Текст книги "Человек на минбаре. Образ мусульманского лидера в татарской и турецкой литературах (конец ХIХ – первая треть ХХ в.)"
Автор книги: Альфина Сибгатуллина
Жанр: Культурология, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
Были и другие стихи Тукая, так или иначе связанные с событиями, происходившими в Турции, и с политикой султанов: «Одна из этих – ее родная мать…» (1909), «Представление» (1911), «Турция в пожаре: здесь огонь и огонь…» (1911), «Мелодии Балкан» (1912), «На Балканах» (1912) и т. д. В них поэт выступал как аналитик исторических событий, происходящих на фоне распада Османской империи. С одной стороны, Тукай критиковал агрессивную политику европейских колонизаторов по отношению к Турции, с другой – выражал боль за судьбу великой державы и слова поддержки братьям по духу и крови:
Балканцы были маленькими псами,
А Турция летала, словно беркут в небесах.
(«Представление») и т. д.
Материалы периодической печати периода Балканских войн (1912–1913), свидетельствуют о том, что татары внимательно следили по публикациям в центральной российской и османской прессе за событиями, происходящими на территории Османской империи, и некоторые даже принимали участие в них[62]62
См.: Сибгатуллина А.Т. Контакты тюрок-мусульман Российской и Османской империй на рубеже XIX–XX вв. М., 2010. С. 122–151.
[Закрыть]. Появился ряд поэтических произведений на татарском языке о защитниках Андрианополя – османского города Эдирне.
21 февраля (6 марта) 1913 г. отмечался трехсотлетний юбилей царствования дома Романовых. Торжественное общественно-государственное празднование этого события в Российской империи стало для татар и других инородцев своеобразной «проверкой верности престолу». Это был еще один повод выразить свою общегражданскую позицию. «Генеральная репетиция» торжеств прошла еще в 1912 году, когда мусульмане вместе со всей страной отметили «с достоинством и с большим патриотическим воодушевлением» столетие победы в Отечественной войне. Судя по описаниям в газетах, «татары («мусульмане») устроили в Казани некое подобие национального праздника “Сабантуй” с верноподданнически-патриотическим оттенком, что весьма точно характеризует царившие тогда в их среде умонастроения»[63]63
См.: Алексеев И. Празднование татарами («мусульманами») Казани столетнего юбилея Отечественной войны 1812 г. в контексте выборов в Государственную Думу четвёртого созыва // Русская народная линия. 17.09.2012. Доступ в интернете: http://ruskline.ru/analitika/2012/09/17/prazdnovanie_tatarami_musulmanami_kazani_stoletnego_yubileya_otechestvennoj_vojny_1812_g_v_kontekste_ vyborov_v_gosudarstvennuyu/
[Закрыть].
Татарская периодическая печать начала 1913 года изобилует материалами, посвященными трехсотлетию правления династии Романовых: это и редакторские статьи, и крупные исторические экскурсы с галереей портретов русских царей, и панегирические стихи. Исследователь татарской периодической печати Равиль Амирханов считает, что татарские журналисты начала ХХ в. получили «государственный заказ» и вынуждены были писать подобные парадные статьи и стихи. По мнению историка, в них «преобладает приподнято-мажорный тон, который не всегда соотносится с истинным положением дел», «пафос статей определяется необходимостью возвысить роль и деятельность нескольких поколений царствующих особ в области духовной культуры»[64]64
Амирханов Р. Татарская дореволюционная пресса в контексте «Восток – Запад» (на примере развития русской культуры). Казань, 2002. С. 187.
[Закрыть].
Торжества эти, организованные с целью продемонстрировать неувядающую привлекательность монархизма в глазах масс, действительно, были фанфарные, с фейерверками и всеобщим ликованием. Отправлялись телеграммы императору Николаю II от имени мусульман различных городов Поволжья, Урала и Сибири, повсеместно читались коллективные молитвы за царя. Всерьез обсуждалась идея открытия в Казани в 1913 году мечети им. 300-летия царствования династии Романовых, был составлен ее архитектурный план, начался сбор средств. По публикациям журнала «Аң» («Сознание»), посвятившего целый номер царскому юбилею, известно, что в честь знаменательной даты в Казани были открыты женская гимназия и ремесленное училище[65]65
Аң. 1913, № 5. С. 3.
[Закрыть].
Часть татарских газет и журналов, хотя в них и отводились целые полосы под портреты и биографии представителей царской фамилии и восхвалялись их деяния и инициативы, в том числе «громадные усилия к распространению науки и просвещения», отреагировала на событие довольно бурно, пафосно, но формально, другая часть – сдержанно, по существу писала о положении татар во времена царствования Екатерины II, Александра I, Александра II и Александра III. Такие либеральные органы, как оренбургский «Вакыт», посчитали достаточным просто сообщить читателям о «Высочайшем Манифесте» и о празднованиях на местах. Их больше, кажется, интересовала приуроченная к юбилею амнистия по освобождению политзаключенных, поскольку они ожидали возвращения из ссылки известного писателя Гаяза Исхаки, однако этого, к всеобщему сожалению, не случилось…
Юбилейные торжества нашли отражение и в литературе. Представим подстрочный перевод одного типичного стихотворения из этой серии:
Какой светлый день сегодня, торжественный и
величавый!
О великий и мудрый шах, в этот день
Каждый житель отчизны тебя поздравляет.
Нет разницы между русским и мусульманским
обществами,
Все вместе радуются сегодня свободе.
Наш падишах! Сегодня в твоем государстве
каждый чувствует себя в раю.
До сих пор мы вместе жили с верой и к тебе любовью.
Сегодня день особый и величественный.
…Сегодня поют все соловьи России,
Потому что триста лет алые розы жизни
Не поникли, а цвели и благоухали.
Вакиф Джалял (1887–1921) – поэт средней руки, довольно активно публиковавшийся в татарской прессе начала ХХ в. Выбранные им эпитеты и метафоры такие же «среднестатистические», т. е. часто встречающиеся в стихах по этому поводу и у других авторов. Типична и используемая в подобных произведениях лексика: праздник престола, праздник (туй) Родины, дружба народов и всеобщее благоденствие, царящее в России, благодарность за это в адрес Государя-императора и т. д.[67]67
К примеру, см. стихотворение: Юбилей мөнәсәбәте илә// ж. Акмулла. 1913, № 23. С. 1.
[Закрыть]. Тема развертывается по принципу эмоциональной градации, когда каждый пассаж усиливается повтором в той же высокой тональности восхищения.
Были и такие факты: во время опроса населения с целью выяснить отношения татарских читателей к русской литературе, некий пермский купец писал буквально следующее: «Лучшее литературное произведение – это “Боже, царя храни!”. Оно должно вдохнуть в нас дух патриотизма и благоволения перед сановниками»[68]68
Амирханов Р. Татарская дореволюционная пресса в контексте «Восток – Запад». С. 110.
[Закрыть]. То есть существовала и такая «ультра»-монархическая прослойка в татарском обществе.
Однако татары не были и не могли быть придворными поэтами. Народ, до середины XVI века имевший собственную государственность, опиравшуюся на многовековые политические, экономические и культурные традиции, правящую династию и общественную элиту, с момента включения в 1552 г. Казанского ханства в состав Русского государства стал на своей территории подавляемым этносом. Из памяти народа постепенно стирались средневековая утопия об идеальном правителе и модель идеального государства, которые зиждились на понимании справедливости, на одинаковом отношении властителя и к знатным, и к простым людям, основанном на логике: «волк с овцой ходят на водопой одной тропой». Данная утопия нашла отражение еще в произведениях «Кутадгу билиг» («Наука о счастье») Йусуфа Хас Хаджиба Баласагуни, «Кыйсса-и Йусуф» («Сказание о Йусуфе») поэта Волжской Булгарии Кул Али, поэта Казанского ханства Мухаммадьяра и др.[69]69
См.: Миннегулов Х. Проблемы властелина и государственности в литературе Золотой Орды //Золотоордынское обозрение. 2016 № 1. С. 158–181.
[Закрыть]. (Если обратиться к истории, то можно констатировать: восхваление правителя – устойчивая традиция в средневековых литературах мусульманского Востока, в орбите которых находилась и тюрко-татарская литература. Достаточно назвать выдающийся памятник персидской литературы «Шахнаме» («Книгу царей») великого Фирдоуси).
В многонациональной Российской империи, где этническая и конфессиональная разнородность национального состава «преодолевалась» путем христианизации и русификации, татары-мусульмане определенно получили статус «инородцев». Они стали подданными совершенно чужого и далекого Рус патшасы – Государя, который, будучи главой светской власти, одновременно являлся и фактическим главой церкви. Откровенное нарушение прав мусульман, нагнетание антиисламских настроений не могли не вызывать социальной напряженности в Волго-Уральском регионе, рост недовольства и активное сопротивление со стороны мусульман, готовое перерасти в открытое вооруженное выступление. Первым таким крупным движением стало татаро-башкирское восстание под руководством муллы Батырши (Габдуллы Галиева), вспыхнувшее в Приуралье в 1755 г. После подавления восстания и пленения Батырши он с горечью писал императрице Елизавете Петровне: «Если падишах не одинаково обращает взор милости на своих рабов, если он, презрительно относясь к своим подданным, потому что последние не стоят с ним в одной вере, чинит притеснения их вере и мирским делам, то любой, хоть мало разумеющий, поймет, каковы могут быть (тут) последствия»[70]70
По кн.: Исхаков Р. Миссионерство и мусульмане Волго-Камья (последняя треть XVIII – начало ХХ в.). Казань, 2011. С. 25.
[Закрыть].
С того момента, как Батырша призывал императрицу к справедливому правлению и был казнен за это, до юбилея Дома Романовых, когда татарские авторы уже писали верноподданнические вирши царю, прошло всего-то чуть более полутора веков, а тон и настроение этих памятников поменялись на прямо противоположные.
Попробуем ответить на вопросы: насколько были искренни те поэты, которые с воодушевлением воспевали в 1913 г. «праздник Отчизны»? Почему эти стихи, если даже были написаны такими известными в то время поэтами, как Вакиф Джалял, серьезно не воспринимались татарскими литературоведами, тогда как стихотворение Г. Тукая «Великий юбилей и связанные с ним чаяния народа» не было удостоено внимания? В ком: в русском царе или в османском султане-халифе – искали и находили защиту татары, составляющие чуть ли не самую активную и передовую часть мусульманского сообщества Российской империи того времени? В поисках ответов на эти вопросы невозможно обойтись без историко-политических экскурсов, в связи с чем существует опасность отойти от литературоведческого анализа и удариться в публицистические дебаты. Поэтому, выделяя лишь поэтические произведения, мы сознательно оставляем за рамками нашего исследования все статьи и заметки, опубликованные в татарских газетах и журналах по случаю юбилея Романовых, в которых поднимались социально-политические и национальные проблемы.
Доказательством того, что татары уже к началу XIX века воспринимали себя настоящими гражданами, подданными Российского государства, может служить следующий факт. Татарский поэт Абельманиха Каргалы (1782 – после 1833), пребывавший в составе бухарского посольства в Османской империи в стихотворении «Саяхатнаме» («Путевые записки») представляет себя читателю как подданный Московского государства:
Шәһре Каргалы – фәкыйрь(н)ең мәүлиди,
Өммәте – Әхмәд, рәгыяте – Мәскәви.
(Место рождения – Саидов Посад, община —
пророка Мухаммада, гражданство – Москва).
Подобные «анкетно-паспортные данные» можно встретить и в татарской паломнической литературе – хаджнаме, которые свидетельствуют о том, что с начала XIX в. российские мусульмане активно стали выезжать за границу с целью поклонения религиозным святыням, т. е. совершать хадж. В то же время нельзя сказать, что только те татары, которые в торговых, служебных, религиозных или просветительских целях находились за пределами Российской империи, вынуждены были признавать официальный факт российского подданства. Политика правительства по отношению к инородцам за этот период действительно существенно изменилась: был принят Указ о свободе совести 1773 года, было создано Духовное управление мусульман, произведены экономические реформы и т. д. Основная часть мусульман постепенно осознала тот факт, что времена Казанского, Астраханского, Крымского ханств больше не вернутся, поэтому, находясь в составе Российской империи, мусульмане должны интегрироваться в русское общество и жить по его законам. К тому же исламское учение позволяло это и даже к этому призывало: согласно ему, верующим следует подчиняться прежде всего Аллаху, после него – власть имущим. Считалось, что мусульманин, являющийся подданным немусульманского государства, такой же правоверный, как и тот, который является гражданином мусульманского государства.
Религиозно-суфийские мотивы покорности судьбе, мусульманское понятие сабр (терпение) в татарской литературе XVII–XIX вв. помогли населению выстоять трудные этапы христианизации и русификации. Даже в таких условиях не политическая, а религиозная тематика была преобладающей в письменной литературе (в отличие от устного народного творчества, где отдельные события тех суровых дней нашли отражение в баитах и других жанрах фольклора). Даже такие поэты XVIII века, как Габди и Габдессалям, осуждавшие выносимые властями суровые приговоры участникам крестьянских восстаний под предводительством С. Разина и Е. Пугачева (они были подвергнуты жестоким наказаниям в виде сечения уха и вырывания ноздрей), писали в духе терпения, смирения, нежели призыва к неповиновению.
В условиях лишения политической свободы татары не впали в отчаяние и сумели переключить все свое внимание на культурные и просветительские сферы жизни. Ислам учил не вмешиваться в политику властей. Сохранились исторические свидетельства о том, как татары со словами «Иман, патша ва ватан очен!» («За веру, царя и отечество!») выступали на полях сражений за Россию и показали себя искренними верноподданными и патриотами. Несмотря на то, что государство относилось к ним как к «второсортной» части населения, татары в сложные периоды истории неизменно демонстрировали осознание своей принадлежности к гражданам России, принимали на себя ответственность за сохранение общего государства. В народных песнях чувствуется гордость за то, что сам царь высоко ценит мужество и храбрость татарских джигитов:
Мендек биек, әй тауларга
Ак киекләрне ауларга.
Безне патша сайлап алды
Каршы килергә яуларга.
(народная песня «Без барабыз, аскынды»)
(Поднялись мы, эх, на высокие горы / чтоб
охотиться на белых зверей. Нас падишах отобрал /
чтобы идти навстречу вражеской орде.)
Художественные образы русского царя и царствующих особ в тюрко-татарской литературе появляются в XVII–XVIII вв. Еще в начале XVII в. Кадир Галибек в своем «Джамиг аттаварих» («Сборник историй») в несвойственной летописному стилю экспрессивно-эмоциональной манере (возможно, по велению касимовского хана Ураз Мухаммада) восхваляет правление Бориса Годунова, который по-отечески, «орошая заботой, как благодатный дождь», служит народам своего государства. В первой половине XIX в. Гумар Мухаммад оглу написал поэму-оду «Путешествие принца Александра» («Сәфәрнамәи шаһзадә Александр», 1837), посвященную визиту наследника российского престола в г. Оренбург в 1837 г.
Мухаммадсадыйк Иманкулый (1870–1932) посвятил целый поэтический сборник русским царям, куда включил элегию на смерть Александра III и оду Николаю II по случаю восхождения на престол[71]71
Касаиде ләтыйфә. Мәрсийәэ император малике Русийә Александр әс-салис вә тәһнийәэ император әкрәм Николай әс-сани ибн Александр. Җөдам әл-голүм Мөхәммәд Садыйк бине мелла шаһ Әхмәд әл-Иманколый әл-Казаниның асаре фәһем гаҗизанә вә нәтиҗәи табг шагыйранәләрендән бер мөкавәләтдер. Казан университеты табгханәсе, 1901.
[Закрыть]. Эта книга, опубликованная в 1901 г. в Казани, интересна тем, что содержит классические формы арабо-мусульманской поэзии: марсию и мадхию.
Отклик на смерть Александра III написан им по канонам восточного панегирика – рисы. Автор воспроизводит состояние всеобщего горя и печали, охватившее население страны в связи с кончиной «императора всех времен»: «Әһле Русийә тәмамы әйләсүн аһ фиган, Хәсрәт илә җөмлә күздән йәш улсун рәван», «Йагни ул галиҗәнаб император заман, Тәхет, таҗын калдырып гакыйбайа тәслим итде җан». В соответствии с традицией жанра доминирует торжественно-панегирический тон и гиперболизация добродетелей ушедшего из жизни человека: редко найдется во вселенной такой милостивый шах, как он («Надир иде галәм эчрә бөйлә бер шәфкатьле шаһ»); как защитник государства он привел страну в состояние благоденствия (Мәмләкәтне шөйлә абад итде ул дәүләт пенаһ), народу дал спокойствие и устроил общественный порядок, убрав с его пути силы зла (Халка асаиш кәтерде, кыйлды зөлем әһлен тәнаһ). По мнению автора, мусульмане особенно должны быть опечалены смертью, так как от данного «шаха» они получали разные блага (Әһле ислама бу эшдер мөҗиб аһ хөзен аләм, Чөнки анлар ушбу шаһдан күрделәр дөрлү кәрам).
Далее поэт плавно переключается от марсии к мадхии, делает красивый переход от печали к радости: ушла луна (Александр III) – все загрустили, но вышло солнце (Николай II) – все обрадовались (Маһ китте, әйләдек аһ, шәмс килде, әйләдек гаян). Кульминацией оды являются слова: Шах – наш шах, султан – наш султан! (Шаһ – безнең шаһыбыз, солтан – безнең солтаныбыз!). Две жанровые стратегии – марсии и мадхии – объединяют разнообразные художественно освоенные идеи и понятия в динамичную и гибкую систему нравственных оценок, выражаемых в основных лирических мотивах произведения.
Примечательно свободное употребление татарскими авторами различных «экзотичных» восточных титулов по отношению к русскому царю: персидских (шах, шахиншах, падишах), тюрко-монгольских (хан, хакан), тюркских (султан), арабских (малик). Использование в татарском языке наравне с европейским титулом император «азиатских» санов навеяно неким «евразийским» духом. Все это еще раз подтверждает народную пословицу: «татарину толмач не нужен», – татары прекрасно знали как восточные, так и европейские монархические титулы[72]72
В России имелась отдельная прослойка «служилых татар», которые являлись переводчиками (толмачами), писцами, послами в торгово-экономических связях империи с восточными странами. Известны случаи, когда славянские титулы «царь» и «князь», татарские писцы использовали в адрес турецкого султана: См.: Фаизов С.Ф. Статус царя в письмах переводчика османских падишахов Зульфикара-аги, адресованных царям Михаилу Федоровичу и Алексею Михайловичу. Режим доступа: http://www.idmedina.ru/books/materials/ rmforum/2/hist_faizov.htm? См. также: Зайцев И.В. Цари и падишахи // Родина. 2006. № 12. С. 56–57.
[Закрыть]. Приведенные примеры позволяют утверждать, что такая пестрая титулатура по отношению к российскому монарху употреблялась не только в официально-дипломатической документации, но и в письменной поэзии, как это наглядно демонстрирует М. Иманкулый:
Шаһиншаһе җәмигъ мамалике русийә.
Император таҗына лаек безнең Хаканыбыз.
(Шахиншах всего Российского государства,
наш Хакан достоин короны Императора.)
Все это показывает, что юбилейные панегирики 1913 г. были не первыми или случайными сочинениями о русских монархах. Основу социально-идеологической концепции этих произведений составляет имперская идентичность – принадлежность к державе. При этом отчетливо видно, что татары идентифицировали свою национальную принадлежность как религиозную – «мусульмане»:
Государство жило счастливо и мирно,
Мусульмане наравне с русскими трудились
во благо его,
Достойно служили как мужи Родины.
Никто не предавал Отчизну, не согрешил,
Потому что ты посеял семена справедливости,
шах!
(В. Джалял. «Праздник Отечества»)
Таким образом, поэты ставят знак равенства между разными параметрами идентичности – этнической принадлежностью и религиозной: Мусульмане наравне с русскими трудились во благо Отчизны (Бар мөселман, бер тигез руслар берлән бирде көчен). То обстоятельство, что различия между понятиями «национальная принадлежность» и «религиозная принадлежность» в сознании татар были стерты, а светский правитель выполнял одновременно и обязанности главы религиозной общины, поставило перед частью мусульманского населения сложный вопрос: кто же является для них истинным духовным лидером? Через многие произведения средневековой тюркской поэзии рефреном проходит мысль о том, что тот правитель, который воплощает в себе качества «тени Аллаха на земле», будет восприниматься подданными как идеальный.
Постепенно освобождаясь от средневековых утопий, российские мусульмане в исторических условиях XIX века оказались перед сложнейшим выбором: между царем-государем собственной родины и османским султаном, который с ХVI в. являлся могущественным мусульманским монархом и носил титул халифа – духовного главы всех правоверных. К тому же турки были кровными братьями для многочисленных тюркоязычных народов Российской империи. К жесткому, влекущему за собой драматические последствия выбору между одним из этих двух лидеров мусульман России толкали и политические катаклизмы того исторического периода: русско-турецкие войны, Крымская война, война на Балканах, Первая мировая и т. д., во время которых, с одной стороны, русский царь ждал преданности от своих граждан-мусульман, а с другой – султан-халиф объявлял «священную войну» против неверных.
На фоне этого политического и идеологического противостояния религиозно-политическая идеология «панисламизма», «пантюркизма», «панславизма» начала использоваться для возбуждения вражды между народами и религиозными общинами. Этим обусловлено то, что основная волна мухаджирства – массового переселения российских мусульман в Османскую Турцию – относится именно к концу ХIХ – нач. ХХ в. Как нельзя кстати прозвучали тогда стихи Тукая «Не уйдем!» в ответ на провокационные выступления правых депутатов в Думе и в реакционной печати с предложением татарам, недовольным русскими порядками, переехать в Турцию. Тукай, как и вся передовая татарская интеллигенция, знал и трезво оценивал ситуацию в Османской империи:
Кое-кто с кривой душою нам пустой дает совет:
Уходите в край султана, здесь для вас свободы нет!
Не уйдем! Горька отчизна, но в чужбину не уйдем!
Вместо десяти шпионов там пятнадцать мы найдем!
Что за разница, казаки ль там нагайкой бьют сплеча,
Там казачье войско в фесках, но камча – везде камча!
(пер. Р. Бухараева)
В этом стихотворении отразилась объективная оценка ситуации: несладко жить в России, но все же она, как-никак, отчизна, а Турция – вовсе чужбина, и там условия ничуть не лучше, чем в России, в этом на своем опыте убедились те, кто туда переселился: «камча – везде камча». Тукай был убежденным патриотом:
Иң бөек максат безем: хөр мәмләкәт – хөр Русия!
Тиз генә кузгалмыйбыз без, и гөруһе ру сияһ!
Ап-ачык бу бер җаваптыр, сүздә түгел, басмада:
– Если лучше вам, Туда сами пожальте, господа!
Прочь, твари низкие, не вам, не вам смутить мечты
святые:
К единой цели мы идем, свободной мы хотим России,
Ответ наш ясный и простой запомнить просим
навсегда:
Вам лучше в Турции? Туда пожальте сами, господа!
(пер. С. Липкина)
Стихотворение Г. Тукая написано в призывно-публицистической манере, характерной для ряда произведений поэта этого периода. Не принимая общественно-политическую ситуацию, которая сложилась и в России, и в Турции, Г. Тукай выступил как гражданский поэт яркого патриотического направления. В стихотворении прозвучал голос той интеллигенции, которая сделала главный выбор – осталась на родине вместе со своим народом.
В целом российские мусульмане хорошо понимали, что Османская империя на рубеже XIX–XX вв. переживала период упадка, вернее, свой финальный этап в истории, что выражалось не только в территориальных, но и моральных потерях, поэтому они не идеализировали ни султана, ни саму империю. Также нельзя сказать, что для данного периода характерна идеализация татарами русского царя, хотя монархические силы всячески стремились к этому. По официальной этике в дореволюционной России не ставились монументы живым императорам. Однако потрясшая Россию трагическая гибель императора Александра II дала повод устанавливать памятники, со стороны церкви была попытка трансформировать «образ царя-освободителя в образ царя-мученика, царя-реформатора, принявшего мученический венец»[73]73
Коркина М.А. Юбилеи правления и реформ Александра II во второй половине XIX в.: версия власти. Режим доступа: http:// do.gendocs.ru/docs/index-361064.html
[Закрыть]. Реакция мусульман на это была неоднозначной. Например, когда городская дума Саратова начала строить памятник императору Александру II и выделила 100 тысяч рублей, местные мусульмане не поддержали это начинание, указывая на то, что народ не знает, что он голодает, а тут строятся стотысячные памятники[74]74
Патшага һәйкәл салуга нәразыйлык // Вакыт, 1907, № 171, 17 май.
[Закрыть].
Вернемся к юбилею 1913 года. Событию, имевшему особое значение в истории Российского государства, поддерживавшему государственную идеологию и проникнутому пафосом государственности. Те стихи, которые сегодня забыты, были пронизаны именно этим пафосом. Отталкиваясь от того, что правитель есть служитель государству, поэты акцентировали свое внимание на изображении добродетели, которая должна являться основой правления, ибо именно она делает правителя «любимцем народа». В этом тюрко-мусульманский образ идеального правителя схож с православным[75]75
См.: Кауркин Р.В., Мартыненко А.В. Образ идеального правителя в христианской и мусульманской традиции Средних веков и начале Нового времени // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2012. Том 13. Вып. 2. С.16–23.
[Закрыть]. Вплоть до Февральской революции в татарском обществе жила вера в то, что «царь-то добрый, да худые бояре», царь дан от Бога, от Бога он справедлив, только вот не ведает, что творят бояре и князья. Сакрализация образа царя и связанная с этим наивная вера народа в него как в заступника, иллюзии, что именно он избавит от всех бед, как видим, в полной мере отразились и в произведениях Г. Тукая:
К нам с севера бегут порой, белея, тучи;
Мы смотрим и твердим: «Какой счастливый случай!»
Нам кажется: то царь, то сам властитель трона.
Он точно едет к нам, он слышит наши стоны.
Татарам-беднякам несёт он благодать.
Уж мы теперь вздохнём – не вечно ж нам страдать!
(«Чаяния народа по случаю великого юбилея». 1913. Пер. В. Ганиева)
Существует несколько переводов данного стихотворения, и каждый переводчик иначе подходит к интерпретации тукаевского образа царя. Один из переводчиков в своем выступлении указал на «разночтения» этого произведения Г. Тукая[76]76
Нияз Ахмеров. Тукай по-русски// ежемесячная газета «Татарский мир». 2004, № 6. Режим доступа: http://www.tatworld.ru/article. shtml?article=534§ion=0&heading=0
[Закрыть]. Н. Ахмеров выделил две основные проблемы в этой области: первое: идеологический подход к тукаевской поэзии, которая «по диапазону идей, образов, чувств и мыслей столь широка, что из неё можно черпать подтверждения чуть ли не любых идеологических установок. При желании его можно представить монархистом или антимонархистом, клерикалом или антиклерикалом, националистом или интернационалистом, революционером или консерватором». Вторая проблема связана с особенностями языка. Н. Ахмеров считает, что многие переводчики не учитывают особенности тюркских языков и пытаются применять к татарской поэзии такой же принцип, который уместен в переводах со славянских языков. «В большинстве известных переводов все части этого стихотворения, в которых говорится о русском царе, – пишет Н. Ахмеров, – просто выброшены, и читателю предъявлены только третья и четвёртая строфы. Получается, что произведение целиком посвящено исключительно дружбе русского и татарского народов, а о русском царе в нём и речи не идёт». Таким, например, является перевод данного стихотворения, выполненный Р. Бухараевым и названный им «На русской земле»[77]77
Тукай Габдулла. Стихотворения, поэмы и сказки. Казань, 1986. С. 311.
[Закрыть].
В литературоведении выявлены основные причины множественности переводов: неисчерпаемость содержания художественного текста, темпоральность переводов, понимаемая как более быстрое, чем оригинал, «устаревание», вызываемое изменениями в истории языка, художественных вкусов и направлений переводящей литературы; влияние экстралитературных факторов (культурных, идеологических и др.)[78]78
См. об этом: Левин Ю.Д. Проблема переводной множественности // Литература и перевод. Проблемы теории. Международная встреча ученых и писателей: Москва, 27 февр. – 1 марта 1991. М.: Прогресс, Литера, 1992. С. 231–222; Попович А. Проблемы художественного перевода. М.: Высшая школа, 1980; Топер П.М. Тотальный перевод. Тарту: Изд-во Тартуского ун-та, 1995 и др.
[Закрыть].
В советское время в данном стихотворении внимание концентрировалось на идее дружбы двух народов – русских и татар. Выраженные в нем «чаяния» и надежды татар-мусульман, возлагаемые ими на «Высочайший манифест», готовящийся Государем Николаем II по случаю юбилея, оставались не акцентированными. В период строительства социализма эти чаяния были не так интересны…
Первым камнем преткновения для переводчиков являются уже начальные строки. Отсутствие пунктуации в старотатарском языке на арабице создало ситуацию, подобную классической: «Казнить нельзя помиловать»:
Кардан ак, сөттән дә аграк, актан ак
Падишаһ ачты «Мөнафис» нам канат.
Җыйды халкы шул канатның астына,
Тулды өч йөз ел Романов нәсленә.
(Белее снега, белее молока, белее белого,/
Падишах раскрыл крыло под названием
«Манифест»./ Собрал народ под этим крылом/
Исполнилось триста лет династии Романова.)
Кто или что тут белее снега и молока: падишах или «Манифест»?
В татарской культуре семантика белого цвета имеет особое значение. Установлено, что «концепт «ак» (белый) является одним из ключевых цветов концептуализации мира, во многих фразеологических единицах символизирует любую антитезу из ряда общечеловеческих ценностей: добра и зла, правды и лжи, социального верха и низа, поэтому существование его – основополагающе для категоризации и оценки явлений. Слово «ак» (белый), обладая большим спектром метафорических значений, в разных примерах заменяет множество разнородных лексем, что само по себе представляет уникальный феномен. Очевидно, ни одна другая языковая единица (за исключением местоимений, являющихся особой частью речи) не способна вбирать в себя такое количество значений»[79]79
Ситдикова А.Ф. Когнитивное исследование цветового пространства в татарском языке. Автореф… канд. филол. наук. Казань, 2013. С. 15–16.
[Закрыть].
Рассмотрим известные переводы указанного произведения Тукая.
В переводе В. Ганиева белым является «Манифест»:
Под белые крыла, под крылья «Манифеста»
Царь подданных зовёт (но всем ли хватит места?)
Снегов и молока тот «Манифест» белей;
Романовы, цари, справляют юбилей.
А вот перевод самого Нияза Ахмерова, значительно превысивший размеры одного четверостишия:
Триста лет Романовых держава
Осеняла земли и моря.
И сегодня вновь венчает слава
Род и имя русского царя.
Молока белее слава эта,
Ярче снега, чище белизны.
И летит, как знаменье рассвета,
Весть о ней во все концы страны.
Словно крылья птицы белоснежной
Манифест раскрыл нам белый царь.
И под сенью крыльев и надежды
Собрались народы, как и встарь.
Таким образом, Н. Ахмеров утверждает, что и царь белый, и слава его белая, и «Манифест» тоже. Здесь имеет место художественная трансформация оригинала и попытка передать русскому читателю каждый эпитет Тукая пространно и доступно.
Возможно, наиболее выигрышным и «изобретательным» в данном случае является перевод В. Думаевой-Валиевой, которая, как и Тукай, оставляет вопрос открытым:
На наш взгляд, сам Н. Ахмеров, утверждавший, что универсальность лирики Тукая всегда дает возможность «найти поэтические иллюстрации для подтверждения любого идеологического направления», не сумел освободиться от идеологии и адекватно перевести мысли Тукая о русском царе. В заключительной части стихотворения, которая в переводе существенно превосходит объем оригинала, многократное обращение к императору придает речи величаво-торжественный характер, соответствующий идейно-художественной установке переводчика – возвеличить русского царя:
Государь! Народа поздравленья —
Малый дар от любящих сердец,
Тех, кто славит праздник единенья,
Весь твой род, и скипетр, и венец.
Государь! Одно лишь только имя,
Только слово русского царя
Нам осушит слёзы вековые,
Слово правды с сердцем говоря.
Государь! Скажи нам это слово,
Чтоб пред ним упала злоба ниц.
И от пут насилья рокового
Отреши злодеев и убийц.
И тогда под царскими крылами,
Озаривши светом всё окрест,
Груз беды оставлен будет нами
И прославит сердце манифест.
Н. Ахмеров привносит в свой перевод такие детали, которых нет в оригинале, а именно символы российской государственности, как-то: скипетр, венец. Строки: «Только слово русского царя / Нам осушит слёзы вековые», – явственно выражают идеологическое настроение самого переводчика, а не Тукая. Ритмико-интонационный строй переводов В. Ганиева и В. Думаевой-Валиевой выдержан в более спокойной манере.
Перевод В. Ганиева:
Твой праздник, государь! Романовскому роду
Все подданные шлют, все сущие народы
Приветствия свои; под белые крыла
Надежда всех твоих сограждан привела.
Вот этим беднякам, что ищут лучшей доли,
Достанется лишь тень от праздника, не боле;
«Когда же манафис» – в глазах у них вопрос.
Утешить бы их боль, унять бы реки слёз!
Один твой жест – рабов избавишь от мучений;
Полслова и в стране не будет преступлений!
Дай «Манафис» такой, чтоб ожил весь народ,
Чтоб он всё горе смыл слезами в этот год.
Перевод В. Думаевой-Валиевой:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
