Текст книги "Судьба уральского изумруда"

Несмотря на все привилегии и возможности, Лев Алексеевич, рожденный вне брака, не мог не чувствовать своей ущербности. Перовский не имел права на наследство, у него не было родового имения, в котором жили его предки, даже фамилию он получил не от отца, графа Разумовского, а по названию поместья Перово. Уязвленное самолюбие стало мощным двигателем многих его инициатив. Полученный при рождении графский титул Перовского не удовлетворял, и он стал-таки князем, но это случилось уже гораздо позже.

Одна из его страстей – коллекционирование – произрастает оттуда же, из детства. Собирая коллекции, Лев Алексеевич стремился заполнить свою внутреннюю душевную пустоту, создать что-то незыблемое и свое, над чем у него была бы безграничная власть. Конечно же, Лев Алексеевич собирал дорогие, уникальные предметы. Увлекаясь минералогией, он собрал большую коллекцию редких камней: античных и современных. Перовский не случайно возглавил Министерство уделов Российской империи и выхлопотал перевод Петергофской гранильной фабрики из Кабинета Его Императорского Величества в ведомство Департамента Министерства уделов. Лев Алексеевич был фигурой неоднозначной. Обладая деловой хваткой и бурной энергией, он добился выделения из казны немалой суммы денег на реконструкцию подведомственной ему гранильной фабрики, навел в ней порядок, пригласил лучших мастеров, наладил поставку минералов из других государств. При Перовском Петергофская гранильная фабрика стала изготовлять в больших объемах отличные изделия из камня. Николай Первый был в восторге от блестящей деятельности своего фаворита, а уж Перовский как никто умел представить свои достоинства в выгодном свете.

Как водится, граф действовал не без корысти: все лучшие камни, поступающие в Министерство уделов, попадали в его коллекцию. Страсть коллекционера, доходящая до безумия, толкала Перовского на преступления. Он плел интриги, шел на подкуп и шантаж. Мало кто из чиновников посмел перечить такому влиятельному и жесткому человеку, как Лев Алексеевич. В итоге граф обзавелся агентами, помогающими ему присваивать казенные драгоценности.

В то время Урал уже поставлял к императорскому двору ценные минералы. Мимо такого лакомого куска алчный граф пройти не мог. Он попытался прибрать к рукам и гранильную фабрику Урала. Талантливый, оборотистый руководитель, Перовский расписал перед императором потрясающие перспективы, которые ожидают Екатеринбургскую фабрику, войди она в его ведомство. Возможно, в тот день не так сошлись звезды, и Николай Первый встал не с той ноги – он император, он волен оставлять свои решения без разъяснений, – а, вероятнее всего, Перовский был не единственным, кто имел интерес к фабрике. На этот раз Николай Первый отказал своему фавориту, и уральская фабрика осталась во власти Кабинета Его Императорского Величества.

Тут бы угомониться и довольствоваться обильными источниками обогащения, которые уже имелись в его власти. Так бы поступили многие корыстолюбивые управленцы, но только не Лев Алексеевич. Отступаться от своего граф не привык. Чтобы получить возможность снимать сливки с Екатеринбургской гранильной фабрики, Перовский решил обратиться к ее директору Якову Коковину. Действовал он через своего человека, директора Петергофской фабрики Казина, ибо лично обращаться «к мелкому дворянишке» не позволял чин. А точнее, чтобы, в случае чего, выйти сухим из воды.

«…я прошу вас вступить со мной по предмету закупки каменья в коммерческую совершенно в частном виде спекуляцию. Извещаю вас, что предложение сие делается мною с ведома вице-президента Департамента уделов Его превосходительства Льва Алексеевича Перовского, признавшего сей способ приобретения каменья верным и поспешнейшим средством к снабжению оными фабрик, а посему я прошу вас за поручение сие назначить в пользу свою известные в коммерции проценты за комиссию и быть совершенно уверенным, что труды ваши по сей операции не останутся без особого внимания начальства…».

Эти строчки легли, как камень на перекрестке дорог. За ними директор Екатеринбургской гранильной фабрики узрел свою судьбу: «прямо пойдешь – шею свернешь…» Предложение Перовского обещало покровительство, благополучие, обогащение, а в случае отказа – всевозможные напасти, какие только способен учинить человек, приближенный к императору.

Долго мучился Яков Васильевич, прежде чем ответить. По поводу сути ответного послания Коковин ни минуты не колебался, так как был человеком чести и никакого расхитительства не допускал. Как наиболее деликатно отказать могущественнейшей персоне – задача была не из простых.

«…мне ничего не остается другого сказать, как принесть вам свою благодарность и за откровенность вашу объясниться с такой же откровенностью… Я не могу сказать, что был беден, но и не богат. Довольствуюсь ограниченным жалованьем, перенося иногда недостатки с надеждою, что когда-либо начальство взглянет на труды мои, твержу пословицу: за богом молитва, за царем служба не теряется, и пока служу, никаких сторонних выгод желать и искать не могу, да и сама заботливость службы того не позволяет. А чтобы быть полезным вверенной управлению вашему Петергофской шлифовальной фабрике, с совершенным удовольствием готов служить вам для выгоды казны без всяких коммерческих видов…», – написал Яков Васильевич Казину.

Глава Екатеринбургской фабрики прекрасно понимал, что своим отказом обрушит на себя гнев графа, который при желании сотрет его в порошок. Коковин уповал на судьбу и на то, что находится вне пределов власти Перовского, ведь Урал оставался в ведомстве Кабинета Его Императорского Величества.

Не пришибло тогда еще гранитной глыбой Прокопия Скуратова, не стал он еще юродивым, не огорошивал еще своими странными пророчествами прохожих. Некому было предупредить Якова Васильевича о последствиях столь дерзкого отклика на обращение придворной особы. Да если бы и был предупрежден, вряд ли Коковин поступил бы иначе, разве что раньше времени утратил бы покой.

Задетый отказом граф развернул кипучую деятельность. Лев Алексеевич мобилизовал свои превосходные дипломатические способности и добился-таки указания министра, предписывающего Коковину выполнять требования Департамента уделов. Не мытьем, так катаньем Лев Алексеевич достиг своего: несговорчивому директору гранильной фабрики впредь ничего не оставалось, кроме как подчиняться приказам Перовского.

С тех пор ручеек драгоценных камней с Урала направился в руки корыстолюбивого графа, а когда в окрестностях Екатеринбурга обнаружили изумрудную жилу, ручеек превратился в бурный поток. По иронии судьбы один из первых уральских самородков, лично ограненный Яковым Коковиным, украсил перстень Перовского. Заботясь о собственном обогащении, Лев Алексеевич распорядился заложить разведку изумрудов в пользу Департамента уделов. Цель Перовского была настолько очевидной, что Коковин, даже находясь под нависающим над ним дамокловым мечом, не смог выполнить требования графа. Яков Васильевич расплывчато ответил, что «для сего нужно особое предписание моего начальства».

Не подчиниться ему, государственному деятелю, столбовому дворянину, другу самого императора?! Перовский впал в ярость. Он расценил демарш Коковина как личное оскорбление, а такого Лев Алексеевич не прощал никому.

Заложник чести, урожденный крепостным, Яков Коковин не мог поступиться собственными принципами. Он хорошо представлял, насколько опасен для него Перовский, но, как всякий русский человек, Коковин уповал на Бога и надеялся на авось. Ко всему прочему, строптивый директор продолжал рассчитывать на покровительство Кабинета его Императорского Величества, в чьем подчинении он все еще находился. Перовскому пришлось вновь обращаться к министру Императорского двора. Вскоре из Кабинета в Екатеринбург поступило строгое предписание «неукоснительного исполнения требований Департамента уделов на счет добывания цветных камней, не исключая из оных и изумрудов».

Разочарованный директор уральской гранильной фабрики противостоять высочайшему указу не имел возможности. Ему лишь оставалось надеяться на благоразумие руководства, ждать, что оно когда-нибудь прозреет и разглядит в Перовском стяжателя. А до этих пор многим драгоценным камням, добытым в уральских копях, суждено было оседать в личных сокровищницах президента Департамента уделов.

Наши дни. Санкт-Петербург

– Вы утверждаете, что бинокль ваш и что вы его нашли в гримерке Вислоухова. Взяли в руки, но когда увидели, что Вислоухов мертв, положили назад.

– Все верно, так и было, – согласилась Новикова.

– С какой целью вы пришли к Вислоухову в гримуборную?

– Хотела попрощаться перед уходом с капустника.

– Хорошо попрощались, от души! – усмехнулся Осокин.

Алевтина сделала вид, что не заметила грубого намека в свой адрес.

– То есть когда вы вошли в гримерку, вы в первую очередь заметили бинокль, а уж потом Вислоухова? При том, что Андрей Юрьевич куда заметнее оптического прибора. Нелогичненько получается. Вы не находите?

Следователь взял манеру интеллигентного хама. Алевтина нисколько не сомневалась, что окажется первой подозреваемой, постаралась набраться терпения и не психовать, что давалось ей с трудом.

– Вы меня неверно поняли, – произнесла Новикова ровным голосом. Она не была актрисой, но долгие годы вращалась в актерской среде, а это способствовало приобретению кое-каких навыков. – Когда я зашла в гримерку, в первую очередь я заметила Вислоухова. Но тогда я еще не поняла, что он мертв. Он сидел ко мне спиной. Когда я увидела бинокль, взяла его в руки.

– А потом положили на место, – заметил Осокин не без ехидства.

– Да, положила! Когда я догадалась, что с Андреем что-то случилось, мне стало не до бинокля.

– Конечно, случилось. Еще бы не случилось после такого удара!

Новикова глубоко вздохнула, чтобы не огрызнуться, хотя нервы были на пределе. Она не хотела опускаться до хамского уровня оппонента. Усталость давала о себе знать, хотелось спать. Ночь давно перешла в утро, а ее до сих пор не отпускали, задавая одни и те же вопросы.

– Зачем же, по-вашему, мне понадобилось убивать Вислоухова? Да еще и в театре, – как можно спокойнее постаралась произнести Алевтина, но ее голос все равно дрогнул. – Не проще ли было бы расправиться с ним на каком-нибудь пустыре или в лесу?

– Это как знать. Люди поговаривают, что у вас с Вислоуховым были отношения. У Вислоухова появилась новая пассия. Как там ее… – Осокин заглянул в бумаги, – Дарья. Деваха молодая, привлекательная. – Он в упор посмотрел на Алевтину. – Вы ведь не могли не понимать, что в вашем возрасте и при вашей гм… не модельной фигуре вы уже вне игры.

– Я в игры не играю, – равнодушно ответила Новикова. «Ах, вон ты куда клонишь! Убийство из ревности! Было бы к кому ревновать», – зло подумала Алевтина.

Новикова никогда не была худышкой, даже в детстве. Плотно сбитая и невысокая, она напоминала скорее пони, чем грациозную лань. В юности ее пухлые щечки с небольшим животиком выглядели мило, она была этакой классической пышечкой – уютной и пленительной. С годами, когда очарование юности прошло, глаза потухли, Алевтина стала обычной толстой теткой, ничем не примечательной, каких вокруг полно. Это было обидно, ведь она чувствовала себя уникальной. Нет, не лучше других, но особенной. И это крупное тело, за последние годы ставшее рыхлым, казалось чужим. Никакие диеты, занятия спортом, позитивные мантры не помогали. Почему-то, как только она решала сесть на диету, нападал безудержный жор. Сразу начинало хотеться есть, и обязательно всего жирного и сладкого. Со спортом тоже не ладилось. Ну не было у нее силы воли! Не было! Зато на ее упитанном лице не появлялись морщины. Но все равно, от этого молодым лицо не выглядело. Что самое отвратительное, этот хамоватый следователь прав: она уже вне игры. Неинтересная полная женщина почти сорока лет. В моде тонкие да звонкие попрыгуньи-стрекозы и яркие бабочки. Как же хотелось однажды проснуться бабочкой! Вот так за одну ночь из усталой, невзрачной гусеницы превратиться в легкую, красивую бабочку.

* * *

Даже бесконечный рабочий день когда-нибудь заканчивается. Дежурство оперативника Михаила Небесова, так беззаботно начавшееся в воскресный вечер, плавно перетекло в ночь и подошло к завершению на рассвете. Голова была тяжелой, как начавшийся понедельник. А еще нужно было заехать в управу, заполнить бумажки. Как же не хотелось! Хотелось только одного – спать. Так бы и уснул по дороге. Но нельзя. Михаил себя знал – если уснет, то потом спросонья ничего уже соображать не будет. Что за собачья работа? Все нормальные люди десятый сон видят, а он как не пришей кобыле хвост болтается в ночи. Радовало только, что Осокин это дело вести не будет. Неприятный мужик, с подковыркой. Кому его передадут, Небесов пока не знал – не его ума дело.

Михаил забрался на заднее сиденье служебной машины и, чтобы не уснуть, стал обдумывать произошедшее. На данный момент картина вырисовывалась следующая.

В театре «Скоморох» во время вечеринки убили актера Андрея Вислоухова. Первой его обнаружила администратор того же театра Алевтина Новикова. По предварительному заключению эксперта, орудием убийства послужил бинокль. На бинокле обнаружены следы крови и отпечатки пальцев. Кому они принадлежат, предстоит выяснить. Вызвавшая полицию актриса Дульснина утверждает, что слышала, как Новикова ругалась с Вислоуховым перед тем, как она увидела его мертвым.

Пока все косвенные улики против Новиковой, она же является главной подозреваемый. Правда, мотив пока не ясен. Осокин склонен считать, что Новикова совершила преступление в порыве ревности. Скорее всего убивать не хотела. Поссорились, приложила попавшим под руку биноклем, да не рассчитала силы. Типичная бытовуха, разве что в театральной среде. Что же, служителям Мельпомены ничто человеческое не чуждо, те же страсти и разборки, все, как у всех. Нужно будет выяснить причину ссоры. На этот вопрос следователю она пока не ответила. Дамочка пребывает в шоке, а потому юлит, молчит или все отрицает.

Кстати, Новикова – не единственная, с кем в тот вечер ссорился Вислоухов. По многочисленным показаниям свидетелей, в банкетном зале в разгар вечеринки Андрей Вислоухов разругался со своей спутницей Дарьей Балашовой. Дарья вышла из зала, за ней последовал Вислоухов. Затем Вислоухова нашли в его гримерке мертвым, а Балашова упорхнула в неизвестном направлении. Ежу понятно, что надо искать подружку Вислоухова, вот только где? В театре ее паспортных данных нет, она там не работала. Говорят, что девушка приезжая, откуда-то из-под Курска.

Дарья

Вот она – жизнь, к которой нужно стремиться! Вот оно – достойное ее окружение! Дарья с восхищением смотрела на гостей закрытого показа головных уборов, куда привела ее Алевтина. Вообще-то Новикова дала пригласительный Вислоухову, но Андрею оказалось лень сюда идти, и он предложил сходить Дарье. Вот везуха так везуха! От Алки тоже бывает прок. Если бы не Новикова, она, Дашка, никогда бы сюда не попала.

По подиуму фланировали модели. Они смотрелись умопомрачительно в своих шикарных шляпах, с невообразимыми прическами, в потрясающих нарядах. Гости тоже были прекрасны: если не такие стройные и высокие, как модели, то обязательно стильные и эффектные. На них хотелось смотреть и разглядывать каждую деталь. Дарья никогда раньше не видела столько красивых людей в одном месте.

Все словно со страниц глянца, думала Дарья. Нет, лучше – из Инстаграма. Ну просто нереальные красотки! Такие ухоженные! Губки, бровки, скулы, идеально гладкие волосы, сделанные груди. В них во всех столько вкачено бабла, что ой.

Хоть показ с фуршетом Дарье очень понравились, она почувствовала неприятный осадок. Все присутствующие дамы оказались упакованы лучше ее. Эти их платья, туфли, сумочки, украшения…. Даже Алка явилась в колье с изумрудами. Так, ничего особенного: два небольших зеленых камня на тонюсенькой цепочке. С ее фигурой только и остается, что цацками брать. Но все же, все увешаны ювелиркой, а она нет. Как нищая. Дарья поежилась: она не любила выделяться в худшую сторону.

Несмотря ни на что, Дарья пришла от мероприятия в восторг. Ей тут очень нравилось. Определенно, нужно вклиниваться в это общество, чтобы стать одной из них. Ей хотелось жить, как они – красиво, с модными вечеринками, в окружении интересных людей. Это не та тухлая жизнь, которая была у нее с Козликом в его Соломине. Он иногда вывозил ее на курорты, когда она сильно канючила, ибо он был не любителем моря и солнца. Они бывали в гостях и на вечеринках, но в основном с Козловым была тоска. И вечеринки те были обычными пьянками. Деревня – чего от нее ожидать? А тут самый гламур. Самое лакшери!

* * *

С тех пор, как Дарья Балашова покинула родное Троицкое, жизнь закружила ее каруселью событий: Курский педагогический колледж, отчисление из него, неудачный роман, аборт, знакомство с заместителем мэра Козловым, сожительство с ним в Соломине, его арест, знакомство с актером Вислоуховым, приезд в Петербург. И вот теперь ее уносила в ночь продрогшая электричка, а ведь еще несколько часов назад она блистала на вечеринке в театре «Скоморох».

Высокая и скрючившаяся, Дашка походила на нескладного, замерзшего воробья и вызывала у окружающих любопытство и жалость.

– Что же ты, деточка, совсем голая?! Разве можно так?! – посетовала пожилая женщина в старомодном вязаном жакете с длинным ворсом. Женщина вошла в электричку на станции Навалочная и села напротив Дарьи. Одетая не по погоде и не к месту, девица сразу привлекла ее внимание, и не только сердобольной женщины – другие пассажиры тоже с интересом разглядывали путешествующую налегке чудачку, но ничего ей не говорили – не хотели нарваться на грубость. Девушка вошла уже в полный вагон на Московском вокзале с грохочущей из наушников музыкой. На просьбу пассажиров убавить звук она огрызнулась, затем демонстративно закинула ногу на ногу и уткнулась в телефон. Если бы Дарья ехала не по маршруту Санкт-Петербург – Малая Вишера, а, скажем, Нижний Тагил – Челябинск, и ее окружали бы не интеллигентные питерские дачники, а суровые уральские работяги, то она услышала бы о себе много нелестных слов и, вероятно, осталась бы без наушников. Девушка очень хорошо чувствовала, когда можно хамить, а когда лучше притихнуть. Здесь, в электричке, среди стариков и неброских скромных женщин, рослая, ярко одетая Дарья держалась нагло. Она смотрела на всех с превосходством, потому что они – все эти аутсайдеры, у которых нет денег ни на жилье в мегаполисе, ни на машину, чтобы ездить с комфортом, – никто и звать их никак. Они вообще не люди, а так – путающееся под ногами недоразумение.

Сонный состав уносил прочь от Петербурга запоздалых пассажиров. Это была последняя дальнобойная электричка. Битком набитый на Московском вокзале, электропоезд стремительно пустел по мере удаления от города. Основная людская масса вышла в ближайших пригородах. Уже после Тосно вагоны заметно поредели, а в Любане поезд практически опустел. Когда состав отправился от станции Чудово, Дарья осталась в вагоне одна, что ее ничуть не расстроило, напротив – девушка подумала, что теперь никто не будет вонять потом и едой.

За окном давно стемнело, пригревшись у окна, Дарья задремала. Ей пригрезилась красивая жизнь: где-то на берегу океана собственная вилла с садом; светские вечеринки в компании мировых звезд, где она блистательная и для всех своя; частный самолет, всегда готовый увезти ее в любую точку планеты. Самолет уже набрал высоту и парил в пронзительно-синем небе. Расположившись в широком бархатном кресле, она потягивает ледяной коктейль, как вдруг самолет подбрасывает, и он начинает стремительно падать. Дарья в ужасе кричит – она не хочет умирать, не хочет терять эту шикарную жизнь, которую еще не успела как следует вкусить. Хлопок головой о холодное стекло вернул девушку в реальность. «Электропоезд прибыл на конечную станцию Малая Вишера», – услышала она из динамиков. Опять серость и пыль, с отвращением подумала Дарья, сонно поднимаясь с места.

Немногочисленных пассажиров платформа встретила равнодушно. Это были в основном непрезентабельного вида мужчины, одетые в удобную походную одежду, и такие же ненарядные женщины с усталостью на тусклых лицах и непременно с пакетами и сумками в натруженных руках. Все они уверенно шли в одну сторону, образуя лохматую толпу. Выйдя из вагона, Дарья потопталась на месте – куда идти, она не знала. Логика ей подсказывала, что нужно двигаться в том же направлении, куда и все, но как же ей не хотелось сливаться с толпой, стать хоть на короткое время, как все они. С презрением она двинулась за людьми. Никто не стал задерживаться на автобусной остановке, знак которой ржавел при выходе в город. Привокзальная площадь быстро пустела. Люди в основном шли пешком, но за кем-то приезжали машины – такие же непрезентабельные, как и все здесь.

Замерзшая и усталая, Дарья с огромным удовольствием села бы даже в самый захудалый автомобиль, но никто ее подвозить не собирался. На нее здесь не обращали никакого внимания – каждый торопился домой, словно вот-вот уйдет последний трамвай или разведут мосты. К чему такая спешка, девушка не понимала. Наверняка ведь весь городок «кошка ляжет, хвост протянет», как говорила ее бабушка. Ничего, сама доберусь! – бодрилась Дарья, не без зависти глядя, как усаживается в старый «логан» толстая тетка с баулами. Знать бы еще, куда идти.

По опыту проживания в подобном городке, Дарья знала, что еще несколько минут, и на площади не останется никого, и тогда даже спросить дорогу будет не у кого. Она решительно направилась к серой «девятке», возле которой замешкался один из пассажиров с электрички.

– Добрый вечер, – улыбнулась Дарья. – Я не местная. Не подскажите, как пройти к Совхозной улице?

– К Совхозной? – Дядька изучающе посмотрел на Дарью, как бы прикидывая, дойдет ли она на своих каблучищах по маловишерским дорогам или нет. – До Совхозной не близко.

– Считай, три квартала будет, – встрял в разговор водитель, мужичок в прожженной куртке. – Тебе что там надо, девонька?

– Пятнадцатый дом, – охотно ответила Дарья и улыбнулась еще шире, в надежде обаять владельца девятки, – я в гости приехала. Из Питера.

– Пятнадцатый дом, где «Хозтовары»? Знаю!

– Возможно. Я не местная. А какой автобус туда ходит? – закинула она удочку. Девушка прекрасно знала, что в таких населенных пунктах, как этот, рейсовый автобус и днем редко ходит, а в столь поздний час и думать о нем нечего. Она завела речь об автобусе в надежде, что ей предложат подвезти. Говорить прямо Дарья не хотела – не любила просить. Особенно тех, кто, по ее мнению, стоял ниже ее на социальной лестнице. Пусть лучше предложат, а она, так уж и быть, согласится.

Предложения не последовало. Водитель поковырял в ухе и изрек:

– А зачем тебе автобус? До Совхозной, если идти дворами, то, считай, рукой подать, – махнул он в сторону дороги.

Дядька, наконец, уложил свои сумки в багажник и уселся на пассажирское сиденье рядом с водителем.

– Остановка на площади, возле ларька. Только автобуса сегодня уже не будет, – пояснил он и хлопнул дверцей.

«Девятка» с урчанием двинулась с места, обдав Дарью клубом пыли.

– Без тебя знаю, чмо! – сплюнула Дарья.

Девушка оглянула опустевшую площадь в надежде найти хоть какой-нибудь транспорт. Она уже хотела было броситься к мотоциклу с коляской, но он оказался безнадежно занятым бабой с тюками, а кроме мотоцикла в округе не осталось ничего.

До двухэтажного кирпичного дома на Совхозной улице Дарья добралась в третьем часу ночи. Ни в одном из окошек свет не горел. Было очевидно, что Катька спит, но Дарья так замерзла и устала, что ей было не до условностей и приличий. Она решительно набрала на домофоне номер Катькиной квартиры. Домофон никаких признаков жизни не подал. «Не работает! – догадалась Дарья и дернула дверь. – В этом Задрищенске все не как у людей!» Дверь не поддалась. Тогда она набрала номер другой квартиры, потом другой… и так звонила всем, пока чья-то добрая рука ей, наконец, не открыла. Дарья воодушевленно взлетела на второй этаж, чтобы штурмовать квартиру подруги.

Она разбудила всех соседей, прежде чем раздалось сонное бряканье Катькиных замков. Растрепанная, в запахнутом банном халате Катерина выглядела хуже, чем на аватарке, хотя и на аватарке, по мнению Дарьи, Катька тоже была «не айс».

«Клуша», – оценила ее про себя Дарья, а вслух произнесла:

– Привет! Стрижка тебе идет. И вообще… ты так круто выглядишь!

– Какая стрижка? – опешила Катя. – Даша! Откуда тебя принесло?! Что ты здесь делаешь?!

– Ну, ты же раньше косу носила, – напомнила гостья студенческие годы. – Ой, что было! Это очень интересная история!

Не умолкая ни на минуту, Дарья проскользнула в глубь квартиры.

– У тебя уютно! Такие милые обои! – похвалила Дарья заурядную обстановку.

– Тише! Моих разбудишь!

– Они спят?! Ой, да завтра же понедельник! – запоздало спохватилась Дашка, понизив голос. – А помнишь, как мы с тобою ночами колбасили? А с утра на пары…

– Мне в семь вставать, – перебила ее Катя. – Обсудим все завтра. Постелю тебе в кухне. Там диван маленький, но другого нет.

– Да мне сойдет!

Катерина с сомнением посмотрела на внезапную гостью. Когда они вместе жили в общаге, Дашке сгождались любые диваны, но потом, устроившись при бизнесмене, подруга стала разборчивой – предпочитала все только «элитное» и дорогое. Останавливалась она исключительно в пятизвездочных отелях. Во всяком случае, об этом свидетельствовали ее фото в социальных сетях. И чего ее принесло в их богом забытый городок?

– Ну, ты написала, что будешь рада встрече, вот я и приехала! – словно прочитала ее мысли Дарья.

Катя ничего не ответила – не нашла слов. Полгода назад Даша появилась у нее на страничке фейсбука и попросилась в «друзья». Пара ничего не значащих фраз, обмен любезностями и «лайками».

Три года проживания в одной общежитской комнате предполагали возобновление духовной близости. Близости не случилось.

Как только Дарья уселась на жесткий кухонный диван, она сразу почувствовала, насколько устала. Ноги с вздувшимися венами гудели, как чумные. Больше всего ей было жаль не ног, а новых миланских туфель, каблуки которых безнадежно испортились на маловишерских ухабах. Катерина коротко задавала какие-то бытовые вопросы, Дашка отвечала односложно. На разговоры не осталось сил. Хотелось смыть с себя дорожные запахи и пыль. Добравшись до ванной комнаты, Дашка смогла лишь ополоснуть лицо – настолько она устала.

Вернувшись в кухню, Дарья обнаружила на диванчике подушку и одеяло. Она попыталась вытянуться в полный рост, но ноги уперлись в ободранную диванную спинку. «Кошка когти точила», – догадалась она. Постель оказалась не самой удобной. Несмотря на некомфортные условия – узкий кухонный диван и тарахтящий, словно трактор, холодильник, Дарья в ту ночь спала как убитая.

1942 г. Соломино. Белгородская область

Наступили голодные времена. Еще перед оккупацией Степан зарезал скотину, разделал ее на куски, засолил и попрятал в разные места под крышей. Пелагея хотела было устроить ему бучу, но поняла, что муж все сделал правильно. Она лишь тихо заплакала, причитая о том, как теперь жить.

Каждый день приходили немцы за провизией, требовали мяса и яиц, ни того, ни другого в доме Степана не было, и тогда оккупанты забрали всю картошку.

Нина с сестрой ходили собирать кислицу и крапиву. Потом из них варили похлебку, добавляя в нее горстку припрятанного Пелагеей пшена.

Село Соломино попало в самое пекло войны, как говорил Савелий, к дьяволу в котел. Линия фронта то приближалась, то снова отодвигалась на восток. В те дни, когда Красная армия подходила к Соломину, для сельчан наступал кошмар. Горели земля и небо. Люди, кто покидал дома и безумно бежал под обстрелом в лес, кто прятался в погребе, рискуя остаться там навсегда. Степан Кочубей, повидавший Империалистическую войну, предусмотрительно вырыл землянку, где и спасалась вся его оставшаяся семья. Горели избы, свистели снаряды, все вокруг грохотало. Нина больше не рвалась воевать, она, закрыв голову руками, тулилась к старшей сестре.

– Чтоб вам пусто было, ироды проклятые! – ругалась Ганна при каждом взрыве.

С неба стремительно приближался к земле дымящийся самолет. На фюзеляже показалась красная звезда. Самолет с грохотом упал во двор Кочубеев и загорелся.

– Етишь твою кочергу! – выругался Степан. Он выбрался из землянки и бросился к дому спасать хозяйство.

Ганна хотела последовать за отцом, но тот ее остановил.

– Береги Нину! – Степан посмотрел на дочь сурово и в то же время ласково, как это умел делать только он. – Даст бог, не пропаду. И помни, о чем я тебе говорил!

– Папа! – оглушительно закричала Нина. Она вскочила, готовая бежать к отцу.

– Стой, дурнина! – Ганна схватила ее сильной рукой, пытаясь удержать. Сестра упиралась. Около уха Нины просвистела пуля, девочка оцепенела от страха. Воспользовавшись замешательством Нины, Ганна затащила ее в землянку, как котенка.

К утру все стихло. В селе не было ни немцев, ни красноармейцев. По-прежнему пылали пожары, уцелевших домов в Соломине почти не осталось. Степан успел потушить хату, так что обгорела только ее часть. Вместе с дочерями и соседями они вынесли в поле обломки самолета. От летчика остались обгорелые угольки и почему-то бледно-белая окровавленная кисть руки. Ганна отгоняла сестру, чтобы она не смотрела в сторону трупа, но Нина ее не послушалась. Потом ей долго мерещилась эта окровавленная рука.

Так вместе с Кочубеями стали жить еще три семьи и осиротевший Васька Приходько – всего одиннадцать человек. Тесно, голодно, да деваться некуда.

Через неделю в Соломино снова вошли немцы. Они были особенно озверевшими – настолько, что со дворов лучше было не высовываться. Объявили о сборе молодежи на скотном дворе. Молодежь – это женщины и дети с десяти лет.

– Кто не придет – казнь, – вещал немец. – Кто укрывает, вся семья – казнь.

О цели сбора не говорилось, но сельчане и так понимали, что ничего хорошего их не ждет.

– В Херманию повезут! – поползли слухи.

Соломинцы заранее оплакивали родных. Собирали в дорогу скромные пожитки и причитали. Никто не верил в когда-то обещанную на чужбине сытую жизнь. Степан Кочубей тоже собрал дочерям скарб. Положил туда схороненный от захватчиков добротный овчинный тулуп, снятые с себя сапоги, одеяло, насыпал раздобытых где-то сухарей.

Вечером заглянул к нему Савелий, ставший полицаем.

– Ну що, готовы твои дивчины в Херманию?

– А тебе какая печаль, старая холера? – сердито посмотрел на кума Кочубей.