Текст книги "Дар богов"

20 мая. Санкт-Петербург

– Федька, мать твою! Сколько можно бузить?! Еще одна жалоба от соседей – и ты меня знаешь, упрячу далеко и надолго, – пригрозил участковый.

Этот дом на Корпусной улице был головной болью Виктора Абакумова. Участок в целом ему достался спокойный: Петроградская сторона, новые элитные дома, отремонтированные старые, с расселенными коммуналками… К сожалению, дома отремонтировали не все, остались еще развалюхи, вроде этого, с соответствующим контингентом жильцов.

– Я ниже травы! Это все Манька, стервь! Из-за паршивого будильника трагедию развела, – икнул Федька – огромный, похожий на сутулого медведя мужик с испитым лицом. – Иди, говорит, кому продал, у того взад и забирай. Ну и как я, спрашивается, ей будильник взад заберу, если я его около метро толкнул? И денег уже нетути. Закончились деньги. Сама же чекушку приговорила. Не маленькая, понимать должна, что не с неба она упала. На хрена он вообще ей дался этот будильник, которому сто лет в обед?! Баба – она и есть баба, ей лишь бы поскандалить. И не заткнешь ведь ее! Вот я за молоток и взялся. Да не собирался я убивать эту дуру. Припугнуть хотел малость, чтобы она варежку захлопнула. Так эта малахольная на лестницу рванула и там хай подняла. Убивают ее, видите ли! Да кому эта истеричка нужна!

– Поговори мне еще, пьянь! А то сейчас как вмажу! – подала голос Маня – Федькина жена, сухопарая, похожая на постаревшего подростка женщина.

– Тихо! – цыкнул Абакумов. – Чтобы я этого больше не слышал, иначе оба у меня сядете.

– Да что ты, Витя? Мы же по-семейному, милые бранятся… – попыталась прикинуться ромашкой Маня.

– Я вам побранюсь! Вы у меня со своей бранью уже в печенках сидите! Ладно, пойду. Устал я по домам ходить, – добавил участковый. Он встал с ободранного деревянного табурета и побрел по длинному грязному коридору в направлении выхода. На свою квартиру хозяева давно наплевали, никогда не делали в ней ремонт и не приобретали новых вещей, разве что иногда Маня махала веником, гоняя грязь по полу.

Виктор машинально повернул голову в сторону комнаты, заглядывая в дверной проем. На обшарпанной стене висела картина. Слегка помятая, она ярким пятном выделялась среди убогого интерьера.

– А это откуда? – поинтересовался участковый, войдя в комнату. Он внимательно осмотрел новоявленное украшение интерьера.

– Ну так… На рынке купила! – нашлась женщина.

– И дорого заплатила?

– По дешевке взяла. Иду вдоль ларьков, смотрю, картину продают. Цена бросовая – почему бы не взять?

– Действительно, почему? Ты мне мозги не пудри! – разозлился Абакумов. – Говори, у кого картину сперла!

– На помойке подобрала, – потупила взор Маня. – Пошла мусор выносить, заглянула в контейнер, а там эта красота. Я и взяла. Ее же выбросили, она же ничейная!

О том, что на соседней улице убили художника, Абакумов знал, ибо был привлечен к поквартирному обходу, и о пропавшей картине он тоже слышал. В уголке найденной им у Мани картины стоял автограф – латинские буквы «Ms», и это давало основание предполагать, что данная картина – работа Малуниса.

* * *

– По описанию вполне похоже, что это и есть то самое «Солнце в реке», – разглядывал раздобытую участковым картину Тихомиров.

Экспрессивные краски, раскидистые сосны на высоком речном берегу, в блестящей воде – диск в виде солнца, с чертами человеческого лица и лучами-космами.

– Надо, чтобы Соболева подтвердила, что это и есть та самая картина. Она ведь ее видела у художника.

– Соболева уже уехала, – сказал Юрасов.

– Да? Быстро она! Ну, тогда в Манеже надо спросить. Малунис эту картину заявлял для участия в выставке, может, кто из организаторов ее и вспомнит. Непонятно только, зачем понадобилось убивать художника, забирать у него картину и тут же выбрасывать ее в мусорный бачок?

Юрасов пожал плечами – логику преступника он, как и следователь, объяснить не мог.

В Манеже «Солнце в реке» сразу узнали.

– Точно! Это та самая картина, – подтвердил администратор, сам в прошлом художник. – Я ее хорошо запомнил, потому что она фигурировала в анонсе выставки. Мы заказали рекламный ролик на ТВ. Всего три дня он был в ротации, а результат потрясающий – в этом году у нас было гораздо больше посетителей, чем в предыдущие.

Миша Костров, как только увидел найденную картину Малуниса, сразу сообразил, что убийства Майи Валенковой и художника между собой связаны. Оперативник не поленился и еще раз наведался к следователю, который вел расследование убийства Майи, чтобы посмотреть материалы дела. На фото, где была запечатлена погибшая, имелась одна важная деталь, которой ни старый сыскной волк Пылаев, ни эксперты особого значения не придали, а она весьма красноречиво указывала на связь обоих убийств.

Начало апреля. Санкт-Петербург

Майя любила весну и начинала ее «приближать» мысленно еще зимой, когда город крепко держат морозы в своем колючем кольце. Горожане кутались в теплые вещи, носили толстые вязаные шарфы, свитера, брюки, глухие деревенские шапки и варежки. Перемещались они перебежками – от дома до автомобиля, а если он не заводился из-за холодов или у кого-то его вовсе не было, не задерживаясь ни на минуту, бежали к метро. Майя надевала тонкие чулки и шелковое платье, на плечи набрасывала черную норковую шубу. Не признавала шапок – они скрывали гриву ее каштановых, мелко завитых волос. От Майи пахло туманом, летним лугом, морем или дождем – в зависимости от выбранного ею эфирного масла, – она звенела браслетами и томно поправляла непослушные кудри. Вся такая знойная, в распахнутой шубе, она выходила из своего «Рено Логан» и, игнорируя падавшие на ее лицо хлопья снега, фланировала по проспекту и исчезала в дверях какого-нибудь бутика. Иной раз Майя специально задерживалась на улице, чтобы немного померзнуть. Ей нравилось стоять под холодным ветром и чувствовать, как леденеют руки без перчаток и облаченные в капрон колени. Мерзнуть приятно, когда знаешь, что через минуту можно оказаться в теплой машине или в кафе и там «оттаивать» за чашкой горячего кофе. От этого кофе казался вкуснее. Она натягивала рукава до середины пальцев и грела руки о чашку. Если бы Майе приходилось стоять зимой на автобусной остановке после тяжелого трудового дня, вряд ли она стала бы специально мерзнуть. Но сия участь ее миновала – ей не надо было, как большинству граждан, ежедневно по восемь часов проводить на работе и добираться на нее общественным транспортом.

Еще она любила в марте, когда за окном лежали сугробы и погода пока еще оставалась зимней, по утрам сервировать к завтраку маленький откидной столик на своей плохо отапливаемой лоджии, и там, отчаянно не обращая внимания на холодрыгу, она церемонно потягивала из антикварной чашечки кофе с имбирем. Тело ее дрожало под павловопосадским платком, длинные пальцы в перстнях замерзали, но она стойко продолжала соблюдать этот ритуал. Потому что это красиво и стильно, а рядом теплая комната, стоит только сделать шаг за стеклянную дверь. Она пила утренний кофе в лоджии и представляла, как расскажет об этом действе знакомым и не очень знакомым людям. Они будут слушать ее и отметят про себя, какая она утонченная и неординарная личность, какая у нее интересная и необычная жизнь!

Майя носила длинные платья из тонких, почти прозрачных тканей, браслеты, паутинки бус. Днем, когда в городе было малолюдно, она приходила в кафе, заказывала кофе с воздушным фруктовым десертом, пила его медленно-медленно, задумчиво глядя вдаль, и писала что-то в тетради. В ее брендовой, со вставками из натурального меха сумочке всегда лежала тетрадь и элегантная в стразах от «Сваровски», ручка. Она записывала туда внезапно пришедшие ей в голову стихотворные строки, эпитеты и свои наблюдения за людьми. Стихи были готическими, эпитеты – неожиданными, наблюдения – едкими. Майя смотрела на людей отстраненным взглядом и сочиняла про них разные истории. Это было ее хобби – придумывать случайным людям альтернативную жизнь. Она частенько вставляла в текст английские слова: rouge fatale или feshen, easy talk или еще какое-нибудь модное словечко. Так и писала их латиницей, считая, что каждый человек ее уровня должен знать английский, а для иных она не пишет. Это другие употребляют иностранные слова из-за того, что стесняются слов русских – в социальных сетях подписывают свои фотоальбомы «Wedding» или «Love Story», будто бы стараются для зарубежных друзей. Майя слов не стесняется, как давно уже не стесняется ничего.

Майя хотела считать себя ведьмой и считала бы, если бы не была слишком здравомыслящей особой. Обделенное родительской любовью детство, отчаянная юность, не раз швырявшая ее лицом о жесткую действительность, сделали из нее реалистку. Никаких пустых фантазий и надежд, воздушных замков, алых парусов, которые однажды появятся на ее одиноком горизонте и превратят жизнь в сказку. Но ведь так хочется чего-то необычного, легкого, чарующего; хочется вырваться из серой обыденности и жить не как все, а как избранные – красиво! А магия и потусторонний мир – это богемно, и к такому прикоснуться дано не каждому, потому что колдовской силой наделены лишь единицы. Майе хотелось не столько выделяться из толпы и производить впечатление, сколько жить необычной жизнью. Поэтому она делала все, что могла: создавала иллюзию желаемого ею мира, прежде всего для себя, а не для окружающих, и постепенно в него перемещалась. Легкая еда, крепдешиновые платья и чулки, часами отработанная около кухонного подоконника балетная осанка, медитации, способствующие очищению сознания от ненужных мыслей. И все равно упрямая реальность просачивалась в ее жизнь, заставляя возвращаться с небес на землю. Скажите на милость, какая тут может быть возвышенная гармония, когда под ванной вдруг начинает протекать труба или ломается автомобиль, и их ремонтом занимается не симпатичный эстет, разбирающийся в восточной поэзии, а простой работяга, одетый в ширпотребовский комбинезон? И в супермаркете, даже в самом элитном, есть риск нарваться на грубость других покупателей. А в лифте соседи с несвежим дыханием и запахом пота. И за стеной звуки дрели и лай соседского добермана.

Майя мечтала стать поэтессой. Она уже написала половину книги, в которой проза переплеталась со стихами. Это занятие виделось ей очень аристократичным, и она считала, что оно придает ей особый шарм. Майя давно поняла, что ни модные наряды, ни идеальный макияж, ни красивые волосы, ни хорошая фигура не сделают ее особенной, потому что таких модных и ухоженных дам полгорода. С внешностью и гардеробом у Майи был полный порядок – натура перфекционистки не позволяла ей быть распущенной, но она не собиралась довольствоваться статусом среднестатистической гламурной особы. Начала Майя с собственного имени. Майей она стала не так давно – всего пару лет назад, решив, что имя Мария, которое дали ей родители, слишком уж заурядное, а Майя – редкое, к тому же в нем есть нечто фатальное, вызывающее ассоциации с древними цивилизациями и разными пророчествами.

* * *

В этот прохладный апрельский день, в то время когда обеденный перерыв еще не начался, а завтрак у большинства работающих граждан уже закончился, Майя по обыкновению зашла в одно из своих любимых кафе на Моховой улице.

Она бы с удовольствием устроилась на открытой террасе, но террасу из-за прохладной погоды пока что не обслуживали, к тому же оттуда было бы неудобно наблюдать за немногочисленными посетителями: издалека их не разглядишь, не уловишь их манеру держаться, не услышишь разговоров, а разговоры – это самое ценное, в них бывает заключена вся соль.

Майя выбрала столик у окна, откуда хорошо просматривался зал и часть улицы. Кроме нее, в кафе сидели две женщины средних лет, еще две, помоложе, листали яркие страницы журналов, в дальнем углу сидела женщина с девочкой лет пяти, а чуть дальше, в зале для курящих, жадно пила кофе одинокая юная дева, судя по всему – студентка, прогуливающая лекцию.

Майя заказала себе гляссе с корицей. Она достала из сумки тетрадь с вложенной между страниц ручкой и открыла ее на исписанной фиолетовыми чернилами странице. Сделав малюсенький глоточек кофе, она задумчиво поглядела в зал. Она уже знала, что напишет. Это будет зарисовка о двух подругах – красавице и дурнушке, с соблюдением законов жанра: первая – мечта поэта, со шлейфом поклонников, вторая – ее молчаливая тень. Здесь Майя сгущала краски: одна из девушек была лишь немногим симпатичнее другой, и то это была не красота, а ухоженность: гладкие волосы, кремовая шелковая блуза, атлантический загар на холеном лице. Ее подруга выглядела попроще: тусклые волосы, перетянутые незамысловатой резинкой, старый свитерок в катышах, милое, но заурядное личико с застенчивыми штрихами косметики.

«Клава сидела сутулясь и по-пролетарски пила чай с пышками, внимая рассуждениям изящной Анжелики. Как же ей хотелось быть похожей на свою подругу, так же как она, смотреть на всех благосклонным взглядом королевы, носить женственные платья и чулки, а зимой небрежно сбрасывать с острых плеч шубу и говорить с придыханием. И дело даже не в том, что у нее нет ни чулок, ни шубы, ни женственных платьев – при желании Клава могла бы ими обзавестись, она просто не смела их носить, ибо ее удел – демократичные свитера и джинсы с вещевой ярмарки».

Написав зарисовку о «принцессе» Анжелике и ее «фрейлине» Клаве, Майя подняла глаза и заметила в зале нового посетителя: это был светловолосый мужчина лет примерно тридцати двух-тридцати пяти, невысокого роста, одетый в джинсы и светлую замшевую куртку, из-под которой виднелся серый джемпер. Он вальяжно уселся за угловой столик и принялся изучать меню. Мужчина был не в ее вкусе: рыбьи бесцветные глаза, которые немного красила их глубокая посадка, пухлые кукольные губы, острый нос, правильный овал лица – черты вроде бы приближены к классическим, а вот все равно Майя причислила посетителя к касте, которую она тактично называла «так себе». В защиту молодого человека стоит отметить, что Майя имела весьма придирчивый вкус, и, чтобы ей понравиться, нужно было быть ни больше ни меньше Аполлоном.

Судя по равнодушному взгляду, которым мужчина скользнул по присутствовавшим в кафе дамам еще с порога, ни одна из них, и Майя в том числе, его не заинтересовали.

Майю его безразличие задело, хоть она и не могла в этом признаться даже самой себе. Она считала себя очень привлекательной, но не призывно-яркой Барби, а элегантной дамой с отменным вкусом, не заметить которую просто невозможно. И тут какой-то тип посмел не обратить на нее внимание! Ну и ладно, полыхнула она глазами, с силой надавив на ручку. Мысли о равнодушии посетителя к ее собственной персоне у нее пронеслись параллельно их основному потоку. Майя умела думать одновременно о нескольких вещах, уделяя внимание главному, а об остальном размышляла вскользь.

«В кафе зашел незнакомец. Анжелика на него даже не взглянула – парень был для нее слишком прост, а вот Клава стала «семафорить» в его сторону заинтересованными взглядами с тайной надеждой. О боже! Как убивают женщину такие вот взгляды! Они делают жалкой даже первую красавицу, а уж о некрасивой и говорить нечего – она сразу же прекращает существовать. Несмотря на полное отсутствие интереса к его персоне, молодой человек все время сверлил взглядом Анжелику, скользя взором по рюшам ее блузки», – Майя посмотрела на свое платье – просто скроенное, из хорошей ткани, которое и без рюшей было хорошо; тем не менее она не сочла излишним украсить его брошью. Медное, покрытое позолотой солнце с волнистыми, похожими на языки костра лучами и углублениями, словно это черты чьего-то лица. Брошь эта ей очень нравилась – было в ней что-то необыкновенное, какая-та непостижимая притягательность.

«Когда Анжелика собралась уходить, незнакомец вдруг заторопился. У выхода он оказался с ней рядом и как бы случайно преградил ей дорогу, затем извинился, а далее последовало банальное: «Вы прекрасно выглядите, могу ли я узнать ваше имя?» Анжелика сочувственно одарила его взглядом и ушла, оставив за собой аромат летнего дождя».

Вскоре «принцесса» и «фрейлина» допили кофе и засобирались к выходу из кафе. Майя украдкой посмотрела на блондина – не уходит ли он, как в только что созданном ею сюжете? Молодой человек о чем-то грезил, глядя в свою чашку и, судя по всему, уходить и не думал. «Про него написать, что ли?» – мелькнула у нее мысль. Нет, пожалуй, не стоит – не заслужил. Она перевела взгляд за окно, где еще две минуты назад было пустынно, и обнаружила нечто интересное.

Он стоял на остановке и курил, держа коричневую сигару рукой в перчатке. Такие сигары обычно имеют сладкий запах и у среднего класса ассоциируются с явным достатком. Уже не первой молодости, но крепкий мужчина. Выправка и коротко подстриженные седые волосы выдавали в нем военного. Скорее всего, бывшего. В его лице – в острых скулах, в привыкших щурится от солнца стального цвета глазах, в мужественном шраме над бровью, в тонком, загнутом вниз, как у ястреба, носе, – в манере одеваться – до небрежности просто и в то же время с претензией на элегантность было что-то, что выдавало в нем приезжего. Но приезжего не из российской глубинки или из «незалежных» Украины или Молдовы, а из-за границы.

Майя с любопытством уставилась на новую жертву, прикидывая, какую бы историю про нее придумать. Она отпила глоточек кофе, подцепила вишенку из десерта и мечтательно улыбнулась в предвкушении нового поворота сюжета. В голове ее уже стала складываться мозаика из образов. Майя взяла свою любимую, фиолетовую с блестками, ручку и вывела первую строку: «Прохладным весенним утром Алекс вышел на перрон витебского вокзала». Она решила назвать его Алексом.

Персонаж показался ей забавным, а идея о бывшем военном – богатой. У нее как раз есть не пристроенные стихи на военную тематику, которые дополнят рассказ про Алекса.

Допив кофе, она закрыла тетрадь, не без удовольствия поймала на себе пристальный взгляд блондина (дошло, наконец!) и вышла на улицу.

Весна напропалую гуляла по бульварам, играя солнечными зайчиками. Всего двадцать минут после полудня, четверг, основная часть народа трудится, а ей на работу не нужно. Майе вообще никогда не приходилось приезжать на работу к началу рабочего дня, проводить там по восемь часов, не считая перерыва на обед, исполнять поручения начальства. Она была сама себе хозяйка. Косметический салон, который достался ей от матери, вышедшей замуж за немца и уехавшей с ним на его родину, позволял ей не думать о том, где взять средства на хлеб насущный. Майя сразу сменила название салона с банального «Ольга» – как назвала его в честь самой себя ее мать, Ольга Михайловна, на претенциозное «Роял хайр».

К своей матери Майя особо теплых чувств не испытывала, а подаренный ею салон считала компенсацией за свое «безрадостное» детство. Ольга Михайловна развелась с отцом Майи, когда дочке исполнилось четыре года. С тех пор девочка росла с вечно замотанной на работе матерью, у которой не оставалось ни времени, ни сил на занятия с дочерью. Когда Майя подросла, Ольга Михайловна посвятила появившееся у нее время устройству своей личной жизни. А дочка уже большая и все поймет, считала женщина. Но Майя понимать мать не желала, она ушла в себя, превратившись в существо себе на уме. В подростковом возрасте девочка несколько раз уходила из дома, мечтая устроиться на работу и стать независимой. На работу ее никто не брал, а кочевать по дачам знакомых оказалось весьма утомительно. За недолгий период своей самостоятельности Майя хлебнула сполна из горькой чаши холода, голода, бездомности и «никомуненужности». Вернувшись с позором домой, девочка поняла, как для нее важен и дорог комфорт: он стоит того, чтобы за него крепко держаться зубами.

Получив в собственность салон, совсем уж отстраниться от дел Майя не могла. Нужно было заниматься бумажной волокитой и контролировать своих работников. Но все это не занимало слишком много времени. К сожалению, салон не приносил такого дохода, чтобы она могла удовлетворить все свои многочисленные потребности. Если бы Майя захотела, она смогла бы развернуть бизнес пошире – деловая хватка у нее имелась. Но, во-первых, для этого следовало приложить усилия, а во-вторых, бизнес вгонял ее в тоску. Решать свои материальные проблемы Майя предпочитала другим способом. Еще учась на третьем курсе текстильного института, она получила в подарок «Форд». Автомобиль был хоть и изрядно подержанным, но это была машина – своя! Даритель, лысеющий сорокалетний бизнесмен, с которым они познакомились в клубе, ей не понравился. Майе нравились молодые спортивные мужчины, высокие, с большими нежными руками. А этот был мелким и пузатым, с короткими влажными пальцами, прикосновение которых вызывало у нее противную дрожь. Она даже не поняла, как оказалась с ним в загородном пансионате. В номере были фрукты и «Маргарита»; Майя пила «Маргариту» и смеялась. А потом у себя дома, в кухне, она пила шампанское и плакала. Ей было очень тошно из-за случившегося, и жизнь казалась омерзительной, как и все вокруг. Впору было пить водку, но дома нашлось только шампанское.

С почином, сказала она себе, протрезвев. Во дворе стоял ее первый «гонорар». «Слишком низкий, я стою дороже!» – решила Майя. С тех пор прошло несколько лет. Свежесть и беззаботность юности исчезли вместе с безвкусной дешевой одеждой, пластмассовой бижутерией и кричащей косметикой. Им на смену пришли элегантность, хороший вкус и хищный блеск в глазах. Она старалась жить красиво, насколько ей это позволяли возможности, менять любовников – теперь они если и не были красавцами, то отвращения не вызывали. Но ее «гонорары», увы, так и не повысились.