Текст книги "История магии и суеверий от древности до наших дней"

Наши сведения о суевериях и чародействе финнов в языческие времена почерпнуты из большой героической поэмы «Калевала», которая хотя собрана и записана только в нашем веке, но носит на себе такой отпечаток язычества, что ее песни, без сомнения, сохранились в своей чистоте, невзирая на устную передачу их из рода в род в течение нескольких веков. Религиозные и суеверные представления, с которыми мы встречаемся здесь, во многих пунктах обнаруживают свое родство с древнехалдейскими представлениями, но стоят на значительно высшей ступени развития: основная халдейская мысль развита здесь так широко, что сила финского чародейства становится совершенно неограниченной. Наиболее важные магические операции состоят в заклинании духов, и при этом не только злых, но и добрых; даже само высшее божество Укко, или Юмала, не стоит выше власти заклинателя, так как Укко должен немедленно исполнить желание чародея. Все представляется живым, за всем скрывается дух, к которому обращаются с заклинаниями. Если человек страдает от холода, то духов холода заклинают именем Пану, духа огня; наоборот, если обжегся кто-нибудь, то Пану заклинают именем духов холода.

Такого рода рецепт от ожогов находится в 48-й руне «Калевалы» (стихи 301–372). Здесь приведен следующий отрывок:

 
Ты огонь, созданье божье,
Пану, ты, огонь, сын Солнца!
Чем разгневан ты так сильно,
Что мои обжег ты щеки,
Что ты бедра опалил мне
И бока обжег ужасно?
Как смогу утишить пламя,
У огня ослабить силу,
Сделаю огонь бессильным,
Пламя сделаю безвредным,
Чтоб меня не жгло сильнее,
Чтоб страдания утихли?
Приходи из Турьи, дочка,
Из Лапландии, девица!
В лед и иней ты обута,
В замороженном ты платье,
Носишь ледяной котел ты
С ледяной холодной ложкой.
Окропи водой холодной,
Набросай побольше льдинок
На места, где есть ожоги,
Где мне бед огонь наделал[17]17
  Здесь и далее «Калевала» цитируется в переводе Л. П. Бельского. – Прим. ред.


[Закрыть].
 

Таким образом, в длинных стихах огонь заклинается всеми духами холода. В конце говорится:

 
Так кователь Илмаринен
Пламя грозное утишил,
У огня он отнял силу.
И кузнец стал вновь здоровым,
Получил обратно крепость,
Исцелившись от ожогов.
 

Не только второстепенные боги, такие как холод и огонь, подчинялись заклинаниям, но даже и сам Укко немедленно исполняет все, чего только хочет чародей.

Когда «веселому Лемминкяйнену» преграждает путь огненный поток, протекающий по раскаленным каменным плитам, он поет:

 
«Укко, ты мой бог всевышний,
Дорогой отец небесный!
Ты от севера дай тучу,
Дай от запада другую,
Третью ты пошли с востока,
Также с северо-востока
И ударь ты их краями,
Пустоту меж них наполни;
Пусть пойдет здесь снег саженный,
Вышиной с копье героя
На горящие каменья,
На пылающие глыбы».
Укко, этот бог всевышний,
Укко, тот отец небесный,
Дал от севера тут тучу,
Дал от запада другую,
Третью тучу дал с востока,
Также с северо-востока,
Их ударил друг о друга,
Пустоту меж них наполнил,
Посылает снег с дубину,
В вышину копья снег сеет
На горящие каменья,
На пылающие глыбы:
Озерцо из снега вышло,
А на нем бушуют волны.
 

При своих заклинаниях финны часто принимаются за дело весьма основательно. Не ограничиваясь, подобно халдеям, одним описанием демонов, они обыкновенно объясняют все их происхождение; благодаря этому такие заклинания становятся очень растянутыми. Кто из читателей желает познакомиться с ними, может сам найти их в «Калевале», но мы слишком далеко зашли бы, если бы привели из них хотя бы небольшие выдержки.

Саамский шаман. О. Г. фон Лоде. 1767 г.

Для финского чародея возможно нечто большее, чем простое заклинание духов; его слова имеют настоящую творческую силу, на что указывает множество отдельных мест; но и одного такого примера будет достаточно.

Когда Лемминкяйнен прибыл в Похьёлу и был принят там негостеприимно, он попросил себе пива за плату. В песне говорится:

 
Тут хозяин Сариолы
Разбесился, стал свирепым,
Обозлился, рассердился,
Колдовством прудочек сделал
На полу пред самым Кауко.
Говорит слова такие:
«Вот река, пей сколько хочешь,
Похлебай воды из пруда».
Мало думал Лемминкяйнен,
Говорит слова такие:
«Не теленок я у бабы,
Я совсем не бык хвостатый,
Чтобы пить речную воду,
Чтоб лакать ее из лужи».
Сам он начал чародейство,
Приступил к волшебным песням:
На полу быка он сделал,
С золотыми бык рогами;
Бык тот выхлебал всю лужу,
Без остатка выпил воду.
 

Наверное, можно сказать, что такое творчество превосходит все, что было доступно другим народам. В сравнении с такой творческой силой многочисленные волшебные превращения, происходящие в «Калевале», кажутся сущими пустяками.

Когда Лемминкяйнену понадобилось несколько овец, он следующим образом приступил к делу:

 
Тут в карман рукою лезет,
Ищет быстро в том мешочке,
Вынимает шерсть овечью,
Быстро трет ее в комочки,
Трет обеими руками,
Растирает между пальцев.
Только раз он в руки дует,
И овец из рук пускает,
Стадо целое ягняток.
 

Средние века до начала процессов о ведьмах

Как ни велико было влияние христианства на ход мысли Средних веков, тем не менее оно, конечно, не могло сразу преобразовать общество и уничтожить результаты тысячелетнего развития. Только постепенно проникали в сознание народов основные идеи религии, которые вели за собой перемены в существующих социальных отношениях. Многие из древних понятий, нравов и обычаев (все, что до некоторой степени совместимо было с христианством) остались нетронутыми и получили новое христианское обоснование. Выше мы уже видели, как католическая церковь относилась к суевериям того времени и для борьбы с демонами указывала средства, основанные на христианских воззрениях. Нравы и обычаи, допускавшие себе оправдание по основным положениям христианства, были сохранены и приспособлены к различным обстоятельствам. Так, сохранились старые судебные обычаи, получившие благодаря новому толкованию известный религиозный отпечаток. Таким образом возникли так называемые суды Божии, или ордалии.

Одним из самых распространенных, а потому и наиболее известных обычаев было испытание железом; это, без сомнения, древнеязыческий обычай, так как о нем упоминается уже в трагедиях Софокла. В Средние века он применялся почти повсеместно для самооправдания от тяжкого обвинения, как, например, в ведовстве.

Беккер так описывает этот обычай в своем знаменитом сочинении «Заколдованный мир»: «Священник в полном облачении кладет на находящиеся на алтаре пылающие уголья железный болт, несколько раз перед тем окропленный святой водой, затем поет песнь, которую пели три отрока в огненной печи, дает обвиняемому в рот просфору, заклинает его и молится, чтобы Бог открыл или его вину, если раскаленное железо, вложенное в его руку, сожжет его, или же его невинность, если он останется невредим. Обвиняемый должен сделать девять шагов с железным болтом в руке, затем священник завязывает опаленную руку и запечатывает узел. Три дня спустя осматривали руку, которая должна была быть здорова и без всяких повреждений. В противном случае обвиняемый считался уличенным в своей вине».

Таким образом, здесь рассчитывали на непосредственное вмешательство самого Бога в пользу невинного. Та же самая мысль положена была в основание и других ордалий. Как известно, в языческое время у воинственных народов Северной Европы поединок был обычным средством для решения спора. Право сильнейшего было неоспоримо: тот, кто убивал своего противника, признавался правым. Этой формы решения некоторых споров в эпоху рыцарства придерживалось все благородное сословие, только несколько иначе мотивируя этот обычай, а именно исходя из того положения, что Бог дарует победу и слабому, если он прав.

Две ведьмы. Из книги Мартина Лефрана «Поборник дам». 1451 г.

Третьей формой суда Божия было испытание водой, которое, как кажется, применялось только при процессах о ведьмах. Древние кельты, жившие по Рейну, желая узнать, законный ли ребенок или нет, сажали его голого на щит и пускали на реку. Если ребенок оставался на поверхности, то он признавался законным, а если тонул, то на его мать смотрели как на женщину легкого поведения.

Это испытание ко времени процессов о ведьмах было преобразовано: лицу, обвиняемому в чарах, крестообразно связывали руки и ноги, то есть большой палец правой ноги связывали с большим пальцем левой руки и большой палец левой ноги – с большим пальцем правой руки; затем голого бросали в воду. Если человек шел ко дну, его признавали невинным; утверждалось, что вода, освященная перед этим святыми обрядами, не приняла бы виновного.

Этих примеров достаточно, чтобы показать, как древние языческие обычаи изменились в христианское время и как они находили себе повсеместное применение. Можно бы, конечно, привести еще множество примеров этого рода; выше уже упоминалось, что процессы против призраков в языческой Исландии являются прообразом процессов против вредных животных и т. п. в христианские Средние века; но, конечно, здесь не может быть и речи о полном изложении всех относящихся сюда фактов.

Мы ограничимся лишь тем, что несколькими примерами осветим ход этого развития.

Из приведенного достаточно ясно, что даже католическое духовенство иногда облекало в христианские формы древнеязыческие обычаи; поэтому нет ничего удивительного в том, что и более обширные слои народа тоже усердно пользовались этими приемами. Языческие формулы волшебства получили христианский отпечаток и затем применялись совершенно так же, как и раньше. Так, например, существует старинный заговор, происходящий из Норвегии, против перелома ноги у лошади. Невозможно сомневаться в том, что этот заговор есть простое видоизменение языческого, волшебного заговора, настолько велико его сходство с соответствующим мерзебургским заклинанием, цитировавшимся ранее.

 
Христос раз ехал очень скоро,
Его молодая лошадь сломала себе ногу,
Иисус сошел и исцелил ее:
Он приложил мозг к мозгу,
Кость к кости, мясо к мясу,
Затем прикрыл листом,
И все пришло в порядок.
 

Подобным образом в течение всех Средних веков и до наших дней сохранялось в низших классах древнее искусство чародейства как европейского, так и азиатского происхождения; только таким образом оно и могло сохраниться, так как церковь уже давно, как мы видели выше, считала языческую магию за дьявольскую и преследовала наравне с ересью и идолопоклонством.

Сожжение ведьм у замка Рейнштейн (близ г. Бланкенбург). 1555 г.

Но если вера в могущество чародейства сохранилась в народе и среди низшего невежественного духовенства, то высшие церковные власти со временем пришли к другим заключениям. В 785 году на Падерборнском синоде было принято такое постановление: «Кто ослепленный дьяволом, подобно язычнику, будет верить, что кто-либо может быть ведьмой, и на основании этого сожжет ее, тот подлежит смертной казни». Следовательно, в то время считалось достойным наказания не чародейство, а вера в него. Это постановление было утверждено Карлом Великим и в течение следующих столетий служило указанием для франкской церкви при всех обвинениях в ведовстве. Еще яснее выступает взгляд церкви на ведовство в так называемом анкарском каноне Episcopi, составленном в 906 году. В этом каноне епископам было приказано энергично бороться в своих общинах с верой в возможность демонического чародейства и ночных сношений с демонами, а всех, кто продолжал этому верить, исключать из церковного общения. Это постановление оставалось в силе до конца XIII века; пока оно существовало, конечно, нелегко было выдвинуть обвинение в ведовстве, во всяком случае, это обвинение было всего опаснее для самого обвинителя. Однако многочисленные магические формулы, дошедшие до нашего времени преимущественно путем устной передачи, ясно доказывают, что, несмотря на такие постановления, невежественная масса не отказалась от веры в чародейство. Но вера в древнее языческое волшебство, признаваемое церковью за исходящее от дьявола, а равно и знание его, естественно, с течением времени должны были исчезнуть. Несмотря на это, церковь впоследствии считала необходимым наказывать такие действия смертью на костре, но это было вызвано вовсе не процветанием черной магии; напротив, имеющиеся сведения указывают на то, что она почти совсем исчезла. Скорее здесь действовала другая причина. Чтоб указать ее, мы должны бросить взгляд на более раннюю эпоху.

В раннехристианские времена, когда общины были еще малы, а их молитвы и братские трапезы должны были совершаться в тайных местах, против них постоянно выдвигались обвинения со стороны язычников. Христиан изображали людьми отчаянными, избегающими дневного света, состоящими из простонародья и легковерных женщин, которые осмеивают все святое и состоят в заговоре против всех других людей. Утверждали, что на своих ночных собраниях они употребляют пищу, несвойственную людям, что они презирают все священные обычаи и что их богослужение не есть культ, а нечестие. Они называют себя братьями и сестрами, но позорят эти священные имена самым отвратительным блудом. Они боготворят ослиную голову и еще худшие вещи. Особенно мрачными красками описывались церемонии принятия новых членов. Их будто бы ставили перед сосудом, в котором лежал ребенок, покрытый мукой, и они должны были несколько раз воткнуть острие оружия в муку и таким образом убить ребенка. Затем кровь выпивалась, а труп уничтожался; благодаря этой человеческой жертве, в которой участвовал каждый вновь принимаемый, все были вынуждены хранить тайну как соучастники преступления.

Разумеется, все эти обвинения были совершенно ни на чем не основаны. Никто не мог знать об этом лучше самих христиан. Но как только христианство распространилось и было признано повсеместно, то сами христиане начали выдвигать подобные же обвинения против других христиан. Если возникала секта, отклонявшаяся от общего учения церкви в самых ничтожных пунктах, хотя бы даже только в том, что более строго соблюдала церковное благочиние и требовала от своих членов более чистого образа жизни, чем у всех христиан, то такую секту вскоре обвиняли в ереси и вышесказанных преступлениях. В древнейшую эпоху к ним присоединялось еще обвинение в дьявольской магии. Разные секты – маркозиане, монтанисты, манихеи и прискиллиане – постоянно возникали и вновь исчезали, причем каждый раз повторялось то же самое. Впрочем, эти обвинения, кажется, только в одном случае имели серьезные последствия, а именно казнь прискиллиан в 385 году. Вообще же в течение первого тысячелетия сектантство было так редко и имело столь незначительное распространение, что церковь легко справлялась с ним, не прибегая к суровым мерам.

Иначе представляется дело в последующую эпоху. Во всем христианском мире признавалось, что то тысячелетнее царство Христово на земле, о котором было возвещено в Откровении Иоанна Богослова, относилось к существующей церкви, поэтому приблизительно в 1000 году ждали гибели мира, а так как ничего такого не случилось, то вера в авторитет католицизма была сильно поколеблена. Так как притом нельзя было не видеть различных злоупотреблений в католической церкви, то в начале XI века возникли в разных странах секты, которые не хотели иметь ничего общего с католицизмом и его запятнанным учением, и поэтому сами себя они называли катарами, то есть чистыми. Эти секты приобретали себе большое число приверженцев в Италии, Франции и Германии; у них были свои собственные епископы, и они угрожали сделаться крайне опасными для католической церкви. Так как катары приписывали дьяволу большую силу и думали, что истинное христианское учение искажено его влиянием, то их прямо обвиняли в поклонении дьяволу, и естественно, что против них выдвинули также старинные обвинения еретиков. Поэтому во многих странах почти одновременно началось жестокое преследование катаров, и многие из них находили свою смерть на костре.

Не лучше обошлись и с альбигойцами и вальденсами в XII веке. Эти секты, на которые можно смотреть как на предвестников протестантизма, так как они ставили Священное Писание выше авторитета церкви, находили себе во Франции и Германии приверженцев не только среди народа, но также и среди князей, дворянства и католических епископов, так что в этих странах смотрели на церковь как на устарелое и смешное учреждение. Поэтому папы Иннокентий III и Григорий IX стали проповедовать Крестовый поход против этих сект и учредили инквизиционный трибунал, к которому приводили всякого, кого подозревали в сношении с еретиками. Папская булла против германских еретиков (1233) показывает нам, за что, собственно, преследовали обвиняемых. Еретиков обвиняли в почитании дьявола, который лично показывался им в образе лягушки, черной кошки или очень бледного человека. Он дает холодный как лед поцелуй вступающему в союз посвящаемому, у которого вместе с тем исчезает всякое воспоминание о католической вере. Тогда его обязывают всячески надругаться над христианскими таинствами и делать все то, что запрещается по учению церкви. Такие преступления, конечно, подлежали наказанию смертью; поэтому эти секты подвергались беспощадному и часто кровавому преследованию в течение более двадцати лет и были истреблены.

Однако при всех этих преследованиях за ересь никогда – по крайней мере официально – не возбуждалось обвинение в ведовстве; этого и не могло быть, пока сама церковь оставалась при своем отрицательном взгляде на возможность чародейства и пока был в силе канон Episcopi. В середине же XIII века произошла полная и внезапная перемена в отношении церкви к этому вопросу, когда Фома Аквинский, самый выдающийся из учителей церкви того времени, высказал взгляд, явно противоречивший практике, которой до сих пор придерживалась церковь в течение нескольких веков. Этот новый взгляд на вещи кратко и ясно изложен в следующих положениях: «О ведьмах мы знаем, что некоторые думают, будто бы не существует никакого ведовства и что оно возникает из неверия; они думают также, что демоны существуют только в человеческом воображении, так что люди порождают их, так сказать, из себя самих и потом пугаются этих образов, созданных их воображением. Но католическая вера утверждает, что демоны существуют, что они могут вредить своими кознями и препятствовать плодовитости брака».

И далее: «Следует принять во внимание необходимость допустить, что демоны по попущению Божию могут вызывать вихри в воздухе, подымать ветры и заставлять огонь падать с неба. Хотя телесная материя относительно принятия той или иной формы и не подчиняется ни добрым, ни злым ангелам, но одному только Богу-Творцу, но по отношению к движению в пространстве телесная природа создана так, что подчиняется духовной. Примером этого может служить человек, члены которого движутся только под управлением его воли. Следовательно, если допустит Бог, то не только добрые, но и злые духи могут собственной силой достигнуть всего, что только может быть достигнуто посредством движений в пространстве. Так, они могут вызывать ветер и дождь и другие подобные явления в воздухе посредством движения паров, поднимающихся с земли и с моря».

Если Фома Аквинский мог стать в такое противоречие с господствующим до этого взглядом церкви и провести свое мнение, то, конечно, основание для этого заключалось в том, что в действительности он выразил не только свои собственные взгляды, но и взгляды той эпохи. Значит, произошел полный переворот представлений о возможности чародейства. Это обстоятельство следует приписать главным образом влиянию на Европу мавританской магии. Благодаря Крестовым походам и мавританским университетам в Испании европейцы пришли в соприкосновение с арабской культурой и, познакомившись с естествознанием и магией, которая ревностно культивировалась маврами, развили эти науки еще далее. Альберт фон Больштедт, прозванный Альбертом Великим (род. ок. 1193), Роджер Бэкон (род. ок. 1214) и Арнольд из Виллановы (род. ок. 1240) слыли во всей Европе за чародеев благодаря своим знаниям, позволявшим им производить необъяснимые для народа фокусы. Фома Аквинский был даже учеником Альберта Великого, но сомнительно, чтобы он правильно понял его искусство.

Сказание передает, что однажды в тайной мастерской Альберта появилась удивительно красивая фигура женщины, приветствовавшая Фому человеческим голосом. Чтобы избавиться от этого дьявольского наваждения, Фома бросился бить ее палкой, отчего фигура рухнула с гулом и какими-то особенными звуками. Как раз в это время вошел Альберт и с гневом закричал: «Фома, Фома, что ты наделал? Ведь ты уничтожил мою тридцатилетнюю работу». Быть может, этот рассказ несколько приукрашен, но едва ли подлежит сомнению, что Альберт изготовлял художественные автоматоны, чем часто занимались старинные магики. И если в основании этого рассказа лежит хоть некоторая доля правды, то весьма естественно, что Фома, едва ли понимавший истинное положение вещей, сделался ревностным поборником веры в чародейство.

Конечно, для церкви было трудно совершенно уничтожить канон Episcopi, однако при добром желании это удалось, и уже в год смерти Фомы Аквинского (1274) в Лангедоке имел место первый процесс над ведьмами. Понятно, что как в этом случае, так и в ближайшее время обвинения в чародействе обращены были не больше как к одному или немногим лицам. Но раз начались такие обвинения, то легко уже было к обвинениям, направленным против постоянно возникающих еретических сект, присоединить и обвинения против ведовства. Так, в течение какого-нибудь полувека возникли понятия о «еретических сектах» и «ведовских сектах», и вместе с тем в главных чертах положено было основание для понятия черной, или дьявольской, магии, которое господствовало в Европе до начала XVIII века как среди народа, так и среди образованных классов общества. Эта дикая фантазия стоила Европе больше невинной крови, чем все современные ей войны. В следующей главе мы увидим, как люди представляли себе эти сообщества ведьм и что считали целью и задачей их деятельности.