Текст книги "Пожиратель тени"

8. ПОЖИРАНИЕ ВЕЛИКАНОВ

Азофель бродил среди изжеванных холмов Хелгейта, поедая великанов. Языки пламени колыхались вокруг него, когда он шагал, будто в горячечном бреду, окруженный дрожащими воздушными линзами огненного мира. Он съел Старейших – великанов, которые много сотен лет назад легли среди гор слушать музыку планеты, что сочилась сквозь обугленную кору, порождаемая магнитной пульсацией ядра.

Никто не встал, чтобы сразиться с ним. Лучезарный ловко двигался над неровной землей. Великаны лежали голыми горами, какими они, кажется, и были. Hi они пульсировали вместе с огнем планеты, участники живущего сна безымянной владычицы.

С каждой поглощенной черной вулканической сущностью сияние Азофеля росло. Гиганты распадались перед ним чистым светом, воспоминания личностей сгорали, а сама их жизнь вливалась в анергию Лучезарного. Ни крика не слышалось, ни земля не тряслась. Просто сновидцы вдруг исчезали в неназываемом, оставив после себя лишь белые дюны, где до того лежали веками.

Весь дымный день, переходящий в полосатую ночь, бродил Азофель по сожженным холмам. Сила набухала в нем, кожа отваливалась углями, обнажая сверкающую сущность с огненной сердцевиной, яркую, как око разума.

Рик Старый, решительно возразивший против того, чтобы Азофель убивал любых смертных, к бойне великанов отнесся намного спокойнее – настолько были они ему противны. Ошеломленный обновленным ореолом Лучезарного, старый кобольд закрыл глаза и попытался себе представить, каково это было поглощенным великанам, экипажу «Звезды удачи», целым кланам эльфов на Краю Мира, ставшим жертвой Пожирателя Теней. Охватывал ли восторг исторгаемых из сна? Или они просто ничего не ощущали? Превращение в чистый свет, за гранью любой индивидуальности, странным образом казалось кобольду счастливой судьбой.

Он прищурил глаза до щелочек, пытаясь различить какие-то черты в свете звезд, залившем плоские вершины холмов. От острых серебряных лучей под веками прыгали калейдоскопические фигуры, покосившиеся в злобной радости, – ложные солнца, шаровые молнии, химерические дьяволята, пляшущие вдоль извилин мозга, разбрасывая угольки угасающего дня, тусклый огонь сумерек.

Кобольд часто заморгал, пытаясь встряхнуться. Он припал к земле возле пещеры пути Чарма. Свет плясал в напряженных глазах, и он сидел, загипнотизированный, не в силах оторваться от огненной дуги на краю Хелгейта, накаленной добела, как сердце звезды.

Сделав над собой усилие, он отвернул лицо. Отблески света еще плясали на сетчатке как бешеные призраки, и куда бы ни падал его взгляд, всюду сверкали звезды. Валуны, щебеночные плато, черные облака – все искрилось драгоценностями. Рик встряхнул головой. Величие Чарма пронизывало его насквозь, до самого основания души.

Он заметил, что совсем не испытывает усталости. Изнеможение, телесные потребности, физическая боль – все это оставило его, когда грудь пронзила гномья стрела. Мертвоходящий, он черпал бесконечную энергию из Ожерелья Душ, а оно – от Извечной Звезды. И все же из-за своей тяги к пустому ничто он понимал, что утомлен сильнее, чем могут подсказать чувства.

Судьба миров – бремя, подавившее все его существо. Купаясь в чармовом сиянии Лучезарного, он нашел силы признаться самому себе, что ничего в нем не осталось. Все, что он собой представлял, было отдано великой миссии.

Эта мысль заставила задуматься об иронии положения: после смерти любимой дочери Амары он настолько отошел от сообщества кобольдов, что тогда был более мертвоходящим, чем теперь. Он уже понимал, что значит по-настоящему чему-то себя посвятить. После смерти Амары душевная боль была так сильна, что он ушел в себя как в скорлупу и не мог выйти.

– Спасибо тебе, госпожа, – шепнул кобольд, обращаясь к Безымянной, призвавшей его из этой страшной отрешенности. На службе ей он утратил жизнь, но гордо носил в груди зазубренную стрелу, ибо она указывала ему дорогу к свободе.

Освеженный Чармом Лучезарного, кобольд открыл глаза.

Извечная Звезда смотрела на него поверх изрезанных равнин, подобно тигриному глазу. Азофель прошел перед заходящим диском серебристо-синей искрой, спектральным вихрем, спорой ацетилена, висящей сновидением на фоне пунцовой яркости смутных сумерек. Рик махнул рукой, и струя пламени ответила приветственным жестом.

Азофель бессмысленно улыбнулся кобольду, хотя и знал, что улыбку не разглядеть в его ослепительном сиянии. Пандемониум сумерек отлично оттенял это чудо – цвета побежалости Лучезарного, поглощающего свет сна. К Азофелю вновь возвратилась сила, и она питала надежду, что скоро он найдет создание тьмы, где бы оно ни пряталось, и прогонит его со Светлого Берега.

А тогда можно будет и домой податься. Ничего другого он так не хотел с самого начала этой работы, как вернуться в свет.

По сравнению со смертной алостью Хелгейта свет дома, который ему помнился, сиял какой-то высшей яркостью. Не было там хаоса бродячих звезд и форм жизни, управляемых Случаем – незрячим богом этих миров. Дома отсутствовала слепота, и Случаю там не было места. Там сновидец был сном, и сновидение – сновидцем. И пусть дома он слыл всего лишь стражем, охранником других сияющих сновидцев, через связь с тем, кому виделся он сам – со своей собственной более великой сущностью, но он знал, что не всегда ему быть стражем, что его сияние будет возвеличено стремлением, и в славе избрания и посредством собственного сна оно изменится к лучшему, к более яркому.

Но все это покрылось тенью, когда безымянная владычица включила его в свой сон. Поначалу вспыхнула ненависть к старому кобольду за то, что тот попросил к себе в сопровождающие Азофеля и внушил эту мысль владычице. Но теперь, восстановив свою прежнюю силу, Лучезарный ощутил неожиданный прилив великодушия к Рику. Ведь что такое сам кобольд, как не осколок сна владычицы? Разве может он не повиноваться своей сновидице? Кобольду, по милости которого Азофель втянулся в глубь этих холодных миров, было прощено причиненное страдание, если вообще не забыто. А судьба самих миров снова показалась не безнадежной. Он найдет это порождение тени и тогда уйдет домой – в свет.

Дома же все это покажется лишь странным сном. Все эти жизни окончатся смертью – как и его собственная, но его смерть известна ему. Он станет ярче, как все живущее в свете, и его сияние затмит тени, которые суть его мысли, и его «я» воссияет среди теней ярче, чем в тесных рамках времени и пространства, а за пределами «я» ждут другие измерения. Когда-нибудь он там и окажется.

Но эти несчастные существа, сплетенные из сновидений владычицы, ждет сомнительная судьба. Мысль о серьезном и верном кобольде, уходящем в пустоту, огорчала Лучезарного, и это его самого удивляло. Почему вдруг эта иллюзия стала ему небезразлична? И все же так стало. Чистосердечный кобольд сам не придавал значения тому, что он – всего лишь сон. Для него этот мир не менее реален, чем сам свет, чем родной дом Азофеля.

Неуклюжий Бройдо тоже вызывал у Азофеля незнакомые чувства. Кто такой этот эльф, откуда у него такое большое сердце? Зачем он покинул свой клан, чтобы служить какому-то кобольду? На все вопросы был один ответ – любовь. Любовь к этому сну, к стынувшим камням, вращающимся в холоде космоса, согретым лишь слабыми лучиками тлеющих звезд.

Любовь к темноте – понял Азофель, пораженный, что кто-то может любить эту маленькую и причудливую жизнь. Еще он понял, что жалеет тех, кто заключен внутри создания безымянной владычицы, в извилинах ее прихотливого разума.

Эти сочувственные мысли боролись в нем с той силой, которая влекла его домой. Азофелю хотелось найти создание тени, удалить его из сна и вернуться домой.

В свет.

Поглощенная из великанов энергия настолько оживила его, что он мог бы, если бы захотел, подняться и снова уйти в свет.

А там, за пределами сна, подождать, пока его опять позовет Рик Старый. Покинуть бы здесь эти иллюзорные жизни, приумножавшие его заботы. Что ему до этих подобий?

Но когда он понял эти создания, которых в их жалком существовании вела такая же страстная верность, что привязывала и Лучезарного к свету, он восхитился ими. Смехотворное и вместе с тем неодолимо глубокое желание обуревало его – говорить с этим старым кобольдом, с созданием тьмы.

Видя приближение Лучезарного, Рик Старый вскочил на ноги. Тени ночи отступили. У входа в пещеру стояло ледяное сияние в форме смертного. Форма остывала, и холодный ветер уносил жар клубами разноцветного дыма. Раскаленные тени меркли в ангельски-демоническом сиянии лица Азофеля.

– Лучезарный! – вскричал Рик Старый, оживленный излишком Чарма, уносимого в воздух. – Ты сразил великанов!

– Никого я не сразил. – Азофель стоял у входа в пещеру, и она сияла изнутри, как тигель с лавой. – Великаны по своей природе – иллюзия. Как и ты.

– И ты тоже! – радостно закричал кобольд, опьяненный жизненной силой. Теперь он уже мог смотреть стражу в лицо, потому что Азофель остыл уже до свечения снега под звездами. – Все мы – порождения вечности и Безымянных. Все мы сны!

– Я – не сон, – твердо возразил Лучезарный. – Я – свет.

– Другой сон, и все равно сон. – Рик был почти опьянен от счастья, что Лучезарный вновь в полной силе, и весело поддразнивал светоносное существо. – Все мы сделаны из большого ничто. Волны света на черной поверхности этого ничто. Мы распадаемся, ты меркнешь. Ха! Главное, что все мы меняемся.

– А тогда чего ты вообще мучаешься с этим поиском? – Рассыпав огненные волосы причудливыми нитями, Азофель шагнул ближе. – Брось ты этого, который из тени, и пусть владычица разбудит отца младенца. Сон кончится, и ни тебя, ни других обманок из материи и энергии больше не будет.

– Так не получится, Азофель. – Старый кобольд храбро смотрел в слюдяные глаза Азофеля. – Здесь на кону стоит нечто большее. Ведь ты это и сам понимаешь?

– Не понимаю. – Азофель презрительно оглядел оплавленную пустыню. – Но я должен тебе сказать, что кое-что чувствую – к тебе, к этому дураку Бройдо. Я лучше понял, вернув свою силу, что значит быть слабым. Ты слаб. А Бройдо еще слабее. И все же вы боретесь изо всех своих сил. Зачем?

– Младенец! – Сморщенное курносое личико озарилось ликованием. – Эти миры созданы не ради прихоти. Они для ребенка владычицы. Игра света и тьмы, пустоты и материи и – да! – добра и зла, вот силы, которые сформируют младенца. Они наполнят его пониманием страдания и сочувствия. Вот почему должны быть эти миры. И мы служим не им, а высшей цели.

Азофель скрестил руки на груди, прикрыл алмазные глаза и задумался.

– Откуда ты это знаешь?

– Я – кобольд-волшебник. – Рик Старый сообщил это как общеизвестный факт. – И моя магия – огонь. Я знаю, почему нет злых тварей внутри света и почему попеременно побеждает тьма. Я знаю, что кто-то очень древний сшивает их вместе победой и поражением. Жизнь каждого из нас – один из множества крошечных стежков, которыми зашивается эта рана – этот разрыв существования, как ты называешь его. Мы создадим свет из тьмы нашим страданием – нашим согласием страдать за то, что есть добро.

– Великие понятия для такого мелкого существа, – скептически наклонил голову Азофель.

Рик постучал пальцами по стреле:

– Я отдал все, чтобы удержать свой стежок между светом и тьмой. А ты, Азофель?

– Я – создание света. – Лицо его было спокойно, как стекло. – Я верен пославшему меня сюда.

– Это я знаю, – нетерпеливо отмахнулся Рик. – Я говорю о твоей душе, то есть я хочу сказать, какие у тебя чувства? Как ты соединяешь свой великий свет и обширную тьму этого творения?

Азофель покачал головой, явно задетый вопросами кобольда.

– Я хочу домой.

– В свет, я знаю. – Щеки Рика Старого пылали радостью. – Я отведал этой ночью твоего Чарма, и я бы и сам пошел с тобой, если бы мог.

– А ты можешь. – Азофель улыбнулся, и вспышкой молнии озарились снизу ночные облака. – Я отнесу тебя в Извечную Звезду. Оттуда вырастет твое лучистое тело. Может быть, наступит время, когда я увижу тебя в полях света, где обитаю.

– Вряд ли. – Кобольд поскреб узловатый подбородок и рассказал, что видел в трансе, когда Азофель поедал великанов. – Ты к тому времени станешь настолько ярок, что уйдешь из тех полей, где обитают души, уйдешь в яркость бесконечности.

– Ты знаешь, как устроена моя родина?

– Я знаю, как устроен огонь. Азофель протянул лучистую руку.

– Позволь мне отнести тебя в Извечную Звезду.

– Оставь. – Кобольд отступил, досадливо поморщившись. – Подумай о младенце. Подумай о грядущих веках. Ты это ощущаешь, я знаю. Иначе зачем бы ты вернулся говорить со мной? Ты чувствуешь, к чему стремлюсь я – и Бройдо. Загляни в любое из смертных сердец, и ты найдешь то же стремление. Да, мы живем ради того, что нам кажется реальным. Но не все ради одного и того же. Некоторые хотят больше света…

– А другие – больше тьмы. – Азофель с пониманием кивнул: пути домой не будет, пока работа не будет сделана. – Я шагну из сна наружу и найду это создание тени.

Лучезарный быстро погас, и ландшафт вновь окутала угрожающая и таинственная темнота. Рик на ощупь заковылял к пещере в поисках убежища от внезапной ночи.

Азофель тоже искал убежища от непонятных чувств, которые пробудил в нем кобольд. Безымянная владычица задала Рику Старому работу, в которой Азофелю отводилась роль помощника. Сейчас он мог быть только на подхвате у кобольда, потому что Лучезарный – создание света, а в царстве света нет слепоты, нет смерти, нет случая, и там у справедливости открытые глаза.

А за границами сна, в царстве света и в ауре Извечной Звезды, где Лучезарный родился, он стоял стражем. Там он ощущал мир и был рад, что вновь обрел силу и смог вернуться туда, где должен быть. Азофель пришел сюда искать создание тени, и он приступил к поискам.

Даль и близость смешались в нем, как ветер и огонь. Взревели искры – осколки расстояний, пройденных им там, внизу. Он снова увидел Лабиринт Нежити на Краю Мира, и Бройдо, горестно согнувшегося над трупами восемнадцати эльфов своего клана, поднятых из могил демоном Тивелом, и печаль физической болью билась в теле эльфа.

Азофель смахнул прочь искры огня времени, не желая более видеть это место скорби. Не то чтобы его реальность была менее горестной. Сильные отбирали свет у слабых, и слабые тускнели, темнея иногда до теней и пропадая из виду, немногие собирали свет и разгорались до лучезарности, большинство же влачили существование в тусклой печали. Может быть, подумал Азофель, смерть и небытие добрее.

Глаза не сразу привыкли к свету – слишком много времени провел он в мире теней. Когда он вновь прозрел, то заметил, что оказался невдалеке от своего поста к югу от сада, над вратами Тьмы Внешней.

В ночном сиянии растений и насекомых были видны террасы лужаек с прудами и озерцами, по зеркалу которых плавали черные лебеди. Поодаль стояли ворота с серным огнем единственного фонаря. На дальней стороне ворот его ждал пост часового у Начала.

Азофель был в блаженном восторге оттого, что снова оказался на месте, и, осмотревшись, увидел справа и слева от входа дикую природу над лужайками сада, сгорбленные валуны под пологом ползучих растений. Кожистокрылая сошка взмывала оттуда, подхваченная ночным ветром, и мельтешила оскаленными мордочками. Азофель счастливо ахнул, обнаружив, что ничего здесь не изменилось, и быстрее помчался по извилистой дороге.

На последнем повороте он гордо выпрямился перед воротами с причудливым фонарем, утыканным железными шипами и пластинами. Лозы и травы оплели ворота, но все равно огромные бревна поддались при его прикосновении.

Свет.

Ворота открылись в ослепительное сияние – излучение его самого. Отсюда он сможет заглянуть внутрь сна и найти создание тени.

Лазурная вода плескалась в паутинке отраженного света у стены с мозаичными дельфинами. Алмазная пена сверкающего плавательного бассейна высветила человека с кошачьими метками зверя – синеватый мех и раскосые зеленые глаза.

9. ДАППИ ХОБ

Котяра вытерся, и просохший мех распушился. Котяра оглянулся, ища, куда положить мокрые полотенца. Потом снова посмотрел на старика в проволочном кресле, уставившегося на него будто дырами глаз, пробитыми в маске сморщенной кожи.

– Брось их на пол, – велел старик, еле шевеля отвисшей челюстью. – И садись сюда.

Рука в синих жилах махнула в сторону такого же кресла.

Человек-зверь сделал, как ему сказали, и сел среди зайчиков утреннего света от поверхности бассейна. Нос его чуял запах разлагающегося тела старика.

– Так ты Даппи Хоб – почитатель дьявола?

– Когда-то я поклонялся дьяволам. – Старик сидел совершенно неподвижно в черной рубахе с золотой отделкой, ноги в зеленых сандалиях стояли как мертвые, высохшую кожу усеяли старческие пигментные пятна. – Теперь дьяволы поклоняются мне.

Котяра поерзал в неудобном кресле, оглядывая подводную камеру в поисках этих дьяволов. За выпуклыми прозрачными стенами вертелись русалки. Внутри, сквозь прозрачное дно бассейна, тоже виднелись русалки.

– Спокойное место для почитателя дьявола. Ты здесь живешь?

Мешки под глазами старика были как капли оплавленного воска, и они дважды вздрогнули, а потом он сказал:

– Ты не хочешь знать, зачем я тебя сюда доставил?

– Если ты Даппи Хоб, даже и думать боюсь. – С мрачным любопытством Котяра смотрел на старика, постукивая когтем по проволочной сетке кресла. – Я думал, у тебя будет вид более… внушительный.

– Я стар. Очень стар.

Краем глаза Котяра уловил движение в открытом люке за рядом пустых проволочных кресел на той стороне бассейна. Там появлялись и исчезали какие-то фигуры с лицами под покрывалом.

– А почему ты не воспользовался Чармом, чтобы снова стать молодым?

– Воспользовался. – Серая тень мелькнула на лице старика. – Вот настолько этот Чарм и может меня омолодить.

– Не понял. – Котяра не верил этой мумии и не пытался этого скрыть. – У тебя такой вид, будто ты вот-вот помрешь.

– Вполне может случиться, – согласился надтреснутый голос. – Вот почему мне все время нужен уход. Этому телу больше двух миллионов дней.

Котяра внимательней всмотрелся в восковую кожу, в паутину волос вокруг лысины, в мутные глаза.

– Что ты обо мне знаешь? – спросил Даппи Хоб, хрипя и щелкая изношенными легкими.

– Только слухи.

– Какие?

– Гномы, которых ты создал из червей, низложили тебя и бросили в Бездну. – Котяра пожал плечами. – Это если ты говоришь правду и ты действительно Даппи Хоб, а не чья-то дурацкая шутка. Все считают, что Даппи Хоб – это миф. Но когда в Заксаре появились гномы, маркграфиня Одола обнаружила, что командуешь ими ты – и сами эти гномы то и дело распевали как заклинание – «Даппи Хоб».

– Обнаружила? – Кожистые веки упали на глаза. – Как?

– Глазами Чарма – амулетами, – откровенно ответил Котяра, не видя причины таиться или лгать. – Она увидела, что ты каким-то образом вернул себе власть над взбунтовавшимися гномами. А как ты это сделал? – Котяра подался вперед на стуле. – И зачем?

– Расскажи сам.

Одним небрежным движением, взмахом руки Котяра мог бы перебить хрупкую шею старика. Но это казалось слишком легким, и Котяра пока оставил эту мысль и стал думать, зачем Даппи Хоб – или кто бы ни был этот умирающий – стал задавать такие вопросы. Явно он хочет выведать, что известно его пленнику.

– А почему ты не читаешь мои мысли приборами Чарма?

– Неаккуратно. – Скрюченные руки затрепетали на коленях, возбужденные этой мыслью. – Если я так сделаю, твоя кожа света может лопнуть. А это плохо.

– Почему? – Котяра встал. – Ты боишься, что я против тебя пущу в ход свою магию?

– Твою магию? – Даппи Хоб жутко засмеялся, и вдохи его звучали резко, как птичий крик. – Твою магию? А, понимаю. Понимаю.

Казалось, его напряженное тело облегченно обмякло.

– Мне известно куда меньше, чем ты думал? – вдруг понял Котяра, разозлившись на собственную глупость.

– Ты умен, Котяра, но увы – не так умен, как я боялся. – Ладонь дрожащей руки подплыла к слезящемуся глазу. – Садись. Не стесняйся, садись на ковер, если хочешь. Но сядь, сядь. Расскажи мне все, что тебе известно, и за это я вознагражу тебя добротой.

Котяра не сел. Собственное невежество перед этим смеющимся стариком выводило его из себя. Ему было досадно, что он не знает, как поступить с этим еле дышащим существом. Но, взяв себя в руки, Котяра произнес:

– Добротой? Это от почитателя дьявола?

– Сядь! – Голос Даппи Хоба вырвался как язык пламени, и смеха в нем уже не было. – Не дерзай противоречить мне, тварь!

– А почему бы и нет, старик? – Котяра обращался к желтой лысине старика, к прозрачно-восковым большим ушам. – Или ты хочешь заставить меня сидеть – как дрессированную собаку?

– Если понадобится.

– Правда? – Котяра нагнулся над кукольной фигуркой, и запах разложения старческой плоти стал сильнее. – А я не хочу быть дрессированной собакой. И подчиняться тебе не буду.

– Ты сбит с толку, Котяра. – Изъеденный временем профиль старика не шелохнулся, не глянули в сторону черные глаза. Казалось, он слишком устал, чтобы заметить рядом с собой оскал клыков. – Ты недостаточно знаешь, чтобы что-то предпринимать. Сядь.

– Не сяду. – Котяра обошел старика и сел перед ним на корточки, заглядывая в плоские черные зрачки. – Расскажи мне, зачем я здесь.

– Ты мне служишь, – ткнул в него изогнутым пальцем Даппи Хоб, и глаза у него были как у спрута. – Сейчас мне понадобилась твоя служба.

– Служить тебе? – Котяра выпрямился, снова обошел сидящего старика. – Я тебе служить не стану.

– Уже служил. – Морщинистая кожа на скулах трепетала в беззвучном смехе. – Это через тебя я связался с моими гномами.

– Объясни.

Еле слышное дыхание спросило:

– А надо ли?

– Гномы сбросили тебя в Бездну. – Котяра рискнул тронуть когтем сухое, сморщенное плечо старика. Оно казалось очень непрочным – болтающиеся жилы и кости. – Как ты мог там выжить? Ты посмотри на себя, ты же рассыпаешься на части.

– Я пережил падение на Темный Берег, – выдохнул Даппи Хоб. – О да, я был тогда куда моложе и полон огня.

И все равно еле выжил. Сотни тысяч дней понадобились мне, чтобы восстановить силу.

Словно ветерком внесло в комнату две фигуры под покрывалами. Это были целительницы из Сестричества Ведьм, одетые в традиционные серые с черным мантии – как у тех, которые ухаживали за больными и бездомными в трущобах Заксара. Они направились прямо к старику и стали успокаивать его, прижимая ему ко лбу амулеты из перьев и целебные опалы.

Даппи Хоб отмахнулся от них, и они отодвинулись, держась рядом, пока он снова не махнул рукой. Дамы под покрывалами удалились под шорох шарфов и подолов.

– Мою историю слишком долго было бы рассказывать, – тихо сказал Даппи Хоб, успокоенный действиями целительниц. – Скажу тебе вот что. Изгнанный на Темный Берег, я искал способ снова перейти Бездну и восстановить власть над своими гномами. Это стоило мне сотен тысяч дней тяжелой работы – построить волшебство, действующее через всю Бездну.

Риис стоял за спиной Даппи Хоба, и вид пятнистой лысины искушал желанием ударить. Но он снова сдержал себя и спросил:

– А почему стали бы подчиняться тебе гномы, свергшие тебя?

– Они не стали бы. Они вообще не хотели иметь со мной никакого дела. Мне надо было увеличить свою силу – и я нашел другого. Твоего учителя Кавала. Созданную тяжким трудом волшебную силу я использовал, чтобы заманить его на Темный Берег. Нет, я тогда не знал, что это будет он – просто нужен был кто-нибудь, достаточно отважный, который сумел бы добраться до Темного Берега и вернуться. Были и другие – они потерпели неудачу. Канал добился своего.

Имя Кавала заставило Котяру встрепенуться, потому что этого волшебника он глубоко уважал. Кавал служил отцу

Джиоти и пожертвовал своей жизнью и возможностью обитания в Извечной Звезде, чтобы выиграть время для других, кто выступил против Властелина Тьмы. Мысль, что Кавала использовал этот сморщенный человечек, была нестерпима.

– Я тебе не верю. Никто не может силой разума дотянуться сюда с Темного Берега.

– Ты сам поднялся сюда с Темного Берега, преследуя Кавала. – На серых щеках заиграли веселые морщинки. – Ты еще не понял? Я призвал Кавала на Темный Берег в надежде, что ты или кто-то вроде тебя в конце концов полезет за ним на Ирт. – Из сморщенных легких вылетел свистящий смешок. – Кавал учил тебя быть волхвом – это был мой план. И смерть Лары – тоже. Как ты думаешь, кто подстрекнул деревенских жителей ее убить?

– Ты хочешь заставить меня поверить, будто такая развалина, как ты, определила судьбы нас всех? – Котяра приблизился к Даппи Хобу сбоку и придвинул морду к пожелтевшему уху старика. – Ха-ха.

– Здесь, в Габагалусе, я стар, но на Темном Берегу я куда сильнее. – Голова Даппи Хоба повернулась с хрящеватым хрустом, дыры глаз бесстрастно смотрели в звериное лицо. – Чтобы управлять своими гномами, мне надо было поместить на Ирте кого-нибудь с Темного Берега, куда меня изгнали. Антенну, если тебе так понятнее.

– Правда? Что ж, значит, я – антенна. – Котяра вновь закружил на месте, морща морду от призрачного запаха гниющей плоти. – Ты обдурил Кавала и убил Лару, чтобы направить меня на Ирт, где я служил бы тебе антенной. Через меня ты посылал сообщения своим гномам. Так? – Блеснули острые кошачьи зубы. – Что ж, твоя антенна по невежеству оставила открытой Дверь в Воздухе. И сквозь эту дверь проник Властелин Тьмы. Все это время я думал, что так случилось по моей вине. Но теперь ты мне говоришь, что это ты его послал. И появление Властелина Тьмы в конечном счете – твоя вина.

– Нет. – Даппи Хоб прикрыл глаза как черепаха, что-то вспоминая. – Властелин Тьмы сам был родом с Ирга. Его звали Врэт, хотя он предпочитал называть себя Худр'Вра. – Снова резкий, скрипучий смех со свистом вырвался из впалой груди. – Нет-нет, этого напыщенного идиота я не посылал. Я послал гремлина, который сидел у него внутри, и змеедемонов, которые повиновались гремлину.

Вспомнив змеедемонов, Котяра вздрогнул.

– Значит, гибель всех жертв, все разрушения – это твоя вина?

– Это было необходимо, – шепнул скрипучий, как хруст ребер, голос. – Любое великое свершение требует крови.

Котяра подавил дрожь отвращения и встал перед стариком, стиснув когти в кулак.

– И ради каких великих свершений принес ты столько жертв?

– Сначала я послал тебя как свою антенну, Риис Морган с Темного Берега. – Еще один мучительный вздох легких, и снова ведьмы под вуалью нарисовались в люке. – Но когда ты прибыл, встреча с Извечной Звездой потрясла все твое существо. Твое волшебство – мое на самом деле – создало тебе кожу света, чтобы защитить от ее лучей в пустыне, где ты приземлился. А в качестве Котяры ты был для меня бесполезен. Так что я вынужден был послать гремлина. Когда ты его уничтожил, ты сбросил кожу света. Ты снова стал Риисом, и гремлин был больше не нужен. Моей антенной стал служить ты. А мне только это и было нужно – вернуть себе гномов. – Старик судорожно дышал, прижав к горлу искривленную руку. – И не дерзай спрашивать меня зачем. Ты это узнаешь – в свое время… время… время… время надо сейчас использовать очень мудро

Ведьмы подплыли ближе, успокаивая переутомленного хозяина. Сквозь вуали они бросали неодобрительные взгляды на Котяру.

– Хватит! – зарычал Котяра, и они отступили, чертя в воздухе защитные знаки между Котярой и собой. – Кто этот старик? Отвечайте!

Ведьмы молча пятились.

– Они отвечают только мне, – шепнул Даппи Хоб.

– Ты мне не нравишься, старик. – Прижавшись к земле по тигриному, Котяра оказался перед креслом сморщенного старика. – Ты говоришь, что убил Лару, и я хочу об этом знать подробнее. И хочу знать, кто ты. – Зловещие звезды вспыхнули в раскосых глазах, вытянутая лапа вцепилась когтями в рубашку старика. – И ты мне расскажешь.

Котяра оторвал от кресла тело старика, невесомое как пичуга, и пол ушел у него из-под ног, а сам он беспомощно повис в когтях мохнатого широкоплечего человека с зелеными змеиными глазами. Он из тела Даппи Хоба глядел на собственные звериные метки. А из-за этих зловещих зеленых глаз злорадно глядел на него Даппи Хоб.

– Теперь ты мой, Риис Морган. – Голос Котяры произносил слова Даппи Хоба, и старческое тело бескостно болталось в когтистых лапах. – Проснись – и помни!

Крик перешел в оглушительный рев. Котяра почувствовал, как его сознание отделяется от истрепанного тела, где оно помещалось. Улетая в Великое Молчание, откуда все вышло, Котяра вспомнил Рииса. Все воспоминания вернулись оттуда, где плетутся сны, и он вспомнил, как пытался исцелить Лару от боли – от ран, в которых чувствовал себя виноватым. И эта боль снова обратила его в Котяру.

Воспоминания растекались, как ударившаяся о берег волна. Общее сознание Котяры и Рииса дрожало в Великом Молчании перед черной тьмой Даппи Хоба. С телепатическим жаром открылась жизнь почитателя дьявола.

Он помнил теперь, как рос здесь, в Габагалусе, два с лишним миллиона дней тому назад, был сыном фермера, выращивающего сусло. Как в молодости выучился на ракетного пилота, искал счастья за пределами планеты, исследуя опасные миры, ближайшие к Извечной Звезде, где мало кто осмеливался бродить. Коварные межзвездные течения выбросили его на Край Мира, в гущу спрутообезьян и грибов с ядовитыми спорами. Он пропал бы там, как и многие незадачливые путешественники, если бы не демон из Горнего Воздуха. Дьявол эфира поселился в обломках ракеты, и случайно – по мановению ловкой руки слепого бога Случая – мешанина разбитой оптики приборов оказалась великолепным приемником света Чарма от Извечной Звезды и эфирных форм из Горнего Воздуха – короны Звезды.

Именно этот демон научил Даппи Хоба строить из осколков линз уловители душ. Прислушиваясь к голосу, шептавшему у него в голове, когда он смотрел в призматические осколки, саламандроподобный исследователь из Габагалуса, застрявший на Краю Мира, стал одержим демоном из Горнего Воздуха.

Эфирные дьяволы состоят из Чарма Извечной Звезды и из темноты, что поглощает ее свет. Они – разумы, бестелесны, клубятся рядом и сквозь друг друга. Но если им удается найти путь к физической форме, ими овладевает голод.

Вот это и случилось с Даппи Хобом. В один миг Риис постиг и опустошительный голод демона – ненасытимую жажду тьмы к свету, пустоты к веществу. Эфирный дьявол слился с Даппи Хобом, и они стали одним целым.

Риис узнал этого демона. Плавая в Великом Молчании, он ощутил его яркую, злобную сущность, злой разум Темного Берега. Там его знали под многими именами: Ариман, Велиал, Шайтан. Даппи Хоб привел его с собой, когда гномы швырнули его в Бездну. Они не хозяина своего свергли, но демона, который владел их хозяином.

Риис корчился в демонической жадности Даппи Хоба, желая поглотить все мистические миры: Темный Берег, Светлый Берег, Горний Воздух и самое Извечную Звезду, Съесть все, сжевать все до самого внутреннего имени.