, а настоящих, как Фрике, не было, с ними, очевидно, поступали по его рецепту.
Об этом герре Фрике стоит вспомнить. Наружность его была довольно мизерная, небольшого роста, белесый, глаза голубые, но какие-то выцветшие, а шельма был большая.
Вот что он рассказывал: был военнопленным в Первую мировую войну, в 1918 г. попал в полк интернационалистов, каких много формировалось тогда в городах Урала и Западной Сибири. Летом 1918 г. в Екатеринбурге он был в охране бывшего императора. По его словам, внутреннюю охрану несли балтийские матросы, а внешнюю – интернационалисты.
Он рассказал:
– Всю царскую семью матросы расстреляли ночью, вывезли на грузовике за город и там сожгли, а мы ничего не знали, продолжали нести охрану Ипатьевского дома и попали в руки белых.
Мои дни чуть не окончились в Екатеринбургской тюрьме.
Белые знали про казнь царской семьи, но не знали, куда девали трупы, и вот построили нас в тюремном дворе, вышел какой-то офицер контрразведчик и спросил:
– Куда вы, мерзавцы девали труп государя императора?
Мы молчали, так как ничего не знали, тогда он скомандовал:
– По порядку номеров рассчитайсь! Второй, шестнадцатый, двадцать пятый, три шага вперед.
Он назвал первые пришедшие на ум номера, и тут же в нашем присутствии их расстреляли у тюремной стены.
– Ну подумайте! Может, вспомните, завтра опять на выборку расстреляю.
И на следующий день повторил эту процедуру. Никто, в том числе и сам начальник контрразведки, не знал, кто будет расстрелян, номера называл он наугад, и так как смерть угрожала каждому, то предполагалось, что мы не выдержим и скажем. На третий день белые пришли к выводу, что места захоронения мы не знаем, и заставили нас вычистить все общественные уборные. Спустили пруды, обследовали все подвалы и ничего не нашли.
Потом Фрике ухитрился устроиться фотографом при штабе Колчака и уехал домой вместе с чехами, шпионом он тогда не был.
В начале тридцатых годов он прибыл на Магнитогорский завод в качестве мастера, уже с заданием шпионского характера. Все материалы были у него занесены на обратную сторону порнографических открыток, но он провалился и довольно спокойно ждал решения своей судьбы.
Меня же вскоре перевели в общую камеру. Запомнился один интеллигент, он прекрасно читал Блока и Брюсова, а как-то ночью (в общей камере тушили свет по ночам) разломал стекла пенсне и вскрыл себе вены. Часа в три ночи вернулся с допроса один инженер и заметил лужу крови. Надзиратели вынесли несчастного вместе с кроватью. Он сидел второй раз и, видимо, не хотел повторений.
Примерно в это же время меня вызвал Паровишников и объявил об окончании следствия и передаче дела в Верховный суд. Тогда еще были кое-какие элементы законности, и он предъявил мне все четыре тома следственных материалов, т. е. мои собственные показания и показания моих однодельцев. Я был глубоко потрясен, когда прочитал эти тома. Оказалось, что мой друг Н. Е. Бреус[207]207
Бреус Николай Ефимович (1899–1944) – родился в г. Ромны, закончил реальное училище в Орле. В дни Октябрьской революции работал в Петербурге телеграфистом на Центральном телеграфе. Передавал первые декреты советской власти, был назначен комиссаром центрального телеграфа. Вступил добровольцем в Красную армию, участвовал в Гражданской войне в составе 27-й Омской дивизии, совершившей в 1920 г. польский поход под командованием В. К. Путны. Бреус служил в пограничных войсках на иранской границе. В 1925 г. поступил на экономический факультет ЛПУ. В 1930 г. работал начальником отдела статистики Московской Белорусско-Балтийской железной дороги. В 1933 г. возглавил сектор оперативного учета центрального вагонного управления наркомата путей сообщения. Арестован 17 ноября 1935 г. Обвинялся по статье 58, п. 7, 8, 11. Приговор: 10 лет ИТЛ; 5 лет поражение в правах.
[Закрыть], будучи на десять лет старше меня, имея большой жизненный опыт, пройдя Гражданскую войну, три раза признавал себя участником группы предельщиков и три раза отказывался. Большинство моих коллег по несчастью также не выдерживали нажима следствия.
Бреус был выдающейся личностью: в числе четырех телеграфистов Петроградского городского телеграфа он сразу признал Октябрьскую революцию и не бросил работу; двое суток он непрерывно передавал первые декреты советской власти, потом свалился и заснул, а проснулся комиссаром Центрального телеграфа. Гражданскую войну он закончил начальником связи знаменитой 27-й Омской дивизии, которой командовал известный деятель Гражданской войны Путна[208]208
Путна Витовт Казимирович (1893–1937) – военаначальник, родился в деревне Мацконяй Молетской волости Виленской губернии в крестьянской семье. Член РСДРП(б) в 1917 г. В 1917 г. закончил школу прапорщиков и в 1923 г. Военно-академические курсы высшего комсостава. С 1923 г. начальник и комиссар 2-й Московской пехотной школы Управления боевой подготовки РККА, помощник инспектора РККА по пехоте. В 1924–1925 гг. находился в числе военных советников в спецкомандировке в Китае. В 1927–1931 гг. военный атташе при полпредстве СССР в Японии, в Финляндии, В Германии. В 1931–1934 гг. командир и военком 14-го стрелкового корпуса, командующий приморской группой войск ОКДВА. С июля 1934 г. военный атташе при полпредстве СССР в Англии. В 1936 г. отозван в СССР. В августе 1936 г. арестован. В июне 1937 г. специальным присутствием Верховного суда СССР осужден к высшей мере наказания. Реабилитирован.
[Закрыть], тоже погибший в 1937 г…
Но больше всего мне запомнились не показания однодельцев, а то, что написали мои друзья и сотрудники. Профсоюзный деятель писал, что я был бездельник, кто-то из сослуживцев написал целый роман о том, что мы присвоили казенные деньги и держали притон, куда водили сотрудниц управления; женщина, за которой я раньше ухаживал, писала о моих антисоветских высказываниях и т. д.
Это были целые горы лжи и клеветы. Характерно, что следствие даже не проверило материалов о растрате, так как прекрасно понимало их «ценность», но включило всю эту гнусность в дело, видимо, для создания общего фона.
Долгое время я не мог успокоиться, так как были поколеблены самые устои человеческой нравственности, была потеряна вера в человека, казалось – все, кто меня окружал, с кем я работал, все сволочи и доносчики. Потом я понял, что тогда это была норма поведения, так вели себя сотни тысяч людей – дети доносили на родителей, друзья – на друзей. Всеми двигали страх и невозможность противопоставить свою волю и мнение авторитету «органов».
Паровишников разъяснил мне, что я имею право потребовать на суде те материалы, которые считаю необходимыми. Я воспользовался этим правом и потребовал различные данные, позволявшие построить мою защиту и отказаться от показаний, данных на следствии. Паровишников принял мое заявление с очень кислым видом, догадавшись о моих намерениях.
Но суда не было. Даже в те времена не сочли возможным принять к судопроизводству такую чепуху. Дело пошло на Особое совещание со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ничего этого я тогда не знал, с однодельцами связи не имел и жил надеждами.
Тяжелым камнем лежит на моей совести это первое в моей жизни следствие. Потом, когда в 1937 г. меня привезли в Москву и начали второе следствие, я был уже другим. Несмотря на несравнимо более жестокие формы дознания, я не унизил своего человеческого достоинства и ничего не подписал.
Тогда, в 1937 г., на переследствии одновременно со мной в Бутырской тюрьме сидел Белобородов[209]209
Белобородов Александр Георгиевич (1891–1938) – родился в 1891 г. в Пермской губернии в рабочей семье. В 1907 г. вступил в РСДРП. С января 1918 г. – председатель Уральского областного совета (Екатеринбург), подписал решение Уралсовета о расстреле Николая II и его семьи. В июле 1919 г. назначен заместителем начальника Политического управления РВСР, затем – член реввоенсовета 9-й армии на Северном Кавказе, с августа 1923 г. – нарком внутренних дел РСФСР. Поддерживал Троцкого, в 1927 г. исключен из партии. Арестован в августе 1936 г., расстрелян в феврале 1938 г.
[Закрыть], тот самый, который в 1918 г. в Екатеринбурге был начальником конвоя Николая II. Сидели мы в разных камерах, но так как переводы из одной камеры в другую производились непрестанно, то я слышал изложение его лекции «Как я расстрелял Николая II». Жалко, что самому не пришлось прослушать. Насколько я запомнил, от того, как этот вопрос излагается в литературе, например, в книге «Двадцать три ступени вниз» или других книгах на эту тему, существенных отклонений не было. Было решение Екатеринбургского совдепа, вызванное подходом белочехов и народной армии Комуча (комитета членов учредительного собрания) и невозможностью вывезти царскую семью в Москву.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
