Текст книги "…Имя сей звезде Чернобыль. К 35-летию катастрофы на Чернобыльской АЭС"

1989 г.

Владимир Синельников:[96]96
    Синельников Владимир – режиссер-документалист.


[Закрыть] Беседа, которую сейчас прочтете, состоялась ровно год назад [летом 1988 года]… Тогда же хотели включить в фильм интервью с академиком Сахаровым.

…А когда картина была готова, те, кто оберегал нас от радиации, теперь уже под знаменем национальной безопасности более полугода не выпускали «Колокол Чернобыля» к зрителю.

…Беседа, с частью которой вы познакомитесь, коснулась широкого круга проблем нашей жизни. Этому во многом способствовало участие в ней Алеся Адамовича (надо сказать, что они встретились впервые в жизни).

…Снимали заседание международного фонда «За выживание и развитие человечества», в который вошел академик Сахаров. Сначала только в Москве.

В. Синельников: В мире сейчас существует неприятие атомной энергетики как таковой. А поскольку скомпрометированы и другие источники энергии, то некоторые считают, что лучше жить при лучине, но только не подвергать себя и своих детей опасности. Что вы думаете по этому поводу?

Андрей Сахаров: Жить при лучине – это значит вообще жить без всяких или большей части достижений цивилизации. Но есть такая эмпирическая закономерность, средняя продолжительность жизни очень сильно растет в линейной зависимости от расхода энергии на душу населения. Поэтому представляется, что в смысле человеческих жертв и человеческих страданий отказ от производства больших количеств энергии на душу населения – это тоже убийство. Только убийство другим способом. Энергия нужна. Только как ее получать сегодня?

Альтернативные, чистые источники энергии в настоящее время экономически не конкурентны с «грязными», даже с гидроэлектростанциями. Это положение, по-видимому, сохранится очень длительное время. Хотя, конечно, и здесь происходит непрерывный процесс. Ядерная энергия сейчас дороже, чем получаемая с помощью привычных источников, но нефть и газ в перспективе будут истощаться, уголь экологически очень вреден, любые тепловые станции создают парниковый эффект. По-видимому, в перспективе все большую и большую роль должна играть все-таки ядерная энергетика. Во всяком случае, на протяжении достаточно длительного времени, на которое мы можем делать технические прогнозы. Ее, конечно, надо сделать безопасной. Тут есть разные пути.

Прежде всего, усовершенствование ядерного реактора. Созданы водоводяные реакторы, в которых нечему гореть; реакторы с газовым охлаждением, в которых не образуется взрывчатая смесь – гремучий газ; реакторы, в которых при любой аварии происходит уменьшение реактивности. Все это в принципе возможно. И все же стопроцентной уверенности в полной безопасности нет. К примеру, проблемы терроризма, обстрела ракетами и бомбардировка с воздуха с применением обычных взрывчатых веществ остаются до тех пор, пока мы живем в таком мире, как сейчас. Мне присылают много писем из Армении, авторы которых очень боятся, как бы какие-нибудь террористы не взорвали их станцию, которая близка по конструкции Чернобыльской… Ну, может быть, несколько лучше…

Алесъ Адамович: Академик Легасов мне говорил, что, по его предположению, первой взорвется Армянская атомная.[97]97
   После трагического землетрясения в Армении правительство приняло решение о закрытии атомной станции.


[Закрыть]

А. Сахаров: Да, я знаю это его высказывание. На ней уже было много разных неприятностей локального характера… На Ленинградской были еще большие неприятности. В общем, они идут в первом ряду, эти две станции.

А. Адамович: Еще спасибо душманам, что они не пальнули по Армянской станции. Но у них, наверное, такой ракеты нет…

А. Сахаров: Да, им довольно далеко. Хотя в принципе все могло быть, в общем, вывод у меня такой – кардинальным решением безопасности является подземное расположение ядерных реакторов.

А. Адамович: А вот что делать с теми станциями, которые уже стоят на земле, и в том числе четырнадцать таких, как Чернобыльская?

А. Сахаров: Надо делать защитные колпаки. Это мера, которая заметно снизит опасность большей беды. Потом постепенно консервировать станции.

А. Адамович: Мне говорили люди опытные в этих делах, что над чернобыльским реактором колпак невозможно создать в принципе и над уже действующими четырнадцатью станциями, подобными Чернобыльской, – тоже.

А. Сахаров: Слово «в принципе» тут, наверное, неточно. Если вложить большие деньги – все можно сделать. Но, конечно, неизвестно, что дешевле – закрыть реакторы и построить подземные или же… Причем подземный реактор может быть и графитовый, тут мы можем себе позволить это, или водоводяной, какой хотите.

Кроме того, есть очень важный экономический фактор – это консервация станции. Каждая станция, скажем, через тридцать лет выработает свой ресурс, и ее надо законсервировать. Если это была наземная действующая станция, то проблема консервации необыкновенно сложна, надо делать саркофаг или разобрать ее с помощью роботов и сделать зеленую лужайку. Это стоит почти столько же, сколько построить новую станцию. А подземную вы можете просто закрыть на ключ и оставить навечно.

А. Адамович: Против вашей идеи есть аргумент – подземные воды. Можно отравить подземную нашу коммуникацию…

А. Сахаров: Если делать с умом, то этого не произойдет. Если в скальном грунте – это уже исключено, у нас есть достаточно много мест, даже в европейской части СССР, где геологические условия благоприятны, где почвенные воды текут над непроницаемым глинистым слоем. И вы всегда можете сделать сравнительно дешевый поддон, через который даже расплавленная масса, образовавшаяся при аварии, не проникнет. В общем, при учете геологических условий эта опасность может быть сведена до минимума.

В. Синельников: Можно ли сказать, что проект, методы строительства и эксплуатации Чернобыльской станции предопределили неизбежность трагедии?

А. Сахаров: С полной уверенностью этого сказать нельзя. Но, конечно, в реакторе был ряд недостатков очень серьезных. Возможность аварии, именно катастрофической аварии, была потенциально заложена. Какие это недостатки? Во-первых, отсутствие защитного корпуса. Во-вторых, та, что реактор на графите, а графит может гореть, в-третьих, – положительный коэффициент паровой реактивности, то есть при образовании пара система разгоняется, в-четвертых, там такая конструкция регулирующих стержней, что при введении начальной их части реактивность увеличивается. Кроме того, станция не была снабжена автоматической защитой. Современная кибернетика предполагает оснащение любого опасного производства системой, которая должна исключить возможность катастрофически ошибочных решений. Есть менее существенные, но в совокупности очень серьезные недостатки.

В. Синельников: Но на скамье подсудимых после чернобыльской катастрофы были только эксплуатационники, работники станции, а все, что вы сказали…

А. Сахаров: Это к ним вообще не имеет никакого отношения. Эксплуатационники, работники станции виноваты в том, что они разработали опасную программу испытаний.

А. Адамович: Вот Легасов писал в «Правде», что конструктор станции знал о недостатках, которые вы называли, они были очевидны…

В. Синельников: А вы, Андрей Дмитриевич, в своей статье в «Московских новостях» называете фамилию академика Александрова.

А. Сахаров: Да, на Александрове, конечно, большая персональная ответственность за выбор этого направления. Перед ним стояла такая дилемма: либо подождать, когда у нас будет построен «Атоммаш», и через несколько лет можно будет делать более совершенные реакторы, либо развивать энергетику на бескорпусных графитовых реакторах, более громоздких, между прочим.

А. Адамович: Можно подумать, что у нас уже не было ни нефти, ни газа, и мы задыхались без ресурсов.

А. Сахаров: Ход мысли был такой, что надо начинать, иначе мы потеряем темп, и когда нефти не будет, мы окажемся у разбитого корыта.

А. Адамович: Но ведь теперь уже убедились, что этот тип станции и водяные тоже – вчерашний, может, позавчерашний день атомной энергетики, что, наверное, будут созданы более безопасные станции. Но продолжают в эйфории ставить и множить те же станции…

А. Сахаров: Но новых сверх четырнадцати, насколько я понимаю, не строят.

А. Адамович: А водяные строят.

А. Сахаров: Водяные будут строить до 2000 года, и остановить это ужасно трудно. Для этого нужно волевое решение на самом верхнем уровне. Я считаю, что необходимо прекратить строительство наземных реакторов, хотя это будет означать потерю темпа нашей атомной энергетики на пять, может быть, несколько больше лет.

А. Адамович: Японцы не боятся потерять темп. Они дожидаются новейшей технологии. Мы ведь тоже можем через пять лет взять новейшую, вместо вот этой старой…

А. Сахаров: Японцы не боятся, а мы боимся. На самом деле мы должны вообще отменить пятилетний план по атомной энергетике, потому что и следующий пятилетний план не учитывает изменений экономической структуры государства.

А. Адамович: Он противоперестроечный.

А. Сахаров: Да, он противоперестроечный. Пятилетний план по атомной энергетике все равно надо выкинуть в мусорную корзину, правда, это удар по всем тем, кто себя связал работой в атомном энергостроении. Создан задел на будущее, а это многомиллиардные затраты.

А. Адамович: Значит, погибай вся страна, но проекты чтобы осуществлялись, и зарплата шла.

А. Сахаров: Аналогичную картину мы видим в очень большом числе других наших начинаний. Сейчас исподтишка строят все-таки Волго-Дон-2 и Волго-Чограй и таким образом делают необходимым поворот рек, который действительно необычайно опасен экологически. Это идет по такой страшной ведомственной инерции, за которой стоят, конечно, конкретные интересы сравнительно небольшого числа людей, зато очень влиятельных. Это страшно.

В атомной энергетике действуют те же механизмы. Тем не менее добиться отмены наземного строительства реакторов необходимо. Я думаю, что это задача очень трудная в смысле психологического поворота мышления.

В. Синельников: Вернусь к Чернобылю. Учитывая масштаб преступления, считаете ли вы справедливым, что не понесли наказание люди, которые гораздо больше виноваты, чем наказанные? Ведь если все останется, как есть, то легко укрепиться во мнении, что ничего не нужно менять.

А. Сахаров: Я думаю, что проблема наказания – это проблема сложная. Всегда в этом есть и отрицательная сторона. Но проблема ответственности и проблема вины, несомненно, должна быть.

А. Адамович: Ну, вот у Легасова, я думаю, это чувство было.

А. Сахаров: Я не знаю, какую он лично играл роль во всей предыстории…

А. Адамович: Ну, во всяком случае, они с Александровым влияли на политику «аэсизации» страны, и в нем чувство вины жило очень сильно. Оно глушилось, но человек, который покончил с собой… Со второй попытки… Я с ним разговаривал. Он мне график назвал взрывов станций, вот говорит: эта взорвется, эта. Я спрашиваю: это понимают другие ученые? Он отвечает: думаю, что да. Почему молчат? Он говорит: клановый интерес. Очень мощный интерес.

В. Синельников: Сегодня общественное мнение предъявляет чрезвычайно большой счет науке и ученым как людям, при содействии которых научно-технический прогресс оборачивается опасностью. Насколько это справедливо, как вы считаете?

А. Сахаров: Ученым все-таки в большей мере, чем ведомственным кланам, присуще чувство ответственности. Но не забывайте, мы только начинаем понимать все происходящее на Земле в комплексе. Здесь очень трудно выделить главное звено и найти правильную стратегию. Сейчас к этим проблемам привлечено внимание во всем мире, но остановить прогресс невозможно.

Можно ли остановить поиск лекарств, поиск в области биотехнологии, в области генной инженерии? Нельзя. Без генной инженерии мы рискуем оказаться беззащитными перед СПИДом и перед другими опасностями, которые будут нас подстерегать в ближайшем будущем.

А. Адамович: А если высказать такую мысль, я ее академику Велихову высказывал: если сегодня «запретить» атомную энергетику, гений ученых пойдет по пути поисков альтернативных способов получения энергии?

В. Синельников: А солнечная энергия?

А. Сахаров: Сейчас вкладываются средства в солнечную энергетику, но, наверное, недостаточные. И это не означает еще возможности обойтись без ядерной энергии. Реальный техникоэкономический прогноз на ближайшие десятилетия показывает, что она все-таки нужна.

А. Адамович: Мы игнорируем одну очевидную вещь. Вот Михаил Сергеевич Горбачев, когда собирал энергетиков-атомщиков, предупредил: еще одна станция взорвется, ни нам, ни вам делать будет нечего в этой стране.

Еще один Чернобыль, и наша страна просто переломится пополам. Никакой героизм больше не спасет. Будет ярость народная. Просто начнут ученых отлавливать, как в Средние века врачей отлавливали и топили. Все будет, все возможно.

А. Сахаров: Я согласен, что второй Чернобыль, даже не очень большая авария, более локальная, скажем, все равно будет иметь совершенно неописуемые человеческие последствия.

А. Адамович: И вот тогда начнем закрывать эти станции, впопыхах…

А. Сахаров: Тогда уже будет не до станций, я согласен в этом с Горбачевым. А что ответили Горбачеву?

А. Адамович: Хорошо могу себе представить, как они потупили глазки и сказали: честное слово, больше не взорвется!

А. Сахаров: Речь шла о закрытии четырнадцати станций?

А. Адамович: Говорят, да. Более того, шел разговор о создании независимого института контроля. Но для такого института у нас не находится кадров, то есть специалистов с альтернативными взглядами.

А. Сахаров: Еще раз могу совершенно, авторитетно сказать следующее. Есть одно кардинальное решение: подземное расположение ядерных станций… У нас есть только две возможности: или никакой, или подземная ядерная энергетика.

В. Синельников: Скажите, а практика такого строительства в мире уже есть?

А. Сахаров: Есть, но в небольшом масштабе. В Швеции, во Франции. Я считаю, что должен быть международный закон, запрещающий наземное строительство ядерных реакторов. Международный закон должен гарантировать нас от этой опасности и одновременно успокоить мировое общественное мнение. Когда люди находятся в панике, это просто ужас. Все-таки значительная часть всех тех симптомов, на которые люди жалуются, – психогенная.

А. Адамович: Понимаете, вот то, что в Белоруссии люди не боятся, выгодно ведомствам и губительно для людей. Они сидят в своих зараженных деревнях. Проложили асфальт до школы, дети едут туда по асфальту, возвращаются по асфальтику, и предполагается, что они не выходят в сад, в лес, в огород. А поскольку все говорят: покидать места эти жалко – родина – и опасность невелика, люди живут. А надо бы испугать, потому что они набирают рентгены… а дети? Вы представляете, дети, для которых враждебен дождь, трава, враждебны яблоко, груша в собственном саду. Представляете, кто это вырастает даже если не биологически, то психологически. У нас только на Могилевщине более тридцати семи таких зараженных населенных пунктов. Но поскольку радиоактивность обнаружена потом, поселки не вошли в сферу правительственных забот.[98]98
    Спустя почти три года после взрыва Чернобыльской АЭС под сильным воздействием общественности принято решение о выселении людей из пораженных районов в Белоруссии. Вновь подчеркнем – через год после публикуемой беседы.


[Закрыть] Эти районы как бы не существуют. А в народе ходит упрямый слух, что радиоактивное облако посадили на Могилевщине, на Брянщине. Спасали Москву. Был такой факт?

А. Сахаров: Я думаю, что это абсолютный факт. После выброса, по-моему, 5 мая, возникло радиоактивное облако, которое пошло на Москву, и была применена авиация, выкинувшая соответствующие химикаты. Было ли это целенаправленное действие или осаждение облака в Белоруссии – случайность? Во время американской катастрофы 1979 года многие газеты непрерывно печатали радиационные карты, хотя цифры радиации были очень скромные. У нас же я не видел ни одной карты, опубликованной в печати.

А. Адамович: У нас медики в Белоруссии подняли эту проблему, сказали: дайте нам радиационные карты, чтоб мы могли грамотно работать в этой местности. Никаких карт они пока не получили, ибо все делается для сокрытия беды…

А. Сахаров: Я считаю, что абсолютно необходимо иметь радиационные карты. Они должны быть доступны медикам, чтобы четко контролировать всю радиационную обстановку. Это даже обсуждению не подлежит.[99]99
    Это требование общественности было удовлетворено совсем недавно.


[Закрыть] Кроме того, все люди, которые соприкасаются с радиоактивностью или заняты ликвидацией последствий аварии, должны иметь индивидуальные дозиметры. Все люди должны точно знать, что им грозит.

А. Адамович: А как вы посмотрите на такую практику: в районах, где посадили облако, производят сельскохозяйственную продукцию. Но одновременно завозят туда чистые продукты. Молоко здешнее нельзя пить, овощи и мясо есть нельзя, их отправляют в Могилев, а что дальше делают – большая загадка. Утверждают, что все это идет для «невредных добавок» в продукты. Агропром настаивал на производстве продуктов в этих районах, хотя наша республика много раз просила исключить их из планирования…

А. Сахаров: Но население надо предупредить. Люди должны иметь право сами решать свои проблемы с открытыми глазами.

А. Адамович: Есть еще одна проблема, уже новейшая, которую вы, наверное, тоже знаете. Мне позвонил один человек (житель из Брянской области). Их 120, которые схватили радиацию (большинство спасали нас в Чернобыле) и лечатся в московской шестой больнице. Получить спецпенсию им не удается. А когда заявляют свои права, их называют симулянтами. Они писали и Чазову, и в «Литературную газету», но пока безрезультатно.

А. Сахаров: Ложь и умолчание – ужасны, они всегда приводят только к большому вреду.

Я много занимался проблемой радиации в период испытаний. В 1953-м году испытания проводили наземно, поднималась радиоактивная пыль. Мы потребовали эвакуации населения из подветренной зоны. Начальство очень боялось огласки, но пошло нам навстречу. Это было в районе Семипалатинска. След накрыл несколько населенных пунктов, но, когда оттуда уже было эвакуировано население. Все-таки до, а не после.

А. Адамович: Проклятие лжи висит над атомной энергетикой. Правду говори – не поверят! Андрей Дмитриевич, а я вдруг вспомнил, что вы отец нашей водородной бомбы. Как вы это сами внутренне переживаете?

А. Сахаров: Я, правда, был не единственным отцом. Это коллективное дело, но от этого не менее страшное. Тогда мы были убеждены, что создание сначала атомной бомбы (я в этом участия не принимал), потом термоядерной – необходимо для установления мирового равновесия, для того, чтобы наша страна могла спокойно и мирно развиваться, не находясь под прессом подавляющего превосходства другой стороны. Я и до сих пор не могу этого исключить. Мы – я включаю сюда и американцев – создали оружие, которое дало человечеству мирную передышку. Она еще продолжается. Но я убежден, что эта передышка не бесконечна. Если будет продолжаться ядерное противостояние на таком чудовищном уровне, который достигнут сейчас, то никакое «честное слово» не поможет. Военные уже не умеют обойтись без ядерного оружия. Например, как уничтожить подводные лодки противника с 16 или с 24 ядерными ракетами? Единственный, реальный способ – применить против – ядерное оружие. Соблазн есть, и большой.

А. Адамович: А вот у нас, у гуманитариев, есть иллюзия, что у физиков должен быть «комплекс Оппенгеймера»,[100]100
    Оппенгеймер Роберт – американский физик, создателъ атомной бомбы.


[Закрыть] синдром вины. Это так или нет?

А. Сахаров: Это иллюзия. Мы себя успокаиваем тем, что мы отодвигаем возможность войны.

В. Синельников: А экстремистская безответственность малых стран?

А. Сахаров: Они пока что все-таки не имеют ядерного оружия. Вряд ли будут иметь в обозримый срок. Во всяком случае, такого, как великие державы, и, хотя это антидемократическое решение – о нераспространении ядерного оружия, – оно, по-видимому, было совершенно необходимо…

В. Синельников: Вот о чем я хочу вас спросить. Выплеск апокалипсических настроений сегодня, толки о сроках, которые нам поставлены в Библии, существуют. Все чаще звучат голоса, что наша цивилизация конечна, как все в этом мире. Как наука должна отнестись к этим утверждениям?

А. Сахаров: Ну, тут две стороны вопроса. Сначала об ответственности науки. Я считаю, что острота глобальных проблем, стоящих перед человечеством, – экологической опасности, термоядерной войны и других – не просто создана наукой или прогрессом (лучше говорить – прогресс, потому что наука – это нечто более узкое). Она создана прежде всего общественным, политическим и социальным развитием мира, его сложившейся структурой.

В мире, разделенном на две системы, существует, можно сказать, глобальная конкуренция, в которой есть фактор взаимного недоверия, есть желание не отстать от соперника, более того, обогнать его. Так называемым реальным политикам (я говорю в кавычках и с иронией) рядом с этим желанием экологические проблемы представляются какой-то романтической мечтой. Мне кажется, что главная опасность для человечества – разделение его на две системы. Именно из-за того оно, человечество, может погибнуть или в огне термоядерной войны, или экологически.

А. Адамович: А может быть, проблема не в разделении на две системы, а в отношении к другой системе как к непременному врагу, который должен исчезнуть с лица земли…

А. Сахаров: Пока две системы существуют и развиваются на параллельных началах, сейчас даже мирно развиваются. Но все равно обе держат камень за пазухой. Желание не отстать и обогнать сохраняется.

А. Адамович: Но, может быть, это оттого, что каждая хочет собой заменить другую?

А. Сахаров: Не только поэтому! Нет!

А. Адамович: А если чувствовать в другой системе партнера, который помогает мне быть лучше?..

А. Сахаров: Если создастся такая идеальная ситуация, то уже нет разделения на две системы. Это возможно только при сильнейшем сближении. К счастью, в какой-то мере, я считаю, такое сближение реально происходит. С одной стороны, наша административно-командная система, назовем ее сталинистской системой, показала свою неэффективность в условиях научно– технической революции и интенсивного хозяйства. С другой стороны, капиталистическая система вводит очень много социалистических элементов: участие трудящихся в распределении прибыли и в управлении производством. Можно назвать еще и появление государственного сектора в народном хозяйстве, очень мощную систему социальной защиты.

А. Адамович: Значит, мы нужны друг другу?

А. Сахаров: Да, мы нужны друг другу. Но социальная система передовых капиталистических стран гораздо совершеннее нашей. Мы только приближаемся к такой социальной структуре защиты интересов детей, стариков, нацменьшинств, нуждающихся… В обеих системах наблюдаются элементы движения. С нашей стороны – то, что называется перестройкой. Перестройка – движение к плюрализму, в противном случае никакая это не перестройка, одни только слова. А плюрализм – это конвергенция, сближение, реальный процесс, который уже происходит, который необходим.

В. Синельников: Слово «конвергенция» стоило вам нескольких лет жизни в Горьком…

А. Сахаров: Да, это слово стоило мне довольно дорого.

А. Адамович: Евтушенко написал в «Советской культуре», что слова «конвергенция» у нас боятся больше, чем ядерной бомбы. Но тут можно и поспорить с вами. Допустим, вчера думали, что национальные особенности будут стираться, исчезать, а сейчас во всем мире они, наоборот, подчеркиваются. И значит, проблема не в том, чтобы их стереть, а чтобы научиться воспринимать дружески чужую особенность. Так же, наверное, и с социальными проблемами. Вовсе не обязательно сближение, но необходимо отношение к другой системе, как к естественному отличию от тебя самого.

А. Сахаров: Есть большое различие между сосуществованием и национальными системами. Мирное национальное сосуществование, безусловно, неизбежно. А сближения социальных систем необходимо добиваться, потому что это принципиальная задача построения общества, которой непросто найти единственно правильное решение. Оно возможно только на путях встречного движения, взаимного обмена опытом – здесь и нужно сближаться.

А. Адамович: Но ведь обязательно появится мессианство, желание свое навязать другому.

А. Сахаров: Должно быть встречное движение. А мессианство – это всегда экстремизм.

В. Синельников: Вы рискнули бы предположить фатальную нашу обреченность, как это делает религия?

А. Сахаров: Есть общий и несомненный предел существования цивилизации на земле – существование Солнечной системы. Это десять – двенадцать миллиардов лет, земля уже просуществовала более трети отпущенного ей времени.

А. Адамович: Ну, Циолковский обещал, что мы превратимся в лучевую энергию и рассеемся по Вселенной.

А. Сахаров: Я думаю, что это не так. Человечество все-таки должно жить на Земле, жить долго, не загубить себя в ближайшие несколько столетий, или несколько десятилетий, или несколько лет. Конечно, в отдаленной перспективе оно будет колонизировать другие миры, что не означает прекращения жизни на земле. И все же разрешите за несколько миллиардов лет вперед не заглядывать, нет никаких данных для представления о том, что там будет. А вся наша цивилизация в сравнении с этим сроком – мгновение.

А. Адамович: Что совершенно точно: слова «капитализм» и «социализм» через миллиарды лет никто знать не будет…

А. Сахаров: Я не знаю, будут ли слова вообще. Может быть, способ общения и мышления будет другой, но это нас совершенно не должно волновать. На тысячелетие вперед планировать жизнь человечества, наверное, можно, но мы должны выйти на какой-то стационарный режим, который совместим с экологической безопасностью. Это произойдет, как я думаю, как я надеюсь, на протяжении нескольких десятилетий или столетий, и в стационарном режиме человечество будет сохраняться, жить на воспроизводимых ресурсах, не нарушая среды обитания, – вот идеальная схема, которая возможна только с использованием достижений науки, будущей науки. Уже сегодня у нас довольно широкий диапазон возможностей. Если вернуться к ядерной энергии, с которой мы начали, то она принадлежит именно к этому диапазону. На путях бедности мы не придем к благополучному миру. К нему можно перейти, только благополучно развиваясь, имея высокий уровень жизни, имея возможность не беспокоиться за себя и за своих близких.

А. Адамович: Но мы ведь согласились: еще один незапланированный «мирный» взрыв – и конец стране.

А. Сахаров: Взрывов быть не должно. Это нужно исключить не с вероятностью честного слова. Не строить наземных станций, категорически не строить. А мы все время возвращаемся к новым экологически вредным проектам, и каждый проект имеет своих защитников. Нельзя этим защитникам поручать экспертизу на безопасность, это даже психологически для них непреодолимый барьер.

А. Адамович: Вы считаете, что экологическая опасность сегодня становится чуть ли не номером один?

А. Сахаров: Я думаю, нумеровать опасности – не так уж обязательно. Мы можем без этого обойтись, если примем твердое решение, что не упускаем из вида ни ту ни другую – ни военную, ни экологическую. Вот такое решение принять необходимо. Вот, например, есть проблема бразильских лесов. Моя жена говорила на Пагуошской конференции, что надо платить бразильцам за кислород. Если мы можем платить крестьянам в Турции, чтобы они не разводили мак, то тем более можно платить бразильцам, чтобы они не рубили свои леса. Это решение может быть принято международной организацией: установить определенный процент национального дохода, маленький процент, скажем, одна десятая процента, на самом деле это будут колоссальные деньги. Я не знаю, какой суммарный национальный доход на Земле, но он триллионами исчисляется…Иначе бразильцы через 50 лет лишат нас «легких», ну просто дышать нечем будет…

В. Синельников: А озонная дыра?

А. Сахаров: Проблема озонной дыры очень неясна в научном смысле. Мы не знаем, что является ее причиной, может быть, это проявление каких-то периодических космических процессов, которые Земля уже много раз переживала и выходила из них без больших потерь.

А. Адамович: Японцы уже отнеслись к этому практически, они закрывают фреоновые производства…

А. Сахаров: Есть международное решение по этому вопросу, оно очень интересно составлено, развитые страны сокращают производства, слаборазвитым странам оно разрешено. Советский Союз к слаборазвитым странам отнесен…

А. Адамович: А мы и обрадовались? А была идея у американцев – надувать шары озоном и запускать, то есть латать дыры в атмосфере. Поднимать их туда и там озон выпускать.

А. Сахаров: У меня есть более сумасшедшая идея: колоссальное количество озона образуется при высотных ядерных взрывах.

А. Адамович: Образуется озон?

А. Сахаров: Да. Так чудесно пахнет после взрыва.

А. Адамович: Да тот ли это озон?

А. Сахаров: Озона двух сортов не бывает. Это как осетрина второй свежести.

В. Синельников: Вы, пожалуйста, не высказывайте эту идею.

А. Сахаров: Да, я боюсь ее высказывать. Но если дойдет до катастрофического положения…

А. Адамович: А вот была когда-то идея одного дипломата: если разоружение не получается, давайте над Антарктидой взорвем водородную бомбу, соберем всех политиков, корреспондентов, пусть посмотрят в натуре, что это такое. Может быть, и напугаем.

А. Сахаров: Один из моих друзей высказывал другую идею. Построить город, людьми его не заселять, поместить там животных…Да…Сделать там коммуникации, газ, провести электроэнергию, в общем, реальный город, потом взорвать большую термоядерную бомбу и показать людям. Это будет реальная демонстрация.

Я должен сказать, что, когда в свое время я был на испытаниях, было построено семь или восемь больших зданий, и, когда я шел мимо них разрушенных, это было очень сильное впечатление.

В. Синельников: А у вас есть личная доза облучения?

А. Сахаров: Может быть, и есть. Я совершил большую глупость после испытания 12 мая 1953 года – из машины вышел на поле. Я не знаю, какая там была доза, это было минуты две-три, а потом мы уехали довольно скоро, я не знаю своей дозы…

А. Адамович. Андрей Дмитриевич, вам не приходили мысли о том, что не стоило выносить из лаборатории «рецепт» бомбы? Не кажется вам, что все последующие годы вам приходилось бороться с последствиями своего изобретения?

А. Сахаров. Тогда я считал, да и сейчас считаю, что, передавая это оружие советскому правительству, я способствовал поддержанию стратегического военного равновесия.

Вообще я человек эволюционирующий… но не настолько!..