Текст книги "История магии и суеверий от древности до наших дней"

Мы пришли теперь к тому моменту, когда христианство кладет начало великому перевороту во всех человеческих отношениях. К этому времени, как мы видели, весь цивилизованный мир, мир иудеев, греков, халдеев и египтян, был скован цепями суеверия и порабощен страхом перед демонами, которого не в состоянии были уничтожить греческие философские системы, старавшиеся лишь приискать для веры в демонов рациональные основания. Христианство избавило людей от этого страха перед злыми духами не тем, что оно отрицало существование демонов; напротив, оно признавало, что демоны существуют; но сама сущность христианского учения, вера во всемогущего Бога заставляла признавать всех низших духов бессильными по отношению к людям, искавшим помощи у единого истинного Бога. Власть ада была подорвана тем, что явилась сила, против которой не могли устоять демоны. Первые Отцы Церкви – Иустин Философ, Татиан, Ориген, Тертуллиан и другие – развивали учение о демонах, прямо вытекавшее из воззрений еврейской религии. Большая часть господствовавших в ней представлений о злых духах была усвоена христианством в неизмененном виде.

Между иудейскими богословами долго велись споры о том, являются ли языческие божества лишь фантастическими образами, то есть плодом человеческого измышления, или это действительные существа, демоны, которым люди поклоняются лишь по причине недостаточного познания истинного Бога; последний взгляд в конце концов одержал верх, и согласно с этим 5-й стих 96-го псалма получил в александрийском переводе Библии следующую редакцию: «Ибо все боги народов суть демоны, а Господь небеса сотворил». Имена чужих богов превратились, таким образом, для иудеев в имена демонов, из которых могущественнейшими считались Бел или Вельзевул (Вааl – Sebub) халдеев и их утренняя звезда Иштар (у римлян Люцифер). Вельзевула стали считать князем демонов, а Люцифера – главой возмутившихся ангелов, причем основывались на словах Исаии (Ис. 14:12): «Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы». Как видно из текста, слова «денница, сын зари» составляют здесь просто аллегорическое выражение, под которым надо понимать могущественный Вавилон, покоривший другие народы; однако это не помешало еврейским каббалистам толковать эти слова как название падшего ангела.

К этому взгляду примкнули и христианские Отцы Церкви. Лактанций, умерший в начале IV века, оставил следующее краткое и ясное изложение господствовавшей в его время веры в демонов:

«Все стремления демонов и нечистых духов направлены на то, чтобы уничтожить Царство Божие и погубить людей. С этой целью они при помощи кажущихся чудес и оракулов внушили людям безумную мысль, что они – демоны – боги. Так создали они язычество с его мифологией и культом. Они же положили начало магии, гаруспициям, некромантии, искусству авгуров и астрологии. Кроме того, они всевозможными другими способами готовят погибель людям; но христианину нечего их бояться, напротив, дьявол со своими демонами беспрестанно должен страшиться христиан, которые имеют власть не только изгонять их отовсюду, но и заставлять их называть свои имена и сознаваться, что они не боги, хотя им и поклоняются в храмах (как языческим богам)».

В таком же роде выражаются и другие Отцы Церкви, в том числе Аврелий Августин, мнения которого в течение нескольких столетий пользовались величайшим влиянием в христианской церкви.

Итак, мы видим, что христиане признавали существование магии, но считали ее дьявольским искусством. Поэтому христианская церковь решительно воспрещала колдовство, сколько ради зла, которое оно могло причинить, столько же ввиду того, что при этом нельзя было обойтись без идолопоклонства, без помощи демонов. Это неоднократно выражалось в постановлениях церковных соборов, например Эльвирского в 305 и 306 годах и Анкирского в 314 году.

Как же относилась в это время к таким вопросам наука? Единственная наука, о которой тут может идти речь, – это философия, так как естественные науки были в то время еще настолько малоразвиты, что не могли иметь никакого решающего значения в такого рода проблемах. Правда, естественные науки сделали большие успехи под покровительством Птолемеев в Александрийском мусейоне, где занимались врачебной наукой, прикладной математикой (астрономия, математическая оптика) и химией в форме алхимии; но все эти науки находились еще в младенческом состоянии и не могли содействовать разрешению вопросов о демонах и колдовстве. Философы, напротив, старались разрешить этот вопрос и пришли к такому же результату, как и Отцы Церкви, что было весьма естественно, так как и многие из Отцов Церкви, как, например, Климент Александрийский, Ориген и Афанасий, были выдающимися философами; языческие же философы основывали свои положения на учении Пифагора и Платона.

Платон сделал решительный шаг, отвергнув многочисленных богов древней греческой религии и признав их чисто фантастическими образами. Взамен их он предположил Творца мира, Строителя, от которого мир получил свое начало и который всем управляет и руководит. Это воззрение удержалось, хотя и с некоторыми изменениями, в позднейших философских школах; но наибольшего развития философский монотеизм впервые достиг лишь в учении Филона Александрийского, жившего во времена Христа. Филон был еврей и внес в греческую философию возвышенное представление об Иегове. По его учению, Бог настолько выше всего конечного, что ему невозможно приписывать свойства, присущие земным существам: «Мы можем только сказать, что Бог есть, но что Он такое?»

Затем, так как со стороны столь возвышенного Божества нельзя себе представить непосредственного вмешательства в мир, то должны существовать посредники между Богом и миром, ангелы и демоны, исполняющие божественные повеления. Эта идея получила дальнейшее развитие в так называемой неоплатонической школе, самыми выдающимися представителями которой были Плотин, Порфирий и Ямвлих. В особенности последний привел учение об ангелах и демонах в законченную систему, установив целый ряд степеней для богов и демонов, подчиняющихся высшему Божеству. Можно подумать, что эта система заимствована им у халдеев: подобно им, он признает 12 высших богов и 72 низших; затем следуют ангелы, демоны и герои. Это учение снова дало прочную опору мантике и искусству заклинания, и вряд ли можно сказать, что философы были свободнее от страха перед демонами, чем необразованные язычники. Так, например, неоплатоники предписывали своим ученикам множество разных обрядов, как то: очищение, воздержание от мясной пищи, безбрачие и т. п. В соблюдении этих обрядов они видели условие нравственной жизни, а также средство для избавления от преследований демонов, так как путем подавления своих земных потребностей они надеялись усвоить себе высшую, божественную природу.

Религия и наука, христианство и философия сходились, следовательно, в том, что признавали реальное существование демонов и придавали действительное значение волшебству, производимому при их помощи. Отцы Церкви утверждали, что демоны с божественного соизволения имеют власть вредить людям, особенно побуждать их к отпадению от истинной веры. Без сомнения, они верили также, что христианину нечего бояться демонов, но сам факт веры не предохранял от преследований злых духов, напротив, еще в большей степени подвергал им, так как гибель христианской души должна была доставлять демонам величайшую радость и быть им особенно выгодной; ведь благодаря этому усиливалось их собственное царство и ослаблялось царство Божие. Поэтому христианину беспрестанно грозили преследования демонов, и для борьбы с ними ему необходимо было могущественное оружие. Такое оружие, не магическое, а действительное, должна была доставить верным церковь.

Уже Ориген (в начале III в.) высказал, что божественным словам свойственна чудесная сила. Особенное значение в этом смысле придавал он началу Первой книги Моисея, многим местам в Евангелии от Иоанна, семи словам, сказанным со креста, молитве «Отче наш» и т. д. Но самое сильное действие оказывает на нечистую силу произнесение имени Иисуса Христа.

«Пусть тот, кто хочет убедиться в этом, – пишет Афанасий, – совершит крестное знамение или произнесет имя Иисуса среди бесовского наваждения, оракульского обмана и магических чудес, и он увидит, что немедленно демоны обратятся в бегство, оракул замолчит и все чудеса магии и колдовства прекратятся».

Подобно крестному знамению, могущественным предохранительным средством, имеющим силу прекращать всякие бесчинства демонов, служит также окропление освященной, или святой, водой.

К сожалению, вера в божественную помощь часто неправильно понималась как отрицание естественной помощи, что привело к печальным результатам в области врачебного искусства. Между тем как со времени Гиппократа встречались настоящие врачи, объяснявшие болезненное состояние человека естественным расстройством организма и поэтому употреблявшие против него естественные средства, теперь постепенно установился взгляд, что всякая болезнь есть дело злого духа – взгляд, представлявший, таким образом, возвращение к точке зрения халдеев.

При таких обстоятельствах никакая действительная медицина была невозможна; считалось даже греховным прибегать к ней за помощью. Уже из одного примера это будет достаточно ясно.

Епископ Григорий Турский (538/539–593/594) написал книгу о чудесах святого Мартина. В ней он рассказывает, что, описавши 99 чудес, он остановился на сотом номере и оглянулся кругом, как вдруг почувствовал сильную боль в левой стороне головы, так что не мог более работать. 24 часа терпел он эту боль; но так как ему не делалось лучше, то он пошел в соборную церковь к гробнице святого, помолился там и прикоснулся к больному месту гробничной занавесью; в то же мгновение он почувствовал облегчение. Спустя три дня боли опять возобновились; то же средство помогло опять. Через некоторое время он пустил себе кровь, и злой дух внушил ему мысль, что головная боль произошла только от лишней крови и что от такого кровопускания она может пройти. Но как только он это подумал, так прежняя боль возобновилась с еще большей силой. В раскаянии он снова пошел в церковь, помолился о прощении ему его грешных мыслей, и прикосновением занавеси на этот раз был исцелен окончательно. Рассказ свой Григорий заключает следующими словами: «Каждый человек может из этого происшествия вывести поучение, что не следует прибегать к земным средствам тому, кто раз уже имел счастье испытать врачевание небесными средствами».

Древние способы гадания тоже вошли в употребление с применением к ним христианских форм. Один из очень употребительных способов состоял в том, что, закрыв глаза, открывали Библию и клали палец на открывшуюся страницу. Найденный таким образом текст должен был служить указанием того, что надо делать. Высшие церковные власти предостерегали, однако, против употребления такого способа в неважных житейских делах.

Норманны и Финны

Наши сведения о религиозных и суеверных представлениях норманнов имеют, можно сказать, исключительным своим источником Эдды и исландские саги. Последние, несомненно, были написаны уже после введения в Исландии христианства, именно в XII и последующих столетиях; поэтому можно было ожидать, что составитель их часто будет вводить свои личные христианские взгляды в круг языческих понятий, выражаемых сагами. Однако, по-видимому, это имело место лишь в очень незначительной степени. Характерные для христианства взгляды проявляются в сагах лишь крайне редко и то лишь в тех случаях, когда речь идет о событиях, произошедших после введения христианства.

Так, например, существует большая разница между временем до и после введения христианства во взглядах на то, насколько позволительно употреблять искусство волшебства. Если дело идет о событиях, предшествующих христианству, то употребление рун и чародейных заговоров никому не ставится в вину даже в том случае, если они применяются с целью сделать зло. Но всего лишь полвека спустя Энгаль, убийца Греттира Сильного, был объявлен альтингом (народным собранием) лишенным мира за то, что он одолел Греттира посредством волшебства; и в этом случае было установлено, что всякий, кто будет употреблять такие запрещенные способы, должен считаться «лишенным мира». Таким образом, в этом месте автор высказал большую верность преданию, тогда как ему как христианину очень легко было отнестись с порицанием ко всякому языческому волшебству, в чем бы оно ни проявлялось. Поэтому мы можем быть достаточно уверенными, что и в других местах саги дают нам вообще правильное изображение отношений, существовавших в языческие времена.

Часто поднимался вопрос о том, где было первоначальное отечество тех религиозных и суеверных представлений, которые нашли свое выражение в сагах, возникли ли они на севере или же были заимствованы от других народов и только получили у норманнов свое дальнейшее развитие. Мы, однако, не можем распространяться здесь по этому поводу, так как у нас речь идет только об изображении обстоятельств, бывших на севере, и то уже в такое время, когда там распространилось христианство и северные страны начали воспринимать южноевропейскую культуру. Развитие древнего учения о тех суеверных представлениях, которые мы находим в сагах, произошло, разумеется, гораздо раньше этого времени; происхождение их теряется во мраке первобытных времен, и мы не будем заниматься связанными с ним вопросами. В то же время совершенно ясно, что мы не можем рассчитывать на то, что в столь поздних произведениях, каковы саги, мы найдем лишь самые первобытные представления. Норманны ходили по разным местам не только в качестве викингов, но и как мирные купцы, и многие из них подолгу жили верингами[9]9
  Веринг, или варяг, – спутник, соучастник; так назывались нормандские викинги в Византии. – Прим. д-ра Петерсона.


[Закрыть] в культурных государствах того времени. Поэтому нельзя сомневаться, что многие из представлений, выступающих в сагах, вовсе не северного происхождения, но были заимствованы с разных сторон. Некоторые из них, несомненно, взяты у финнов; этот народ по всему северу славился своей магией; самые могучие и страшные волшебники и волшебницы, о которых говорится в сагах, почти всегда финны. Это обстоятельство имеет тем больший интерес, что финны во многих отношениях стоят в близком родстве с древнехалдейскими народами; в особенности их религия, демонология и магия, как мы увидим ниже, приближаются к халдейской. Таким образом, северные страны уже в очень раннюю эпоху подвергались влиянию халдейской магии. Тем не менее, сколько я могу судить, магия саг гораздо более похожа на греческую магию Гомерова времени, от которой она, однако, отделена приблизительно на два тысячелетия, чем на современные с ней остатки халдейской магии в Южной Европе.

Локи, Один и Хёнир. Из исландского манускрипта XVIII в.

Сходство магии саг с магией гомеровского эпоса обнаруживается в трех различных пунктах: 1) ни саги, ни Гомер не знают собственно демонов; 2) оперативная магия, волшебство и там, и здесь основываются на непосредственном воздействии слова (а на севере также и письменных знаков) на природу вещей и не имеют ничего общего с заклинанием злых духов; 3) искусство предсказания основывается и у Гомера, и в сагах на толковании предзнаменований, посредством которых боги или духи-хранители предупреждают людей о грядущих явлениях, и вовсе не имеет научно-астрологического отпечатка халдейской мантики. Это сходство, очевидно, имеет чрезвычайно важное значение, так как благодаря ему мы можем пользоваться важнейшими данными саг, чтобы набросать картину собственно европейской магии, которая во многих пунктах существенно отличается от восточной, халдейской и египетской.

Теперь мы ближе рассмотрим то, что находим в Эддах и сагах.

Кроме собственно богов, асов, саги упоминают еще множество низших духов, веттиров и фюльгья[10]10
  Фюльгья – изначально тени, следующие за человеком. – Прим. д-ра Петерсона.


[Закрыть]. Они были духами-хранителями всей страны, области или отдельных лиц. У всякого был свой дух-хранитель, который, как думали, иногда показывался другим людям во сне; такое явление всегда предвещало в будущем какие-нибудь события. В саге об Одде Стреле рассказывается, как один из его родственников видел во сне огромного белого медведя, который кружил около острова, к которому они пристали; было решено, что белый медведь – дух-хранитель Одда Стрелы.

Такие рассказы о сновидениях встречаются часто; один из наиболее интересных, к которому мы еще возвратимся впоследствии, находится в «Саге о Гуннлауге Змеином Языке». Торстейн, сын могущественного вождя Эгиля, сына Скаллагрима, рассказывает гостившему у него приятелю Барту следующий сон: «Снилось мне, что я был дома на Борге; я сидел перед дверью и смотрел вверх на дома; на коньке я увидел чудного лебедя, который, как мне казалось, принадлежал мне и который мне очень нравился. Вдруг со скалы спустился большой орел, сел рядом с лебедем и начал ласкаться к нему; и лебедю нравилось это, как мне казалось; я рассмотрел орла, он был черноглаз и имел железные когти и, как мне казалось, был молодец-птица. После этого я заметил второго, летевшего с юга; он спустился на Борг, сел на крышу к лебедю и хотел также его приласкать; это был тоже большой орел. Но сейчас же, как грезилось мне, первый орел замахнулся своим крылом на второго, и они дрались долго и яростно, и я видел, как оба они истекали кровью; наконец оба они свалились с дома, каждый на свою сторону, и оба были мертвы; лебедь остался один и был очень опечален. Затем прилетел с запада сокол, сел рядом с лебедем и очень дружески обходился с ним; потом оба они улетели в том направлении, откуда прилетел сокол; тогда я проснулся. Этот сон большого значения не имеет и указывает лишь на ветры, что дуют из тех стран, откуда прилетели орлы». Однако Барт заметил: «Мое мнение другое: эти птицы должны быть духами-хранителями великих мужей». Затем он объяснил, что, по его мнению, должен означать этот сон (см. ниже).

Далее, норманны представляли себе, что веттиров и фюльгья можно испугать головами с раскрытым ртом. Разумеется, разогнать таким образом духов-хранителей страны почиталось за большое несчастье. На первом альтинге (то есть на первом заседании законодательного и судебного собрания) в 928 году был издан закон, чтобы всякий, кто причаливал где-либо к берегу, если на его форштевне находилось изображение головы с раскрытым ртом, должен был, прежде чем высадиться, снять это изображение. Поэтому не было ничего хуже того кощунства и глубже той обиды, какую можно было нанести человеку, обратив на него «кол зависти», то есть воткнув в землю кол с лошадиной головой и раскрытым ртом, обращенной на его двор.

Как надо при этом поступать, говорится во многих сагах (например, в «Саге о людях из Озерной долины» и в «Саге об Эгиле, сыне Скаллагрима») и особенно подробно в том месте, где Эгиль, сын Скаллагрима, направляет «кол ненависти» против конунга Эйрика Кровавой Секиры и его супруги Гуннхильд; когда все было готово, Эгиль высадился на острове, взял в руки орешниковую жердь и поднялся на скалистый мыс, обращенный к материку. Здесь насадил на жердь лошадиную голову и произнес заклятье: «Я воздвигаю здесь эту жердь и посылаю проклятие конунгу Эйрику и его жене Гуннхильд. – Он повернул лошадиный череп в сторону материка: – Я посылаю проклятие духам, которые населяют эту страну, чтобы они все блуждали без дороги и не нашли себе покоя, пока они не изгонят конунга Эйрика и Гуннхильд из Норвегии» [2]. И он воткнул кол в расщелину скалы и вырезал на нем руны, заключавшие в себе это заклинание.

В числе «злых существ» норманны различали много видов; однако никого из них не принимали за демонов в собственном смысле, которые ищут людей, чтобы принести им вред. Это, по-видимому, не совсем настоящие духи; в битве с ними человек может победить их, даже убить. Это относится ко всяким привидениям, великанам, троллям и призракам. Борьба великанов с асами достаточно известна из Эдд; в сагах они почти не играют никакой роли; только о некоторых замечательных персонажах, таких как Старкад, в сагах рассказывается, что они принадлежали к роду великанов; однако хотя они и были больше и сильнее обыкновенных людей, но все-таки были смертны; они могли пасть от меча.

То же самое относится к троллям, которые часто фигурируют в сагах, но лишь в наиболее фантастических, например в «Саге об Одде Стреле». Эти тролли, или великаны, как они иногда называются, живут в своей собственной стране, лежащей к северу, и не смешиваются с людьми; лишь в исключительных случаях, как, например, в «Саге о Греттире», они называются обитателями пещер в пустынных местностях Исландии. Но они, собственно, не духи; так, например, вполне ясно говорится, как Греттир в своей битве с троллем распорол последнему живот; внутренности его выпали и были унесены вниз горным потоком, так что тот, кто ожидал Греттира внизу, думал, что он убит. Достойно также внимания, что все эти тролли и великаны постоянно изображаются в то же время и чародеями[11]11
  В северных языках понятие трольд (первоначально – великан) перешло прямо в понятие «волшебник» и стало вполне с ним тождественным. Трольд значит теперь волшебник. – Прим. д-ра Петерсона.


[Закрыть]. Но волшебство есть такая сила, которая больше, чем та, какой они обладают. Поэтому троллей нелегко было победить без волшебства; Одд Стрела мог ослепить великаншу Гнейп только при помощи стрел Гусира, то есть стрел, зачарованных конунгом Гусиром, которые сами собой возвращались на тетиву. Выходцы с того света и призраки играют в сагах весьма важную роль; самые разные мотивы заставляют человека делаться привидением. Если разделить привидения по поводам их появления, то по меньшей мере можно насчитать пять таких классов, а весьма вероятно, и больше. Некоторые показываются только потому, что их наследники мучают их каким-либо способом, но как только это прекращается, так привидения тотчас же исчезают. Так, например, в «Саге о людях из Лососьей долины» говорится:

«Однажды ночью молодой Хердис привиделся сон, будто к ней явилась женщина. Она была в шерстяном плаще, а вокруг головы у нее был платок, и женщина на вид не показалась ей красивой. Та произнесла следующие слова:

– Скажи своей бабушке, что мне очень не по нраву, когда она все ночи лежит распростертая надо мной и проливает такие жгучие капли, что я от них сгораю. И это я говорю тебе потому, что ты нравишься мне несколько больше, хотя и в тебе есть что-то странное. Все же я бы примирилась с тобой, если бы только нашла покой от Гудрун.

Тут Хердис проснулась и рассказала Гудрун свой сон. Гудрун сочла это хорошим предзнаменованием.

На другое утро после этого Гудрун велела поднять доски, которые покрывали пол церкви, там, где она привыкла стоять на коленях во время молитвы. Она велела разрыть там землю. Там были найдены кости, они были черные и страшные. Там нашли также нагрудное украшение и большой колдовской жезл. Из этого заключили, что там была погребена какая-то колдунья. Эти кости унесли прочь, в такое место, где всего меньше бывали люди» [3].

В других случаях привидения показываются как предзнаменования, чтобы объявить живущему какое-нибудь печальное событие: его кончину или нечто подобное. Когда Торкель, муж Гудрун, утонул со своими воинами, Гудрун, ничего о том не знавшая, вечером пошла по обыкновению в церковь. Там показалось ей, что Торкель и другие воины стоят перед церковью; она могла видеть, как вода стекала с их платья. Она не говорила с ними, но вошла в церковь и оставалась там, сколько ей хотелось, потом вернулась домой, думая, что Торкель пришел туда со своими воинами; но когда она вошла, то там никого не было. Тогда она стала размышлять обо всем этом явлении. Только на следующий день Гудрун узнала, что они утонули.

О подобном случае, где покойники являются к оставшимся после них, рассказывается также и в «Саге о Торфинне Карлсефни».

Показываются еще и такие покойники, кто не успел при жизни исполнить свой особый долг, например выполнить последнюю волю умершего. Они не знают покоя, пока не заставят живущих, посылая на них разные несчастья, выполнить то, что не успели сделать сами.

Замечательный рассказ в этом роде мы находим в «Саге о людях с Песчаного берега». Она интересна еще и описанием того, как прогоняют пришельцев с того света; поэтому мы рассмотрим ее несколько подробнее.

Торгунна, богатая женщина с Южных островов, долго жила на хуторе на Вещей реке у бонда Тородда. Она захворала и умерла, поделив перед смертью все свое имущество. Между прочим, она велела сжечь свою постель вместе с пологом. Однако этого не сделали, так как ее постель была очень дорогая. Тогда начали происходить страшные явления: люди из этого дома один за другим сходили с ума и умирали; кроме того, появилась болезнь, от которой тоже многие умерли; но с каждым умершим нечистая сила становилась все злее, ибо все умершие делались привидениями. Из тридцати человек, живших в доме, умерло восемнадцать, и наконец дело дошло до того, что оставшиеся в живых должны были покинуть те комнаты, где призраки умерших каждый день являлись у огня. Сын Тородда Кьяртан отправился к своему дяде Снорри Годи[12]12
  Годи – жрец. – Прим. д-ра Петерсона.


[Закрыть] за советом, что делать с такими чудесами. Годи посоветовал сжечь постель Торгунны и устроить у дверей суд над всеми восставшими мертвецами. Кроме того, он послал вместе с ним одного священника, который должен был совершить там богослужение. Кьяртан и священник взяли с собой много людей и вечером прибыли на Вещую реку к тому времени, когда зажигался огонь.

Далее в саге говорится: «Хозяйка Турид захворала той же болезнью, от которой померли другие. Кьяртан тотчас же вошел и увидел, что Тородд, как и раньше, сидит уже у огня вместе с другими призраками. Он взял постель Торгунны, подошел к огню, взял уголь, вышел с ним и сжег всю постель Торгунны. После этого Кьяртан вызвал на суд Торира Деревянная Нога (одного из являвшихся мертвецов), а Торд Киса вызвал бонда Тородда за то, что они являлись в дом без разрешения и приносили вред здоровью и жизни людей. Все, кто сидел у огня, были привлечены к суду. Затем был назначен суд у дверей, и дело разбиралось совершенно так, как на тингах; были опрошены свидетели и оглашен приговор. Когда приговор суда против Торира Деревянная Нога был оглашен, тот поднялся и сказал: “Я сидел, пока мог сидеть здесь”. Затем он вышел через другую дверь, где не заседал суд. Затем был оглашен приговор пастуху, и как только он выслушал его, то встал и сказал: “Я должен удалиться, хотя это должно было бы случиться раньше”. Когда Торгрима Колдовская Щека услыхала свой приговор, она встала и сказала: “Я оставалась здесь, пока могла”. Так поступали с каждым по очереди, и когда они выслушивали свой приговор, то вставали, говорили что-нибудь и удалялись, заявляя, что делают это с недовольством. Наконец очередь дошла до бонда Тородда; он поднялся и сказал: “Теперь здесь уж нет больше покоя, пустите же нас, мы все улетим” – и с этими словами вышел вон. После этого Кьяртан вошел туда со всеми людьми: священник пронес святую воду и мощи по всему дому и потом совершил мессу со всею торжественностью. С тех пор исчезли на Вещей реке всякие привидения».

Этот рассказ особенно интересен тем, что выходцы с того света подчиняются законам живых людей; они уступают, если того требует закон, но уступают неохотно, так как им было хорошо у огня; таким образом, они во всех отношениях родственны людям; не подлежит никакому сомнению, что изгнание призраков посредством суда у дверей есть обычай чисто языческий. В саге даже прямо говорится, что «язычество лишь немного сократилось, хотя люди крестились и по имени сделались христианами». Решительный совет дает языческий жрец Снорри, а священник, очевидно, не играет никакой роли до тех пор, пока не прогнали призраков. На этом основании весьма вероятно, что здесь мы наблюдаем начало тех особенных ритуалов, которые потом практиковались у христиан против полевых мышей, майских жуков и тому подобной нечисти.

Призраки, о которых мы до сих пор говорили, могут считаться добрыми, так как они являлись не за тем, чтобы приносить людям несчастье, однако в числе привидений были также и злые существа. Некоторые из них блуждали свободно, а некоторые были прикреплены к месту. Первые – души злых людей, которые не могут найти себе покоя в могиле, но постоянно возвращаются из нее, чтобы причинять новые неприятности людям. Вторые – души скупых, которые взяли с собой в могилу свое богатство и стерегут, чтобы никто не похитил его. Оба рода призраков схожи с первыми своей удивительной живучестью: их можно убить еще один раз, но после этого необходимо принимать особые меры, чтобы сделать их безвредными навсегда.

Рассказы об этом часто встречаются в сагах. Так как победоносные битвы с призраками требовали мужества, силы и крепости, то подобные битвы служили украшением жизни величайших и сильнейших героев. Особенно такими подвигами богата «Сага о Греттире», так как он считался одним из храбрейших людей, когда-либо живших в Исландии. Чтобы лучше обрисовать это суеверие, мы возьмем один пример из этой саги.

На Торхаллевом дворе завелась нечистая сила, действие которой распространялось преимущественно на скот. Торхалль искал такого пастуха, который мог бы прогнать ее; наконец он нашел такого человека, Глама, который брался покончить с призраком. Глам рисуется коренастым, дюжим парнем, чрезвычайно видным собой, с большими голубыми глазами и серыми, как у волка, волосами. Крестьянин обрадовался, найдя его, но другим он не понравился. Он никогда не ходил в церковь, никогда не пел и не верил в Бога; он был нелюдим и строптив, и все возненавидели его. В ночь под Рождество он оставался на улице, а наутро нашли его труп, причем ясно было видно, что между Гламом и призраком происходила жаркая битва; но Глам, должно быть, остался победителем, ибо прежний призрак никогда уж более не возвращался. Но дело приняло теперь еще худший оборот, так как Глам сам сделался привидением и стал вредить не только скоту, но и людям. «Кто видел его, лишался чувств, а другие же совершенно теряли рассудок». Он начал даже разрушать дворы, ломать дома и вообще приносил много вреда. Как только узнал о том Греттир, то отправился в Торхаллев двор, чтобы вступить в битву с привидением. Глам явился ночью как раз в ту комнату, где спал Греттир, и схватил его; между ними завязалась ужасная борьба. «Балки вылетели, и все рушилось, что только попадалось им на пути». Наконец развалился весь дом, и они продолжали бой на улице; Греттир упал на Глама. Когда Глам упал, то облака закрыли луну, и он в упор взглянул на Греттира. Греттир сам говорил потом, что это был единственный взгляд, который вселил в него страх: он сразу почувствовал упадок сил, сколько от утомления, столько и оттого, что видел, как страшно вращал Глам своими глазами. Греттир не мог даже извлечь меч и находился как бы между небом и преисподней. Но злоба Глама была гораздо больше, чем у других призраков, и он заговорил: «Тебе, Греттир, стоило больших трудов встретиться со мной, не удивляйся же, если от меня достанется тебе небольшая польза… До сих пор ты стяжал себе славу своими подвигами, но отныне ты найдешь в них только беспокойство и смертельное поражение; самое большее, что ты совершишь, принесет тебе несчастье. Ты не найдешь себе покоя и будешь жить в одиночестве; я кладу на тебя проклятие, и пусть эти мои глаза всегда стоят перед тобой; пусть будет тебе невыносимо оставаться наедине, и это приведет тебя к смерти». Как только призрак проговорил это, к Греттиру снова вернулись его силы, он выхватил меч, отсек ему голову и приложил ее к его задней части. Затем сжег все тело Глама, собрал золу в кожаный мешок и зарыл ее вдали от лугов и дорог.