Текст книги "Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу"

(4)
Решающая встреча

(АЖ) А как жилось вашей семье?

(ДВ) Как только позволили финансы, мы переехали из крошечной квартирки на улице Монж в жилье попросторнее. Отца привлекал Тополиный сквер около площади Италии, в то время заросший буйной растительностью. Но в итоге он избрал местом жительства XII округ, на улице Доктора Гужона, около площади Домениль.

Отец был пианистом. Он тут же взял в аренду пианино и исполнил свое горячее желание: принимать в просторной квартире друзей из числа русских эмигрантов, а также – и даже в первую очередь – французских писателей, архитекторов и музыкантов. Ему нужна была публика. Он играл для своих друзей и успешно организовывал концерты камерной музыки. То есть у нас было такое место встреч, где царила веселая простота. Отец не был богат, но умел хорошо принять гостей.

Самым постоянным гостем был Сент-Экзюпери, которого сегодня можно и не представлять. Самым внимательным – русский писатель Иван Бунин. Это был человек изумительно приветливый. Он сохранил обходительность салонов прошлых лет, где умели вести интеллектуальную беседу. И это был большой писатель, сегодня незаслуженно забытый, хотя его рассказы не менее удивительны, чем чеховские. А его романы совершенно выходят за рамки обычной русской литературы с ее мужиками, степями и березовыми рощами. Напротив, он показывает неистовость старого времени, породившую жестокость революции. В 30-е годы Бунин получил Нобелевскую премию по литературе. Противник Сталина, а затем и нацистов, он был мощной личностью и очень притягательным человеком.

Почти сразу к нам стал приходить архитектор Жан-Клод Дондель. Он регулярно присутствовал на вечерах камерной музыки…

(АЖ) Вы упоминали случайности в вашей жизни. Одна была особенно значимой: благодаря Донделю вы встретили Аристида Майоля.

(ДВ) Дондель был одним из десяти архитекторов, построивших в 1930-е годы Музей современного искусства города Парижа. Он приходил к отцу, видел меня и совсем ребенком, и пятнадцатилетней девушкой. И он рассказал обо мне Майолю, отметив, что я была похожа и на все, что делал он, и на моделей Ренуара. Майоль написал мне письмо: «Мадмуазель, мне сказали, что вы похожи на произведения Майоля и Ренуара. Мне было бы достаточно Ренуара». Дондель сказал мне: «Поезжайте туда. Увидите, по воскресеньям в этом саду в Марли собираются лучшие люди. Вы встретите там художников и музыкантов. Все туда приезжают». Так оно и было. Я совсем не рвалась туда ехать. Но Дондель настаивал, а я хотела сделать ему приятное. В мой первый приезд у Майоля действительно было много народа. Мне сказали: «Идите к тому, кто покажется вам самым пожилым». И я пошла к тому, кто мне показался самым старым, чтобы поздороваться с ним, – к человеку с красивой седой бородой. Но это был не Майоль, а ван Донген! Все засмеялись – лед был сломан.

(АЖ) В то время вы уже знали, кем был Майоль?

(ДВ) Да, я же была образованной девушкой. Я знала, о ком и о чем шла речь: о крупнейшем французском скульпторе современности.

Аристид Майоль и Анри Матисс в саду в Марли-ле-Руа, 1930-е гг.

(АЖ) И как все складывалось у вас с ним? Он понял, что вы – произведение Майоля или Ренуара?

(ДВ) Он решил, что я действительно похожа на все, что он сделал. И захотел работать со мной. Вначале все было втайне от моих родителей – я была юна – и не получалось часто. Я могла работать лишь по четвергам и иногда по воскресеньям. И все. Но началось это очень хорошо. Он был веселым и занятным, мне никогда не было скучно. И я ни разу ни о чем не пожалела.

(АЖ) Так, значит, на этих воскресных встречах в Марли было много народа?

(ДВ) Еще как много! Я видела Андре Жида, Поля Валери, Ле Корбюзье и многих других, менее известных личностей. Впервые встретив в одно из воскресений Жида, я была очень взволнована. Мне удалось подойти к нему и сказать: «Я знаю наизусть всего Натанаэля»[26]26
  Имеется в виду книга Андре Жида «Яства земные».


[Закрыть]. Это не произвело на него никакого впечатления. У него в руке была книга. «Что вы читаете?» – «Чтение – это тайна мужчины». И он спрятал книгу. Для первого знакомства это было скорее прохладно. Но в дальнейшем он меня «терпел», когда я приходила с Майолем к нему на улицу Вано.

(АЖ) Значит, вы стали позировать Майолю.

(ДВ) Я могла и не делать этого. Но было занятно, славно. Творческий процесс меня сразу заинтересовал, заинтриговал. Что может быть лучше, чем участие в нем? Придя к нему впервые, я сказала: «Господин Майоль, я останусь с вами на полчасика». Это было из чистого любопытства. А осталась я на десять лет! Вначале я только позировала. Позднее работала с ним.

(АЖ) Позировать обнаженной не было проблемой?

(ДВ) В первое время позировала только моя голова. Потом позирование стало совершенно естественным. Вначале же я была школьницей и позировала по выходным. А позднее стала студенткой, и у меня было больше свободного времени.

(АЖ) Где проходили сеансы?

(ДВ) Майоль жил в Марли-ле-Руа летом и в Баньюльс-сюр-Мер зимой. Я в основном работала в Марли и лишь иногда бывала в Баньюльсе. Чаще ездить в Баньюльс я начала позднее, когда стала студенткой, накануне войны.

Перед первой поездкой – это было в 1934 году – с разрешения отца Майоль с женой пригласили меня в Барселону, где Майоль должен был встретиться с художниками. Та первая поездка в столицу Каталонии меня очаровала. Мы много гуляли по этому удивительно красивому городу. Остановиться решили на Рамбле. Очень учтивый нищий попросил у нас милостыню. «Дай ему песету», – сказала мадам Майоль. Майоль ошибся и дал ему дуро, то есть пять песет. Пораженный нищий сказал: «Спасибо» и поспешил уйти, зажав дуро в своей когтистой руке. Позже мы встретили его: он купил сигару и пришел в то же кафе, что и мы. Но он нас даже не видел. Для него мы не существовали, на лице у него была слегка презрительная гримаса. Он курил свою сигару и заказал кофе. Он был счастливейшим из людей. Таким он и остался в моей памяти.

А в феврале 1940 года я по просьбе Майоля приехала в Баньюльс, чтобы завершить работу над его последней статуей, «Гармонией».

(АЖ) А вы, собственно, были студенткой в какой области?

(ДВ) Физика и химия.

(АЖ) Почему именно эти дисциплины?

(ДВ) Мне нравилось. Мне это было интересно.

(АЖ) У вас были планы на будущее?

(ДВ) Никаких. Я хотела получить образование, и я это сделала. И это не то чтобы ужасно заинтриговало, но смутило моих друзей-художников. Им физика и химия были совсем не по нраву, они не жаловали точные науки. Однажды Матисс спросил меня: «И кем вы станете? Лаборанткой?» Это меня поразило. Лаборантка, по его понятиям, нечто унизительное, человек, работающий в лаборатории, – это никто. И напротив, когда ты учишься, ты нацеливаешься на серьезные исследования, престижные лаборатории, статус ученого и все такое. Мои друзья-художники меня постоянно обескураживали. Но я еще долго училась. Я и сейчас учусь, только чему-то другому!

Я училась, но так, как мне хотелось. У меня не хватало времени. Из-за того, что я позировала, мне пришлось стать вольнослушательницей и заниматься самостоятельно. Позднее, во время войны, отец одного из членов Комитета Фрая получил Нобелевскую премию. Он ждал возможности уехать в Бель-Эр, а я, когда приезжала в Марсель, жила как раз в Бель-Эр. Он увидел, как я занималась самостоятельно, и был совершенно поражен. Он написал своему сыну: «Как молодая девушка может самостоятельно изучать точные науки?» Письмо сохранилось в архиве сына.

(АЖ) Как вам удалось не просто встретиться с Майолем, но и получить возможность работать с ним?

(ДВ) Встреча была чистой случайностью. Я не предполагала, что буду работать с ним, я интересовалась совершенно другим видом искусства. Все произошло абсолютно естественно. Майоль был очень уважаемым человеком, очень веселым, и мне понравилось позировать ему. Позднее, вернувшись к скульптуре, которую он на какое-то время забросил, Майоль сказал мне, что теперь считает себя способным создать вместе со мной монументальную скульптуру, о которой думал, но за которую прежде не мог взяться. Впрочем, мы, естественно, начали с рисунков и фресок.

Пьер Жаме: Дина в лагере «Друзей природы» в Шалифере (деп. Сена и Марна), июнь 1936 г.

(АЖ) Послушать вас, так натурщица играет очень важную роль в творческом процессе?

(ДВ) От натурщицы зависит все. Подумайте о модели Мане. Эта замечательная женщина, позировавшая для него, Викторина Мёран, «Олимпия», сыграла важнейшую роль. Подумайте о модели Ренуара, Габриэль: она стала частью его творчества. Или изумительная мадам Лидия, Лидия Делекторская, последняя главная модель Матисса. Разумеется, не все натурщицы одинаковы.

(АЖ) Как вы проникли в мир Майоля?

(ДВ) Мне не нужно было заставлять себя. Творчество… вы его видите, и вы в нем участвуете. Вы входите в игру. Я не думала специально о том, чтобы позировать, но меня сразу прельстила возможность участвовать в творческом процессе, подолгу говорить с художником, пытаться понять. Я быстро почувствовала иллюзию служения человеку искусства, который, по правде говоря, не нуждается ни в ком. Все проще простого и происходит само собой. И к тому же это очень приятно. Вопреки тому, что можно себе вообразить, между Майолем и мною не было ничего плотского – только взаимное восхищение. Так все и оставалось все десять лет нашей совместной работы. Майоль захотел, чтобы я стала хранительницей его произведений, и серьезно готовил меня к этому. Именно поэтому через его сына Люсьена я стала наследницей семьи Майоля. Но для меня Майоль был в первую очередь Пигмалионом. Рядом с ним и с его друзьями – Матиссом, Боннаром, Дюфи – я научилась видеть. Видеть очень многое. И действительно, они были правы: у меня было больше данных для искусства, чем для всего остального.

(АЖ) Ваш отец узнал, что вы позируете? Как он отреагировал?

(ДВ) Плохо. Благодаря одной газетной статье я в одночасье стала знаменитой, потому что подарила Майолю желание вернуться к скульптуре. Статья появилась через какое-то время после моей поездки к Майолю. Отец был недоволен. Тогдашние выходцы из России были пуританами, и то, что его не предупредили, что он не давал разрешения, отца огорчило. Но как только он встретился с Майолем, все чудесным образом разрешилось. Отец не просто дал свое согласие, но и вел с ним приватные разговоры. Они оба были образованными людьми, беседовать друг с другом было для них большим удовольствием. Отец говорил об Овидии, как если бы тот только что вышел из мастерской. Аристид Майоль был счастлив найти такого собеседника.

Майоль хорошо разбирался и в современной литературе. Ему, например, нравился румынский писатель Панаит Истрати. Отец был знаком с Панаитом, но, как ни парадоксально, именно Майоль первым открыл для меня творчество Истрати, которое меня удивило и очаровало.

(АЖ) Чем заполнен день натурщицы? Он должен быть ужасно долгим и скучным.

(ДВ) Вовсе нет. Сначала это три часа позирования. Майоль, который действительно был гениальным изобретателем и умельцем, смастерил для меня пюпитр. Я готовилась к занятиям или читала книги – поэтому в его скульптурах я очень часто со склоненной головой. Как только я заканчивала позировать, мы разговаривали. Это было очень увлекательно.

(АЖ) Что вы почувствовали, когда, после того как вы стали знаменитой моделью, ваши ягодицы, ваши груди были размножены и их можно было видеть везде? И другие художники тоже изображали вас «в костюме Евы»? И в позах, когда женщина отдается, иногда похотливых. Как тогда воспринимается собственное тело?

(ДВ) Никак! Иначе можно сойти с ума. Знаете, иногда люди спрашивают: «Что вы чувствуете, когда видите себя такой в музеях? Это же вы!» Так вот, нет – это не я, это он! Я – это абстракция. В конечном счете я просто предлог. Именно так нужно смотреть на эти вещи. Но интересно участвовать, создавать. И, что очень забавно, ни Майоль, ни Матисс, ни еще кто-то никогда не видел, чтобы позировала студентка. Позируют другие женщины: танцовщицы, швеи, работницы… Натурщицы – это очень порядочные, хорошие женщины. В Италии была целая деревня натурщиков и натурщиц, профессия передавалась от отца к сыну и от бабушки к внучке. Именно там находил свои модели Коро. Не знаю, существует ли она сегодня. Целая деревня! Нет-нет, быть натурщицей – это таинство, это замечательно.

(АЖ) И предмет гордости, нет?

(ДВ) Большой гордости! Это другой мир. Но я не была профессиональной натурщицей. Существуют ведь и профессиональные модели. Я знала натурщицу, которая позировала Родену. Очень старая дама, совершенно изумительная – она продолжала позировать в художественных школах.

Брассай: Майоль за работой в своей мастерской в Марли-ле-Руа, 1936 г.

(АЖ) Как в то время строилась ваша работа с Майолем?

(ДВ) Значит, я повстречалась с Майолем в 1934 году. С этого времени были сделаны рисунки, разумеется, в одежде, а также головки на фресках. Майоль заинтересовался этой техникой и начал работать в ней, осваивая ее с директором Парижской школы изобразительных искусств Унтерштеллером. В 35-м по-прежнему были головы, лица… В конце концов это я ему сказала: «Майоль, не бойтесь попросить меня снять одежду. Я состою в Обществе друзей природы, для моего поколения это нормально. Обнаженность – это чистота. Мюссе написал: „Все по-настоящему прекрасные сердца не скрывают свою красоту“». Майоль был робким, замкнутым, но он много читал. Он был тронут этой фразой Мюссе. И мы начали работать по-настоящему. Майоль никогда не бросал живопись. Он написал с меня несколько картин, в которых чувствуется некоторое влияние Курбе.

В основном он делал с меня рисунки. В семьдесят три года Майоль уже не занимался скульптурой. Но, как я вам говорила, со мной он вернулся к скульптуре и создал несколько монументальных статуй.

(АЖ) А как складывалась ваша личная жизнь в те времена?

(ДВ) Конечно, у меня была своя жизнь. Работа натурщицы была лишь частью этой жизни. В двадцать лет, в 1939-м, я вышла замуж за Сашу Верни, которого я знала с четырнадцати лет. Он был русским, как и я, его корни тоже из Одессы. Он начинал как учитель. Мы вместе исходили массу дорог, спали в палатках и участвовали во множестве мероприятий под открытым небом, что нас тогда увлекало. Потом он захотел стать ветеринаром. Пошел учиться в Школу Мезон-Альфор. Началась война, его мобилизовали. Потом, после Освобождения, Саша передумал. И стал одним из первых студентов новой киношколы, Высшей школы кинематографии (IDHEC), вместе с Аленом Рене и другими. И, как вы знаете, он стал кинооператором, а затем оператором-постановщиком. Саша снимал многие фильмы Алена Рене, в том числе его первый полнометражный фильм «Хиросима, любовь моя», а также работал с такими режиссерами, как Крис Маркер, Аньес Варда, Луис Бунюэль, Маргерит Дюраc и многими другими.

Пьер Жаме: Дина и Саша Верни в Ла-Рош-Гюйон (деп. Валь-д’Уаз), 5 июня 1938 г.

А я была активисткой, пела, играла в группе «Октябрь». И потом, у меня возникали всякие мысли, которые очень забавляли Майоля. Некоторые он не разделял. В частности, мои взгляды на сюрреалистов. Хотя он не любил реальность. Говорил: «Сюрреализм – вот реальность». Он терпеть не мог реальность. Любимым поэтом Майоля был Рембо. А он читал все, от Вергилия до Бодлера. Слушал Баха, Рамо, Куперена, Моцарта, но и джаз тоже слушал. Майоль был человеком очень образованным, очень утонченным. Я как-то подсунула ему Лотреамона, и Аристид в него просто влюбился. Есть фотографии [Гастона] Каркеля, на которых он читает «Песни Мальдорора». Майоль умер, читая Лотреамона!

(АЖ) А вы позировали для других?

(ДВ) В 38-м и 39-м я позировала для Шарля Деспио. Это большой скульптор, который, к сожалению, не получил должного признания. Я очень любила Деспио и его жену. Такая анархистка, она была из рабочих. Художников в начале карьеры обычно содержат жены. Мадам Матисс продавала шляпки. Мадам Майоль познала и голод, и холод, это была образцовая жена. А мадам Деспио была рабочей. Она говорила мне: «Я долго ждала, детка, чтобы купить себе платье из черного шелка. А теперь я его не снимаю». Я позировала Деспио только для рисунков. Майоль не любил делиться своими натурщицами. Рисунки еще куда ни шло, но он бы пришел в ярость, если бы я слишком часто позировала для Деспио. Он делился мною по-настоящему лишь со своими ближайшими друзьями, Боннаром и Матиссом. Я вам еще расскажу об этом.

Мой муж был писаным красавцем. Он позировал для рекламы «Орикост»[27]27
  Французская часовая компания, существующая с 1854 года. Известна, в частности, производством наручных хронографов для армии и флота. – Прим. пер.


[Закрыть]. Кстати, в качестве модели он пользовался большим успехом. Так вот, Саша был студентом-ветеринаром и должен был сдавать экзамен. Он его провалил. А я изучала физику и химию. Саша позировал, в частности, Дерену. Тот приставал к нему: «Я хочу увидеть жену ветеринара». И я пошла к Дерену. «Ну-ка покажитесь!» Когда ты натурщица, ты раздеваешься. «Голова красивая. И конечности. Тело в порядке». И он приблизился ко мне чуть ближе, чем положено. Я ему говорю: «Послушайте, господин Дерен, я пришла сюда позировать. Прошу вас держать дистанцию». – «Ах, так это настоящая натурщица! Я не видел таких с 1900 года». И мы стали друзьями. Я позировала ему, но только для рисунков.

Позировала я и для статуи Анны Бретонской, предназначенной для здания парламента Бретани в Ренне. Ее делал Джильоли. Герцогиня стояла на коленях перед королем Франции. Эта унизительная поза не понравилась сторонникам независимости Бретани, и они взорвали статую.

Джон Ревалд: Майоль в порту Баньюльс-сюр-Мер, 1938 г.

(5)
Майоль за работой

(АЖ) Сегодня мы с вами сидим на террасе прекрасного дома в Баньюлс-сюр-Мер, возвышающегося над деревней. Это дом Аристида Майоля. Расскажите, кем он, собственно, был и какую жизнь прожил.

(ДВ) Майоль родился в этой деревне, в залитой солнцем деревне Баньюльс-сюр-Мер, в 1861 году. Это место, где горы подходят близко к морю, своей красотой напоминает Сицилию или Грецию. Майоль родился в зажиточной семье, его отец торговал сукном. При Луи-Филиппе ему пришла в голову мысль заняться торговлей с Алжиром. Тогда это было модно – работать в Африке. Аристид поехал туда с двумя сестрами, Люси и Клер, чтобы продавать ленты в Маскаре. Ленты, очевидно, имели успех, раз обе незамужние сестры, высокие и худые, вернулись со сбережениями, позволившими им жить, растить Аристида и содержать ослепшего дедушку. Этот дед был каботажником и, естественно, контрабандистом. Он зачаровывал внука своими рассказами и заставил пообещать, что тот тоже станет моряком. Дом, прозванный в деревне «розовым домом», был построен дедом в начале XIX века. Так что мы сидим сейчас с вами в месте, построенным во многом благодаря Маскаре.

У родителей было несколько детей, и у них не было времени заниматься Аристидом. Так что они поручили мальчика попечению сестры отца, Люси, которая его и воспитала. Люси вы можете увидеть в парижском музее на большой картине, написанной Майолем, она там в профиль. Тетя Люси сначала баюкала ребенка, а потом поддерживала его в жизни. Верная читательница «Газеты барышень», она интересовалась светской жизнью и своей эпохой. И, как видно по портрету, это была довольно строгая дама. Хотя она прислушивалась к своему воспитаннику. А он говорил только о своем желании стать художником. Тетя Люси предпочла бы, чтобы он избрал другое поприще, но это было невозможно.

Аристид Майоль действительно родился художником. Как правило, люди искусства – это люди особого сорта. И он был таким, ни на кого не похожим. Молодой художник был к тому же изобретателен. Но он был затерян среди своих земляков. Затерян в стране рыбаков и виноградарей, которые не понимали людей искусства. И считали их бесполезными, бездельниками, поскольку те не обрабатывали свой виноградник. Однако тетя Люси помогала Майолю. Она оберегала его, проявляла к нему чуткость. Больше чем чуткость – она разделяла его чувства.

Тетка послала его в Перпиньян, но это ничего не дало. И лишь случайно, встретив молодого парижского художника, студента Парижской школы изобразительных искусств, который отдыхал в Баньюльсе, Майоль понял – чтобы стать художником, он должен поехать учиться в Париж. Но как убедить в этом тетю Люси? Осада длилась два года. Тетя не хотела и слышать об этом, потом в результате приложенных усилий она поняла, что племянник прав и что ей нужно решиться расстаться с ним и отправить его в Париж. «Ты поедешь в двадцать один год. Я буду посылать тебе двадцать франков в месяц». Даже по тем временам сумма была невелика. «Последние двадцать франков из Маскары» – так она писала каждый раз, отправляя эти деньги.

Майоль был очень беден, оказался самым бедным будущим студентом Школы изобразительных искусств. Он наивно полагал, что его сразу примут в Школу. Но для этого нужно было выдержать конкурс. И ему отказали в приеме. Он поступал три года подряд, но так и не прошел конкурс – как и Роден, которого тоже завернули трижды. Но Майоль не оставил попыток и на четвертый раз был принят в мастерскую художника Кабанеля, заметившего его старательность, а также в мастерскую художника Жерома, где рисовал обнаженную натуру.

Но до этого как можно было научиться, если в Школу тебя не брали? Так вот, Майоль заметил, что в течение дня студенты выходили, чтобы промочить глотку у привратника, который держал лавочку, а затем безо всякого контроля возвращались на занятия. Майоль поступал так же: он входил тайком, со шляпой под мышкой и занимался так в течение трех лет. А когда его наконец приняли в Школу, это было для него одновременно достижением и разочарованием: ему не понравилось обучение.

(АЖ) А он действительно чувствовал потребность в этих занятиях?

(ДВ) Естественно. Всем нужно учиться. И потом, нужно приобретать навыки, необходима живая модель. Наконец, молодой художник нуждается в критике и в наставлениях.

(АЖ) А какая тогда царила мода?

(ДВ) Царила претенциозная банальность. Где все до отвращения вылизано. Нам теперь все это не нравится. Но в мастерской Кабанеля и у Жерома он встретился с Ашилем Ложе и Антуаном Бурделем. Как и все начинающие художники, Майоль часто ходил копировать картины в Лувр. Он был в Париже совсем один и бродил по Лувру в одиночестве. В нем горело пламя, но он был одиноким, бедным, не имеющим близких и очень робким. Однако Аристид нашел свой путь: сблизился с другими художниками с юго-запада и юга Франции, разочарованными, как и он. С одиночеством было покончено. «С момента моего выпуска из Школы мне начали открывать глаза Гоген и Морис Дени», – говорил он. Он встретился с Гогеном благодаря Жорж-Даниэлю де Монфреду. Жизнь Аристида изменилась. Гоген заинтересовался молодым художником, они подружились. И Майоль примкнул к группе «Наби», ученикам Гогена, среди которых были Боннар и Вюйар, будущие большие друзья Майоля.

А Гоген в то время был чрезвычайно значимой фигурой. После Сезанна он был ближе всего к нам. Это отец современного искусства, отец ХХ века. С него и начинается модернизм.

(АЖ) Но в то время Майоль был просто художником…

(ДВ) Естественно, он был просто художником, и именно Гоген подталкивал его к тому, чтобы идти дальше. Гоген занимался керамикой, а Майоль стал делать гобелены, что понравилось Гогену. Он успел сделать свой первый гобелен и показать его Гогену, прежде чем тот вернулся на Таити. Майоль начал понемногу зарабатывать – декоративное искусство было в моде. Один гобелен Майоля купила принцесса Елена Бибеску, познакомившая его с румынской королевой, пишущей под псевдонимом Кармен Сильва. И та купила другой гобелен. Так Аристид смог начать работать и стать чуть более независимым от своей тети Люси. Майоль был счастлив, вокруг него были художники из группы «Наби». Именно среди них он обретает внутреннее равновесие как живописец. «Все мы – дети Гогена», – говорил Аристид. Однако он не был полностью удовлетворен, у него были и другие устремления.

Гастон Картель: Майоль на лестнице своего розового дома в Баньюльс-сюр-Мер, лето 1943 г.

Майоль попробовал заняться керамикой, или, скорее, начал с глазурованной терракоты. Он изобретает свой собственный рецепт. Но его не учили, как сделать печь для обжига терракоты. Такая у него была натура: он хотел все изобрести сам, даже конструкцию печи. Это потребовало огромных усилий, так как обжиг его керамики неизбежно заканчивался неудачей. И даже когда Жорж-Даниэль де Монфре предложил Майолю пользоваться своей печью, лучше не стало. В печи Монфре многие произведения погибли из-за неправильного обжига. Монфре рассказывает в своем дневнике, как Майоль чуть было не устроил пожар в доме на улице Сен-Жак, где снимал мастерскую. Майоль разжег печь, как какой-нибудь Бернар Палисси[28]28
  Французский естествоиспытатель и керамист (ок. 1510– ок. 1589). – Прим. пер.


[Закрыть], и дым повалил клубами, переполошив других обитателей дома. В этот период экспериментов с искусством огня Майоль провел массу неудачных опытов в простой печи Монфре, а затем у своих друзей в коммуне Прад. Наконец Амбруаз Воллар соорудил для него печь в доме, который Аристид снимал в Вильнев-Сен-Жорж (совсем рядом с Марли), и там Майолю удалось получить отличные изделия из керамики. Например, выставленные в музее три фонтана, один из которых получил серебряную медаль на Всемирной выставке 1900 года. В своем саду Майоль оборудовал печи прямо в земле. Расчищая его сад, мы случайно наткнулись на одну из таких зарытых печей.

После нескольких удачных попыток Майоль понял, что обжиг его керамики все же лучше доверить специалистам. Но ведь у него были и успешные обжиги – в печи Манфре и иногда в собственных печах. Я с сожалением думаю, сколько произведений погибло из-за неправильного обжига! Великое множество!

Майоль был изобретателем, человеком, не довольствующимся обычными, испытанными рецептами. Нет, он должен был найти что-то свое, ему нужно было изобретать. Так он и пришел к скульптуре. Это произошло почти случайно, и все у него сразу стало получаться.

(АЖ) Как ему удалось найти эти ясные, четкие формы?

(ДВ) Он нашел их не сразу, нет. Это невозможно. Но в нем стремление к новаторству было, совершенно точно. Он много размышлял, многое пробовал. Он порвал с XIX веком. Даже изумительный Роден еще принадлежит XIX столетию, его художественному течению. А Майоль сразу хочет покончить с общепринятой тенденцией. И Аристид разрушает ее, за исключением считаных скульптур. Именно он стал разрушителем господствующего течения в пластическом искусстве.

(АЖ) Что вы имеете в виду?

(ДВ) Аристид Майоль полностью порывает с XIX веком, веком повествования в скульптуре. Раньше изображали исторические сцены, обращались к античному искусству. Всегда должна была присутствовать тема. А Майоль отменил темы, его скульптуры больше ничего не означали – такое вот большое открытие. Но не надо думать, что это было понято сразу. Сегодня все позабылось, но тогда увидели лишь искажения. Например, он делал мощные ноги, каких не бывает в природе. Такой подход приживается постепенно.

(АЖ) Когда произошел этот перелом?

(ДВ) Майоль по-настоящему начал заниматься скульптурой в 1900 году. Когда смотришь на его работы, замечаешь очень четкий водораздел. В 1905-м он представляет на Осеннем салоне в Париже свое «Средиземноморье». Скульптуру признают авангардистской. Андре Жид, критик Салона, написал первый восторженный отзыв об искусстве Майоля: «Скульптура прекрасна и ничего не означает: это молчаливое произведение. Думаю, нужно вернуться далеко назад, чтобы найти столь же полное пренебрежение любой озабоченностью, кроме простого проявления красоты». Двумя предложениями Жид сказал все!

(АЖ) У Майоля были наставники кроме Гогена? Например, Роден?

(ДВ) Он не заимствовал гогеновские формы, следовал революционным идеям. Гоген – большой новатор, как в живописи, так и в скульптуре или в керамике. Майоль воспринял его идеи, его технику – но не внешние формы. И он не подражал Родену: Роден принадлежал, как я уже говорила, к господствующему течению. Майоль – нет. Великий художник вызывает восхищение своих современников не потому, что его копируют, а потому, что он внушает желание, порыв, мысль: нужно делать по-другому. Например, Майоль оказал влияние на Лорана и многих других мастеров абстрактной скульптуры. В этом влияние Майоля – идти вперед!

(АЖ) А для него самого не было каких-то примеров? Скажем, греков?

(ДВ) Нет. Это ошибочное мнение. На Майоля вешают этот греческий ярлык, потому что греческие скульптуры молчаливы. А он, несомненно, двигался к безмолвию. Он даже ввел это в пластическое искусство ХХ века. Но у него не было преемственности с греками. Когда он поехал в Грецию, знаете, что ему понравилось? Архаическая Греция. Майоль был больше привязан к восточному, а не к греческому искусству. На Всемирной выставке 1889 года он открыл для себя кхмерскую скульптуру. Нравилось ему и искусство Древнего Египта.

(АЖ) Значит, какое-то признание пришло к Майолю в 1905 году?

(ДВ) Да. Был такой неординарный человек, граф Харри Кесслер. Немец, мистик, который еще раньше поддерживал Родена. Человек, который общался и с Альбертом Эйнштейном, и с Дягилевым, с Кокто или с Рильке. Он познакомился с Майолем у Амбруаза Воллара и полюбил его. Кесслер понимал Майоля и сделал его знаменитым, сначала представляя Аристида художественным критикам, а потом и крупным собирателям. Благодаря Кесслеру с 1905 года произведения Майоля стали входить в коллекции. В 1907-м Кесслер повез Майоля в Грецию. Он был его меценатом, которому Майоль многим обязан.

(АЖ) Что потрясает в Майоле: каким бы ни был заказ, пусть даже памятник павшим, его интересует лишь женское тело.

(ДВ) Послушайте. Во-первых, за редким исключением, такой художник, как Майоль, не получает заказов. Это он решает создать памятник, который затем принимают или отвергают. Первая мировая война глубоко потрясла Аристида – и сильно мотивировала. Его сын Люсьен служил в авиации, Майоль боялся, что потеряет его. Памятники павшим – это не заказы, это результат его душевных посылов. Он даже намеревался дарить эти изваяния.

Памятник Бланки – да, это был заказ. И даже больше, чем просто заказ. Почитателями Майоля были в основном писатели, такие как Октав Мирбо, Анри Барбюс, Франсис Журден и Андре Жид, но и художники, например Морис Дени, которые группировались вокруг Клемансо. Возникла идея поставить памятник Огюсту Бланки, выдающемуся революционеру, который входил во все республиканские заговоры между 1830 и 1871 годами и лет тридцать провел в тюрьмах. В то время Клемансо был президентом «Общества друзей Огюста Бланки». И эти писатели и художники пришли к нему, и Клемансо, как и все тогда, хотел памятник с фигурой в сюртуке и цилиндре. Майолю сказали, что сначала должен высказаться президент. Аристид всегда был человеком робким: он устроился в уголке и целый час слушал рассказ Клемансо о Бланки, о жизни и свершениях которого Майоль не знал ровным счетом ничего. Наконец Клемансо поворачивается к нему и спрашивает: «А вы, господин скульптор, каким вы видите этот памятник?» – «О, я, господин президент, вижу очаровательную женскую попку!» И он получил заказ. Это – «Скованное действие», которое находится в Пюже-Тенье, где родился Бланки, а также в Тюильри. Да, это всегда было женское тело. Он говорил: «Когда я вижу девушку, я вижу под платьем мрамор».